Текст книги "Волшебный колодец (сборник)"

Автор книги: Михаил Грешнов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 9 страниц)

– Штука!.. – сказал Борис, встряхивая головой, будто отгоняя дурной сон. – Что будем делать дальше?

– Надо обойти вокзал. Ракета должна быть где-то за ним.

Двинулись вдоль фасада, свернули за угол здания. Но тут у них на пути вырос многоквартирный дом, вросший наполовину в вокзал; за домом поблескивал гофрированным алюминием ангар.

– Чертовщина! – выругался Борис.

Пришлось вернуться назад, к центральному входу в вокзал.

– Так мы сотворим себе заколдованный круг из домов и ангаров!.. – возмущался Борис.

– Ни о чем не вспоминай! – советовал ему Григорий.

Тотчас, скрыв левую часть вокзала, перед друзьями возник театр их космического городка: одна сторона оказалась ниже другой, будто театр перекосило землетрясением.

– Не могу! – Борис схватился за голову. – Гриша, не могу, понимаешь?..

– Возьми себя в руки!..

– Они нас задавят! – Борис указал на здания. Нотка отчаяния в его голосе неприятно резала слух, но хуже, что Борис не замечал этого. Только не поддаваться страху, твердил Григорий себе, не поддаваться страху! Пусть это непонятно, но не поддаваться панике… В то же время он оглядывался по сторонам, ожидая чего-то, еще более непонятного. Это ожидание у него тоже рождало страх.

Солнце опустилось за горизонт, и без всякого перехода, словно взмахом крыла, космонавтов накрыла ночь.

– Хотя бы все это нам приснилось… – бормотал Борис, укладываясь спать на цветах рядом с Григорием.

Темнота спасла их от созданных ими призраков. Не видно стало двойников, бродящих по лугу, театра, тополевой аллеи.

– Хотя бы… – согласился Григорий, не находя слов, чтобы ответить товарищу, другая мысль билась в его мозгу: только бы не сойти с ума…

Утро ничего не изменило в их положении. По-прежнему маячило здание космопорта, за ним – алюминиевый ангар, салютовали мраморные пионеры. Все так же кружили по лугу призраки.

– Будьте вы прокляты… – с ненавистью погрозил им кулаком Борис.

Он плохо спал ночь, был удручен нелепым положением, в каком они очутились с Григорием.

– Надо пробиться к ракете любым путем! – жестко сказал Григорий. У него настроение было не лучше, но он сдерживал себя, стараясь не раскисать.

– Как пробиться?.. – спросил Борис.

Григорий снял с себя оранжевый свитер. Это был добротный свитер, сотканный из толстых волокон.

– Держи! – подал Борису и, хладнокровно надрезав ткань, начал распускать свитер с воротника.

Получился солидный клубок, цветом похожий на апельсин.

– Теперь определим направление. Мы стояли вот так, – Григорий указал на призраки, стоявшие на том месте, откуда космонавты впервые увидели двойников. – И смотрели сюда, – Григорий кивнул на очередную пару, появившуюся из стены космовокзала. – Они идут от ракеты. Станем на их пути…

Было неприятно становиться лицом к лицу с двойниками, ждать, пока они пройдут сквозь тебя. Но ничего другого не оставалось.

– Ну вот… – сказал Григорий, когда призраки пронизали их. – Вот и прошли… – повторил он, облегченно вздохнув, – но так, чтобы не заметил Борис: призраки прошли бесшумно, неосязаемо, и все же столкнуться с ними было неприятно до дрожи.

– Идиоты… – дернул плечами Борис, оглядываясь на двойников.

– Подойдем к стене, – Григорий намеренно не обратил внимания на выходку друга: ругать двойников имело столько же смысла, сколько просить солнце повернуть вспять. – Держи, – сказал он Борису, протягивая клубок. – И гляди, чтобы нитка была натянута.

Намотав конец нити на руку и согнув плечи, как против ветра, Григории вошел в стену здания. Борис разматывал клубок ему вслед, замечая, что нить уходит в стену все медленнее. Четыре, пять шагов – нить повисла прогнувшись. Борис натянул ее, но вот она дернулась раз, другой и упала вниз. Борис потянул с поспешностью, нить выпрямилась, но тут же упала снова, словно Григорий, отступая, пятился назад. Несколько раз он дернулся, пытаясь натянуть вить, прорваться вперед, потом нить ослабла, и из стены боком, неуверенно вышел Григорий. Лицо его было синим от холода, глаза полны страха.

– Не пускает… – Григорий присел на корточки, тяжело дыша и растирая закоченевшие руки. – Вышвыривает и давит страхом…

Борис глядел на товарища. Клубок и несколько витков оранжевой нити лежали на цветах. Солнце, поднявшееся над крышей космовокзала, осветило клубок, запуталось в оранжевых петлях.

– Это все? – удивленно спросил Григорий, прикинув на взгляд количество петель.

Стена вытолкнула второго Григория, с синим лицом и сведенными руками.

– Черт!.. – выругался настоящий Григорий. У него тоже начали сдавать нервы, потянул в сторону Бориса: – Отойдем!

Они пошли прочь от стены космовокзала. Григорий молчал, Борис ждал, не прерывая его молчания. В нем закипала злость. Горячий по натуре, он не терпел неясностей, тем более необъяснимого. Лететь к Ориону, бороться с космосом – двести лет космонавты борются, бывает, гибнут. Но там ясны причины и следствия: пески на других планетах, вулканы… А здесь небо над головой, серебряный звон. И ты сам с собой, повторенный тысячу раз. Зачем это нужно? Кому?

– Мне казалось, – заговорил наконец Григорий, – что я блуждал в потемках бесконечно долго. Полная потеря чувства времени, понимаешь? Темнота не только поглощает свет и звук – она растворяет время. И это страшнее всего. Я провалился в бездну, меня охватил страх. Больше я ничего не помню, только бесконечный ужас падения… В космосе нелегко, но там хоть звезды, Борис. А здесь ничего, кроме страха. Как ты меня вытащил, не понимаю… Там, по-моему, нет и воздуха, не помню, чтобы я хоть раз вздохнул.

Бессвязная речь Григория ничего не объяснила Борису. Он протестовал каждой жилкой своего тела против положения, в котором они оказались. Кто-то или что-то играло ими, игра была слишком неравной и неизвестно, чем могла кончиться. Борис видел беспомощность их, двоих, перед неизвестной планетой, они ничего не могли сделать. Это бесило его и еще более ослабляло перед лицом неизвестного. Наконец он прямо поставил вопрос:

– Попали в ловушку?..

– Не знаю, Борис. Ничего не знаю. Пробиться сквозь темноту к ракете нам не удастся. Надо искать выход к спасению в чем-то другом. Если это ловушка, то чья, зачем?

Солнце неудержимо лезло к зениту. Сутки на планете были меньше земных на одну треть: восемь часов день и восемь часов ночь. Планета вращалась в плоскости экватора. Время было одинаковым на всех параллелях.

– Борис, – спросил вдруг Григорий.

– Что?

– Ты заметил, что двойники не дают тени?

Ни двойники, ни тополя, ни здания космопорта не отбрасывали и признаков тени.

– Чертова планета, – выругался Борис. – Одни загадки!

– А еще, Борис, – продолжал спрашивать Григорий, – ты хочешь есть или пить?

– Не хочу…

– А сколько прошло, как мы сюда прилетели?

– Сутки.

– Что же все это значит?

– Хоть убей… – начал Борис.

– Чужая жизнь, Борис. Разумная жизнь! Вот он каким получился контакт с инопланетной разумной жизнью.

Григорий высказал то, что обоим стало понятно чуть ли не с первого часа высадки на планету. Нелегко было признаться в этом во всеуслышание, признать, что никто из друзей этой жизни не понимает. В чем смысл бесконечного кружения двойников? Темноты и безвременья внутри зданий?.. Что представляют собой цветы?.. За два столетия поисков разума во вселенной у людей выработался некий воображаемый образец, стандарт разумного существа: братья по разуму чем-то должны быть похожи на людей, у них должны быть добрая воля, стремление к взаимному пониманию – сложился гомоцентризм. Правда, кое-кто в середине двадцатого века делал предположения, что носители разума не обязательно будут подобны людям, может быть, разум предстанет нам в виде плесени, пленки… Но такой взгляд не принимался всерьез. Утверждался и окончательно утвердился гомоцентризм. Тем более что за все годы люди так и не встретились с разумом в космосе.

– Тогда будем рассуждать прямо, – сказал Борис, – зачем этой жизни превращать нас в игрушку, в беспомощных слизняков?

– Может быть, она испытывает нас на разум, как мы выпутаемся из этого положения.

– Хочешь сказать – экзамен?..

– Нелегкий экзамен. И нам, чтобы хоть в какой-тo мере быть признанными, надо искать достойный выход.

– Какой?..

– Во-первых, не метаться как захлопнутым крысам.

– Гм… – ответил Борис. – Во-вторых?

– Не предпринимать ничего враждебного.

– Гриша, – вздохнул Борис, – будь у меня в руках нейтронный пульсатор…

Не успел Борис произнести эти слова, как в руках у него блеснуло оружие. Это не было призраком: пульсатор оттягивал руки, на нем была личная монограмма Бориса «БР»; спусковой крючок стоял на предохранителе – как был поставлен в ракете.

Борис растерянно глядел на оружие.

– Брось… – тихо сказал Григорий.

– Бросить?..

– Брось! – повторил Григорий.

– А что, – сказал Борис, – брошу. Никогда не поздно будет поднять.

– Не думай о нем, – сказал Григорий, уводя товарища в сторону. – Видишь ли…

Сказать в оправдание планеты можно было многое. Она могла уничтожить пришельцев по выходе из ракеты, могла не допустить корабль на поверхность. Могла, ознакомившись с непрошеными гостями, умертвить их, развеять на атомы, задавить тьмой. Все-таки она ничего такого с ними не сделала. Моделировала их до бесконечности, воплощала их мысли в зримые образы. В то же время планета не дала им погибнуть от жажды и голода. Почему они сыты, непонятно обоим. Все непонятно в этом удивительном мире. Почему над планетой нет облаков, а воздух не высушен, в нем нормальная влажность? Может быть, это сфера, футляр – жизнь спрятана в оболочку, как в скорлупу?.. Цветы – что они? Элементы энергосистемы, клетки гигантского мозга?..

– Как долго мы будем в этом плену? – спросил раздраженно Борис.

– Не знаю, – сказал Григорий.

– Что же нам делать?

– Ждать. И думать, как выйти из положения. Не теряя лица…

Борис засмеялся.

– Ждать у моря погоды…

– Возьми себя в руки! – сказал Григорий.

В эту ночь им не спалось.

– Когда за нами могут прилететь, Гриша? – спросил Борис.

Он лежал ничком на цветах. Было невыносимо видеть звезды, чувствовать себя пленником.

– Не раньше, чем через месяц, – ответил Григорий. Бориса он понял: в экспедиции поймут, что с ними что-то стряслось, прилетят на выручку. Времени уйдет не меньше месяца.

– Не выдержу… – угрюмо сказал Борис.

Григорий ничего не ответил.

– Не выбраться нам отсюда! – заговорил Борис, приблизив белеющее в темноте лицо к Григорию. – Чувствую, как за мной наблюдает что-то огромное, миллионоглазое, изучает, щупает, читает мысли. Может убить, может помиловать, оставить вот так, в плену, забыть обо мне. Лучше тысячу раз погибнуть в космосе, врезаться в астероид – там все понятно. Но быть беспомощным кроликом… не выдержу, Гриша.

– Спи! – коротко ответил Григорий.

Борис уткнулся в руки лицом. Слышно было его тяжелое дыхание. Григорий не мог утешить товарища.

Он видел безвыходность положения, жуть, окружавшую их со всех сторон. В темноте все так же кружили призраки, подходили к ним, ложились бесшумно рядом – каждые двенадцать минут. Григорий пытался не глядеть по сторонам, но у него уже сложился этот двенадцатиминутный ритм. Григорий открывал глаза и вздрагивал всякий раз, когда очередной двойник склонялся над ним. Действительно, можно рехнуться. Собрав волю, Григорий приказал себе: спи!

Кажется, ему удалось вздремнуть. Но тут же едва слышный шорох разбудил его. Открыв глаза, Григорий увидел, как поднялся Борис, постоял, а потом пошел в темноту.

– Боря! – окликнул его Григорий.

Не отвечая, Борис ускорил шаги. Григорий вскочил и кинулся вслед за ним. Оба они запомнили, где лежит нейтронный пульсатор – у крайнего угла мраморной лестницы, – и теперь бежали туда, один в десяти шагах от другого. Григорий догнал Бориса, когда тот, опустившись на корточки, шарил в цветах. Оружие они схватили одновременно.

– Не смей!.. – прошипел Григорий.

– Уйди! – угрожающе ответил Борис.

– Боря!.. – пытался успокоить друга Григорий. Борис крутил ему руку, стараясь вырвать пульсатор.

– Размозжу… это гнилое яйцо… – бормотал он. – Пусти!

– Рожков! – крикнул Григорий, толкнул товарища в грудь.

Борис покачнулся, ослабил руку. Григорий вырвал пульсатор и, размахнувшись, швырнул его в податливую темноту космовокзала.

– Назад! – сказал он Борису, ринувшемуся было в здание. – Приди в себя!

Борис, как ребенок, всхлипнул, обмяк, дал увести себя от ступеней вокзала.

– Обоим нам нелегко, – говорил Григорий. – Ну, подумаем, что можно сделать?

Они заснули, примиренные, прижавшись друг к другу.

Григория разбудил Борис незадолго до рассвета:

– Гриша…

Тот бесшумно поднялся, сел.

– Что-то изменилось, – сказал Борис. – А что, не пойму.

Григорий минуту, слушал.

– Перестало звенеть! – сказал он.

– Правда, – согласился Борис. – К чему это?..

Они просидели до рассвета, вслушиваясь в бесконечную тишину.

Рассвет не принес никаких изменений: слонялись двойники по поляне, боролись возле ступеней за нейтронный пульсатор, потом, примирившись, сгорбившись, шли через поле к ним. Борис скрипнул зубами.

Григорий, чтобы отвлечь товарища, начал было читать из русской старинной басни:

– Волк, думая залезть в овчарню, попал…

Но Борис глянул ему в глаза, и Григорий смолк: остроты не получилось. И сам он чувствовал, что фальшивит. Ему ли острить – Борис моложе его, весельчак в компаниях среди космонавтов, на Земле – рубахапарень. Не его вина, что он попал в такую странную переделку. Здесь нужны психологи, физики, а Борис пвосто механик. Но если здоровый нормальный человек до такой степени скис, то все это очень плохо – Григорий смотрел на тупое, бессмысленное кружение двойников. Хуже не придумаешь.

Нечего было делать. Абсолютно нечего было делать. Это низводило людей до животного состояния. И это было ужасно. Человек будет человеком до той поры, пока находится в труде, в движении. Отними у него эту необходимость, он превратится в амебу, в скота.

Тяжело Борис поднялся с цветов – просто так, чтобы не глядеть на очередную возню у ступеней вокзала. Григорий поплелся за ним. На пути у Бориса встали морские валуны – никто из друзей не помнил, чьим воображением они здесь поставлены. Борис не стал обходить валуны.

– Сгинь! – пнул ботинком один из них.

Камень исчез. Космонавты остановились. У обоих захватило дыхание: сон или конец кошмару?.. Борис медленно обернулся к Григорию. Тот глядел на место, где лежал первый камень. Там были цветы. Только цветы. Медленно Борис поднял ногу на второй камень:

– Рушь! – Пнул, что было силы, ботинком. Камень исчез.

– А-га-а!.. – заорал Борис, вкладывая в голос торжество и надежду. Уперся взглядом в ракету, стоявшую возле космовокзала: – Рушь!..

Ракета исчезла.

– Рушь! – обернулся к клумбе цветущих флоксов. Флоксы испарились, будто их не было. Борис захлебнулся в восторге. Тут же набрал в грудь как можно больше воздуха.

– Рушь! – гаркнул на кособокий театр. Театр беззвучно рухнул.

– Ру-ушь! – вскинул кулаки Борис на здание космопорта.

Мраморный красавец дворец исчез. В блеске солнца на его месте встала натуральная их родная ракета.

– Бежим! – крикнул Борис Григорию, – Быстрей, тебе говорю? – Сделал к ракете два-три гигантских шага. Тут же остановился: – Рушь!.. – крикнул свирепо многоквартирному дому. Дом покачнулся, исчез.

– Ух ты! – радостно вскрикнул Борис. И Григорию: – Шире шаг!

Возле ракеты обернулся и уничтожил все корабли, маячившие на горизонте. Оставил только аллею из тополей и бестолково кружившихся по полю двойников.

– Подъем! – схватился за дверь подъемника. В последний момент Григорий едва успел нагнуться, поднять единственный сорванный ими цветок.

– К чертям! – говорил Борис, запуская моторы. – Ни одной лишней минуты, иначе эти голубчики, – показал в иллюминатор на двойников, – полезут в ракету. Где их тут размещать?.. – В привычной обстановке юмор возвращался к нему. – Старт!

– Но все же – как с ними быть? – спросил Григорий.

– Пусть остаются. На память.

– И тополя?

– И тополя тоже!

Когда через час на прощальном витке космонавты пролетали над этим местом, внизу не было ни аллеи, ни призраков. – синий спокойный луг.

– Еще одна загадка планеты, – сказал Григорий.

– Пусть ее разгадывают другие, – буркнул Борис. – Не я…

Однако, отоспавшись, Борис почувствовал, что с вoпросами ему одному не справиться. Вахта тянулась медленно, а число вопросов росло. Видя, что Григорий не спит, Борис постучался в его каюту.

Григорий лежал на кровати, и, хотя надо было лисать отчет о событиях на Альбароссе, отчета он не писал – думал.

– Гриша, – спросил Борис, поняв, что минута для разговора удачная, – сколько мы пробыли на планете?

Григорий пожал плечами, не понимая, зачем это нужно Борису.

– У меня тут расчет, – продолжал Борис. – Очень простой: восемь часов облета и на планете двое суток по шестнадцать часов – тридцать два. Сколько всего?

– Сорок, – ответил Григорий.

– А нам на обследование планеты сколько было дано?

– Сорок часов…

– Прикинь – совпадение это или нет?..

– Что ты хочешь сказать? – спросил Григорий.

– Кто-то знал на планете точно, сколько нам дано времени.

Григорий молчал. Борис присел к нему на кровать:

– Помнишь, мы говорили об экзамене?

– Помню.

– Ты и сейчас так думаешь?

– Может быть…

– Что значит «может быть»? Отвечай прямо.

– Я все время об этом думаю.

– И до чего дошел?

– Странные вещи приходят в голову.

Борис с интересом ждал.

– Все, что мы… создали там – другого слова не подберу, – космовокзал, театр, – заговорил Григорий, – было создано мыслью. И разрушить его можно было только мыслью…

– Мы до этого не додумались…

– Не додумались, Борис.

– Надо было подфутболить камни сразу же, как они появились.

– Надо было, ты прав.

– А мы с маху ломились в стену…

– Глянуть со стороны – это варварство.

– Такое впечатление после себя и оставили.

– Неважное впечатление.

Борис молчал, ему было стыдно за случай с пульсатором. Чтобы переменить разговор, он спросил о другом:

– Двойники? Кому они понадобились в таком числе?

– Чтобы лучше изучить нас…

Борис не согласился с этим предположением, но своего объяснения у него не было. Он спросил:

– Считаешь, что у нас вышло плохо?

– Нужно еще раз побывать на планете.

«Без меня…» – хотел сказать Борис, но смягчился: подумать об этом стоит…

Григорий, поднявшись с подушки, сказал:

– Погаси свет.

Борис погасил. Когда глаза начали привыкать к темноте, он увидел на столике, где лежал синий, цветок, слабо светящееся пятно.

– Что такое? – спросил Борис.

– Погоди еще, – ответил Григорий.

Спустя минуту Борис различил цветочный венчик и над ним – клубящийся шар величиной со среднее яблоко.

– Это я увидел сегодня, – сказал Григорий. – До сих пор цветок был в шкафу.

Можно было заметить, что шар над цветком вращается.

– Альбаросса! – сказал Борис.

– Ты говоришь о нем, как о живом.

– Может быть, вся планета живая…

Борис не посмел возразить – Григорий серьезно относился к своим словам:

– Может быть, это киборг, – продолжал он. – Ретранслятор на космической трассе, которую мы случайно пересекаем. Двойники, которых он создавал, – не путь ли это к разгадке? Помнишь, как при трансляции футбольных матчей дублируются острые моменты игры? Чтобы зритель мог как следует рассмотреть? То же на Альбароссе. Вот только кому ретранслятор показывал нас с тобой бесконечное количество раз? Зрители где-то есть – хозяева. Альбаросса не вся загадка, Борис. Хозяева в другом месте. Может быть, встреча с нами была для них неожиданной, а мы – диковинными? Может, хозяева настолько далеко, что не смогли войти с нами в непосредственный контакт? Все здесь непросто. Нужна вторая экспедиция на Альбароссу.

Шар продолжал вращаться, мерцать над цветком. Через несколько дней он уменьшился до размеров сливы, потом вишни, потом горошины и исчез совсем.

Одновременно умер цветок – превратился в горстку серого пепла.

Григорий собрал пепел в пакет, спрятал в шкаф.

– Нужна вторая экспедиция на Альбароссу, – повторил он. – Буду настаивать!

Обернулся к Борису, спросил:

– Полетишь со мной?..

ДИВЕРСИЯ ЭлЛТ-73

Все в лаборатории шло вверх дном. Тончайшие электрические поля нарушались сами собой, датчики несли ахинею. Невидимый прибой врывался сквозь стены лаборатории, в окна, опрокидывая и смешивая привычные вещи, путая их местами. «Чертовщина!» – сотрудники не скрывали своего раздражения: опыты, накануне отработанные до блеска, кончались ошеломляющими конфузами…

Внешне порядок оставался непоколебленным: в те же часы начинается работа, двое переодетых в штатское «бобби» стоят на выходе – между ними не проскользнет мышь. И все же… Буря потрясает лабораторию.

– Что теперь скажут? – хватался за голову мистер Панни, руководитель работ. – Что скажут?..

Хотя он не договаривал, кто и что может сказать, сотрудникам было ясно: что скажут боссы?

Вчера при контрольном опыте по влиянию магнитного поля на рибонуклеотиды, когда решалась судьба двухлетней работы Патрика Олсборна и сам он, казалось, стоял на пороге переворота в науке, осциллографы вместо четкой линии равных взаимодействий показали на экранах такие выплясы, что ни о каком перевороте не могло быть и речи. Патрику стало дурно, а в протокол внесли запись о необходимости переделать заново всю работу.

Это было последней каплей. М-р Панни помчался в дирекцию института.

Здесь его выслушали корректно, посмотрели материалы, которые он привез в подтверждение. Действительно, в лаборатории неладно. Пожимали плечами… Незаметно, точно сквозь стену, в комнату просочился Джефри Перкинс, начальник отдела Тысяча ноль шестнадцать. Его называют «Темный Джеф»: ученых трудов за ним не числится, но институт финансирует Джефри и его отдел наряду с любой научной лабораторией. М-ру Панни предложили повторить рассказ специально для Джефри.

– Да-а… – многозначительно протянул тот, он умел придавать междометиям значимость, от которой по спинам собеседников пробегали мурашки. – Давно это началось?

– Месяца два тому назад.

– Два месяца!.. – Укоризненные взгляды щупали м-ра Панни со всех сторон.

– А скажите, профессор, – спросил Джефри, – ваши работники лояльны к правительству?..

– Н-не совсем понимаю… – М-р Панни смешался.

– Нет ли среди них, – Джефри настораживающе поднял вверх палец, – красных или хотя бы сочувствующих?..

М-р Панни ощутил во рту металлический вкус.

– Не думаю… – сказал он растерянно.

– А вы подумайте!

Кое-кто из присутствующих поддержал Джефри:

– Подумайте, мистер Панни!

Возвращался профессор в дурном расположении духа. Болван Джефри выбил его из колеи. Красные в лаборатории?.. М-р Панни дает волю своему раздражению. «По-ду-май-те!..» – произносит он скрипучим голосом Джефри. Будто бы у руководителя лаборатории не о чем больше думать, как об этих красных… Что за идиотское время – красные, черные!.. Профессор в сердцах сигналит: впереди пробка. Машина застревает в ряду таких же машин справа и слева. «Сядешь тут на добрые полчаса… Идиотское время!» – повторяет профессор, с отвращением вспоминая, каким маленьким он чувствовал себя, в кабинете директора. «Тьфу!..» – плюет он, ощущая, как у него сосет под ложечкой. И начинает думать, перебирать в памяти штат сотрудников.

Первым – м-р Панни загибает палец на левой руке – приходит на ум Оливер Харст, генерал, выкормыш Уэст-Пойнта. «Может быть, он? – иронизирует м-р Панни. – Ату его, Джеф!..» Профессор недолюбливает генерала, но предположить, что он красный, – увольте! Дальше – загнуты сразу два пальца – молодые ученые Вайтси Лан и Берн Хэрвуд. Окончили университет в Пенсильвании, посланы в лабораторию по рекомендации Пентагона… Хилл Вайсман и его жена Бэтси Вайсман – пять пальцев сжаты в кулак – не интересуются ничем, кроме подопытных кошек… М-р Панни вспоминает сонм кошек – белых, черных, рыжих. Спустить бы их всех на Джефри!..

Уничтожать Джефри мысленно и на расстоянии было удивительно простым делом. Даже приятным. Профессор не отказывает себе в этом небольшом удовольствии… Но действительность была хуже. И не для Перкинса, а для самого м-ра Панни: есть лаборатория с непонятными странностями, есть Перкинс с ухмылкой:

«А вы подумайте».

М-р Панни загибает палец на правой руке: Сюзанна Мак-Холланд, лаборантка. Работает недавно, но девочка сама святость. Профессор знает ее отца, всю семью Холландов: католическое добропорядочное семейство. Дальше – семидесятилетний Олсборн. М-р Панни сочувствует Олсборну: неудача с нуклеотидами подкосила старца под корень. «Ну, он-то не красный», – успокаивается м-р Панни. Кто же тогда? Сторож Виллард, инвалид, член Американского легиона?.. «Компания…» – морщится м-р Панни, взглянув со стороны на своих сотрудников. И дурак Джеф ищет в лаборатории красных!

Пока м-р Панни бьется над неразрешимой задачей, в Тысяча шестнадцатой комнате знают, с чего начать. Новенькое, только что испеченное здесь готово досье. Сам Джефри на блестящей папке зеленоватого колера – зеленые папки предназначались материалам по особо важным делам – вывел несмываемыми чернилами надпись: «ДЭлЛТ-73», что означало: «Диверсия, электрическая, лабораторная, тайная, 1973 год».

Утром следующего дня на столе у профессора зазвонил телефон. С недобрым предчувствием м-р Панни потянулся за трубкой. Предчувствие не обмануло его. С другого конца провода сообщили:

– Мистер Панни, мы вам пришлем еще одного сотрудника.

– У меня полный штат, – возразил м-р Панни.

Трубка помолчала с минуту, раздумывая, учитывать возражение м-ра Панни или не учитывать, и пришла к тому же решению:

– Все-таки мы вам пришлем еще одного сотрудника.

– Может быть, кого-нибудь сократить?

– Ни в коем случае, мистер Панни! Ни в коем случае!..

– Тогда мне сотрудник не нужен.

– Нужен, – как эхо, отозвалось на другом конце провода.

– Что же он будет у меня делать?

– Что-нибудь… элементарное.

– У меня даже лаборантка имеет образование бакалавра…

– Знаем. И все-таки еще одного сотрудника вам надо.

– Не понимаю, что он у меня будет делать?

– Это мы уже слышали, – с оттенком раздражения ответила трубка. – Вы там найдите, что ему делать.

Спор становился бессмысленным, интонации в трубке нетерпеливее.

М-р Панни сдался:

– Присылайте…

Так в лаборатории появился Томас Уитби, парень с веснушчатым лицом и крепкими, как у профессионального взломщика, руками.

– Студент, – представил его сотрудникам м-р Панни, – практикант.

Народ в лаборатории был занятой, и практиканту уделили ровно столько внимания, чтобы поглядеть на его веснушки и нескладные, точно прикрепленные на шарнирах, конечности. Откуда он появился, никто не знал, каждый думал: лишь бы не мешал мне. Ближе знакомиться с новичком ни у кого желания не было.

Совсем другим оказался характер у практиканта. Не прошло двух дней, как он нашел контакт со всеми сотрудниками: Вайсманам проявлял фотоснимки, Олсборну починил микроскоп, даже Сузи успел проводить с работы домой. Он был неглуп, молодой Уитби, но и не столько умен, чтобы задеть чье-либо самолюбие. Смышленость его даже импонировала. Лан и Хэрвуд сразу перешли с ним на «ты»: молодых ученых пленили географические познания Уитби в смысле расположения в городе кабаре, ночных клубов и ресторанов, куда Хэрвуд и Лан ни за что бы не рискнули пойти одни. Но все это шалость, пока бродит молодое вино…

М-р Панни наблюдал за Уитби издали и посмеивался: ищи, ищи… Затея Джефри с поисками красных в лаборатории ему претила, Уитби не нравился: он был липким, как угорь, о него можно испачкаться… Но пока что этой иронией и коротким «ищи» исчерпывалось отношение м-ра Панни к «студенту». Стопроцентный интеллигент, он не терпел прямолинейности даже тогда, когда задевали его престиж. Сейчас престиж определенно задет, но м-р Панни не сказал еще своего слова в этом вопросе. Обязательно скажет в будущем…

Другое дело – генерал Харст. Он догадывался, что появление практиканта в лаборатории не случайно. О том, что м-р Панни ездил в дирекцию института, он знал. И хотя разговор, происходивший там, ему не был известен, вторжение Уитби в лабораторию генерал связывал с этой поездкой. Никто, конечно, – ни профессор, ни генерал, ни тем более сотрудники – не знал, что каждый день после работы Уитби набирал известный ему номер телефона и говорил в трубку два слова: «Ничего, сэр…» Странности в лаборатории не прекращались, и независимо от кого бы то ни было генерал считал своим долгом выяснить причины явления, которое тоже считал диверсией. Он будет следить. За сотрудниками и за Уитби тоже. От его взора ничего не укроется! Они еще поймут там, наверху, кто такой генерал Харст. Поймут и оценят.

Однако честь раскрытия тайны выпала на долю Патрика Олсборна.

Старик не мог оправиться от удара, который постиг его в контрольном опыте с нуклеотидами. Он повторял опыт еще и еще. Иногда все завершалось блестяще, иногда что-то нарушало магнитное поле, нуклеиновые кислоты перемешивались, расслаивались, опыт срывался. Не было уверенности, что контрольный эксперимент удастся.

Олсборн работал. Он был старым конем, который не привык останавливаться на полдороге. «Заново?» – отметили в протоколе. Он впряжется в телегу и все начнет заново.

В это утро ему сопутствовала удача. Поле было устойчивым, нуклеиновые кислоты складывались в нужных пропорциях. Затаив дыхание, ученый следил в окуляр, как светлыми узелками в магнитном поле синтезируется белок. Еще минута, полминуты, и опыт завершится – в который раз! – положительным результатом. Если бы это был контрольный опыт!

И вдруг точно ветром подуло под окуляр. Силовые линии, вдоль которых, как бусы, формировались белковые шарики, изогнулись, стройная картина нарушилась: сейчас все завяжется в жгут, в уродливый ком, опыт пойдет насмарку. Не в силах вынести катастрофы, Олсборн поднимает от окуляра глаза. Рядом проходит Сузи. «Девочка, тут же решается моя судьба! – с тоской думает Олсборн, глядя на миловидное лицо Сузи. – Ничего ты не знаешь, ничто тебя не волнует…» Он опять смотрит в окуляр, и – чудо! – картина почти не тронута. Будто ветер прошел по магнитным линиям, но ветер настолько слабый, что не нарушил их, а только качнул, как воздушные провода. Слияние белка продолжалось… Но вот опять дрогнули провода. Олсборн поднял глаза, Сузи опять проходила мимо. Странная, неправдоподобная догадка мелькнула в мозгу ученого.

– Сузи… – позвал он, прежде даже чем успел подумать, насколько правдоподобной может быть такая догадка.

Девушка обернулась.

– Сузи! – оробев, позвал ее Олсборн и тут же приник к окуляру.

Сузи сделала шаг к нему. Силовые линии тотчас качнулись, нуклеиновые остатки поползли во все стороны.

– Сузи! – Олсборн глядел на нее, как на утопленницу.

– Что с вами? – девушка испугалась. – Вам плохо? – потянулась за графином с водой.

– Назад! – завопил Олсборн, делая жест, как Архимед, когда кричал римскому воину: «Не трогай моих кругов!»