Текст книги "Гончаров и его подзащитная"

Автор книги: Михаил Петров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 8 страниц)

– А вот и Кот пришел, – объявила мой выход супруга. – Мы тут тебя заждались. Кофе надулись под завязку. Галина Григорьевна к тебе по делу. Где вам удобнее разговаривать? Здесь или в кабинете?

– Мне все равно, – недовольно ответил я. – Но кажется, мы с госпожой Русовой обо всем договорились еще вчера. Или я что-то путаю?

– Константин Иванович, простите меня за мою несдержанность, вы сами понимаете – нервы, – безо всякого замешательства, как по писаному, строго-официально извинилась она. – У меня к вам все тот же разговор, ситуация не изменилась.

– Взятки надо давать умеючи, тогда и ситуации меняются, – назидательно проворчал я, подсаживаясь к ополовиненной бутылке. – А то завернула пресс в прозрачный пакет и следователю на стол. Ты бы его еще начальнику ОБЭПа[2]2
  ОБЭП – отдел по борьбе с экономическими преступлениями.


[Закрыть] принесла, овца неразумная. А ведь я тебя, фиалка Монмартра, предупреждал, предостерегал от подобных действий. Да куда уж нам! – бухтел я, незаметно наполняя стаканчик. – Мы же самые умные. Мы же на «фольксвагенах» раскатываем.

– Хватит тебе ворчать, – вступилась за мою бывшую любовницу жена. – Человеку помощь нужна, а ты тут брюзжишь, как старый кастрированный мерин.

– А где ты видела полноценного мерина? – въедливо спросил я, попутно заглатывая коньяк. – К тому же тебе вообще не следует присутствовать при моих деловых встречах. Это ставит клиента в неловкое положение. Итак, госпожа Русова, с чего мы начнем?

– С того, чем кончили, – ответила она как-то двусмысленно.

– Думаю, ты права, только сначала позволь мне задать парочку вопросов.

– Я полностью в твоем распоряжении, – опять с подтекстом ответила чертова кукла.

– Почему до сих пор сестру держат под замком? Неужели у нее нет надежного алиби? Объясни, в чем причина?

– Алиби есть, но нет того, кто бы это алиби подтвердил.

– Боюсь, что я не совсем понимаю.

– А чего тут понимать. Время теткиной смерти точно установить не могут, не позволяет амплитуда температурных данных. Попросту говоря, не знают, сколько градусов тепла было в ее квартире на протяжении недели. А отсюда время смерти определяется лишь предположительно, где-то от двенадцати часов дня четвертого февраля до двенадцати пятого, то есть ровно сутки. Что касается рабочего времени и даже вечернего, тут все в порядке – Татьяна была у всех на виду, а вот с ночным промежутком получается плохо. Дело в том, что Татьяна спала одна и вполне естественно, что за этот период никто поручиться не может.

– Вот видите, бабоньки, как это опасно – одной ложиться в постель? Однако это обстоятельство не дает им права держать ее в камере.

– Это прекрасно все понимают, да что толку. У нас ведь правохеровое государство, где законы любят, как проституток в подъезде.

– Галина Григорьевна, почему вчера ты оборвала и увела наш разговор в сторону, едва он коснулся теткиных золотых украшений? Я не имею в виду те, о которых известно всем соседям и милиции.

– Сложный вопрос… Понимаешь… Я думаю, что у тетки этого добра было больше.

– Думаешь или уверена в этом?

– Возьмем лишь одну сторону дела – всю жизнь проработала бухгалтером мясокомбината и при этом всю жизнь прожила одна.

– Ну и что? Зарплата бухгалтера того времени была не ахти какой высокой.

– А разве я говорю о зарплате? Мне доподлинно известно, что последние годы эпохи застоя, когда с мясом была напряженка, тетка ежедневно, с завидным упорством таскала его, как белка орехи. И в том числе дефицитную колбасу и копчености. Так же знаю, что сбывала она свой товар по соседям и знакомым, естественно, не по дружеским ценам.

– Из этого еще не следует, что она стала подпольным миллионером. Да к тому же женщина одинокая, а вокруг море соблазнов и мужчин.

– Если бы. Она дальше Москвы нигде не бывала и даже отпуск проводила, ковыряясь на своем дачном участке. Готовилась к зиме основательно. Не тетка, а просто мышка-норушка. Соленья, варенья, маренья – все это она запасала тоннами. Что же касается мужчин, то тут ты не угадал. В свое время не она на них тратилась, а очень даже наоборот. Спрашивается, куда она девала деньги?

– Может быть, у нее был ребенок, которого она воспитывала где-то на стороне? – выдал я гипотетическую глупость.

– Не говори ерунды, в таком случае он бы давно вырисовался.

– Значит, она хранила деньги на сберегательных книжках.

– Тогда покажи мне хотя бы одну из них.

– Я умываю руки.

– Но ведь должны же быть деньги! Драгоценности или деньги. Причем не маленькие.

– Так вот почему вы так заботливо лелеяли тетеньку?! – заржал я, забавляясь ее растерянностью и бессильной злостью. – А я-то, дурак, подумал, что в вас говорит бескорыстное человеколюбие. Очень я этому удивился. Современная женщина и бескорыстие? Непонятно. А ларчик-то просто открывался.

– Ты долго намерен надо мною издеваться? – холодно спросила маленькая цветочница. – Может быть, мне зайти в другой раз?

– Миль пардон, мадам, больше этого не повторится.

– Буду весьма признательна. Мне нужна помощь, а не насмешки.

– Разумеется. Только не понимаю, чем я могу помочь?

– Во-первых, отыскать настоящих убийц и тем самым снять с нас позорное пятно, а во-вторых… Второй вопрос поделикатнее… Я не знаю, но…

– А я подскажу, – отхлебнув прямо из горлышка, зарезвился я. – Вы с сестрой хотите, чтобы я нашел сокровища удавленной тетки! Верно?

– Грубо говоря, да и, разумеется, не за просто так.

– Заранее благодарен, вот только где их искать и был ли вообще ребеночек?

– Ребеночек был, и в этом мы с Танькой уверены, иначе на кой черт она нам сдалась. Альтруизмом, как ты говоришь, мы не страдаем. Не стали бы мы два года кряду просто так ее нянчить, она того не заслужила.

– Возможно, но мы отступили от темы. Где, хотя бы предположительно, она могла хранить свой золотой запас?

– Если бы это нам было известно, то мы обошлись бы своими силами, без привлечения посторонних лиц, но мы не знаем, хотя можем предположить, что все свои капиталы она держала при себе, так как была существом осторожным и подозрительным.

– То есть ты хочешь сказать, что деньги спрятаны где-то дома?

– Именно так, в крайнем случае на дачном участке, но вряд ли, потому что мы с Танькой обшаривали его все прошедшее лето.

– Это при живом-то человеке?

– Да, только не надо читать мне мораль, я здесь не для того.

– Прости, я забыл, с кем имею дело. Значит, ты утверждаешь, что наиболее вероятное место хранения тетушкиных ценностей – ее собственная квартира? К сожалению, там уже поработала милиция, и, насколько мне известно, ничего стоящего они не нашли.

– Не нашли, потому что не искали.

– А что вам мешает этими поисками заняться самим?

– Квартира опечатана, и ключи в милиции.

– Когда-то ведь ее распечатают, тогда и ищите себе на здоровье.

– По идее так и должно быть, но мне не нравится то обстоятельство, что они подвергают сомнению законность переоформления ордера.

– А вы?

– Что мы?

– У вас на этот счет никаких сомнений нет?

– Я думаю, что этот аспект к нашему настоящему делу не относится.

– Да, конечно, – подумав, согласился я. – И что же ты мне предлагаешь? Взлом замка теткиной квартиры или проникновение через балкон третьего этажа?

– А это уже профессионалу решать, – с иронией, но вполне серьезно ответила Кнопка. – Тут я не советчик. Сделаешь так, как тебе будет удобнее. Думаю, что любой вариант труда не составит, особенно если все это проделать ночью. И главное – никакого риска, оба теткиных окна смотрят на глухой торец соседнего дома.

– Тебе не кажется, что ты толкаешь меня на преступление?

– Все относительно. Сама наша жизнь, по большому счету, уже преступление.

– Попрошу мне баки не забивать, умная больно.

– Да уж не жалуюсь.

– Оно и видно. И давно ты, многоуважаемая, решила меня таким образом подставить?

– Не понимаю, о чем речь.

– Все ты прекрасно понимаешь. Я преступным путем проникаю в квартиру, устраиваю там глобальный шмон, совершенно того не подозревая, что ты в это время звонишь в милицию и сообщаешь, что в теткиной опечатанной квартире кто-то находится. Они приезжают, вяжут мне белые рученьки, и ты торжествуешь. Преступник, который был заинтересован в смерти Нины Антоновны, взят с поличным! И значит, с твоей дорогой сестрицы снимаются все подозрения. Недурно придумано, только битый я и перебитый. И насадить меня на такой шершавый кукан не удастся.

– Господи, ну и дурак же ты, Костя. Я тебе дело предлагаю, а ты хреновину плетешь. Ну да ладно, не о чем нам с тобой говорить.

– Я тоже так думаю. Тебя проводить?

– Не надо, я на машине.

– Что-то не заметил.

– Вот и хорошо, зачем мне было выдавать себя раньше времени. Моя визитка лежит на твоем письменном столе. Просто так, на всякий случай, может быть, понадобится. Привет жене и не кашляй, заяц.

– Не поминай лихом, дорогуша! Все-таки я тебя провожу. – Решительно натянув куртку, я резко дернул дверь. В ярком прямоугольнике света черная отскочившая фигура показалась мне зловещей. – Тебе какого черта здесь надо? – выходя вперед, грозно спросил я.

А дальше произошло непонятное… Блеснул клинок ножа, я автоматически сделал защиту, готовясь этот нож принять. Кнопка, стоящая где-то справа и чуть позади, вдруг резко и неожиданно вырвалась, в самый последний момент закрывая собой меня и мою блокаду.

Охнув, она согнулась и привалилась ко мне. Черная фигура метнулась вниз и, кажется, уже была этажом ниже.

– Милка, помоги! – заорал я благим матом, бросаясь вслед убегавшему. – Стой, сука! – кричал я в бессильной ярости, зная, что догнать его уже не смогу. – Убью, падла!

Когда я выскочил из подъезда, белая «шестерка» набирала скорость. И теперь догнать ее мог только Господь Бог. Номера ее, как и положено, были залеплены снегом.

«Скорую помощь» Милка уже вызвала. Кнопка лежала в передней на полу. Милка сказала, что так лучше. Она лишь расстегнула ей шубу и, оголив рану, залепила ее тампоном и клейкой лентой, не давая крови выливаться наружу. Но, несмотря на это, кровью был заляпан весь пол. Широко открытыми глазами она глядела в потолок и беззвучно плакала.

– Ты зачем под нож-то полезла? – опускаясь на корточки, спросил я.

– Сама не знаю, меня словно толкнуло что-то. Я умру, да?

– А вот это у тебя не получится, – искусственно рассмеялась Милка, и я понял, что дела хреновые. – Сейчас приедет доктор, промоет тебе кишки, заштопает, и будешь как новенькая. Главное, не волнуйся.

– Я попробую, только что-то голова кружится. Костя, а кто это был?

– Сам не знаю, наверное, какой-нибудь маньяк.

– А ты догнал его? – слабея, спросила цветочница.

– Пока нет, но я обязательно его найду. Ты что-нибудь из его примет запомнила?

– Да, у него нет четырех верхних резцов, как у вурдалака, торчат одни клыки. Он и есть вурдалак. Костя, только ты обязательно его найди. Я не хочу умирать.

– А ты и не умрешь. Нет в этом никакой необходимости.

Когда приехала «скорая», она уже уплывала. Врач, даже не снимая Милкиного пластыря, приказал немедленно тащить ее в машину. С интервалом в пять минут мы поехали следом. За рулем, как наиболее трезвая, сидела Милка.

– Как ты думаешь, она выживет? – осторожно спросил я.

– Не знаю. Проникающее ранение и, кажется, задет желудок. Что у вас произошло?

– Да я и сам толком не знаю. Кто-то стоял и подслушивал у нашей двери. Когда я открыл, он отпрыгнул. Я попер на него, и тогда он выхватил нож. И какого черта она вклинилась между нами? Я бы с ним справился и сам. Что мне удалось заметить, так это его правую кисть, напрочь разрисованную татуировками.

– Кому предназначался удар?

– Конечно мне, а то, что она подставилась, – какая-то нелепица.

– Это нападение не может быть связано с тем делом, по которому она приходила?

– Нет. А если хочешь знать мое мнение, то, скорее всего, это связано с ублюдком твоей подруги, которому я сегодня подпортил рожу. Или ты полностью исключаешь такую возможность?

– Нет, я уже ничего не исключаю, устала от всего. Бежать надо из этого сумасшедшего города, и чем скорее, тем лучше. Приехали.

Тот час, пока шла операция, показался мне долгим, как степь. В довершение ко всему меня достал своими вопросами прыщавый хмырь из следственных органов. Ему почему-то казалось, что я знаю больше, чем говорю. Он же заставил нас писать заявление, не отходя от кассы. К двенадцати часам, когда операция благополучно закончилась, я готов был выбросить его с четвертого этажа клиники. Его спасло только то обстоятельство, что теперь за жизнь Кнопки можно было не опасаться, и мое самочувствие резко улучшилось.

Уставшие, но в приподнятом настроении мы собрались ехать домой. Новый сюрприз ожидал возле машины. Прыщавый с двумя ему подобными во что бы то ни стало хотел осмотреть место происшествия и еще раз, накоротке, с нами потолковать.

– Да осматривай ты хоть мою задницу, только не мельтеши перед глазами, – попросил я его, садясь в машину. – Устал я, ты понимаешь или нет?

– Понимаю, – многозначительно ответил он и вместе с товарищами нагло полез на заднее сиденье. – Мы люди понятливые.

– А если так, то сиди и сопи в две дырки, – мягко попросил я его.

– А это посмотрим, кто-то будет сопеть, а кто-то пыхтеть.

По приезде домой я подробно и в деталях описал случившееся и, используя Милку как жертву, наглядно все проиллюстрировал. Кажется, на сей раз мои объяснения их удовлетворили. По крайней мере, от меня они отстали, зато принялись обрабатывать Милку на предмет их доставки к месту работы. Ссориться с ними не хотелось. Итак за короткое время я нажил себе достаточное количество врагов. Утвердительно кивнув жене, я, даже не снимая ботинок, упал на диван.

С трудом отбросив пелену кровавых кошмаров, я проснулся, когда на часах еще не было шести. Первым делом позвонил в клинику и, получив положительный ответ, успокоился. Полчаса простояв под контрастным душем и выпив таблетку аспирина, я с удивлением обнаружил, что жидкие мои мозги начали потихоньку шевелиться. Вчерашний инцидент стоял особняком, а значит, и решать его нужно было особо. С привлечением спецконтингента, а пока стоило подумать о той информации, что вчера мне выдал участковый. Заварив крепкого чая, я устроился на кухне, положив перед собой бумажку, на которой господин Оленин в хронологическом порядке выписал пять преступлений, жертвами которых стали пенсионеры. Их адреса прилагались.

Первой этот печальный список открывала семидесятилетняя Таисия Михайловна Николенко. Удушили ее двенадцатого января, в день получения пенсии. Вторым шел Виктор Семенович Трунов. Шестидесятивосьмилетний старик свои деньги получил двадцатого января и тоже не мог ими распорядиться, потому как в этот же день был задушен. Далее значилась Сайко Лидия Ивановна. Возраст – семьдесят два года. Пайковые ей принесли двадцать восьмого, а вот дата смерти обозначена двумя сутками. Очевидно, как и в нашем случае, нашли ее не сразу… Следующей в списке значилась Нина Антоновна, смерть которой я имел честь засвидетельствовать лично. И наконец, замыкал это скорбное шествие Трегубов Степан Николаевич, о котором Оленин уже рассказывал.

Таким образом, я имел некоторую последовательность смертей. Итак, убийства были совершены в следующие дни: 12.01 – вторник – Николенко, 20.01 – среда – Трунов, 28.01 – четверг – Сайко, 04.02 – четверг – Серова, 17.02 – среда – Трегубов.

Красивая пентограмма получается? Вторник, среда, четверг. Понедельник, пятница и воскресные дни выпадают. Теперь, господин Гончаров, обратите внимание на четность: 12, 20, 28, 04 и 17.

Так бы все хорошо, кабы не последняя нечетная дата. Она здорово портит четыре предыдущие цифры. Что же касается интервала, то там вообще никакой закономерности не прослеживается. Если в первых двух случаях он составляет восемь дней, то в дальнейшем он равен семи и тринадцати дням. Как я ни старался, как ни ломал голову – никакой логической системы из этих пяти цифр не выстраивалось. Манипуляция с адресами тоже ничего утешительного не принесла. Если четыре адреса хоть как-то можно было связать в один куст с единым почтовым отделением в нем, то квартира Нины Антоновны не касалась их никоим образом. Проживала она особняком и, судя по городскому плану, свой пенсион получала на другой почте. Ничего не поделаешь, господин Гончаров, кажется, вам придется немного поработать ножками. Сегодня воскресенье – почтамт отдыхает, зато соседи убиенных должны быть дома.

Первым по ходу моего следования стоял дом Лидии Ивановны Сайко. Проживала она на четвертом, последнем этаже по соседству с полуглухим и полуслепым одиноким стариком. Видимо, с обонянием у него тоже были проблемы, и по этой причине труп соседки был обнаружен с некоторым опозданием. Как я ни старался, как ни усердствовал, ничего вразумительного услышать мне не удалось. Правда, после получасовых усилий старик ответил, что уже больше года пенсию им приносит некая Наталия Нестерова из пятнадцатого отделения. Что же касается самой квартиры, то по причине ее невостребованности все права на нее отошли городу и на настоящий момент там производился капитальный ремонт.

Не многим больше мне довелось услышать от соседей Виктора Семеновича Трунова. В его приватизированной квартире уже поселилась сестренка – семидесятилетняя бабуля, которая ради такого случая покинула близлежащую деревеньку. В чем-либо ее подозревать было смешно. Тем более, что завещание на ее имя было написано братом еще пять лет назад. При желании она бы давно могла спровадить своего родственничка к праотцам. Единственное, что заслуживало внимания, так это сообщение живущего этажом ниже пенсионера. По его словам, деньги в их дом носит Наталия Нестерова. Не Бог весть какая информация, но для первого раза сойдет и она.

Таисия Михайловна Николенко свой жизненный путь прекратила на пятом этаже типовой хрущевки и была обнаружена соседкой Зиной поздно вечером в день смерти. Бабенкой Зина оказалась словоохотливой, и поэтому на сей раз мне удалось узнать немного больше и с некоторыми важными подробностями.

Если в первых двух случаях двери квартир были автоматически защелкнуты на английские замки, то здесь дело обстояло иначе.

– А я ведь вашим мужикам уже все рассказала, – проводив меня на кухню, удивилась она. – Три раза ко мне приходили. Я все точнехонько обрисовала.

– То мужикам, а то мне, – весомо и важно ответил я. – Расскажите-ка мне, душа моя, как оно все было? Потом я задам вам несколько вопросов и больше беспокоить вас не будут. Я распоряжусь! Можете не сомневаться.

– Помню, случилось это двенадцатого, во вторник. Я кондуктором работаю и поэтому домой возвращаюсь поздно. В тот день пришла уже в одиннадцатом часу. Несмотря на возраст, баба Тая старуха была еще крепкая. Только вот с ногами у нее беда. Не слушались ее ноги, только что и могла по квартире шлындать, а как куда в магазин или в собес – тут целая проблема. Поэтому магазины я на себя взяла, покупала все, что нужно. Конечно, не каждый день, но через день молоко с хлебом приносила. Она меня в эти дни ох как ждала. И чаю поставит, и историю какую вспомнит. Понятно, скучно ей день-деньской сидеть да на телевизор пялиться.

В общем, пришла я в одиннадцатом часу, зашла домой, сгрузила сумки, разделась и прямым ходом к ней. Звоню – и никакого ответа-привета. Что за чудеса, думаю. Только вчера у нее была, так она никуда не собиралась, да и куда ей идти? Непонятно. Думаю, что-то здесь неладно. Толкнула дверь, а она не заперта, сама собой отворилась. Я с дуру-то взяла и зашла. Батюшки, что я там увидела, до сих пор она мне, бедненькая, по ночам мерещится.

– Расскажите об этом подробнее, – попросил я деловито.

– Ой, уж не знаю… Там в передней-то у нее был половичок расстелен. Я смотрю, а он весь в кучу скручен. Никогда я у нее такого не видела. А как зашла в комнату, то и совсем ничего не поняла. Не знала – то ли орать мне, то ли смеяться. Она на полу сидит, к дивану привалилась и синий язык мне показывает, а глаза совсем не смеются. Выпученные глаза, страшные. И я поняла, что она мертвая. Заметила, что у нее на шее веревка болтается.

– Какая веревка и как она болталась?

– А такая, капроновая. На ней белье сушат. А концы на спине закинуты. Я чуть со страху не померла. Сразу домой к себе кинулась и вызвала «скорую».

– Что у нее пропало из вещей? Может быть, ценности, деньги?

– Пенсию ей в этот день приносили, вот она и пропала. Вся, до копеечки.

– А кроме пенсии? Наверное, у нее были какие-то украшения?

– Про украшения я не знаю, кроме тоненького золотого колечка, я у нее ничего не видела. Вот оно пропало, а больше ничего и не было. Ее дед еще при жизни пропил все, что можно. А что касаемо денег, то тянула она от пенсии и до пенсии. Я это сама видела, потому иногда и баловала старуху. То яблочков принесу, то дешевых конфет. Нечего у бабы Таи было взять.

– То есть в квартире у нее не шарили и все вещи находились на своих местах?

– Да, кроме половиков. И в передней, и в комнате они были перекручены. А в остальном все в полном порядке.

– Ясно, а вы не в курсе, кто приносит ей пенсию?

– А чего же не в курсе? В курсе. Ее разносит Галина Ивановна Соколова.

– А вы не ошибаетесь? – с плохо скрытой досадой спросил я. – Может быть, ваша информация устарела?

– Может, и так, а только она наш дом уже два года обслуживает.

– Спасибо вам, Зина, и еще один вопрос: была ли у вашей соседки патронажная сестра? Ведь, судя по вашим словам, ей помощь требовалась.

– Последнее время за патронажную сестру сходила я, а полгода тому назад такая сестра у Таисии Михайловны была. Но только мы схватили ее за руку и сразу же дали полную отставку.

– И правильно сделали, – одобрил я такой решительный поступок женщин. – А как ее звали?

– Надька Лукьянова, чертова шкура. Повадилась лазать в нищий стариковский карман. Нашла у кого воровать! Удушить ее, сучку, мало!

– Полностью с вами согласен, – находя хоть какую-то почву под ногами, поддержал я такое доброе намерение. – Вы сообщили о ее недостойном поведении начальству или все спустили на тормозах?

– Пожалели стерву. Так уж она плакалась и в ногах валялась. Таисия Михайловна ее и простила, добрая она старуха была. У кого только рука поднялась? Вы уж постарайтесь, найдите ее губителей.

– Будем стараться, а вам большое спасибо за информацию. Позвольте еще один вопрос: кто сейчас занимает квартиру Николенко?

– Пока никто. Но кто-то ее уже выкупил и делает там ремонт.

– То есть наследников на квартиру нет?

– У нее никого не было, и поэтому она ее даже не приватизировала.

– Печально, – посочувствовал я, покидая разговорчивую Зину.

Итак, что мы имеем, раздумывал я, пробираясь сквозь грязную снежную кашу. Пять стариковских трупов, двум из которых, Сайко и Трунову, пенсии приносила Наталия Нестерова. А еще мы имеем патронажную сестру Надьку Лукьянову, в обязанности которой входил уход за Николенко и Серовой. Про нее мы знаем только плохое. Во-первых, она плохо выполняла свою работу, а во-вторых, жулила старичков, за что и была с позором выдворена из дома Николенко. Получаются две пары, связанные одним человеком. В первом случае это Сайко, Трунов плюс Нестерова. Во втором Николенко, Серова плюс Лукьянова. Следует отметить, что деньги этой паре разносили разные почтальоны. Ну а что же дальше? Как мне переплести эти две пары трупов между собой? Пока ни одной точки соприкосновения я не вижу. Возможно, пятое, последнее убийство хоть как-то сможет мне помочь.

На скамейке у зашарпанного дома малосемейных квартир и общаговских комнатушек, там, где проживал господин Трегубов, два пожилых мужика нехотя вели беседу и душевно маялись похмельем. Кажется, это было то, что нужно.

– Здорово, мужики! – Запросто подсаживаясь, я протянул сигареты. – Закуривайте.

– Спасибо, свои имеются, – мрачно отклонил мое предложение небритый угрюмый дед.

– Как хотите. – Равнодушно убирая пачку, я выкатил первый шар. – Что-то после вчерашнего немного мутит, а в голове сплошная каша.

– Иди да похмелись! – зло посоветовал угрюмый. – Ходишь тут, ноешь. Без тебя тошно. Свет белый не мил. Что плачешься-то? Или бабок нема?

– Есть немного, только надо бы стакан раздобыть и какой-нибудь закуски.

– Это мы сделаем, – жизнерадостно вмешался его товарищ. – Ты пока иди и купи все, что надо, а я к тому времени организую закусон.

– Можно, только надо бы и старика Трегубова позвать. Я к нему направляюсь.

– К кому? – захлопал глазами угрюмый. – К Николаичу, что ли, собрался?

– Ага, к нему самому, – невозмутимо ответил я.

– Витька, ты слыхал? – забавляясь моим видом, громко заржал угрюмый. – Нет, ты слыхал? Он к Николаичу в гости собрался! Ну ты мужик и даешь!

– А что такое? – наивно и непонимающе осведомился я. – Что тут смешного?

– Ну, если ты собрался к нему в гости, то прямая тебе дорога будет в морг. Его еще в пятницу туда отволокли.

– Хорош травить баланду, – сурово осадил я. – За такие шуточки можно и по суслам схлопотать. Нашли, чем шутки шутить.

– Да в натуре, ты, мужик, я точняк тебе говорю, замочили Николаича. В пятницу пришел Ромка… Ты его знаешь?

– Сын, что ли? – выказывая некоторую заинтересованность, спросил я.

– Ну да. Пришел Ромка, открыл дверь, а там Степан с веревкой на шее.

– Не может быть. Неужто сам удавился?

– Да нет же, говорю тебе, угрохали его, а Ромку по подозрению захомутали.

– Ну и дела. За что же его?

– Ты иди сначала, принеси пузырь. Чтоб за его упокой выпить, а уж потом и говорить будем. Много вас тут, любопытных, ходит.

Заметив, что вместо обещанной бутылки я принес две, угрюмый от избытка чувств зазвал нас к себе в гости, а жилплощадь он имел как раз напротив квартиры Степана Николаевича. Заранее обрадованный этим обстоятельством, я с готовностью последовал за ними. Жилище угрюмого в своем роде было уникальным. Прихожая одновременно выполняла функции кухни и столовой. Отсюда же вела тоненькая дверца в крохотный сортир, где двоим было уже не развернуться. Сама комнатенка грандиозной мне тоже не показалась. Здесь с трудом разместился диван, усеченный шифоньер, журнальный столик и тумбочка с телевизором.

– Когда это случилось? – открывая бутылку, скорбно спросил я.

– А кто его знает? – отстраненно ответил Витька, внимательно следя за моими руками. – Ромка его в пятницу перед обедом обнаружил, а что, когда – никто не знает.

– Ну а когда вы его видели в последний раз?

– Лично я в среду, – принимая стакан, ответил угрюмый. – Когда пенсию принесли. А было это часиков в двенадцать или около того. Сначала Наташка мне в дверь позвонила, а он, видно, в глазок смотрел и тоже вышел. Пока она у меня была, он в коридорчике дожидался. Я расписался, получил бабки, и она пошла к нему.

– А деньги ему все та же Нестерова Наташка носила? – заранее ликуя, промежду прочим спросил я.

– А кто же еще? – поднимая стакан, удивился угрюмый. – И мне она уже пару лет наше нищее пособие носит. Хорошая девка. Ну, будем!

– За упокой души раба Божьего Степана, – живо поддержал тост Витька и, глубокомысленно выпив, добавил: – Кому суждено умереть от петли, тот не утонет в полынье. Я правильно говорю, дядя Боря?

– Истину говоришь, Витюша. – После выпитой рюмки в настроении угрюмого появились явные признаки благодушия и любви к ближнему. – Кому что суждено, то и случится. Против судьбы не попрешь. Видно, у него на роду так было написано.

– Дядя Боря, – мягко прервал я его мудрые речи, – а в этот день к нему, кроме почтальона, кто-нибудь приходил?

– Точно-то я сказать не могу. Я ведь как пенсию получил, так мы с Витюшей сразу в магазин побегли. Нас, наверное, с полчаса дома не было, ну а к ночи мы оттянулись, да так, что нас самих можно было подушкой душить.

– А что это вы все с Витюшкой да с Витюшкой бухаете? Чем вам Степан Николаевич не приглянулся? По соседски-то удобнее.

– Да ну его в баню. Конечно, о покойниках плохо не говорят, а только как выпьет, так и нудит, так и нудит. Дюже трудно с ним было. Поучать начинал да войной все попрекал. Говорит, пока вы по тылам отсиживались, я за вас под фашистскими пулями кровушку проливал. А почему я виноват, если в тую пору еще пацаном бесштанным бегал? Какая тут моя вина? Нам тоже несладко приходилось. Маманя на четверых пять картошин принесет, и как хочешь, так и дели. А, что там говорить. Тебя как зовут?

– Константином с утра был.

– Наливай, Константин, и пусть земля ему будет пухом.

– Налить можно, только злость я к его убийцам имею. Нашел бы – не пощадил.

– А ты кем ему будешь, что так печалишься? Раньше-то я тебя что-то не видел.

– И скажи спасибо. Там, где я был, лучше не вспоминать.

– Понимаю. Значит, ты у хозяина с ним скорешился?

– Дядя, какая тебе разница?! – грубо оборвал я опасный для меня допрос. – Где я был, там меня больше нет, и давай мы эту тему закроем.

– Я не против. Значит, ты его три года не видел?

– Что-то много ты спрашиваешь, дядя! Уж не у легавого ли я в гостях?

– Да нет, мужик, успокойся, все путем, – принялся успокаивать меня Витюша. – Это он так, от любопытства. Давайте лучше выпьем.

– Давайте, – нехотя пошел я на попятный. – Только обскажите мне все до тонкости, как все произошло. Его что, ограбили? Пытали?

– Да мы сами не понимаем, что у него было грабить? Ну, забрали у него пенсию и десяток фронтовых наград. Из-за такой-то малости зачем человека убивать? – пьяно и простодушно изумился Витюша.

– А может, в драке его порешили?

– Этого не было, – категорично отверг мое предположение дядя Боря.

– А ты почем знаешь?

– А потому, что в пятницу меня как понятого туда затащили. Так вот, никаких следов драки и сопротивления я не увидел. Это я тебе, Константин, точно говорю.

– А может быть, они после убийства все прибрали?

– Нет, там все стояло на своих местах. Только раскрытый чемоданчик, где он хранил ордена, валялся под столом. А теперь сам прикинь. Если бы они хотели покрыть драку, то зачем им на видном месте бросать выпотрошенный чемодан?

– Верно говоришь, – похвалил я ясный ум дяди Бори. – Никакого смысла в этом не было. А кто знал о его наградах?

– Да весь двор знал, он их на каждый праздник цеплял.

– А что говорят соседи? Может быть, они слышали какую-нибудь ругань, ссору?

– Нет, никто ничего не слышал.

– Странно, – задумчиво разливая водочные остатки, проговорил я. – Если верить вашим словам, то опьянели вы только к ночи. Тогда получается, что весь день, почти двенадцать часов, вы должны были слышать, что творится в соседской квартире. Но вы ничего не слышали. Я правильно говорю?

– Истину говоришь, все было спокойно, – подумав, согласно кивнул дядя Боря. – Но только ты забываешь о том получасе, когда мы ходили за пузырем.

– А где ты его покупал?

– Там же, где и ты, – непонимающе ответил он.

– И сколько времени я за ним ходил?

– Сколько? Минут десять.