Текст книги "Гончаров и его подзащитная"

Автор книги: Михаил Петров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 8 страниц)

– А кому же еще! – скупо и важно ответил я. – Не соседке же.

– Ой, Кот! Никогда бы не подумала, что ты на такое способен. Дай-ка я тебя поцелую. Но зачем же столько? Цветы сейчас ужасно дорогие. Там их не меньше чем на тысячу.

– Дорогая, для тебя мне ничего не жалко! – проникновенно и чувственно заверил я ее. – Ты же у меня самая лучшая женщина Вселенной.

– Подожди, подожди. – Милкины глаза подозрительно сузились, а нос, как у легавой, учуявшей след, задрожал: – А где ты взял деньги? Отвечай.

– Видишь ли, как тебе объяснить, мне были должны и вот сегодня вернули.

– Ведь врешь. По глазам вижу, что врешь. Неужели и в самом деле цветы тебе принесла эта пигалица?

– А я тебе об этом сразу сказал, да только ты не поверила.

– Кошмар, дожили. Бабы мужикам цветы дарят.

– Да, Людмила, сложная нынче жизнь началась.

В гостях у Милкиной подруги, куда мы явились с целой вязанкой пресловутых гладиолусов, мне совсем не понравилось. Ее мужем оказался необыкновенно чванливый и толстый человек, торгующий не то бананами, не то бататами. Он почему-то гордо и навязчиво называл себя новым русским, при этом с трудом владея великим языком. Ему под стать собралась и остальная публика мужского пола. Круг их интересов был достаточно широк, но немного однообразен. Он варьировался от курса доллара до того, кто завалил Коляна и за что замочили Толяна. С сожалением должен был признать, что бабы, присутствующие на этом светском рауте, были гораздо умней, и если бы не всевидящее око супруги, то с миленькой брюнеткой, хозяйкой и именинницей, было о чем подискутировать. Увы, по понятной причине и этой радости я был лишен.

Единственное, что немного согрело мою душу, так это роскошный стол. Видимо, в отличие от хозяев, повар был настоящий. Поскольку курс доллара меня не интересовал по причине отсутствия в кошельке чванливой валюты, то все чувства и усилия я отдал еде и выпивке.

После обильного ужина, как и положено в лучших домах Лондона, джентльмены уселись за карточный стол. Туда же устремился и я, естественно не собираясь встревать в их долларовые карточные драчки. Подошел просто из любопытства и любви к искусству посмотреть, как проматываются целые состояния. Но и тут я был разочарован. Уставшие от дневного напряжения бизнесменовские мозги вскоре перестали им служить, и игра угасла.

К одиннадцати часам, когда слоняться из угла в угол и пить стало уже невмоготу, я тайно, даже не предупредив супругу, покинул этот Корабль Дураков. До дома было всего ничего, и я решил проделать этот недолгий путь пешком.

Дневную кашу дороги сцементировал вечерний морозец, и потому идти по обледеневшим тротуарам стало затруднительно. Ко всему прочему, мне здорово мешала выпитая водка. Сколько раз я падал, прежде чем меня подобрала милиция, сказать не берусь, но последнее падение оказалось роковым. Три пацана с пушком на губах и дубинками наперевес прекратили мое неуверенное передвижение. Словно куль с дерьмом, они подняли меня за шиворот и, прислонив к шершавой стене дома, подперли с боков дубинками.

– Отпустите, идиоты, – праведно возмутился я. – Что вы делаете?

– Пока ничего, – мерзко ответил носатый сопляк и пнул по голени. – А это тебе за идиотов, козел вонючий.

– Недоносок безмозглый! Завтра ты у меня попляшешь, – взвизгнув от боли, пообещал я. – Завтра из твоего фейса я сделаю одну сплошную менструацию.

– Ты глянь на него, Санек, – удивленно обрадовался желторотый страж порядка, – то, что ты мне обещаешь завтра, получишь сейчас. Я устрою тебе месячные на год вперед.

Кулак у него оказался на редкость крепкий, и уже после второго удара я, захлебываясь, хрипел в собственной крови и соплях, но юного паскудника это не остановило, напротив, он все больше и больше входил в раж, да так, что его приятели стали проявлять некоторое беспокойство и милосердие.

– Хорош тебе, Стас, перестань. Что пэпээсникам[1]1
  ППС – постово-патрульная служба.


[Закрыть] скажем?

– Отвали, – совершенно зверея, посоветовал им товарищ и, ставя точку, заехал в солнечное сплетение ботинком. – А ничего не скажем. Таким мы его и нашли. Он же пьяный вдрызг. Пусть только попробует вякнуть, еще не так получит.

– Пардон, ребята. – Сплевывая кровь и понемногу приходя в себя, я понял, что допустил грубейшую ошибку. – Покорно прошу прощения. Отпустите меня.

– Нет, ты слышишь, что он лопочет? – переходя на словесное издевательство, глумился Стас. – Санек, вызывай карету.

– А может, отпустим? Он же все расскажет.

– Не расскажет, он к утру и помнить ничего не будет.

– А вдруг? Давай не будем связываться, бросим как есть, и хрен с ним.

– Да вы что, мужики? – вмешался третий писклявый голос. – Ведь он замерзнет. Что тогда делать?

– А ничего. Прохожих не было. Мы его видеть не видели и слышать не слышали, – отрезал главный садист.

– Мы-то не видели, а вот баба в окне напротив давно за нами наблюдает.

Грязно выругавшись, Санек взялся за рацию, но в этом разумном начале его прервал рядовой Стас:

– Не надо, мы его сейчас в опорный оттащим и скинем там без лишних вопросов. У меня там сегодня свой мужик дежурит. Все будет о'кей. Захочет – сдаст, захочет – отпустит. И нам спокойно, и ему приятно. Вперед и с песней.

На морозе теплая кровь быстро охлаждалась и превращалась в неприятную ледяную корочку, а кроме того, начали опухать нижняя губа и левый глаз. Эти обстоятельства существенно ограничивали кругозор и делали меня похожим на верблюда. По крайней мере, таким я себя увидел в зеркале, что висело на стене опорного пункта, куда я был доставлен и сдан из рук в руки дежурному офицеру капитану Оленину. Естественно, он меня не узнал, но мне этого пока не требовалось.

– Где вы его, такого красивого, откопали? – спросил он, едва глянув на мое личико. – Стас, кто ему сопливник расквасил?

– Откуда ж нам знать, товарищ капитан, каким нашли, такого и принесли. Пьяный.

– А чего тогда «луноход» не вызвали?

– Да мы его тут рядом подобрали, подумали, может, помощь ему нужна…

– Короче, Стас, я все понял. Еще одно такое художество – и мой рапорт ляжет на стол начальства. Покрывать твои шалости я больше не намерен. Можешь передать это отцу. Должен быть предел. Все, вы свободны.

– Ну что, мужик, домой дойдешь? – едва за сопляками закрылась дверь, спросил капитан. – Только сначала зайди в туалет и хорошенько умойся.

– Да нет, капитан, домой я не пойду, давай-ка оформлять документы.

– Что-о-о? – Удивленно выкатив шары, коротышка даже привстал. – В трезвяк захотелось? Устрою я тебе трезвяк.

– И пожалуйста, поскорее пиши протокол, я вас, тварей, на кукан-то надену.

– Что ты сказал? – Круглые щечки участкового пошли пятнами, а рука сама потянулась к неизменной дубинке, верному другу и справедливому судье в разрешении трудных споров.

– А то, что ты слышал. – Жестом останавливая его, я повысил голос: – А кроме протокола, ты, говнюк, примешь от меня заявление по поводу моего избиения вашими сотрудниками, которых ты, кстати сказать, покрываешь. И заявление это будет написано в двух экземплярах на имя Юрки Шутова. Кажется, он нынче является начальником вашего РОВД?

– Да, подполковник Шутов, ну и что?

– А то, что он мой хороший товарищ и бывший коллега. А кроме того, есть несколько свидетелей моего избиения и в том числе две женщины, наблюдавшие за этим актом из своих окон. Я все сказал, так что, не теряя времени, приступим к оформлению надлежащих документов. Я думаю, у вас найдется пара листов чистой бумаги?

– Ты это… Не горячись…

– А я и не горячусь, говорю спокойно и взвешенно, это у вас, господин капитан, руки почему-то затряслись. Наверное, с большого бодуна или кур по ночам щупать изволили, участковый Оленин. Мне помнится, такой фамилией бахвалился избивавший меня сопляк Стас.

– Не понимаю, о чем вы говорите? – очухавшись, начал занимать оборону капитан.

– В кабинете у Шутова поймешь. Но кажется, я просил бумаги?

– Нет у меня никакой бумаги, и мой вам совет – идите отсюда подобру-поздорову.

– Вроде как бы меня здесь и не было? Не получится, милок.

– Как хотите. Сидите себе на здоровье.

За окном послышался звук подъехавшей машины, и участковый нервно встрепенулся, словно заранее отряхиваясь от грядущих неприятностей.

– Ну как у тебя, Федорыч, все спокойно? – входя, начальственно спросил старлей в камуфляже. – О, а это что за чудо в перьях, где ты его выловил? – кивнув на меня, оскалился парень.

– Да ну его в баню, батальонники его подобрали, доброе дело сделали, а он еще претензии какие-то предъявляет. Права качать начал.

– Так мы его заберем? Поучим малость.

– Поехали. – Решительно поднимаясь, я рванулся к выходу.

– Не надо, сами разберемся. – Оттолкнув меня назад на скамью, капитан убедительно заверил: – Нет проблем, сами…

– Ну смотри, – понимающе ухмыльнулся старлей. – Если все в порядке, то какие могут быть вопросы. Мы отчаливаем.

Подождав, когда отъедет машина с проверяющими, Оленин с нажимом еще раз повторил:

– Сами разберемся. Я правильно говорю?

– Неправильно. Не с чем нам разбираться, и так все ясно.

– Ничего не ясно. Скажи мне, что ты хочешь?

– Достать этого молодого ублюдка по имени Стас. Это первое, а второе – завтра вечером откровенно и сердечно с тобой потолковать?

– На какую тему и где?

– Да хоть бы и здесь, часиков в шесть, а тему мы назовем, если ты ответишь мне на первый вопрос: как мне достать Стаса. Только, пожалуйста, не спрашивай, для чего и почему, мне кажется, тут и так все ясно. Со своей стороны обещаю тебя в это дело не впутывать. Мне показалось, ты этого не хочешь.

– Тебе правильно показалось, но какие гарантии ты можешь дать?

– Гарантии пусть тебе дает врач-проктолог.

– Понятно. Стас, как лицо привилегированное, по субботам и воскресеньям ночует дома, только связываться с ним я тебе не советую, можно запросто потерять башку.

– А это уж не твое дело, говори адрес.

– И именно по этой причине адрес я его не знаю. Но из казармы он выйдет часов в одиннадцать, однако этого я тебе не говорил.

– Лады, а теперь обсудим тему нашего вечернего разговора. Она касается той убиенной старушки, чью квартиру мы вместе вскрывали. Ты удивлен?

– Нет, я сразу тебя вспомнил, но зачем это тебе? Чепуха какая-то.

– Возможно, вечером я об этом тебе скажу. А до того времени тебе нужно как можно больше узнать. Кто этим делом занимается, насколько оно продвинулось и какие по этому поводу рассматриваются версии.

– Ну, кто этим занимается, я могу сказать хоть сейчас. Его крутит Серега Лапшин. Кроме этой бабки, у него еще два или три похожих убийства, но пока, насколько это мне известно, все глухо, все вхолостую.

– Ты не торопись, он завтра работает?

– До обеда должен быть.

– Ну вот и отлично, поговори с ним, предложи поближе присмотреться к патронажной сестре, к почтальону, что разносит пенсии, ну, словом, устрой эдакую пресс-конференцию, цель которой – узнать от него как можно больше. Ферштейн?

– Ферштейн-то ферштейн, а только зачем все это тебе?

– Я бывший следователь.

– Я это понял, ну и что?

– Хочу помочь следствию, а при положительном результате и поимке убийцы могу передать тебе лавровый венок.

– Он мне и на хрен не нужен. Своего дерьма хватает. Поменьше бы меня дергали, и на том спасибо, а то, как папа Карло, пашешь по двадцать часов в сутки… Ни выходных, ни проходных. Скоро баба из дому выгонит.

– Наша служба и опасна и трудна… Ну ладно, до вечера.

– Погоди, еще ночь пережить надо. Может, подвезти тебя?

– Не надо, тачку поймаю, бывай.

– Бывай. Да со Стасом-то поосторожнее, а лучше вообще наплюй и забудь.

– Чтобы он во время следующего дежурства опять кого-нибудь избил до полусмерти? Нет, друг, такого не будет.

Во втором часу ночи я приволокся домой и, не обращая внимания на Милкины стенания, помылся и, уже спящий, завалился к ней под бок.

К воротам, где располагался батальон умненьких детишек, не желающих покидать папкиного крыла, я подъехал к десяти часам. Припарковав машину в неприметном месте, я приготовился терпеливо и долго ждать, заранее предвкушая упоение и всю сладость расплаты с юным поганцем. Потихоньку элитные сынки начали просачиваться через железные ворота. Будущие хозяева жизни выходили в основном группками, оживленно переговариваясь на пальцах. От этой жестикуляции глухонемых олигофренов мне стало почему-то грустно. Наверное, потому, что старею и так было всегда – старшему поколению никогда не нравилось младшее. Диалектика! Но все равно это неправильно, когда молодой балбес, набитый деньгами и папиным авторитетом, не знает, кто такой Мусоргский и с чем едят теорему Пифагора.

Мой длинноносый козел выпрыгнул в компании двух парней, почти сразу с ними распрощался и стремительно двинулся в мою сторону. Такого оборота я не ожидал и чисто рефлекторно перевернул козырек. Неужели эта толстопузая участковая сволочь меня продала? От досады я даже заскрипел зубами. Тысячу раз правы мои знакомые, когда говорят о моей несусветной глупости.

– Мужик, подбрось до Парковой, – через стекло неожиданно заявил Стас. – Не обижу.

– Садись, – отворачивая морду, кивнул я, судорожно соображая, что за всем этим кроется – случайное ли совпадение или продуманный расчет? – Сколько дашь?

– Поехали, говорю же, не обижу, – нагло ответил мерзавец, и я понял, что платить он не собирается. – Давай пошустрее.

– Поехали, – нарочито беспечно ответил я, – домой, что ли?

– Какая тебе разница, тебе сказано куда, вот и езжай, помалкивай.

– Ну, тогда пристегнись, – понимая, что пацан попал как кур во щи, усмехнулся я. – Поедем с ветерком.

– Но-но, папаша, ты не очень-то, – заерзал наглец. – Сбавь обороты, дорога скользкая. Завязывай, тебе говорю, козел старый.

– Не боись, зайчик, дядя Костя свое дело знает. Пристегнись только покрепче.

С трудом вписываясь в рискованный поворот, я вышел на трассу и еще немного добавил газа. Бледный мерзавец одной рукой уперся в приборную доску, а другой судорожно вцепился в ручку двери. Мимо мелькали удивленные лица водителей, которых я обходил то справа, то слева. Ясное дело, что долго такая езда продолжаться не могла. Первый же гаишник непременно сядет мне на хвост. Но мне в таком темпе нужно было продержаться совсем немного, буквально пару километров, а там, за спасительной развилкой, дорога разделялась – одна уходила в город, а другая сворачивала в лес, куда я и стремился. Но именно на этой развилке и стоял гаишник с радаром и радостной улыбкой на лице. Засек он меня сразу, поэтому дергаться дальше мне никакого смысла не было.

– Ну что, отъездился, старичок-лихачок, – восторжествовал юнец. – Не бойся, попробую тебе помочь, только сам сиди и не дергайся.

С этими многообещающими словами он вылез из машины и, подойдя к хранителю дорожного спокойствия, начал возмущенно жестикулировать, тыча ему в нос красную корочку. Гаишник долго сопротивлялся и отрицательно мотал головой, потом вдруг как-то сразу согласился и даже на прощанье пожал моему мерзавцу руку. Это меня насторожило и очень расстроило. Особенно когда мой спаситель небрежно хлопнул дверцей, сел рядом и приказал:

– Все в порядке, только больше так не гони. В другой раз я тебя выручать не собираюсь.

– А что ты ему такое сказал, что он нас почти сразу отпустил?

– Не твоего ума дело. Крути, Гаврила, до Парковой. Что с рожей-то, кто тебе ее так смачно расквасил? Может, помочь?

– Не надо, сам разберусь, – чувствуя, как почва и злость ускользают из-под моих ног, ответил я. – Куда на Парковой-то?

– К десятому дому подрулишь.

– К какому? – удивился я, вспомнив, что именно там мы были вчера в гостях.

– Ты что, папаша, глухой? Видать, круто тебя вчера нахлобучили. Весь фейс расквасили, я тащусь! Убойный тебе хирург попался. Все, батя, приехали, к третьему подъезду причаль. Ой, а бабки-то я позабыл. Ну да ладно, как-нибудь сочтемся, не переживай, папаша, компрессы на ночь делай, полегчает.

– Да ничего, какие уж тут деньги… – останавливаясь, сокрушенно согласился я и ребром правой ладони несильно, но резко стукнул его по кадыку.

Парень вытаращил глаза, тщетно пытаясь открытым ртом поймать хоть капельку воздуха. Я не торопясь обошел машину, отстегнул ремень безопасности и выволок моего клиента на снег.

– Козел, сс ума сс-ошш-ел! – приходя в себя, прохрипел он. – Убью!

Не теряя времени на ненужные разговоры, пальцем в шею я вновь обесточил гаденыша и, перекинув его руку через плечо, затащил в подъезд. В просторном светлом тамбуре подсадил его на приступок к батарее и, похлопав по щекам, спросил:

– Ты, кажется, интересовался, кто мне испортил лицо?

– Ты сумасшедший, – затравленно прижавшись к батарее, проблеял юнец. – Отойди от меня. Ничего я у тебя не спрашивал. Сколько я тебе должен за проезд?

– Нет, ты спрашивал, что за убойный хирург мне попался. Так? Отвечай, или буду бить. Отвечай, паскуда. Так или нет?

– Ну так, – еще ничего не понимая, согласился он.

– Так вот, этот хирург был ты. Или не помнишь?

– Ничего я не помню, – захныкал ночной воитель, – отпустите меня.

– Отпущу, конечно же отпущу, но сначала мы проделаем маленькую косметическую операцию. Я ведь обещал сделать из твоей поганой морды сплошную менструацию, а слово нужно держать.

– Ма-а-а-ма! – вдруг истошно, на весь подъезд завопил он. – Убива-а-ают!

– А вот так мы не договаривались. Придется мне поспешить. – Шлифуя его носатой рожей ребра батарей, я укоризненно заметил: – Зря ты заорал, парень, только себе хуже сделал. Теперь швы неровно срастутся.

– Караул! Убивают!

Сзади мне в шею вцепились когтистые женские руки, и я подумал, что слишком увлекся избиением младенца. Оттолкнув женщину, я бросился к машине, унося с собой ее проклятия и кошачьи визги.

Да, господин Гончаров, сработали вы не очень чисто. Можно сказать, грязно сработали, наверняка эта чертова баба узнала во мне вчерашнего гостя и теперь неприятности неизбежны. Но кто бы мог подумать, что возможно такое совпадение? Наверняка, кроме нее, номер моей машины запомнили пара-тройка праздных соседей, которые с удовольствием выступят в роли свидетелей. Месть состоялась, но никакого удовлетворения она мне не принесла. Не о таком результате я мечтал, да, видно, с самого начала черт подтолкнул его к моей машине. В общем, господин Гончаров, в самое ближайшее время ждите ответного удара от бататового короля, его очаровательной супруги и непосредственно от их чада. Нервное состояние души тебе обеспечено.

Бросив машину на стоянке, с горя я зашел в ближайший буфет и, аккуратно напившись, явился домой. Лучше бы я этого не делал. Не успел я нарисоваться на пороге, как на меня со всей нерастраченной энергией молодого тела обрушилась Милка.

– Козел! Ублюдок! – вопила она совершенно нечеловеческим голосом, пытаясь обезобразить мое и так уже поврежденное лицо. – Садист! На ребенка руку поднял! Убирайся от меня немедленно! Зверь! Убийца! Как только таких земля носит! Убирайся вон! Только учти, даром тебе это не пройдет. Света и Игорь Николаевич подают на тебя в суд. А теперь собирай свои вещи и уматывай.

– Куда? – хладнокровно и резонно спросил я.

– Куда хочешь, хоть к черту на рога.

– Зачем же так. У меня есть квартира, – закидывая свои немудрящие пожитки в сумку, возразил я. – Там живут твои дорогие квартиранты, которых я непременно переадресую к тебе. Папа и мама, дедушка и бабушка, сын да дочурка – весело заживете.

– И заживем, не беспокойся, – затухая, заверила она, – места всем хватит, только бы твою уголовничью рожу не видеть, – уже рационально кипятилась Милка. – Смотреть противно. А кто же это тебя так отделал, дай Бог ему здоровья! Боже мой, глаз-то совсем не видит. Могли ведь убить. Нет, правда, кто тебя так?

– Иди в задницу, – равнодушно посоветовал я, – твое лицемерие надоело.

– Какое еще лицемерие? Я ничего не знаю.

– В таком случае знай. Постарался тот самый ребенок, о котором ты так печешься, причем не один, а в обществе подобных ему недоразвитых мерзавцев. Двое держали, а твой Стасик усердствовал. Удовлетворена?

– Вполне, извини. Меня неверно информировали. Сейчас же позвоню Светлане.

– Можешь себя не утруждать. Наверняка он и ей все преподнес на другом блюде. А если будешь звонить, то передай своему банановому королю, что их заявление в суд обернется против их же сыночка. Самое лучшее в его положении – это засунуть себе банан в задницу, сесть у окна и тихо грустить. Прощайте, дорогая Людмила Алексеевна, все было очень вкусно.

– Перестань, иди ложись, спи и ни о чем не думай – я все улажу. Я сейчас на него так накачу, что мало не покажется.

– Премного благодарен, но в адвокатах не нуждаюсь, сам разберусь.

– Конечно разберешься, только сначала проспись. Кот, пойдем-ка со мной, я что-то интересное тебе покажу.

В шесть часов вечера, как и договаривались, я открывал двери опорного пункта, где так бесславно закончил вчерашний день. Сегодня здесь дежурил молодой парень в штатском костюме чимкентского производства. На мой вопрос, как найти капитана Оленина, он ответил с охотой, пространно и не по-милицейски:

– Если вы Гончаров, то Федорыч просил вас прийти к нему домой, вот он и адрес оставил, да только зря, его дом и так виден. Вот, посмотрите, – подвел он меня к окну, – сразу за магазином высовывается торец четырехэтажного дома. Там, в пятой квартире, он и проживает. Так вы Гончаров?

– Нет, но за информацию спасибо. Как-нибудь непременно ею воспользуюсь.

– То есть как нет? – ошарашенно посмотрел на меня дежурный. – Он же меня предупредил, что придет Гончаров… А вы кто?

– А я начальник четвертого отдела областного управления полковник Зверев. Представьтесь, только сначала поменяйте штаны, дышать невозможно. – Минуту длилась классическая немая сцена. Я улыбнулся: – Успокойся, парень, я пошутил, а пошутил потому, что я Гончаров. – Сняв темные очки, я дружелюбно подмигнул ему единственным открытым глазом и, не давая опомниться, пошел к выходу, однако не удержался, повернулся и добавил: – А штаны все равно поменяй.

Александр Федорович Оленин проживал в обычной двухкомнатной квартире, далеко не блиставшей роскошью. Проживал с женой Ольгой и сыном Кузьмой.

Кажется, к моему приходу готовились, потому что едва я вошел, как меня тут же потащили к столу и, несмотря на все мои возражения, заставили принять посильное участие в семейном ужине.

Когда Ольга принялась потихоньку выносить грязную посуду, а пухлый первоклассник с трудом заглатывал последний пельмень, его папаша заботливо, но строго спросил:

– Кузьма, ты насытился?

– Больше некуда, – с сожалением ответил карапуз и сыто, по-восточному отрыгнул.

– Тогда объясни мне, почему ты до сих пор сидишь за столом?

– Может, утрясется и тогда я смогу поесть еще, – рационально мысля, ответил сын.

– Вот иди на улицу и там утрясай свои проблемы, – решительно приказал отец, отпуская маленькому обжоре ласковую затрещину.

– Спасибо, – обиженно ответил Кузьма, с сожалением покидая комнату.

– И от меня спасибо, – в свою очередь поблагодарил я хозяина. – Только, Александр Федорович, до сих пор не могу понять, чем я заслужил такую честь?

– Все очень просто. Многие из старых работников отдела о тебе помнят и отзываются с большой теплотой. Кое-что из твоих анекдотических похождений мне рассказали, а что-то я и до этого слышал. Только не знал, что это ты.

– Приятно слышать, но перейдем к делу. Что удалось узнать по интересующему меня вопросу?

– Да если откровенно, то ничего, потому как и сам следователь Лапшин ничего дельного сказать не может. Он подумывает, как бы половчее столкнуть этих глухарей на архивную полку. А вот три дня назад, в среду, опять произошло аналогичное преступление. Если тебе это интересно…

– Конечно, конечно, я весь внимание.

– Убит семидесятисемилетний пенсионер Трегубов, правда, в отличие от нашего случая, его труп обнаружили уже вчера. Жил он одиноко, к нему регулярно наведывался сынок, причем приурочивал свой визит к моменту получения пенсии, потому как любил посидеть с папашей за бутылочкой водочки и как следует поговорить за жизнь. Вот он-то и затрубил тревогу, когда вчера вечером нашел отца мертвым и без пенсии. Сегодня его Серега колол, хотел на него папашу повесить, а тот на него с кулаками. Но все равно его пока прикрыли. В этом деле есть один интересный факт, который косвенно подтверждает невиновность сына. Пенсию старик должен был получать в пятницу, а тут неожиданно для нашего времени принесли раньше, аж в среду, и Трегубов-младший об этом не знал, поскольку телефонов у них нет. Вот он и приперся в положенное время, как конь к водопою, а там облом, кто-то папашину пенсию уже оприходовал. Так что, на мой взгляд, сынка держат напрасно. Только для того, чтоб кто-то по этому делу был в загашнике.

– Как был убит старик?

– Веревочкой, так же, как и наша любезная Нина Антоновна.

– Дверь он открыл сам?

– Да, если у преступников не было своего ключа.

– Где он был убит? В комнате или в передней?

– В комнате, и складывается впечатление, что работает одна бригада. Почерк очень похожий. Пять убийств и везде одно и то же.

– То есть в квартирах полный порядок и исчезают только пенсии?

– Нет, в последнем случае прихватили кое-что, кроме пенсии. Старик был фронтовиком и имел кучу наград: медали, ордена, всякие памятные значки. Все эти регалии он хранил на дне шифоньера в старом чемоданчике. Так вот, весь его иконостас, за исключением орденских планок и орденских книжек, ушел.

– Ну вот, а ты говоришь, что везде одно и то же. Александр Федорович, а ведь разница существенная. У Нины Антоновны по шкафам не шарились, а здесь решили поживиться сполна.

– Нет, я относительно того, что все пятеро стариков удавлены одним и тем же образом. И все пятеро удушены вскоре после получения пенсии, если не в тот же день. Время смерти Нины Антоновны установлено с оговорками. Доподлинно известно только то, что четвертого февраля в двенадцать часов дня она получила деньги, которые ей доставила почтальон Тамара Гаврилина. Ее отпечатки обнаружены на внутренней ручке двери, хотя на наружной их найти не удалось.

– Здесь нет ничего удивительного, только мы по нескольку раз приложились к этой ручке, не говоря об остальных.

– То-то и странно, что, кроме моих, твоих и соседа, снизу других отпечатков нет. Серега говорит, что, скорее всего, ручку протерли.

– Федорыч, давай оставим отпечатки на совести криминалистов и займемся чем-то посерьезней. Мне бы хотелось знать, не обнаружено ли в квартире у покойной чего-нибудь неординарного, из рук вон выходящего?

– Да нет, обычное стариковское барахло, правда, много новых, неношеных вещей.

– Ясно, теперь ответь, какой продовольственный запас был у Серовой? Какое количество и в каком ассортименте?

– Странный вопрос, но меня, признаться, тоже удивило содержимое ее холодильника и кухонных шкафов. Я, как участковый, такой роскоши себе позволить не могу даже по праздникам. Там было все: балыки, консервы, колбасы, сыры…

– Можешь не продолжать, скажи только одно: это все шло в дело или просто было свалено в угол как ненужное барахло?

– Да кто ж такое добро свалит в угол. Нет, у нее на кухне стоит двухкамерный холодильник, в котором все это и хранилось. Неплохо старушка жила. Мне бы таких племянниц, я бы тут же в отставку подал.

– А что ты еще про них разузнал?

– Одна сидит по подозрению, надо же хоть кого-то прихватить, а другую сегодня утром видел собственными глазами. Умора!

– Вот как? – насторожился я. – Расскажи-ка поподробнее…

– Это с утра было, я как раз с Серегой у него в кабинете шушукался, когда пришла эта пигалица. Он извинился и попросил меня на несколько минут оставить их одних. Я, конечно, вышел, чтобы не мешать интересам следствия. А только не прошло и минуты, как он меня нервно и громко позвал. Я захожу, ничего не зная, ничего не подозревая, смотрю – Серега злой, как черт, а Русова в спинку стула вжалась, не отклеить. Красная сидит и руки на коленочках дрожат. «В чем дело?» – спрашиваю. А Серега мне на стол показывает, а там пресс пятидесятирублевок лежит, аккуратный такой, в полиэтиленовом мешочке. «Если это мне, – говорю, – то не много ли?» – «Нет, – отвечает Серега, – это взятка следователю. Будешь проходить свидетелем». Короче, минут десять мы ее запугивали, а потом отдали деньги и отпустили на все четыре стороны.

– И откуда такие благородные менты берутся?

– Да уж я потом то же самое у Сереги спросил, а он пуще прежнего взвился, видно, сам не рад, что поторопился. Тем более он понимает, что девки эти к убийству отношения не имеют. Можно было денежки без острастки принять, словом, фраернулся Лапшин.

– Не охаивай добрые начинания, Федорыч, лучше ответь мне вот на какой вопрос: находился ли старик Трегубов под патронажем?

– Не в курсе, но вполне может быть, потому что он инвалид войны.

– Понятно, еще один вопрос: от какого почтового отделения он получал пенсию? Я хочу спросить, не та ли самая Гаврилина приносила ему деньги?

– Не знаю, врать не буду.

– А что ты знаешь про те три убийства, что произошли чуть раньше?

– Очень немного. На всякий случай я все их координаты записал, но было бы лучше тебе самому переговорить с Серегой. Информация из третьих рук всегда бывает немного искажена.

– Умный ты, Федорыч, тебе бы советником в китайском посольстве работать, а ты тут хиреешь средь бомжей да хулиганов.

– А ничего, мне и так сойдет. Привык я к ним. Они меня уважают и слушаются, а бывает, что и помогают.

– Ну да, все мы люди, все мы человеки. И откуда только звери берутся?

– От обстоятельств. Ага, от предложенных судьбою обстоятельств, когда индивидууму приходится неожиданно решать, кем ему быть – то ли оставаться человеком, то ли терять человеческий облик.

– Нет, Федорыч, ты явно перерос кресло участкового и твое место на кафедре философии. А как ты считаешь, какой путь для себя выбрал твой подопечный Стас?

– Он еще не выбрал, но уже оказался по уши в дерьме и вряд ли сам пожелает оттуда выбраться. А ты с ним сегодня встретился?

– Не знаю, что-то не припомню. Да ну его на хрен, было бы о ком говорить. Лучше проводи меня немного. Тут недалеко есть чудесная забегаловка.

После посещения этого злачного, но нужного места Оленин проводил меня до самого подъезда, всю дорогу сетуя на свою нелегкую судьбу участкового. Утомил он меня изрядно. Поэтому, когда пришло время расставаться, я с большим удовольствием пожал ему руку и пожелал всяческих благ.

Еще не входя в квартиру, я понял, что Милка принимает гостей, и это обстоятельство меня сильно опечалило, поскольку времени уже было предостаточно. Дело близилось к девяти часам, а поздние гости всегда утомительны. Они заставляют нас нервничать и плохо о них думать. Однако все это я позабыл, едва только увидел, с кем щебечет Милка. В общем-то я ее ждал, но не так скоро. На кухне, раскуривая сигареты и попивая кофеек, сидела незабвенная Кнопка. Еще вчера назвавшая меня ментом позорным, нынче она приперлась вновь.