Текст книги "Копье Дракулы"

Автор книги: Михаил Палев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 15 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]

Михаил Палев
Копье Дракулы

Посвящаю светлой памяти безвременно ушедшего от нас великого русского актера Владислава Галкина

Пролог

Сережку Шергина я не видел лет пять. Если быть точным, то около четырех: последний раз мы с ним виделись на юбилее выпуска нашего институтского курса. Мы обменялись телефонами и благополучно забыли друг о друге. И вдруг на прошлой неделе Шергин сам позвонил мне.

– Привет! Нормально добрался? – бодро поинтересовался он, как будто мы только вчера расстались. Я не узнал бы его по голосу, но тогда, четыре года назад, я внес его телефон в список контактов, обозначив его как «Шерг». Сейчас, взглянув на высветившееся на экране мобильника слово «Шерг», я сразу понял, кто это.

– Привет, Серег! – ответил я как можно бодрее. – Нормально добрался.

Хотя, честно говоря, я смутно помнил, как и куда я добрался после того юбилея: время стирает подробности. Впрочем, если я не помню, как добрался домой после юбилея четыре года назад, то это означает лишь то, что я добрался без приключений. К тому же совершенно очевидно, что Серега спустя четыре года звонит вовсе не для того, чтобы это узнать. Поэтому я не стал акцентироваться на данной теме и продолжил разговор банальным вопросом:

– Как сам?

– Лучше всех! – заверил Шергин. – Я на днях с женой развелся, так что сейчас мне лучше всех вас, жалких женатиков!

Хм! Спорный тезис. Но в голосе Шергина звучало столько неподдельного ликования, что я воздержался от возражений.

– То есть тебя можно поздравить? – поинтересовался я.

– Что значит «можно»?! Нужно! Хочу тебя пригласить в ресторан это дело отметить! – сообщил Шергин. – Правда, времена тяжелые, но выпивка вся за мой счет. А уж закусь – на твое усмотрение! Ну, как?

– Да вроде как-то странно, так вот публично отмечать развод, – несколько растерявшись от неожиданного предложения, заметил я.

– Почему странно? – возразил Шергин. – Как раз странно отмечать бракосочетание. Нормальный человек должен отмечать не арест, а освобождение из тюрьмы!

И он, довольный, заржал своей шутке. Хотя шутка была не его, а заимствованная из какого-то фильма. Точно из фильма, только не помню, из какого. Впрочем, неважно. Разумеется, я рад был разделить радость однокашника и охотно согласился. Тем более что выпивка на халяву не может не радовать сама по себе любого, кто употребляет напитки крепче кефира.

Знай я в тот момент, чем закончится наша встреча, я без колебаний отказался бы под любым предлогом.

* * *

Шергин назначил встречу в «Елках-палках» на Серпуховской. Мне было очень удобно: прямая линия от Алтуфьево, ресторан непосредственно возле выхода из метро. Из закусок можно сразу взять «телегу» и целый вечер неограниченно «закусывать» всего лишь за триста пятьдесят пять рублей. Замечательно!

* * *

Я приехал точно в назначенное время, поскольку прямая ветка метро сводит вероятность разного рода транспортных задержек к минимуму. Войдя в ресторан, я сразу увидел Серегу: он сидел за столиком на троих возле окна и прямо напротив туалета. Очень удобно! Серега тоже увидел меня, привстал и помахал мне рукой. Я сделал шаг в его сторону, и тут огромное оконное стекло рядом с Серегой с треском раскололось. Я вначале даже не понял, в чем дело. И только когда раздалась вторая автоматная очередь, а Сережка Шергин вместе со стулом повалился на пол, до меня дошла кошмарная суть происходящего.

Шергин еще не коснулся пола, как все кругом принялись орать и визжать. Кто-то упал, кто-то пытался бежать, многие лезли под столы. Большой зал был отделен от входа и закутка перед туалетом барной стойкой, и те, кто увидел, что произошло, кинулись туда. Человека три-четыре, которые были поближе к дверям, попытались прорваться сквозь двери наружу. В своей жажде безопасности они буквально снесли меня в сторону. Я упал на четвереньки метрах в пяти-шести от лежащего на полу Шергина. Он еще шевелился, изо рта текла кровь. В этот момент стрелявший вошел внутрь прямо через оконный проем. Одет он был в черные брюки, черную кожаную куртку, на голове черная вязаная маска с прорезями для рта и глаз. В руках стрелок держал автомат «АКМС» – то есть обычный автомат Калашникова, но со складным прикладом. Я боялся встретиться с ним глазами, но стрелок даже не посмотрел в мою сторону. Он выстрелил в голову Шергина короткой очередью. Пули разбили Шергину череп, взметнув осколки костей, брызги мозга и крови. Я впал в какое-то жуткое оцепенение: стоял на четвереньках, словно изваяние испуганной антилопы, и смотрел на все это.

Стрелок поднял с пола лежавший рядом с телом Шергина черный планшет из кожзаменителя и вышел обратно на улицу через оконный проем. Я успел заметить, что он направился не к входу в метро, а в сторону Зацепы. Он не бежал, а спокойно шел, в по-прежнему надвинутой на лицо черной балаклавке, с планшетом в одной руке и автоматом в другой.

Когда убийца исчез из вида, до меня вдруг дошло, что все закончилось, и я встал с четверенек. В ушах звенело, перед глазами расплывался странный желтый туман. Я понял, что сейчас грохнусь в обморок, но в этот момент увидел на барной стойке полупустую бутылку коньяка. Добравшись до цели в два прыжка, я схватил бутылку и влил в себя не меньше стакана. Хлынувший по пищеводу огненный водопад привел меня в чувство, обморок отступил. Я поставил на стойку бутылку и увидел безумные глаза забившегося в угол бармена.

– Ты уже позвонил в милицию? – спросил я у него. Тот молча таращился на меня. Я хотел взять телефон со стойки, но в этот момент услышал, как в большом зале кто-то истеричным фальцетом – даже не понять, мужчина или женщина – орет:

– Милиция! Алло, слышите?! Милиция! Нас тут убивают!!!

Похоже, уже звонят. Ну и ладненько! Я допил остатки коньяка из бутылки и швырнул ее в угол. Остается только ждать ментов. Блин, а ведь придется опознавать Шергина! Я вспомнил, что осталось от Серегиного лица, и мне снова стало нехорошо.

– Коньяка мне! «Лезгинку», – сказал я бармену.

– А он ушел? – спросил бармен, заикаясь.

– Если ты имеешь в виду стрелка, то давно уже.

Бармен приободрился, снял все еще дрожащей рукой бутылку «Лезгинки» с полки, плеснул в бокал и деловито сообщил:

– С учетом того, что вы выпили из предыдущей бутылки, с вас одна тысяча четыреста восемьдесят пять рублей.

Вот сволочь!

Глава 1

Когда ждешь важный телефонный звонок, то самым раздражающим является не душераздирающее молчание телефонного аппарата, а то, что тебе принимаются названивать люди, звонка от которых ты совсем не ждешь.

Я ждал важного звонка от менеджера страховой компании. Недавно я уволился из фирмы, оформившей на меня договор пенсионного страхования, и теперь жаждал получить набежавшую за этот период сумму. Кризис наложил неизгладимый отпечаток на всех нас: если раньше мы с надеждой смотрели в будущее, то теперь еще долго будем с опаской в него вглядываться. Особенно травмированным оказалось мое поколение: Хрущев обещал нам коммунизм к 1980 году – Брежнев заменил коммунизм на Олимпиаду. И это оказался не самый худший вариант! Щедрая душа, Михал Сергеич Горбачев, обещал каждой советской семье отдельную квартиру к 2000 году – в результате мы лишились сбережений, Отечества и веры в светлое будущее в принципе. Слава богу, хоть имевшуюся жилплощадь сохранили! Когда мою страховую компанию от банкротства спасли щедрые денежные вливания американского правительства, я решил больше не искушать судьбу: до пенсии мне еще далеко – и если правительство увеличит пенсионный возраст, то будет еще дальше, – а кризис явно не последний и в следующий раз американское правительство может оказаться уже не таким щедрым. Короче, воспользовавшись подходящим пунктом договора – раз в кои-то веки в договоре нашелся пункт в мою пользу! – я решил расторгнуть договор и получить далеко не лишние в наши тяжелые времена деньги.

И вот сегодня я ждал звонка от менеджера с сообщением о переводе денег, чтобы дальше трясти неспешную черепаху под названием Сбербанк. Когда телефон наконец зазвенел и я торопливо схватил трубку, то нетрудно представить мое глубокое разочарование, стремительно переходящее в острое раздражение. Звонил Тавров.

– Добрый день, Слава! – сказал он.

– Приветствую вас, Валерий Иванович! – отозвался я, испытывая непреодолимое желание послать старого сыщика к черту. Я уже собрался попросить его перезвонить позже, хотя бы после шести, когда в страховой компании закончится рабочий день, но Тавров перешел к делу. При первых его словах мое раздражение быстро начало превращаться в настороженность.

– У меня к тебе есть дело, – сказал Тавров. – Похоже, что придется вместе поработать.

Вроде бы ничего плохого: когда я последний раз принимал участие в расследовании одного дела вместе с Тавровым, то мне удалось провести пару дней на роскошной яхте типа «Абрамович отдыхает». Если бы не это дело, я бы никогда в жизни не смог бы подняться на борт этой яхты даже в качестве стюарда. С другой стороны, эту яхту собирались затопить вместе со мной посреди Средиземного моря и лишь по чистой случайности столь печального события не произошло. Так что овладевшая мной настороженность вполне понятна.

– Дела меньше чем на миллион не рассматриваю! – мрачно пошутил я. Однако Тавров обычно был чужд юмору и на этот раз себе не изменил.

– Хорошо, о гонораре договоримся при встрече с клиентом, – невозмутимо согласился Тавров.

– Вы готовы заплатить мне миллион? – не поверил я своим ушам. – Может, еще и в евро?

– Можно и в евро, – отозвался без тени юмора в голосе Тавров. – Как скажешь! И оплата расходов, само собой.

– Валерий Иванович, мне не до шуток! Я важный звонок жду! – рассердился я и собрался повесить трубку, но Тавров не менее раздраженно отозвался, повысив голос:

– Какие шутки, Слава?! Это условие клиента: он заключит со мной договор, только если ты будешь участвовать в деле.

– Я? – растерявшись, переспросил я.

– Ты, – подтвердил Тавров и, не удержавшись, едко добавил: – Разумеется, если ты до сих пор еще Булгарин Мечислав Мстиславович. Короче, подъезжай к семи вечера в ресторан «Луизиана», что на Пятницкой. И постарайся не опаздывать: клиент очень серьезный!

* * *

Клиент оказался белесым немцем по имени Фридрих Шмидт, отлично говорившим по-русски. Очень светлые, редкие и в то же время кудрявые волосы, бледно-голубые глаза и очень белая кожа создавали впечатление общей белесости. И говорил он как-то тихо для немца, хотя мое впечатление о шумных горластых немцах создалось в основном из расхожего образа немецкого туриста. К тому же, как сразу выяснилось, он вовсе не был клиентом, а всего лишь представлял интересы какого-то американца, пожелавшего остаться неизвестным. Впрочем, он имел все полномочия для заключения договора с частным детективом и оплату необходимых расходов. Прояснив ситуацию, белесый Шмидт тут же попросил меня предъявить документы.

– Какие документы? – удивился я. – Разве недостаточно того, что меня представил господин Тавров?

– Недостаточно, – лаконично отозвался Шмидт. – Я должен посмотреть ваш внутренний паспорт гражданина Российской Федерации для твердой уверенности, что именно вас имел в виду мой клиент.

Я недоуменно взглянул на Таврова, но тот лишь пожал плечами. Я достал из кармана паспорт и передал Шмидту. Честно говоря, фотографию на паспорте я считал неудачной и полагал, что не очень похож на свое изображение, но Шмидт даже не стал вглядываться в фотографию. Он сличил паспортные данные с тем, что было написано на бумаге, которую он извлек из папки. Видимо, все совпало: Шмидт удовлетворенно кивнул и вернул мне паспорт.

– А откуда у вас мои паспортные данные? – с подозрением поинтересовался я, пряча паспорт в карман.

– Они переданы мне клиентом, – ответил Шмидт.

– А откуда мои паспортные данные знает ваш клиент? – продолжал наседать я. Действительно: вдруг это какой-нибудь аферист? Может, на меня уже тайком оформлен кредит или, не дай бог, подставная фирма?

– Я не знаю, – кратко отозвался Шмидт. – Клиент передал мне ваши данные, чтобы я мог убедиться, что передо мной именно тот господин Булгарин, который должен – по мнению моего клиента – принять участие в расследовании. И почему вы должны участвовать в расследовании, знает только мой клиент. Но он не счел необходимым поделиться со мной своим знанием.

– Давайте, господа, вернемся к цели нашей встречи! – решительно вмешался Тавров, неодобрительно покосившись в мою сторону. – Я не сомневаюсь в ваших полномочиях, господин Шмидт. Я, безусловно, признаю право клиента на анонимность и законного посредника. Я знаю, что вы представляете весьма уважаемую берлинскую адвокатскую фирму и не имею оснований для каких-либо сомнений. Поэтому предлагаю перейти к предмету договора.

– Хорошо! – охотно согласился Шмидт. – Я уполномочен моим клиентом предложить вам провести частное расследование. Речь идет о гибели людей, занимавшихся исследованиями по заказу моего клиента. Буквально в течение месяца погибли или бесследно исчезли при странных обстоятельствах трое из четырех человек, непосредственно занимавшихся этими исследованиями. Мой клиент убежден, что это не случайность.

– Вы можете нам сказать, какого рода исследованиями занимались эти люди? – спросил Тавров.

– Поскольку мой клиент убежден, что именно эти исследования и послужили причиной загадочных смертей, я могу сообщить вам все интересующие вас подробности при условии полной конфиденциальности, – проинформировал Шмидт.

При известии о том, что сейчас я буду посвящен в тайну, из-за которой, по всей видимости, уже погибли три человека, мне стало нехорошо. Судя по всему, мои чувства столь явственно отразились на моем лице, что Шмидт счел необходимым пояснить:

– Разумеется, работа связана с определенным риском, и потому мой клиент готов щедро оплатить ваши услуги, господа!

– И о какой сумме идет речь? – спросил Тавров и, бросив взгляд в мою сторону, не удержался:

– Господин Булгарин хочет за свои услуги получить миллион.

– К сожалению, господа, эта сумма выделена моим клиентом в качестве вашего общего гонорара, – озабоченно заметил Шмидт. – Впрочем, вы можете привлекать разного рода экспертов, и их услуги будут оплачены отдельно, как накладные расходы. Но эти расходы должны быть подтверждены документально. Поймите меня правильно, господа: на этом настаивает мой клиент.

– Ваш клиент, как я понял, американец, – решил уточнить Тавров. – Он будет платить долларами?

– Поскольку платить буду я, то мне удобнее это делать в евро, – ответил Шмидт. – Конвертация такой значительной суммы в рубли может вызвать нежелательный интерес, поэтому сумма гонорара будет переведена на ваши счета в евро.

Хм… А сколько будет миллион рублей в евро? Какой у нас нынче курс? И я спросил:

– Сколько это будет в евро?

– Я же сказал, что миллион, – отозвался Шмидт.

У меня не отвалилась нижняя челюсть лишь потому, что я предусмотрительно оперся ею на руку. Полмиллиона евро! Даже с вычетом налогов – хвала плоской шкале налогообложения! – получается сумма, вполне достаточная для покупки уютного домика на берегу теплого моря, где я смогу полностью отрешиться от проблемы зарабатывания куска хлеба и целиком отдаться процессу творчества.

Мои сомнения и опасения улетучились, словно их и не было. Я почувствовал прилив энергии. Давай, немчура, продолжай!

– Мой клиент считает правильным ввести вас в курс дела до заключения договора, чтобы вы могли оценить издержки и допустимость риска, – занудно продолжал Шмидт. – В случае вашего отказа от заключения договора вы должны забыть все, о чем услышите.

– Если только речь не идет о сокрытии преступления, – предусмотрительно оговорил Тавров. Немец согласно кивнул и продолжил:

– Итак, вот предыстория дела. Два года назад мой клиент нанял известного специалиста в области истории профессора Эндрю Харриса для поисков одного артефакта. В свою очередь, профессор Харрис нанял трех человек, которые должны были непосредственно заниматься этим делом на местах, а профессор Харрис взял на себя роль координатора и аналитика. Непосредственными поисками артефакта занимались следующие люди: доцент факультета истории и культурного достояния церкви папского Григорианского университета доктор Винченцо Паоли; преподаватель истории Бухарестского университета доктор Ион Георгеску; специалист по исследованиям Средних веков Брауновского университета доктор философии Роберт Причард.

Шмидт сделал паузу, чтобы выпить минеральной воды из стакана. Настоящий немец должен пить пиво, но Шмидт пил только воду: он даже от кофе отказался, поэтому его национальную пивную обязанность мы с Тавровым взяли на себя. Впрочем, если быть точным, то мы пили не пиво, а превосходный английский эль «Ньюкасл». Воспользовавшись паузой, я поделился соображениями:

– Григориана говорит сама за себя; Брауновский университет, если я не ошибаюсь, входит в объединение престижнейших университетов Америки – Лигу Плюща; да и университет Бухареста вроде отметил стопятидесятилетний юбилей. Получается, что профессор Харрис выбрал лучших специалистов в своей области: во всяком случае, из известных учебных заведений. Кстати: раз речь идет о Григориане, то артефакт имеет отношение к христианским реликвиям?

Зануда-немец вначале поправил меня, сообщив, что сто пятьдесят лет университету Бухареста исполнится через четыре года, и лишь после этого ответил на мой вопрос:

– Нет, речь не идет о христианской реликвии. Клиент полагает, что профессор Харрис выбрал доктора Паоли потому, что тот имел доступ к архивам Ватикана.

– А что по этому поводу говорит профессор Харрис? – спросил Тавров. Правильно спросил: зачем строить догадки, если можно узнать у первоисточника?

– Профессор Харрис оказался второй жертвой этого загадочного дела, которое вам предстоит расследовать, – сообщил Шмидт.

Вот так! Оказывается, «припасть к первоисточнику» уже невозможно.

– А что думает по этому поводу сам Паоли? – решил зайти с другой стороны Тавров. – Надо полагать, он сам знает, почему и для чего его выбрал в качестве помощника профессор Харрис?

– Скорее всего, это так, – согласился Шмидт. – Должен был знать. Но и его спросить нельзя, поскольку доктор Паоли был первой жертвой.

– Как они погибли? – спросил я.

– Доктор Паоли был найден в сгоревшей машине на дне ущелья в Альто-Адидже, – ответил Шмидт. – Буквально в тот же день профессор Харрис отправился на своем катере из Майами половить рыбу и бесследно исчез. А спустя две недели доктор Георгеску был найден застреленным в своем доме в Бухаресте. Официальная версия – самоубийство. Но мой клиент не верит в официальную версию.

– А доктор Причард еще жив? – поинтересовался я.

– Сегодня утром он был жив, и пока еще с ним ничего плохого не случилось, – сообщил Шмидт.

– Тогда нам надо с ним поговорить! – решительно заявил Тавров. – Как это можно сделать?

– Нет проблем! – заверил Шмидт. – Он сейчас в Москве, и я могу организовать вам с ним встречу.

– Тогда сделайте это как можно скорее, – предложил Тавров.

– То есть вы готовы подписать договор? – уточнил немец. Тавров взглянул на меня. Я кивнул.

– Хоть сейчас, – ответил Тавров. Немец полез в свою папку, шурша бумагами.

– А вы можете сказать, что за артефакт они искали? – спросил я, сгорая от любопытства.

– Разумеется, – подтвердил Шмидт. – Речь идет о так называемом копье Дракулы.

* * *

Мы с Тавровым обменялись недоуменными взглядами.

– Это тот самый Дракула, который вампир? – уточнил Тавров. Однако Шмидт то ли оказался не готов к вопросу, то ли решил уклониться от прямого ответа на него.

– Этого я не знаю, – ответил Шмидт. – Данный вопрос не входит в область моей компетенции. Но я полагаю, что исчерпывающий ответ на ваш вопрос может дать доктор Причард.

– Надеюсь, – буркнул Тавров. – Очень надеюсь, что ко времени нашей встречи он еще будет жив.

Шмидту не понравилась реплика Таврова: он нахмурился и недовольно кашлянул.

– Когда мы сможем встретиться с доктором Причардом? – поспешил я разрядить ситуацию.

– Как только мы закончим формальности, я немедленно свяжусь с доктором Причардом и договорюсь с ним о встрече, – пообещал Шмидт.

– И как скоро это произойдет? – поинтересовался Тавров.

– В любом случае в течение трех дней, – уверенно отозвался Шмидт. – Через три дня я должен обязательно быть в Берлине.

* * *

Шмидт сдержал слово: уже через два дня мы встретились с доктором Причардом в его съемной квартире на Грузинском валу. Шмидт добросовестно проводил нас до квартиры Причарда, представил американскому историку и немедленно откланялся, сославшись на неотложные дела, которые ему обязательно надо решить до завтрашнего рейса на Берлин.

Перед встречей я представлял себе доктора Причарда как двойника его прославленного коллеги профессора Индианы Джонса. Поэтому я был несколько разочарован, увидев вместо подтянутого и сосредоточенного высокого парня в кожаной куртке жизнерадостного плешивого толстячка в гавайке. Толстяк радостно потряс нам руки энергичным американским рукопожатием и озарил нас неизменной широкой американской улыбкой – бесплатной рекламой дантиста. По-русски он говорил даже лучше Шмидта, хотя и с неистребимым американским акцентом. Усвоив русские обычаи, Причард не просто предложил нам выпить, но и выставил колбасу, сыр и оливки в качестве закуски. Предложив нам называть его просто Боб, Причард пошел навстречу нашим русским комплексам, и мы выпили водки на брудершафт. Опять же по русской традиции, тут же выпили по второй – чтобы пуля не успела пролететь. После чего можно было в непринужденной обстановке переходить к делу.

– Вы уже знаете о гибели ваших коллег профессора Харриса, доктора Паоли и доктора Георгеску? – задал Тавров показавшийся мне риторическим вопрос.

– Да, это ужасная трагедия, – скорбно вздохнул Причард. – Я до сих пор не могу прийти в себя. Господин Шмидт выразил опасения, что эти смерти не случайны, что существует угроза и моей жизни тоже и что будут приняты меры по обеспечению моей безопасности. Я так понимаю, что это вы будете обеспечивать мою безопасность?

Вообще-то, это было не совсем так: услуги телохранителя для Причарда в договоре прописаны не были. Зато предусматривалась установка средств аудио– и видеоконтроля в его квартире. Интересно, сам он об этом знает?

– Да, господин Шмидт нанял нас именно для этого, – ответил Тавров. – Телохранителя к вам решено не приставлять: если человека задумали убить, то никакие телохранители не помогут. Мы сосредоточимся на выявлении лиц, которые могут представлять для вас угрозу. А для этого нам надо знать, чем вы занимаетесь в Москве, установить круг вашего общения и все такое… Господин Шмидт сообщил нам, что вы, как и ваши погибшие коллеги, занимались поисками некоего артефакта. Господин Шмидт заверил нас, что вы сможете сообщить нам подробности.

– Да, Шмидт сказал мне, что я могу рассказать все, – кивнул Причард. – Мы занимались поисками одного очень любопытного предмета: копья, некогда принадлежавшего легендарному Владу Цепешу Дракуле.

– Копья? – удивился Тавров. – Насколько я помню, основным оружием Дракулы, как вампира, были его зубы.

– Да, разумеется! – рассмеялся Причард. – Что касается созданного Брэмом Стокером мифа, то, безусловно, зубы! Но нас интересовал не мифический Дракула, а реальный. Реально существовавший Дракула не имел ничего общего с мифическим вампиром графом Дракулой. Если вам интересно, то я расскажу немного…

Причард вопросительно взглянул на Таврова. Тот кивнул, отозвавшись:

– Само собой, раз мы занялись этим делом. Рассказывайте все, что вы считаете нужным рассказать.

– Тогда я сначала быстренько развею несколько самых вздорных мифов, – пояснил Причард и приступил к рассказу:

– Во-первых, прежде всего надо сказать, что никаким графом Дракула не был. Он был господарем Валахии, исторической области на территории нынешний Румынии. Валашский титул «господарь» соответствует титулу «князь» в восточноевропейской традиции или же титулу «герцог» в традиции западноевропейской.

– То есть Стокер, так сказать, понизил Дракулу в звании? – иронически заметил Тавров.

– Да, британские колонизаторы всегда отличались презрением к чуждым им традициям! – в тон Таврову отшутился Причард и продолжил реабилитацию валашского господаря.

– Во-вторых, прозвище «Дракул» – что по-румынски означает «дракон» – было дано его отцу, господарю Владу Второму из-за того, что он использовал в своем гербе изображение дракона и носил подвеску в виде дракона. Надо сказать, что ношение изображений дракона вовсе не было связано с колдовскими ритуалами или с тем, что у румын слово «дракула» означает и «дракон», и «дьявол». Влад Второй захватил валашский престол в 1436 году, свергнув своего двоюродного брата при поддержке императора Священной римской империи Сигизмунда Люксембургского. Сигизмунд основал в 1408 году рыцарский орден Дракона с традиционной для рыцарских орденов формулировкой «для охранения Креста Господня и борьбы с язычниками». Бороться Сигизмунд собирался главным образом с турками, неумолимо продвигавшимися через Балканы в центр Европы. Сигизмунд сделал членом ордена Влада из династии Басарабов, преследуя цель иметь верного человека на престоле валашских господарей: ведь Валахия была именно тем местом, где активно шла борьба турок-мусульман и христиан-европейцев. Соответственно Влад Второй имел прозвище «Дракул», а его сын Влад Третий стал известен под именем «Дракула», то есть «сын Дракулы». Так что легенда о том, что прозвище «Дракула» относилось не к валашскому господарю, а к его черному арабскому жеребцу, подаренному турецким султаном «валашскому принцу», абсолютно не соответствует действительности. Равно как и легенды о «колдовских практиках» Дракулы.

– А как насчет его легендарной кровожадности? – напомнил я. – Ведь его прозвище Цепеш, насколько я помню, означало «сажающий на кол».

– Как раз об этом я и собирался сказать, – ответил Причард. – Насчет прозвища: прозвище «Цепеш» вошло в титул Влада совсем не потому, что Влад Дракула широко использовал казнь через сажание на кол. На самом деле современные Дракуле хроники описывают произведший на свидетелей неизгладимое впечатление случай, когда молодой Влад ворвался в плотные ряды турок и метким сокрушительным ударом нанизал на свое копье одновременно трех янычар. Именно после этого события армия и народ дали Владу почетное и полное восхищения – а вовсе не ужасающее – прозвище Цепеш, «нанизывающий на кол». То есть речь шла о силе и легкости, с которой он это сделал. И лишь позже историки связали это с реальной казнью на колу.

– Да, но на колы он людей действительно сажал в больших количествах, и именно это приводило в ужас всю культурную Европу, – напомнил я.

– Ну, слухи о «чудовищной жестокости» Дракулы, мягко говоря, преувеличены, – возразил Причард. – Кроме того, Европа в те времена была не такой уж культурной и уж совсем не гуманной: для средневековой Европы жестокие и массовые казни были такой же нормой, как и для восточных деспотий. Уверяю вас, что четвертование, колесование и прочие обычные для «культурной Европы» казни ничуть не более человечны, чем принятое на Востоке сажание на кол.

– А что такое четвертование? – полюбопытствовал Тавров. – В смысле: на четыре части рубили?

– Нет, не рубили, а разрывали лошадьми, – поправил Причард. – Иногда попадались такие… как это по-русски… «жилистые» мужики, что палачу приходилось вначале надрезать жертве связки, чтобы казнь прошла без осложнений. Обычно перед казнью совершались пытки: четвертованию традиционно предшествовало вырывание кусков мяса из тела казнимого.

– Однако! – передернуло меня от отвращения. Вот тебе и «культурная Европа»! – А за какое преступление полагалась такая жуткая казнь? – спросил я.

– Обычно за покушение на жизнь короля, – ответил Причард. – Однако часто все зависело от вкусов судьи или самого короля. Скажем, во времена современника отца Цепеша, Влада Второго Дракулы, французский король Карл Шестой широко практиковал утопление: когда казнимого завязывали в мешок и бросали в реку. Обычно такая казнь полагалась за сквернословие простолюдинам, но при Карле Шестом так казнили и обычных воров, и виновных в массовых беспорядках. Однажды утоплению был подвергнут и аристократ Луи де Боа-Бурбон, который при встрече с королем всего лишь поклонился ему, а не встал на колено. Хотя возможно, что Карл Шестой приказал казнить его в одном из припадков безумия, коим был периодически подвержен после тяжелой болезни. Кстати, интересная подробность: чтобы кто-нибудь случайно не спас брошенную в реку жертву, приняв ее за утерянный мешок с товаром, на мешки для казни специально наносили надпись: «Дайте дорогу королевскому правосудию».

– А колесование? – продолжал удовлетворять свое профессиональное любопытство криминалиста Тавров. – Телегой переезжали, что ли?

– Нет, просто наносили многочисленные переломы, – охотно разъяснил Причард. За время долгого изучения средневековых обычаев он, похоже, стал воспринимать их как норму. Впрочем, в средневековой Европе это и было нормой – о «правах человека» тогда никто не задумывался.

– Осужденного на казнь клали с раздвинутыми ногами и вытянутыми руками на соединенные в виде креста Святого Андрея, то есть в виде буквы «Х», два бруса. Палач вначале железной палкой переламывал несчастному руки, предплечья, бедра, ноги и грудь. Затем осужденного прикрепляли к небольшому каретному колесу, поддерживаемому столбом. Переломленные руки и ноги привязывали за спиной, а лицо казненного обращали к небу, чтобы он принял смерть в этом положении. Казнь считалась жестокой даже по понятиям тех времен, поэтому судья или король мог проявить милосердие и приказать умертвить осужденного перед началом ломки костей.

– Гуманизм, однако! – саркастически заметил я.

– Да, в то время такое считалось милосердием, – развел руками Причард. – Скажем, во время проведения распространенной в отношении колдунов или еретиков казни сожжения на костре в виде особой милости могли использовать очень сухие дрова, чтобы сократить мучения осужденного или даже прервать его страдания ударом багра, которым ворошили костер. Из мучительных казней в Европе еще широко использовались зарывание живьем в землю и сдирание кожи заживо. Во Франции живьем зарывали воровок, в Германии – женщин-детоубийц. Сдирали кожу заживо с тех, кто прелюбодействовал с женщинами королевской крови, а также с переводчиков Библии – что, с точки зрения «добрых католиков», считалось страшным богохульством. Ну и широко использовалось во всех европейских странах в отношении фальшивомонетчиков варение заживо в кипятке или в масле.