Текст книги "Требуется дворник"

Автор книги: Михаил Коршунов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 4 страниц)

Когда Костя возвращался домой, он находил завтрак уже на столе. Глебка сидел и угрюмо ел кашу, постукивая ботинком по пустому огнетушителю, заменявшему ножку стола. Звук был унылый, как в пустыне.

– Каша манная с ванильными вставками, – говорила Катя. – Приехала в кастрюльке прямо из Парижа.

– Ты хорошо выучила «Ревизора».

– Чтобы ты освежил в памяти школьную программу.

Костя поднимал у кастрюли крышку.

– Верно, пахнет Парижем. Знаешь, как я нанялся на работу на Спасоналимовскую?

– Как?

– По объявлению на столбе.

– И столб забрал на память! – смеялась Катя.

Глебка на подобные разговоры не откликался. Тайная надежда на то, что, поселившись у Кости, Глебка раньше начнет свои каникулы, с треском провалилась. Никаких тебе преждевременных каникул, напротив, с каждым днем Катя все крепче закручивала гайки.

Сегодня утром Аида, задержавшись около Кости, спросила:

– Что это все-таки за приезжая?

– Гувернантка для прынца сардынского.

– Ты можешь разговаривать со мной без метлы и лопаты?

– Не могу. Был зачет, и я провалился.

– Какой зачет?

– По метле и лопате.

Аида отправилась дальше оскорбленной походкой. Потом обернулась, крикнула:

– Дизайнер с метлой!

Костя не обиделся, он понимал, что Аида разозлилась. Зачем Костя иногда дразнит Аиду? Да он и не дразнит – он оказывает сопротивление.

У бойлерной Аиду, как всегда, поджидал кочегар Толя Цупиков.

Аида подошла к нему, и тут Костя понял, что гнев Анды обрушится сейчас на несчастного Цупикова. Бог ему в помощь.

***

Дворник обязан не допускать детской безнадзорности, развешивания белья на окнах и вытряхивания ковров с балконов.

В дворницкой в отсутствие Кати – она ушла в гастроном – и Глебки – отправился в школу («Непонятно, почему в нее надо ходить каждый день?») – появилась техник-смотритель Фокасьева.

– Костя, кого ты у себя поселил?

– Гувернантку.

Фокасьева стояла, смотрела на Костю сквозь табачный дым, – она курила простые и очень дымные папиросы. Лицо у Фокасьевой было квадратным, несколько мужским. Костя возился со столом, укреплял его ящичными планками; Костины гарнитуры нуждались в постоянном реставрации.

– К асфальту, булыге, щебенке есть претензии?

– Претензий нет, – ответила Фокасьева.

– К газонам? Зеленым насаждениям?

– Нет.

– Работаем не хило?

– Не хило.

– Благодарствуем.

– За Глебкой смотришь?

Табачного дыма вокруг Фокасьевой прибавилось.

– Лепим человека. Никакой безнадзорности. – И Костя громко стукнул молотком, чтобы подтвердить свои слова.

– Ну, а…

– Гувернантка, вы хотите сказать? Выписал из Европы со знанием языков, арифметики и кашеварения. – И Костя опять как бы пристукнул свои слова молотком.

Фокасьева обвела взглядом комнату – фонарный столб, дорожные знаки… Сколько раз Фокасьева это видела, но привыкнуть все же не могла.

Дорожные знаки Косте дал участковый: это были старые, которые недавно в городе поменяли на новые, международные. Столб разрешила взять Фокасьева. Он был списан представителем сети наружного освещения. И заменен тоже на новый с желтым калильным светом. Костя, наверное, неделю возился со столбом – укорачивал его, красил.

Шкаф из ящиков – недавнее приобретение. Фокасьева шкафа не видела. Катя повесила на него найденную около трикотажного ателье большую рекламу. Фокасьева прочитала вслух:

– «Всех размеров и различных расцветок вы сможете заказать «кенгуру» в нашем трикотажном ателье». – Фокасьева покрутила папиросой.

– Диковато у тебя, Костя. Что ни говори.

– Я поэт и не понят временем, – ответил Костя с печальным достоинством. И потом добавил: – И приемной комиссией одного высшего учебного учреждения.

– Что ты… – забеспокоилась Фокасьева. – Ты хороший дворник.

– Я великий дворник!

Фокасьева ушла, но после нее в дворницкой еще долго висело табачное облако.

***

Катя решала с Глебкой задачу по математике: Д=1, 2, 3. Требовалось составить возможное количество условий задачи.

– Назовем Д вареньем, – предложил Глебка, – а то неинтересно. Варенье равно одной банке, двум и трем банкам.

– Что ты несешь! – возмущалась Катя.

– Ничего не несу. Глебка раскрывал ладони, переворачивал их. – Пустые.

– Голова тоже пустая?

Глебка открывал рот, стучал себя косточками пальцев по макушке, и раздавался действительно звук пустоты.

– Оставь в покое голову. Кто тебя научил?

– Надька, вожатая. «Дорогой второй наш класс, беспокоимся о вас!»

– Зубы не заговаривай… Решай задачу.

– Тетя Слоня лучше всех варит варенье.

– Прекрати.

– Я шумно встаю из-за парты, Надька говорит. Была бы парта, показал. Совсем не шумно. Надька сама в наперсток свистит на домоводстве.

– Оставь в покое нос.

Глебка начинает играть на балалайке.

– Оставь в покое язык. Занимайся условием задачи.

Глебка молчит.

– Оглох?

– Ты сказала – оставь в покое язык. Без языка я не умею разговаривать.

– Не разговаривай, ты пиши. Д больше нуля, если Д больше единицы?

Глебка оттопыривает губы, морщит лоб, делает вид, что усиленно думает, и Кате кажется, что он даже шевелит ушами. Ну до чего хитрющий малый!

– Знаю слово на букву «Д».

– Слов на букву «Д» много.

– Написать? – Глебка берет ручку, зажимает ее в пальцах, трясет.

– Куда трясешь? – Чернила из ручки летят Кате на платье. – Что сделал с платьем?

– Надо вырезать кляксы. Хочешь, вырежу, а ты потом зашьешь или Надька на домоводстве зашьет?

Эта вожатая Надька выдвинута как противовес в отношении Кати, ее власти над Глебкой, да и над Костей, наверное. Это понятно.

– Огрею, вот что. И Надьку тоже! Отвечай, «Д» больше нуля, если «Д» больше единицы?

– Может быть, и больше.

– Может быть, тебя снова сдать в детский сад? Ты ходил в детский сад?

– Сдай, пока тети Сони нет.

Костя, который только что вошел и услышал конец разговору, пропел:

– «Если у вас нету тети…»

– Знаю! – как бешеный заорал Глебка и подпрыгнул на табуретке. – «С легким паром»!

Катя схватила Глебку за руку.

– Я с ним больше не могу.

– Они там голые в бане сидят и пиво пьют!

– Прекрати.

– Да. Прекрати, – говорит и Костя. – Ты не в бане.

Табуретка под Рожковым с треском разламывается, широко разбрасывая вокруг себя обломки, как будто табуретка попала в эпицентр землетрясения. Рожков, соответственно, валяется в самом центре эпицентра. Никакого испуга или растерянности не испытывает. Полон достоинства и грустной покорности обстоятельствам.

– Вчера он сломал шкаф, – говорит Катя. Имелось в виду, что развалились ящики.

– Шкаф сам поломался. – Глебка поднимается с пола. Показывает самопишущую ручку. – Перо погнулось. Нечем задачу решать.

– Вот, пожалуйста, он из этого еще извлек выгоду. Катя собрала все, что осталось от табуретки, и снесла на кухню, бросила уже как настоящие дрова.

Костя взял ручку, осмотрел перо. Вынул коробку из-под обуви, где у него лежали плоскогубцы, молоток, гвозди, паяльник, и вначале выправил плоскогубцами перо, а потом с инструментами пошел на кухню и начал ворошить табуреточные части.

– Вынесем обратно на помойку, – сказала Катя.

– Реликт? Ни за что.

– Я знаю, чему равняется Д, – сказал Глебка. – Д меньше трех и равняется трем. Сейчас буду еще варьировать. Д меньше пяти и равняется пяти. Д меньше шести! Д – блеманже, суфле!

Катя дала Глебке подзатыльник, совсем не такой полновесный, какой он обычно получал от тети Слони, по Глебка только этого и ждал: побежал к дверям, выскочил во двор и заголосил:

– Истязают!

Начал бегать по двору. Катя, как, бывало, тетя Слоня, выбежала вслед за ним, пытаясь его поймать, но он уворачивался и продолжал голосить:

– Погибаю!

Во дворе за происходящим наблюдали старухи. У прачечной стояла дочка Тетеркиной Муза Тетеркина в таком же как и у матери пушистом берете, который едва держался на ней огромным розовым одуванчиком. Муза схватила крышки от ведер для пищевых отходов и начала ударять ими, как медными тарелками в оркестре. Кинулись в воздух вороны. Залегли в бункерах коты. В одной из снежных фигур – бах! – лопнула электрическая лампочка. Глебка продолжал носиться по двору и голосить. Муза гремела ведерными крышками и тоже кричала, но свой вариант:

– Порют!

Катя наконец поймала Глебку, но не без помощи бегуна пенсионера Овражкина, который загнал Глебку в угол, как курицу. Катя взяла Глебку за шиворот и повела домой. Он шел воинственный, непокоренный.

Вслед ему неслось: Дзум! дзум! – удары ведерных крышек.

– Представление устроил. Но стыдно!

– Скучно. Уроки да уроки. И в школе и дома.

На пороге дворницкой стоял Костя. С интересом наблюдал.

– Что, если его на самом деле отлупить? – подумал вслух Костя.

– За что? – спросил Глебка, заволновавшись.

– А скучно. – Костя снял шапку, вздохнул и нарочно почесал голову: – Ну, скучно.

– Верно. Потренируйся, – сказала Катя. – Повоспитывай.

Костя сразу перестал чесать голову.

– Снег с крыши надо сбрасывать. Цупик вон идет. – И Костя, чтобы совсем покончить с разговором о воспитании, деловито надел шапку.

По двору шел Толя Цупиков, нес мотки веревок и лопаты.

– Возьмите меня на крышу, – немедленно попросил Глебка.

– Мечтаю, как и воспитывать. Подежуришь внизу? – спросил Костя Катю.

– Сейчас оденусь.

Катя и Глебка снова вышли во двор, оба уже одетые. Их внимательно оглядели старухи. У Музы кастрюльные крышки забрали, и она просто стояла у прачечной. Костя и Толя Цупиков ушли в подъезд, чтобы подняться на крышу. Во дворе появилась техник-смотритель Фокасьева. Размахивая папиросой, сказала Глебке:

– Тетка звонила – интересуется, как живешь.

Посетителей к Соне Петровне не пускали. В институте питания был объявлен карантин, потому что в городе эпидемия гриппа.

– Лучше всех живу, – ответил Глебка Фокасьевой.

– Я его истязаю, – сказала Катя.

– Неправда! – возмутился Глебка.

– Ты сам только что бегал по двору и кричал.

С крыши закричал Толя:

– Вы там готовы? Можно начинать?

– Начинайте! – распорядилась Фокасьева.

– Ай, ду-ду! – закричал Глебка. Он уже обо всем забыл.

Полетели первые пласты тяжелого снега, расшиблись об асфальт. Гулко толкнулось по двору эхо и улетело обратно на крышу. Старухи разошлись: они не выносят шума.

– Вы мне окно в подъезде не разбейте! – крикнула Фокасьева прокуренным голосом. Она держала ладонь над головой, между пальцами – папироса, на кончике которой шевелились под ветром искры, и смотрела наверх, на крышу руководящим взглядом.

– Не волнуйтесь, техник!

Опять взорвались на асфальте снаряды, засвистели осколки.

– Даешь еще! – радовался Глебка. Он жил сейчас полной жизнью.

– Ты москвичка? – спросила Фокасьева Катю.

– Нет.

Из подъезда пытался выскочить шустрый человек с тоненькой папочкой под мышкой. Он смешно вертел голо вой, прицеливаясь, когда бы ему выскочить. «Люди стали совсем нетерпеливыми, даже в пустяках», – подумала Катя. А она? Слишком терпелива, даже на свадьбе присутствовала. Зачем?

– Жилец, осторожно, – сказала Фокасьева, – снег с крыши сбрасывают. За счастьем приехала? Жилец, я же вас предупредила. Или поступать куда-нибудь будешь?

– Не буду, – ответила Катя, продолжая думать о своем.

– Значит, за счастьем все-таки?

Жилец с тоненькой папочкой выскочил, и в этот миг завизжала Муза Тетеркина: Глебка пристегнул ей к уху прищепку. Катя сбегала, спасла Музу, привела Глебку.

С крыши теперь полетели снег и лед мелкими кусками Видны были взмахи лопат. Из жэка пришли за Фокасьевой:

– Вас ждут в ремонтуправлении.

– Ты здесь покараулишь? – спросила Фокасьева Катю.

– Для этого и приехала, – улыбнулась Катя. – Специально.

– От причуд не продохнуть. – Фокасьева глубоко затянулась папиросой и ушла.

Глебка радостно смотрел наверх, на взмахи лопат ждал, когда снова полетят снаряды.

– Иди сюда. Встань возле меня.

Он послушно подошел, стал. Катя поправила на нем фуражку, отряхнула пальто. Глебка спросил:

– Ты сердишься на меня? – И заглянул Кате в лицо. – Сердишься? – повторил он обеспокоенно.

– Назови слово на букву «Д».

– Капитан Дик.

– Нет.

– Дыня, диван.

– Варьируй еще – вторая «У».

– Дупло. В классе у нас учится.

– Нет. Дурачок, – сказала Катя ласково.

Но Глебка обиделся, хотел отойти. Она его крепко взяла за руку. Он все-таки руку выдернул, перекрутился весь для этого и отбежал на другой конец двора. Оттуда по-мальчишески бескомпромиссно закричал:

– А ты… ты! Дворничиха!

Он кричал что-то еще, но не было слышно, потому что с крыши полетели самые большие снаряды… Началась канонада, от которой сотрясалась мостовая и которая так привлекательна для зрителей.

Когда Катя и Костя вернулись домой, Глебки дома не было.

– Ну, где этот Сверхчеловек?

Катя подняла голову и взглянула на фонарь: наверху, на фонаре, сидел довольный собой Сверхчеловек…

– Посмотри, какой он ловкий, – сказала Катя. Она не хотела, чтобы Костя ругал сейчас Глебку.

– Созреет и упадет, – сказал Костя.

***

На следующий день Катя спросила Костю:

– Ты думал о жизни всерьез?

– Зачем? Я мусорный гений. – Костя улыбнулся.

– Надолго или эпидемия?

– Ты предлагаешь свой леспромхоз? Я подумаю. – Костя продолжал улыбаться. С каждым днем Катя нравилась ему все больше, и он не скрывал этого. Зачем скрывать? Он хотел, чтобы Катя поскорее убедилась бы в этом сама.

– Я работаю на звероферме. И ничего тебе не предлагаю. – Теперь улыбнулась и Катя. – Ты вроде Глебки.

– Почему?

– Не созрел еще. На фонаре сидишь.

– Не созрел для чего?

– Для собственного сознания. За тебя решают обстоятельства. Ты и здесь в силу обстоятельств.

– А ты – обстоятельства?

Катя не ответила.

Разговаривали они на кухне. Катя закончила мыть посуду. Костя перетирал посуду полотенцем.

Они стояли рядом.

– Тебя кто-нибудь обидел? Ну… в том крае, где солнца восход? Куда ты ездила? – Костя спросил в своей шутливой манере, но Катя угадала в вопросе серьезность.

– С чего ты взял, что меня обидели?

– Показалось. – Костя был осторожен: он никак не хотел причинять Кате хотя бы малейшую боль.

– Закажу себе «кенгуру» и уеду, чтобы не казалось.

– В «кенгуру» на звероферме! – Костя засмеялся. – На севере диком!

– В лоб получишь, – сказала Катя и щелкнула пальцем по тарелке, которую держал Костя.

– А за что?

– Я самолюбивая девушка.

– Ты говорила, что ты любопытная.

– Я – всякая. Пора усвоить.

Костя накинул полотенце Кате на плечи и тихонько привлек Катю к себе. Совсем близко смотрел ей в глаза, ждал в Катиных глазах ответного движения. Катя спокойно сказала:

– Ты забыл.

– Что?

– Я ничего тебе не предлагаю. Повесь полотенце на место – в танковых войсках должен быть порядок.

Катя вскоре ушла: она нанялась убирать квартиры. Костя тоже ушел: ему надо было встречать «Ивана – длинные руки» – механический уборщик снега. Костя взял красный флажок, с помощью которого регулирует работу «Ивана». Поверх куртки надел жилет оранжевого цвета и подпоясался: жилет отличительный знак дорожного рабочего.

Глебка сидел за столом на двенадцать персон один. Глебке было грустно. Вспомнил мать. Она о нем забыла. Живет далеко. И отец забыл. Между ними, как говорит тетя Слоня, происходит расхождение. Они друг друга перестали любить. Глебку они тоже перестали любить? И получилось – Глебка один на свете. Можно иметь и мать и отца и быть одному. Глебка это понял. Надо, наверное, обо всем молчать, и это называется личной жизнью. Участковый спрашивает у Глебки: «Как живешь-можешь?» Пенсионер Овражкин интересуется, успешно ли грызет гранит науки. Аида спрашивает: «Как дела, безразмерный троечник?» И при этом дергает за козырек фуражки, унижает. Глебка отбивается от нее ногами, а она хохочет губастым ртом. Катя никогда не дергает фуражку, а поправляет только. Катя гораздо лучше Аиды, она обыкновенная. И глаза у нее настоящие, не намазанные, и не губастая она. Мама у Глебки тоже обыкновенная. Зовет ее Глебка Макси. Теперь Глебка один на свете, некому сказать «Макси». Недавно Соня Петровна стукнула Глебку мокрым бельем, когда стирала. Мама не стукнула бы.

Глебка совсем по-настоящему печально вздохнул, встал из-за стола, нашел в шкафу, сделанном из трех ящиков, ключ от теткиной квартиры, оделся и вышел во двор. Он слышал, как лязгает транспортером «Иван – длинные руки» и как подстраиваются к нему косматые грузовики, чтобы принять от «Ивана» снег и увезти. Пересек двор и вошел в парадное. Поднялся на лифте на шестой этаж, отпер дверь квартиры, снял пальто и, держа его в руках, направился к комоду, очень похожему по виду на тетю Слоню. На комоде лежало глиняное яблоко. Глебка вынул из кармана деньги и положил в яблоко. Потом лег на ковер и накрылся пальто. Под голову приспособил отогнутый угол ковра.

В комнате было темно, страшно. Темнота пугает, потому что в темноте ничего не видно, а только слышно. Глебка терпел, не боялся, лежал на полу в безлюдной квартире. Хотелось уснуть, чтобы потерять страх, а то еще явится Джек Потрошитель или вспыхнет одинокий глаз, и не поймешь, во что он вставлен – в одноглазого кота или вовсе не в кота. Но никак не засыпалось, но потом заснулось, и Глебка начал видеть и слышать. Это был сон. Во сне увидел и услышал Костю. Костя был в красной косынке, завязанной на затылке узлом, за поясом торчали рукоятки пистолетов, на широко расставленных ногах – сапоги-лодки. Поперек лица – длинные ровные усы, вроде Костя прижал верхней губой черный карандаш «Пионер».

Глебка проснулся – в комнате горел свет: над Глебкой стояла Катя.

– Как ты вошла? – спросил Глебка.

– Ты в дверях забыл ключ.

– Я больше не хочу.

– Чего ты больше не хочешь?

– Жить в Москве. Я хочу к маме.

– Где твоя мама?

– Она в расхождении с отцом.

Катя пожалела, что спросила, но разве ожидаешь подобного ответа? А в жизни всего надо всегда ожидать. Старая как мир истина.

Глебка поднялся с пола.

Катя подошла к окну и посмотрела во двор: во дворе стоял Костя и, подняв голову, смотрел на их освещенное окно. Сзади ярко горело окно прачечной, освещало Костю. Глебка подошел к Кате и тоже посмотрел вниз. Костя стоял, широко расставив ноги, за поясом торчал флажок, никаких пистолетов, никаких сапог-лодок, и красной косынки, завязанной на затылке узлом, – красным был только флажок, – а на голове была разъехавшаяся ушанка.

– Костя мой первый друг, – сказал Глебка.

– Ты хорошо устроился.

– А ты? Ты его любишь?

– Конечно, – ответила Катя. – Иначе зачем я здесь?

Сказала и подумала: Глебка спросил серьезно и серьезно отнесся к ее ответу. А она ответила серьезно? Или так, как того хотелось Глебке?.. А ей самой как хочется? Если Костя набросит ей на плечи полотенце еще раз, что она сделает? Как поступит?

Катя отошла от окна, заставила Глебку надеть пальто, погасила в комнате свет. Спустилась вниз.

Кости во дворе не было. Катя и Глебка вернулись в дворницкую. Костя сидел и читал «Родную речь», пристроив ее к самому настоящему почтовому ящику, который стоял на столе.

– Почему мама не забирает меня домой? – спросил Глебка.

– Она это сделает, – сказал Костя.

– Когда?

– Ты узнаешь об этом первым, я думаю.

– Когда? – настаивал Глебка. – Когда? Когда? Когда?

– Иди сюда, – позвала его Катя. – Неси на стол чашки. Помогай. Быстренько.

– Не хочу помогать. Спать хочу.

– Ложись, пожалуйста.

Глебка подумал и начал сдвигать кресла. Казалось, ничего, кроме кресел, его сейчас не интересовало. Сдвигал их громко, упрямо.

– Его уложу, и сядем ужинать на кухне.

– Почтовый ящик зачем носил в школу? – спросил Костя. Старый почтовый ящик хранился у Кости в каморке.

Глебка молчал, потом ответил все-таки:

– Я случайно его взял. Для смеха.

– А будильник?

– Чтобы его перепутали со школьным звонком.

– Поздравляем, ты почти добился успеха, – сказала Катя.

– У Рожкова выпадение памяти, – сказал Костя.

– Неужели?

– Он забыл, что у него скоро каникулы.

– Каникулы! – вновь как ненормальный закричал Глебка.

– Ты коряво учишься, – продолжал Костя. – И непонятно, в каком ты классе – во втором или опять в первом.

Глебка молчал.

– Ты малограмотный.

– Я не малограмотный, – запротестовал Глебка.

– За кого я несу материальную ответственность?.. Вы не знаете, Джамайка Апельсиновна? – Это Костя обратился к Кате. – Что за ребенок достался?

Катя и Глебка засмеялись, и что-то неуловимое, понятное только им двоим, объединило их. И они были счастливы этим.

– Спать хочу, – сказал Глебка Кате уже как первому Другу.

Катя начала стелить в креслах постель, подобную матросскому гамаку. Глебка отправился умываться: дружба дружбой, а без мыла, очевидно, не обойтись. И без моркови, которую Глебка продолжал грызть под строгим Катиным контролем.

Глебка укладывается в гамак, закрывает глаза. Катя поглаживает Глебку, чтобы он окончательно успокоился после дневных переживаний, и он окончательно успокаивается и засыпает с лицом безмятежным и безгрешным, откинув одну руку на подушку, другую протянув поближе к Кате. «Мальчику всегда нужна мать и всегда нужен отец, – думает Катя. – Закон природы». Катя смотрит на спящего Глебку и видит довольно отчетливо на руке, которую Глебка протянул поближе к ней, чернильное пятно. Обманул, не умылся как следует, Рылкин.

Катя выключила в комнате свет, а это значит – уличный фонарь. Костя пристроился на кухне и опять читал «Родную речь».

– Готовишься наконец к воспитательной работе? Или к поступлению в институт освежаешь?

Катя разлила по чашкам чай. На столе появились хлеб, сыр и масло… Мокрой ложкой сделала на масле цветок. Сказала:

– Не ты один умеешь.

Костя взглянул, одобрил и продолжал читать.

– Остынет чай, и цветок увянет.

– Ничего, что он лег голодным? – Костя закрыл «Родную речь» с таким почтением, как будто бы он закрывает «Войну и мир».

– Детям иногда полезно. Он устал, хотел спать и поэтому капризничал.

– Кто его мать, как думаешь?

– Несчастная женщина.

– Почему?

– Обрекла себя на разлуку с сыном.

– Я не люблю разлучаться, – сказал Костя.

– С кем?

– С дорогими мне людьми или ставшими дорогими.

– Ты это говоришь мне или его матери?

– Себе. А какой я со стороны? – спросил Костя.

– Забавный.

– И только?

– Тебе этого мало?

– Мало. А бывает неизбежность?

– Неизбежность чего? – насторожилась Катя.

– Случая.

Катя молчала… Костя не сомневался, что она обдумывала его слова о неизбежности случая. Случая чего? Их встречи? Конечно. Чего же еще? Катя продолжала молчать, а Костя продолжал упрямо ждать. Катя сказала:

– У тебя нет кованого балкона из Неаполя. Я люблю балконы даже на первом этаже.

– Я его куплю.

– Его уже купили. Я видела.

– Кто?

– Эрмитажная вдова. Сказала, что приделает к даче.

Во дворе жила вдова по прозвищу Эрмитажная. Она собирала антиквариат, но, в отличие от Кости, – подлинный.

– Я куплю тебе камин, – не сдавался Костя. – Хочешь? Коллеги из Воскресенска продают. Тоже кованый.

– Камин не хочу. Мне нужен балкон, – упорствовала Катя, – чтобы вытряхивать с балкона ковры.

– А дачу не хочешь к балкону? – съехидничал Костя.

– Ну, если продают коллеги… Впрочем, не хочу – я еще не вдова.

– Ты еще и не замужем, – рискнул напомнить Костя.

У Кати дрогнуло, напряглось лицо. Это длилось всего лишь мгновение. Но Костя все равно пожалел, что пошутил так необдуманно.

– Я не успела выйти замуж. Меня украли пираты! – Катя вновь улыбалась.

– Ты хочешь сказать, что украл я? – обрадовался Костя.

– А ты разве пират? – удивилась Катя. – Ты дворник.

Костя сразу сник. Глянул в окно.

– Снег повалил. Завтра грести. Люблю – успокаивает. В детстве я был робким, и мать заставляла меня подходить к прохожим и спрашивать, который час. Невротическое состояние зажатости.

– А ты откуда прибыл в Москву, бедненький такой, зажатый?

– Туляки мы. Пряники жуем. До сих пор люблю пряники.

– Память детства? Понимаю. Который час? – спросила Катя.

– Издеваешься?

– Нисколечко. Глебка носил будильник в школу, а ты опять положил его в карман куртки и забыл вынуть.

Костя часто брал будильник с собой. Говорил, что испытывает слабость к карманным часам.

***

Рабочий день дворника может быть разбит на несколько частей любой длительности.

Снег валил всю ночь. К утру перестал. Город смягчился в звуках и в очертаниях, утратил гордость, подомашнел и от этого потеплел. Костя любил такой потеплевший город, несмотря на то, что работы Косте прибавлялось. Но снег успокаивал людей (Костя это давно отметил), делал все вокруг мягче и человечнее. А Костя ценил в людях прежде всего доброту и человечность.

Катя раскраснелась, что ей очень шло, волосы выбились из-под шапочки, прилипли к щекам и на лбу: она помогала Косте сгребать снег. Иногда подкидывала снег высоко лопатой, подставляла лицо, баловалась. Похоже, что ее отношение к снегу было сродни Костиному.

– Обожаю валяться в снегу. Тоже память детства.

– Поваляйся.

– Неприли-чес-тву-ет. Уже.

Они составили лопаты и покатили снег к краю тротуара. На порог дворницкой вышел Глеб Рожков в одетом, но заспанном виде.

– Дорогой второй наш класс, беспокоимся о вас, – сказала Катя.

– Чего не разбудили?

– Если желаешь… – Костя подхватил на лопату снега.

Глебка проворно отбежал, но, когда опасность миновала, приблизился к Косте и сказал, что хочет попробовать чистить тротуар.

– Попробуй. – Катя отдала ему лопату. Глебка пристроил ее к лопате, которую держал Костя, и вместе с ним двинул снежную волну. Но вскоре устал, или ему наскучило.

– Он может себе позволить не работать, – сказала Катя.

– Почему?

– У него есть деньги. Он вскрыл сейф.

– Сейф? – поразился Костя.

– Глиняный. В виде яблока. Ты забыл?

– Зачем тебе столько денег? – поинтересовался тогда Костя. – На патроны для прищепки?

– Не скажу.

Катя крикнула Глебке, чтобы собирался в школу. Он даже не оглянулся: ничего Глебку с Катей не объединяло. Опять раздружился.

Подошла Аида с утренней почтой, спросила Катю:

– Писем не ждете?

– Не жду.

– Что же – неоткуда?

– Мне письма не нужны. Сейчас.

– Аида, ты мешаешь. – Костя специально подкатил лопату со снегом Аиде под ноги, засыпал ее красивые замшевые сапоги.

Аида пошла, остановилась. Начала перчаткой отряхивать сапоги. Снова пошла, раздраженная, разобидевшаяся, готовая к продолжению борьбы. Аида привыкла нападать, а не защищаться.

– Строгая девушка… К тебе имеет претензию.

– И к тебе.

– Ничего ей такого не сделала.

– Будто.

– Брутто, – улыбнулась Катя, запрятав в глазах колючий блеск.

– Брутто, вес с упаковкой?

– Да. С замшевыми сапожками и золотыми сережками.

Костя отвез к краю тротуара снег и вернулся за следующей порцией. Катя, все еще не смягчившись, сказала:

– Я не только самолюбивая девушка, я и не пугливая девушка.

Катя вонзила лопату в снег:

– Пойду убирать квартиры, вот что.

– Зачем ты затеяла с квартирами?

– Чтобы не потерять квалификацию.

Костя остался один.

Из бойлерной вынырнул Цупиков. Знакомая картинка – будет ждать Аиду для того лишь, чтобы потом долго смотреть ей вслед.

Но Цупиков подбежал к Косте и отчаянным голосом спросил:

– Аида выйдет за меня замуж? Как думаешь?

– Спроси у нее.

– Ты спроси, когда будет возвращаться.

И Цупиков исчез, испарился. Совсем очумел или перегрелся в бойлерной.

Аида шла уже с пустой сумкой, возвращалась. Костя взялся за лопату и покатил снег навстречу. Аида остановилась, наблюдала. Костя приблизился, сказал:

– Медведя на кольце хочешь иметь?

– Что?

– За углом стоит.

Толя действительно выглянул из-за угла как по заказу.

– Подержи. – Аида сбросила с плеча сумку.

Костя едва подхватил ее.

– Дай сюда лопату. – Аида выдернула у Кости большую фанерную лопату и устремилась с ней туда, где прятался несчастный Толя. Лопата – наперевес. Толя в рваном полушубке – в армии говорят, одежда второго срока, – помчался во весь дух в подъезд. Цупиков был прав, что боялся. Аида с подобной же скоростью добежала до подъезда, отшвырнула лопату и тоже влетела в подъезд.

Аиды и Толи долго не было. Доносились их взволнованные голоса. Костя успел выкурить – съесть, как отмечает Толя, – сигарету. Наконец показалась Аида, подняла лопату и направилась к Косте. Следом вышел Толя, постоял немного и закричал:

– Люблю девчонку с губами цвета карамели!

Аида вернула лопату Косте, взяла у него сумку, круто развернувшись, набросила сумку на плечо. Посмотрела на Цупикова, покачала не без сожаления головой.

– Горожане! – вопил Толя, как недавно вопил Глебка, что его истязают. – Свадьба! Стелите бархаты!

– Веди скорее под венец. – Костя показал Цупикову на беседку, на крыше которой стояли купола из снега. – Развивай успех…

Цупик растерялся, замолк. Тогда Аида сама взяла Толю за руку и повела в беседку. Торжественно. Выходить замуж она умела, даже в шутку.

– «Расплету косу на две!.. – пропела она. – Жемчуг раскачу по блюду!..»

На порог прачечной выскочила Тетеркина: она понимала, что что-то происходит, но что?

– Они куда? – спросила у Кости.

– «Лирика русской свадьбы». Читали? Сборник образцов.

– Нет. Не читала.

– Издательство «Наука». Рекомендую.

Старухи на скамейке, наблюдая за Аидой, шушукались, кривили губы. Одна сказала:

– Утушка подстреленная.

И старухи дружно и спешно засмеялись. Их счастье, что этого не видела и не слышала Аида.

…Костя подхватил лопатой снег и вдруг увидел, что подстраивается вторая лопата. Он оглянулся – Катя.

– Ты освободилась?

– Уже, – ответила Катя, и они вместе покатили перед собой снег.

Катя сильная, не отстает от Кости, хотя Костя пытается ставить свою лопату первой, но Катя замечает его уловку.

– Ты упряма, – говорит Костя.

– Да. Со мной бывает.

– На свадьбу к подруге ты поехала тоже из-за упрямства? – спросил Костя и тут же испугался вопроса.

– Расскажи что-нибудь еще о синем «Геликоне», – совершенно спокойно попросила Катя.

– Капитан Дик воевал с «Иваном – длинные руки», потому что «Иван» желтого цвета, – начинает радостно говорить Костя. – С почтовым ящиком воевал, потому что ящик синий, как и «Геликон».

Катя закрыла глаза.

– Ты что? – испугался Костя.

– Хочу представить себе синий «Геликон». – Потом глаза открыла: – Нет. Не могу. Не получается.

***

В воскресенье Катя, Глебка и Костя шли по улице Герцена.

– Пошатаемся по центру, может и набредем на что-нибудь интересное, – сказал Костя.

– Давайте набредем на пирожку, – предложил Глебка.

– Никаких пирожных до обеда, – сказала Катя.

– А на что брести?

– На морковь.

– Сама бреди.

– Что за тон, Глеб Корнеплодович, – покачал головой Костя. – Что за манеры?

– Сопротивление властям? – спросила Катя. – Директивам?

Глебка молчал. Он давно не верил в справедливость: стрелять прищепкой – запрещено, умываться без мыла – запрещено, ездить по льду на портфеле – запрещено, хотя ученики этим занимаются, еще начиная с ледникового периода. Глебка шел, перебирал в памяти запреты, варьировал. Расстегивать незаметно ранцы у девочек на спине и незаметно вкладывать в ранцы косы – запрещено, дразнить старух, которые сами первыми пристают, – запрещено, очень грустить – запрещено, очень веселиться – тоже. Невольник. Раб. Последнее открытие особенно поразило, и это сделалось заметным. Костя сказал: