Текст книги "Требуется дворник"

Автор книги: Михаил Коршунов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 4 страниц)

– Пехота, не пыли.

– Что-то мне с вами скучно, мужички, – сказала Катя. – Ты мне что, Костя, обещал?

– Показать Москву.

– Хочу в Большой театр. Сегодня воскресенье, будет дневной спектакль.

– Если билеты с рук… – попробовал предложить Костя.

– На театр набрели, – недовольно сказал Глебка. – Лучше клоунов поглядеть в цирке.

– Клоунов нам достаточно с руками и ногами и почтовыми ящиками.

Глебка громко вздохнул и с надеждой спросил:

– А если меня не пустят?

– Сдадим на вешалку и в обмен получим бинокль.

– Вы билеты вначале получите.

Вышли к зданию Моссовета. Постояли в окружении озябших голубей, детских колясок, со спящими в них детьми, еще не ведающими, что такое А+В или К штук ульев. В одной из колясок рядом со спящим ребенком лежали свертки из магазина и были насыпаны лимоны.

– Что значит Москва? – спросила Катя.

– Место встречи, – не задумываясь, ответил Костя. – Меня с тобой. Только нас двоих.

– И со мной, – обиделся Глебка.

– И с чиновником Рожковым.

– А у вас есть родители? – спросил Глебка.

– У нас есть родители? – повторил Глебкин вопрос Костя.

– Есть – вдалеке.

– И у меня вдалеке, – сказал Глебка. – Маму зовут Макси.

– Странное имя, – сказала Катя.

– Это мое имя.

– Ты что-то запутался, Рожков.

– Это мое имя, – упрямо повторил Глебка.

Катя не стала больше ничего уточнять или доказывать, потому что почувствовала нарастающее сопротивление со стороны Глебки.

От Моссовета направились вниз к Столешникову переулку, самому бойкому переулку в Москве. Меха, вино, уральские самоцветы, табак, кондитерские изделия, кожгалантерея, сервизы, галстуки, книги, ювелирные изделия – чего здесь только не было. Поэтому кипел переулок, кипели страсти.

– Держитесь в моем фарватере, – сказал Костя.

Пробившись через Столешников, выбрались на широкую Петровку, свернули направо. Вышли к боковой стене Большого театра, миновали боковую стену и свернули к фронтону, к знаменитым колоннам. Глебка немедленно пересчитал колонны, из колонн вычел двери и прибавил окна. В глубине, около входа в театр, висела плоская рама с матовыми стеклами, на которых были написаны названия опер и балетов. Репертуар. Подсвечивался репертуар искусственным минеральным светом. Катя задержалась, прочитала названия опер и балетов. Глебка к окнам прибавил ступеньки, две скульптуры, которые стояли в углублениях в стене, и вычел репертуар. Подъехало сразу несколько иностранных автомобилей, из них вышли иностранцы и спокойно направились к входу в театр. Им не нужны билеты с рук, билеты всегда у них на руках. Глебка прибавил к окнам иностранные автомобили и вычел Костю, потому что Кости не было. Он ушел.

Костя сбегал в кассы. Там тоже повсюду иностранно одетые люди. Доносились негромкие голоса: «Для пресс-атташе с супругой», «Для торгового советника с супругой». Костя тоже негромко сказал одной из кассирш:

– Для дворника с подругой.

Не поняли. Прогнали. Костя пожалел, что не сказал: «Для прынца сардынского».

Костя вернулся печальный.

– Пойдем отсюда, – сказала Катя. – Я не хочу в театр.

– Ты не хочешь, потому что ты бедная, – вдруг сказал Глебка.

– А ты злой, – Катя выпустила из своей руки Глебкину руку.

– Но я же сказал – хочешь, разобью для тебя яблоко! – закричал Глебка. – У меня есть сбережения. Хочешь? Хочешь? – Глебка волновался. – Я деньги положил в яблоко.

Костя не вмешивался. Ему казалось, что здесь опять необходима только Катя.

– Смотри, деньги. – Катя достала из кармана три рубля. Медленно разорвала их на мелкие кусочки и выбросила в снег. – Я бы хотела, чтобы ты запомнил это на всю жизнь.

Они постояли еще немного молча, все, как чужие случайные люди.

Костя сказал:

– Он запомнит.

– Пошли, – сказала Катя.

– Возьми меня за руку, – попросил Глебка. – Деньги я коплю на билет.

– На какой билет?

– Чтобы уехать к маме.

Вечером Глебка опять пропал, но Катя сразу догадалась, где он: она нашла его на квартире тетки. Он сидел один в темной квартире и, казалось, ждал, когда за ним придут.

Катя пришла и забрала его.

***

Инвентарь, находящийся в ведении старшего дворника, – записная книжка и карандаш, топор, приставные лестницы, типовые ограждения, поливочный шланг, тележки-тачки.

Только что вернулись с базы коммунально-бытовых предприятий: конец года и, как сказала Фокасьева, надо было выбрать фонды. Фонды выбрали – песок для присыпки, типовые ограждения, приставные лестницы, брезент, метлы, совки, фонари «летучая мышь», цепь, которой перегораживают въезд в подворотни, и даже нагрудный знак дворника и свисток. Выбирать фонды, так уж выбирать до нагрудного знака и свистка включительно. В нагрудном знаке Костя теперь ходит. Свисток прикарманил Глебка – учится на нем играть. Если что и не получается, то все-таки Глебка свистит лучше, чем Надька в наперсток.

Для доставки фондов взяли жэковскую повозку на больших резиновых колесах с водительской кабиной сзади. Такие повозки обычно применяются на работах в садах и на огородах. За руль сел Толя Цупиков, рядом усадили Глебку. Костя и Катя устроились впереди на новеньких свежих метелках, из которых Костя сделал просторный диван.

– Я обещался показать тебе Москву?

– Обещался.

– Фаэтон к твоим услугам.

Костя сидел небрежно, нога на ногу. Катя строго, в своей белой с черным плотным шнуром вокруг шапочке, надвинутой на лоб, и в белых с черным перчатках. Пиши портрет – «Неизвестная».

Повозка бодро катилась по городу. Вращались большие резиновые колеса, попахивало соляркой. Милиционеры пропускали вне очереди. Троллейбусы и автобусы, обгоняя, сигналили.

Глебка мечтал – въехать бы в школу, прямо в учительскую, и пусть видят – Глеб Рожков труженик, почти трактором управляет. Смотрите на его руки: совершенно новые пятна, не школьные. Глебка работяга. Так уважительно его назвал Цупиков. Разрешил положить руки рядом со своими на руль, и Глебка чувствовал, как руль поворачивает колеса, ведет трактор.

Костя дал знак Цупикову – ударь по тормозам. Толя остановился. Костя соскочил, зачерпнул полный совок песку и направился к девушке, которая занималась присыпкой тротуара из старого ведра.

– К Новому году! – И Костя приподнес новенький совок с песком.

Девушка поблагодарила, приняла подарок. Костя вернулся, и фаэтон поехал дальше.

– И все лишь потому, что у коллеги солнышко из-под бревнышка?

На голове девушки был повязан клетчатый шарфик, из-под которого она выпустила светлую прядь волос.

– Ничего подобного. Мне было знамение. Хочешь в Хамовники, в гости к Льву Николаевичу Толстому? В Театр зверей к Дурову?

– В Большой театр! – весело сказала Катя. – Опять!

– Согласен, – кивнул Костя. – Только пусть Цупик войдет в театр первым, стукнет метлой об пол и объявит: «Дворник с подругой!» – и Костя начал смеяться.

– Ты где-нибудь говорил так?

– Говорил.

– Где?

– Прошлый раз в кассе.

И тогда начала смеяться и Катя.

Толя Цупиков и Глебка наблюдали за ними из кабины и не могли понять, что происходит, а они оба счастливые опять смеялись на диване из метелок.

***

Катя и Глебка находились в помещении жэка и ждали междугородного телефонного разговора. Разговор заказала Катя. Фокасьева просматривала цифры по жэку, подготовленные бухгалтером, сердилась на жильцов, которые до сих пор не заплатили за квартиру.

– Просишь, вывешиваешь объявления, а им трудно сходить и оплатить счет.

– Во дворе плохой хоккей, – сказал Глебка, чтобы привлечь к себе внимание.

– За катком сами следите. Мне некогда. У меня еще перерасход по горячей воде. Влюбленный Цупиков гоняет бойлерную как паровоз!

– Бойлерная не ездит, – уточнил Глебка.

– Сиди помалкивай, депутат.

– Во дворе плохой хоккей.

Катя шепнула Глебке:

– Сегодня заливать будем. Костя обещал.

Глебка тут же закричал:

– Каток зальем! Кто без коньков – грохаться будет!

Частыми звонками зазвонил телефон. Глебка затих, напрягся. Разговор о катке Глебка завел для того, чтобы не выдавать волнения – предстоял разговор с мамой.

Фокасьева придвинула аппарат Кате. Катя сняла трубку.

– Да, заказывали. – Повернулась к Глебке: – Приготовься.

Глебка, казалось, перестал дышать, кусал рот, молчал.

Катя протянула Глебке трубку.

– Ну что же ты!

Он взял трубку.

– Макси! Это я. – И опять замолк.

Когда Глебка был совсем маленьким, мама купила швейную машину и начала шить, подрабатывать. Глебка с утра и до вечера слышал от заказчиц – макси да макси.

– Куда прыть подевалась, – сказала Фокасьева нарочно грубовато, чтобы этим заставить Глебку успокоиться.

– Поздоровайся, – напомнила Катя. – Мама прекрасно понимает, что это ты.

– Здравствуй. – И Глебка перестал волноваться, очевидно, еще от вопроса, который он услышал. – Учусь? – Взглянул на Катю: – Как я учусь?

– Допустимо.

– Ничего учусь – в зоне… четверок.

Катя промолчала.

– Могу разложить варенье по трем банкам.

– Не путай себя и маму, – сказала Катя.

– Макси! Не буду путать тебя и себя. Умею короткие слова говорить за один выдох, а длинные за два выдоха. Что? Языком? Почти теперь не бренчу. Недавно на дверях нам показывали прямую верхнюю линию, нижнюю и две боковые. Живу? Под наблюдением. Все время. Тетя Слоня? Похудела? Я похудел? – И опять взгляд на Катю: – Я похудел?

– Нет.

– Макси, нет. Я сильный. Я каши ем, одна за другой. А тетю Соню столом кормят, сырым. У нее разрушился обмен веществ.

– Скажи, что скучаешь. Ты же скучаешь.

– Скучаю, Макси! – Глебка заморгал, зашмыгал носом. – Макси… – Голос его задрожал.

И вновь на помощь подоспела Катя.

– Скажи о хоккее.

– Сегодня каток заливать будем.

– Поздравь с наступающим Новым годом. – Катя не давала Глебке возможности расслабиться, пожалеть себя.

– С наступающим Новым годом! Слышишь, Макси! Ты меня слышишь? Я толстый, я не худой! А линии на дверях – это геометрия. – Загородил трубку ладонью и тихо сказал: – Макси, я к тебе скоро приеду. Сам.

Разговор закончился. Глебка отдал трубку Кате, и Катя опустила ее на аппарат.

И тут с Глебкой случилось нечто невероятное – Глебка цапнул шубу Фокасьевой, влез в нее и начал скакать по жэку, брыкаться и орать:

– Кенгуру! Кенгуру! Кого хочешь обскакну!

– С какой стати он орет про кенгуру в моей шубе! – неприятно удивилась Фокасьева.

– По-моему, без всякой стати, – сказала Катя, готовясь ловить Глебку. – А «кенгуру»… это я мечтаю себе сшить.

Глебка скакал, опрокидывал все, что ему попадалось по пути: доску показателей работы жэка, консервные банки, в которых был высажен зеленый лук, новенькие древки для флагов, ящик с картотекой жильцов, ведра. Из соседней комнаты на шум прибежала бухгалтер. Глебку повалили, вытряхнули из шубы. Глебка не сопротивлялся, он хохотал от счастья и залез под стол. Его начали вытаскивать из-под стола, но вытащилась вместо Глебки проволочная сетка для мусора, похожая на баскетбольную.

На Глебку никто не сердился, даже Фокасьева, которая больно ушибла ногу, – все понимали, что он был переполнен счастьем после разговора с мамой-Макси. Но дворницкий свисток почему-то отобрали.

***

Посредине катка хранились, прикрытые рогожей, фонды. Костя сказал, что значительную часть фондов вынужден был устроить здесь: в каморке не хватило места.

При заливке катка присутствовали все ребята. Они выбежали во двор, как только увидели, что Костя достает шланг, который ему выдал старший дворник. Но основным действующим лицом был Глебка: он тащил шланг вместе с Костей, подключал его к водопроводному крану. Пустили струю воды на площадку.

Вода потекла по площадке широкими наплывами, охватывая прикрытые рогожей фонды.

– Может, надо теплой водой? – спросил кто-то.

– Заливать каток – не купаться в ванне, – ответил Костя.

– А может, надо содой с солью?

– Не надо соды и соли.

– Я не люблю соль, – сказал кто-то. – Она соленая.

– Ты ее подсласти.

Смех! Но тут же воцарилось торжественное молчание, потому что опять кто-то сказал, что, когда заливают каток, не надо кричать и даже переговариваться. Некоторые мальчишки стояли уже готовые к игре в шайбу: с клюшками и в шлемах. Лед для настоящих игроков святая святых – тоже кто-то сказал.

Ребята услужливо подтягивали за Костей шланг. Глебка был, конечно, в первых рядах, но потом Катя его забрала: она боялась – промочит ноги. Глебка шипел и ругался. Катя взяла его за воротник пальто и крепко держала. Глебка незаметно расстегнул пуговицы, сумел выскользнуть из пальто. Катя его ухватила и буквально всунула в пальто, застегнула пуговицы и крепко снаружи перевязала своим поясом. Держала Глебку за конец пояса, вроде как на поводке.

– Предательница!

Подошел Костя.

– Бери шланг.

Глебка не без торжества посмотрел на Катю.

– Он не шлепнется? – спросила с сомнением Катя, спуская Глебку с пояса.

В толпе кто-то из тех, кто постарше, сказал скептически в адрес Глебки:

– Малышба.

Глебка услышал, направил на обидчиков струю из шланга. Пришлось шланг у Глебки отобрать, вытащить Глебку с катка и отвести домой. Тем более, он здорово сам облился.

– Я с тобой в ссоре! – кричал Глебка Кате. – Марселина-апельсина!

– Хоть мандарина, пожалуйста, – ответила Катя, развешивая для просушки Глебкино пальто.

– Я на всю жизнь!

– Не надо на всю жизнь – очень долго. Я состарюсь.

– И состарься!

– Какой ты змей на самом деле.

Глебка молчал. Он сидел в носках на стуле у батареи, рядом висело, сушилось пальто.

– Твое поведение настоящего мужчину не украшает.

– А во дворе про тебя говорят… – Глебка наклонил голову и смотрел недобрым взглядом.

– Ты не слушай, что во дворе про меня говорят, – спокойно перебила Катя. – Ты лучше слушай, что я тебе говорю.

– Ты мне не мать.

– Совсем меня не любишь?

Пришел Костя. Поглядел на обоих:

– О чем спорите?

– О любви и дружбе.

– Зачем обижаешь Катю? – серьезно спросил Костя.

Глебка молчал, размахивал ногами. Он понимал, что обижает Катю, но он этого не хотел.

– Она первая начала.

– Давайте сядем за стол переговоров и пообедаем.

– Конечно, – кивнула Катя. – Обуздаем гегемониста.

– Что будем есть, опять фасоль? – спросил Глебка.

– Бобовые будем есть. Пир у нас будет под Новый год. Ужин при свечах.

Катя возилась на кухне, разогревала фасоль. Костя пошел ей помогать – бросил в кипяток сосиски. Катя поглядела на сосиски. Спросила:

– Варишь в кожуре?

– Чищу потом под холодной водой.

– Ты старый холостяк?

– Да. – Костя сказал это с некоторым вызовом, хотя и шутливо.

– Почему?

– Не сложилась жизнь. – Он пожал плечами.

– Ты ее складывал?

– Она меня пока что складывает.

– На других надеешься?

– На тебя, например. Возражаешь?

Катя ничего не ответила. Сделала вид, что целиком занята разогреванием бобовых. Даже попробовала, чтобы проверить, как они разогрелись.

Глебка сидел, просыхал. Когда Катя принесла фасоль, Глебка завопил:

– Где бобовые?

– Они самые и есть. В старших классах будешь изучать однолетние растения и тогда не ошибешься.

– Ты сама гегемонист! Думаешь, не знаю, кто такие гегемонисты? Вожатая Надька объясняла. Агрессоры.

– Успокойся. Под Новый год я тебе сварю тянучку.

Глебка успокоился, затих: тянучка – это получше даже, чем варенье, блеманже и суфле. Потом начал допытываться, почему бы им всем не встречать Новый год в квартире у тети Слони.

– Вы мои гости, а не гости тети Слони, – сказал Костя.

Пообедали быстро. Катя проконтролировала, чтобы Глебка съел хотя бы сосиски. Потом ему была подана морковь. Именно подана на большой тарелке, почти блюде.

– Укрепляй обмен веществ, – сказал Костя.

– Устроили из меня институт питания! – закричал Глебка, отбиваясь от моркови.

Когда морковь была Глебкой все-таки съедена, Глебка спросил:

– Кто такой старый холостяк?

– У кого нет жены.

– И детей?

– И детей.

– Одинокий?

– Да.

Катя начала переодевать Глебку в сухое.

– Пойдем вместе за посудой, – сказал Глебка. – Я одинокий, значит, я тоже старый холостяк.

– Ладно.

Катя проследила, как Глебка одевается. Глебка долго и нудно зашнуровывал ботинки. Тоже скучное занятие, считал Глебка. Стоишь согнувшись и оглядываешься как затравленный. Это в школе. Потому что обязательно норовят толкнуть сзади, чтобы ты носом в пол клюнул. Костя не стал ждать Глебку с Катей, ушел.

Когда Глебка и Катя вышли наконец во двор, Костя подметал снег около бункеров. В бункерах коты включили, конечно, свои трансформаторы: коты не любят метлу, она действует им на нервы. Костя нарочно громко шаркал метлой да еще постукивал по бункерам, вызывал котов на драку. Кричал Одноглазому:

– Леопольд, выходи!

Глебка попросил Катю:

– Возьми меня за руку.

– Одноглазого боишься?

– Возьми, – настаивал Глебка.

Во дворе, как всегда, присутствовали старухи. И Катя вдруг поняла, что Глебка хотел защитить ее от того, что говорят о ней. Защитить по-своему, а именно, чтобы она держала его за руку. И так они перешли через двор.

На катке катались ребята, хотя сверху была еще вода и летели брызги. А если нет терпения ждать?..

– Они его испортят! – возмутился Глебка. – Он еще свежий!

Муза Тетеркина и вовсе сидела на крышке от ведра, и Музу возили по катку.

– Муза-медуза!

– Дед-кашаед!

– Перестань, – строго сказала Катя. – Я этого не люблю.

Глебка перестал. Сказал:

– Вечером в шайбу сыграю, без коньков. На коньках не умею.

– Научишься. У тебя впереди каникулы.

В квартире тети Слони отобрали необходимую для праздничного ужина посуду, сложили в сумку, перешли через двор. Глебка опять велел Кате держать его за руку.

– Это украшает даже старого холостяка, – сказала Катя. И Глебка ее понял, так же как и она его поняла.

Катя оставила Глебку в дворницкой, чтобы отдохнул, набрался сил для хоккея, а сама отправилась на помощь к Косте, которому предстояло сегодня полностью очистить от снега двор и тротуары: завтра праздник, завтра встреча Нового года. Взялись за работу в две лопаты. Надо было еще прорыть и очистить канавки, лотки. Костя принес лом и штыковую лопату.

– В армии я ценил вечернюю поверку и отбой.

– Любишь спать? Второй Глебка, оказывается.

– Люблю тишину.

– Зачем тебе одному столько тишины?

– Мать у меня была очень тихой.

Катя сняла перчатку, надела ее на ручку лопаты. Пошевелила пальцами, размяла.

– Ты не привыкла к лопате? – спросил Костя.

– Я выросла среди снега. – Катя снова надела перчатку. – Ты знаешь, кто такие горностаи?

– Звери на твоей звероферме, конечно.

– Недавно в вольере дверцей придавила палец.

Окна домов – елочного цвета. Проехало такси, и у заднего стекла стояла совсем крошечная елочка в огоньках. Подобную елочку, только у переднего стекла, провез и троллейбус. В единственной витрине гастронома дергалось что-то светящееся и цветное. Бегали с последними покупками жильцы. А один нес почему-то ковер. Ковер был свернут в длинную трубку и переброшен через плечо. Не хватало только подвесить к ковру ведра, чтобы получилось коромысло.

– У тебя что-нибудь связано с новогодними праздниками? – спросила Катя.

– Ничего не связано. А у тебя?

– У меня? Что-то в общих чертах. – Катя помолчала. – Это плохо, наверное.

– Почему?

– Грустно без новогодних воспоминаний.

– Они должны быть у тебя особенными?

– Мне грустно. – Катя подбила лопату коленом, сбросила с нее снег. – Никогда не грустишь? – На вопрос она не ответила.

– О чем? О прошедшем? Нет. – Костя не хотел сейчас ни в чем прошедшего, он хотел сейчас только настоящего или будущего.

– Ну, я пойду. Должна заставить Глебку написать праздничную открытку матери. – Катя пошла и потянула за собой лопату.

Костя смотрел вслед. О чем они говорили? Катя обернулась:

– Скоро уеду.

– Куда?

– Ты же не будешь грустить, нет? И ничего не ждешь, да?

Костя не успел ответить – к нему подошел Овражкин.

– Чем порадуете в предстоящем году? Какими произведениями искусства?

– Новый год – новая экспозиция. – И Костя пошел и начал штыковой лопатой разбивать одну за другой снежные фигуры. Крушить. Громко хлопали электрические лампочки, которые не были еще разбиты, разлетались комья снега и куски льда. Костя взобрался на крышу беседки и сбросил оттуда купола и кокошники, покончил с памятником старины. Да, он не грустит о прошлом, о прошедшем, ни о своем, ни о чужом, потому что всегда надеется на будущее. А если кто-то чего-то ждет, на что-то надеется и теперь о чем-то жалеет или сожалеет, то при чем тут Костя? Он-не-грустит-о-прошедшем-вот-такой-он-забавный-если-он-забавный-черт-его-возьми-совсем! И нет у него никаких воспоминаний – ни простых, ни новогодних. Воспоминаний, достойных воспоминания. Не держим, не складываем, не храним.

***

Новый год. На столе – канделябр, сделанный из пустых разновеликих бутылок, и в нем свечи, тоже разновеликие. В держалки для флагов вставлены сосновые ветки. На крюке, который двигается к потолку и обратно, сидит маленькая стеклянная птичка. Костя прикрепил ее кусочком замазки. Для курток и Глебкиного пальто давно были вбиты гвозди. Из теннисной ракетки без струн сделано зеркало: бери и глядись в него. Огромный пляжный зонт, драный, заплатанный, но с которого свешивается мишура со звездами, стоит в углу – вместо новогодней елки.

Катя приготовила праздничный ужин – салат, рыбу в маринаде, яички фаршированные зеленью и, конечно, цветок из сливочного масла. «Я работаю только маслом», – смеясь говорила Катя. «Сливочным», – добавлял Костя.

Глебке Катя сварила банку сгущенного молока: сделала тянучку, как и обещала. Глебка от тянучки был в восторге, беспрерывно погружал в нее ложку. Из квартиры тети Слони принесли еще телевизор, поставили на пол и смотрели передачу. Глебка устроился перед телевизором с бутылкой «Буратино», но не переставал поглядывать на тянучку: она приковывала внимание Глебки больше, чем даже телевизор. И Глебка наблюдал за Катей, чтобы улучить момент и опять погрузить ложку в тянучку, а потом попытаться быстро заправить ее в рот.

Соню Петровну обещали выписать из института, но только после Нового года, чтобы у Сони Петровны не было бы соблазна сразу резко нарушить диету. «Праздничный стол – бич для тучных больных», – сказал врач. Тем более, Соня Петровна работает поваром и умеет готовить всякие соблазны.

На Косте был спортивный пиджак и галстук, на котором были нарисованы старинные самолетики. Костя нарисовал их сам. И когда Катя спросила: «Почему самолетики?» – Костя ответил, что видел такой галстук на одном счастливчике, который приезжал к ним в Тулу из Москвы и поэтому называл себя «центровым парнем». Так чем он, Костя, хуже теперь этого центрового парня? Катя сказала, что ничем не хуже и тоже, может быть, ему заготовлена в жизни удача. Косте хотелось сказать, что самая, может быть, у него в жизни большая удача – это встреча с Катей, но промолчал. Должна же будет все это, в конце концов, понять сама Катя.

На Кате самолетиков не было. На ней было длинное платье теплого красного цвета. Она достала его из дорожной сумки, сказала, что была в нем на свадьбе. И туфли надела на очень высоком каблуке. Тоже достала из сумки. Сделалась высокой, на каблуках и в длинном платье, и чужой, нездешней. Глебку заставили надеть свежевыглаженную рубаху и новую курточку.

Катя подарила Косте зажигалку, и Костя беспрерывно доставал ее из кармана, чиркал и смотрел на огонек. Глебка получил в подарок пистолет. Когда спросил: «Чем стрелять?» – Катя ответила: «Пока стрелять не надо». И патроны не отдала. Глебка не расставался с пистолетом, как и Костя с зажигалкой, носил пистолет в кармане и чувствовал его приятную тяжесть. Вооружен и опасен. В ответ подарил Кате бумеранг, чтобы она охотилась у себя по месту жительства, а Косте – два своих самых любимых цветных карандаша, чтобы Костя нарисовал ими что-нибудь выдающееся и сделался бы знаменитым художником. От Кости Глебка получил в подарок клюшку и шлем. А вот что Костя подарил Кате? Загадка. И для Глебки и для самой Кати, потому что Костя сказал: подарок есть и в то же время его нет. Пока что. Вот и сиди, ломай голову, варьируй.

***

Дворнику предоставляется бесплатно электроосвещение на одну световую точку в 40 ватт, 2 куб. м. дров при печном отоплении и радиотрансляционная точка.

Так шел, продвигался в дворницкой к заветной полуночи новогодний вечер. Костя периодически сбивал вилкой с канделябра нагар. Канделябр оплыл стеарином и приобрел заморский вид.

– Ты педант, – говорила Катя, подперев ладонью щеку и наблюдая за мятущимися от Костиной вилки огоньками свечей.

– Не хочу, чтобы копоть испортила красоту вашей чести.

Катя сидела под огромным зонтом, с которого свешивалась мишура со звездами. Волосы Катя термобигудями превратила в большие колокольчики, а губы помадой сделала цвета карамели. Огоньки свечей отражались в Катиных глазах, освещали ее щеку и ладонь, которую она держала на щеке. Катя была празднично красивой, необычной.

– Ты о чем думаешь?

– Вспоминаю фасолевый день. А ты?

– Я? О тебе. Мне нужны новогодние воспоминания. – И Костя поднес огонек зажигалки, максимально усилив его регулятором, к канделябру, и получилось, что горит еще одна свеча, самая яркая. – Ты сегодня какая-то…

– Какая? – спросила Катя.

– Пронзительная.

– Ио-го-го, веселись как черт! – заорал со своего места у телевизора Глебка.

– Что с тобой? – спросила Катя Глебку.

– Праздник.

Глебка опять заорал, и вместе с ним заорал и Костя:

– Приятель, веселей разворачивай парус! Ио-го-го!..

– Ты давал ему вина? – серьезно спросила Катя.

– Он пьет лимонажку.

– А что, – сказал Глебка, – холостяки поют. – И Глебка на четвереньках пошел по комнате.

Катя встала, подошла к телевизору и подняла с пола бутылку «Буратино». Понюхала. Глебка на четвереньках добрался до стола, потянулся к банке с тянучкой, но Катя опередила его: вернулась быстро к столу и поймала Глебку за руку, но, устыдившись, подняла с пола Глебку и усадила за стол. Придвинула банку и дала ложку:

– Ешь.

Глебка погрузил ложку в содержимое банки, потом полную ложку густого и сладкого содержимого заправил в рот и так и продолжал сидеть неимоверно тоже счастливый, с торчащей изо рта ложкой. В уголках губ появились коричневые пятна: начала таять во рту тянучка.

– В детстве обожала тянучку, – призналась Катя.

– Он не заболеет?

– Я не заболела. Всегда была здоровенькой. И веселой.

– А теперь?

– Что теперь?

– А теперь ты какая? – настаивал на ответе Костя.

– Капризная: все чего-то жду.

– Или кого-то?

– Или кого-то.

– А ты не прозевала?

– Не прозевала.

– И не ошиблась? – Костя как будто бы что-то выпытывал.

– Я же тебе сказала – я капризная. Это мое любимое занятие – капризничать.

– А ты перестань капризничать.

– Когда?

– Теперь.

Катя воспользовалась случаем, что Рожков у телевизора, и убрала со стола тянучку. Рожков сидел и пил «Буратино». Катя тоненько намазала хлеб маслом и положила на то место, где сидел за столом Глебка.

– Будет неприятная неожиданность, – сказал Костя.

– Да, мой поступок вроде диетологов из института. Неожиданность действительно была, когда Глебка с ложкой вернулся к столу.

– Ты меня обманула!

– Передохни на хлебе с маслом.

Рожков проявил великодушие, но не безвозмездно:

– Спать не заставишь раньше двенадцати?

– Нет.

– А после двенадцати?

– Гуляй, сколько ноги смогут.

Глебка промолчал. Начал есть хлеб с маслом.

Костя погасил канделябр. Остался гореть только фонарный столб.

– Зачем ты погасил свечи? – спросила Катя.

– Надоело снимать нагар.

– Разрушил иллюзию беседы при свечах.

А Косте представилось – сидят они с Катей где-то на бульваре летом у фонарного столба, а рядом с бульваром на какой-то большой северной реке вот-вот загудит ночной буксир, который толкает баржу с лесом или с чем-то там еще. И едят они, конечно, кедровые орешки. И вдалеке поет хор типа Пятницкого. И конечно, они счастливы.

– Где ты живешь, есть река? – спросил Костя.

– Реки нет.

– Мне казалось, что есть. Обидно.

– Комары есть, – улыбнулась Катя.

– Я не страшусь комаров. В армии я служил в Полесье.

– Ты по какому предмету не прошел в институт? – спросила Катя. Вопрос не был случайным – она давно хотела его задать и задала.

– По сочинению.

– Недобрал в запятых?

– Нет. Слишком раскрыл тему.

– Знаю. Ты поэт и не понят временем.

– Но у них все еще впереди.

– У кого?

– У приемной комиссии. Чтобы понять.

– Да. Ты все-таки забавный.

– Единство содержания и формы. Первым мне об этом сказал помстаршины, когда выдал обмундирование.

– Кем ты был в армии?

– Прости, рядовым.

– Ты всюду рядовой.

– Не стал от этого хуже, – в голосе Кости прозвучала некоторая обида.

– Неужели ты так плохо обо мне думаешь? – покачала головой Катя.

– Я думаю о тебе замечательно. И это было правдой. – А ты обо мне?

– Тоже замечательно, потому что ты сказал, что я замечательная. – Катя улыбнулась. Но я еще и пронзительная, ты сказал.

– Ты капризно-пронзительно-замечательная.

– Не будет слишком с твоей стороны? усомнилась Катя.

– Не будет. В самый раз, я думаю. А ты как думаешь обо мне?

– Начнем все сначала?

– Новый год – все сначала.

– А меня нет, – вдруг сказала Катя. – Ты разбил меня на асфальте… При встрече.

– Потому что ты явилась настоящая, – не сдавался Костя. – Предстала тихо за спиной.

– В хоккей можно сыграть? – напомнил о себе Глебка. Ему надоел этот длинный и бесплодный, с его точки зрения, разговор.

– Можно, – разрешила Катя.

Но Глебка не сдвинулся с места, остался при банке молока: вопрос о хоккее был чисто формальным, чтобы на Глебку обратили внимание. Но внимания не обратили.

Катя сидела по-прежнему красивая и повзрослевшая. Вдруг. Сразу. Это заметил даже Глебка.

– Ты счастлива? – спросил Костя.

– У меня свое понятие о счастье. – Катя опять подперла ладонью щеку.

– Встречай Новый год по-своему, чтобы получилось счастье. Полное. Глебке для полного счастья хватило тянучки и «Буратино».

– А тебе?

– А тебе?

– Я спросила первая. – Катя наклонила голову, казалось, под тяжестью прически, колокольчиков. – Ответить не можешь?

– Могу. Но… – Костя помедлил, – боюсь.

И Глебка вдруг понял, что разговор между Костей и Катей непростой и что нельзя мешать разговору, поэтому Глебка молчал.

– Но надо ничего преувеличивать, – сказала Катя.

– Не надо и преуменьшать, – возразил Костя.

– Знаешь, переспрашивать всегда легче. – Катя встала и пошла на кухню, где в духовке выпекался пирог.

Она гордилась пирогом так же, как и тянучкой и кашами, конечно. Пирог уже давал о себе знать: его запах превосходил даже запах свечей, которым была полна дворницкая. Катя принесла держаком сковородку с пирогом, водрузила ее на столе, положив предварительно на стол дощечку под сковородку. Глебка тотчас перестал есть свою тянучку.

Костя и Катя не возвращались к продолжению разговора. Так между ними и осталась недосказанность. Костя все боялся оступиться, быть неправильно понятым. У Кати до встречи с ним были какие-то личные сложности. Это ясно. Они не прошли, может быть, или только проходят. И поэтому Костя считал себя не вправо первым что-то выяснять до конца. У него проездом остановилась девушка. Она сделала это, не раздумывая, но колеблясь. Это высший факт доверия. И она должна знать, что в Косте не ошиблась, а если и ошиблась, то в ком-то другом.