Текст книги "Эффект присутствия"

Автор книги: Михаил Макаров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 14 страниц)

12

31 декабря 1999 года. Пятница.

11.30 час. – 14.00 час.

Вернувшись в управление с осмотра места происшествия, Маштаков не отдал, как обещал, пострадавшую дознавательнице, а поднялся с ней к себе в кабинет. Там он положил на стол перед женщиной два толстенных старомодных альбома, к картонным страницам которых намертво, чтобы не растаскивали, были наклеены фотографии лиц, ранее судимых. Фотки были разнокалиберные – и любительские, и с паспортных форм, попадались цветные, но преобладали чёрно-белые, большинство неважного качества. Пока женщина медленно перелистывала тяжёлые листы, Миха заварил чай из пакетиков. Гостевую кружку подвинул к Нине Анатольевне. Добросовестно пролистав учеты, женщина покачала головой: «Никто не похож». Она выглядела виноватой, милиция столько делала для нее, а она ничем не могла помочь.

Маштаков ногтем поддел кнопку, которой к коллажу на титовской стенке была пришпилена яркая открытка с Дедом Морозом, распахнувшим бушлат на татуированной груди, поднес карточку к глазам заявительницы.

– А этот не похож? – спросил на полном серьезе.

Женщина, конечно, поняла, что оперативник шутит, ее потрескавшиеся губы с полусъеденной дешёвой помадой шевельнулись в подобии улыбки.

– Этот лысый и старый, – сказала она и расплакалась.

Миха дал ей поплакать вволю. Он пролез на свое место и стал осторожно отхлебывать из кружки обжигающую жидкость. Вкус разрекламированного чая напоминал ошпаренный кипятком старый веник.

Нина Анатольевна, всхлипывая, сетовала на то, как всё не вовремя случилось. Она одна, без мужа воспитывала двоих детей, работала на двух работах, уборщицей в поссовете и оператором в котельной, едва сводила концы с концами. Её сменщица Раиса, отдежурившая сутки, до сих пор не могла покинуть рабочее место, женщину беспокоило, когда же её наконец отпустят.

Маштаков вслух сочувствовал пострадавшей. Ещё он доходчиво объяснил, что происшедшее по закону подпадает под категорию дел частно-публичного обвинения. То есть органы не имеют права возбудить уголовное дело без её письменного заявления. Причём, волеизъявление потерпевшей должно быть осознанным. Семёркина по своему незнанию, а также по нежеланию, естественно, её в такие подробности не посвящала, она просто продиктовала заявление на имя начальника УВД.

Женщина спросила совета:

– А как мне лучше поступить? Подскажите, вы человек грамотный.

Маштаков отвечал наработано, демонстрируя собственную незаинтересованность:

– Вы решайте сами, Нина Анатольевна. У нас ведь в таких щепетильных делах принцип как у врачей: не навреди. Приятно ли вам будет вспоминать о происшедшем?

Женщина соглашалась с каждым словом участливого оперативника:

– Чего уж тут приятного? Мне уж сорок один год, старуха совсем… А тут сопляк какой-то свое хозяйство вонючее чуть мне в рот не запихал! Тьфу, срамота какая! Да пусть у него, у наниста, кочерыжка под корень отсохнет! А в газете про это не напишут?

Времени ходить по милициям у нее не было. Выживая, она крутилась в колесе почище любой хвостатой белки.

В итоге она написала заявление (теперь под ненавязчивую диктовку оперативника), что по поводу действий сексуального характера претензий к неизвестному мужчине не имеет, просит проверку в этой части прекратить, а привлечь злодея лишь за причинение побоев. Исписанный плохо разработанным почерком стандартный листок Миха убрал в сейф. Скорее всего, дознание загонит материал по подследственности в прокуратуру, отказывать по «сто тридцать второй» никто в милиции не решится, не те на дворе времена. Маштаков выяснит, к кому из прокурорских следователей попадет материал и отдаст заявление ему. А там пускай поступают как знают, компетенция их. Хотя чего тут гадать? Прокуратура, по уши погрязшая в расследовании дел о самых тяжких преступлениях, вряд ли загорится идеей возбуждать лишний бесперспективный глухарь. Какой резон возбуждать, если можно грамотно отказать? Соответственно, группе по тяжким, Титову и Маштакову, не придется заводить ещё одно оперативно-поисковое дело и валтузить по нему. На них и так висят все грабежи, разбои, тяжкий вред здоровью и изнасилования.

Миха не испытывал угрызений совести по поводу того, что благодаря его грамотным действиям никто не будет искать преступника. Он не нарушил закона, он не выкручивал женщине руки, встречное заявление она написала добровольно. Он только разъяснил юридические аспекты. Принципиально важно, что женщина отделалась лёгким испугом. Вполне возможно, что парень испугался больше её, что его просто разово переклинило. Проспится и больше не отважится на подобное паскудство. Ещё один довод имелся железобетонный – процессуальное решение будет принимать не полуграмотный милицейский опер, а квалифицированный и принципиальный следователь прокуратуры.

А он, Маштаков, со своей стороны принял все возможные меры по сбору и закреплению доказательств. Без него никто бы с гипсовым слепком следа не стал бы заморачиваться. А так – какой красивый слепочек получился! На выставку можно отправлять!

«Может, и привяжем ещё кого-нибудь. Попадется чертило на другом, а мы ему этот эпизод пристегнем. Потерпевшая опознает».

Всё-таки легкий щемящий осадок от игры краплеными картами остался.

Миха в присущей ему обстоятельной манере рассказал пострадавшей, где обитают судебные медики, выписал направление на освидетельствование, предупредил, что живых лиц они теперь будут принимать только четвертого января. До этого времени ссадины на лице и на шее у неё гарантированно не пройдут. Женщина слушала внимательно, видно было, что она исполнительная. Сосчитала по пальцам свой график работы, кивнула: «Четвертого с утра я могу в город приехать».

На клочке бумаги Маштаков записал номер своего служебного телефона, сказав, что Нина Анатольевна может запросто ему позвонить, если что-то вспомнит про нападавшего, а тем паче, если увидит его где-нибудь.

Затем Миха отвел женщину в ЭКО и с рук на руки сдал молчаливому Максу Елину, чтобы тот с её помощью составил фоторобот преступника.

И лишь после этого он навестил кабинет дознания. Семёркина зашипела, что теперь она знает, что за фрукт Маштаков, теперь из ЭКО еще битый час не дождешься заявительницы, которая так и осталась опрошенной наполовину, тогда как дежурный уже гонит её на улицу Машиностроителей, где пьяный хулиган разбил витрину в магазине «Квант».

– Давайте я дежурному всё объясню. Витрина никуда не убежит. – Михе доставляло удовольствие обращаться на «вы» к двадцатилетней девчонке.

Он снял трубку и довольно легко договорился с Медведевым обойтись на Машинке без дознавателя. Майор напомнил, что Маштакова ждут великие дела: объезд нескольких адресов, имитация бурной, ни на минуту не затихающей деятельности по раскрытию резонансного убийства. Миха ненавязчиво поинтересовался: «А как же обед, Владимир Николаевич?» Дежурный ответил вопросом: «Какой может быть обед, товарищ капитан, когда Родина в опасности?».

Маштаков учтиво склонил голову перед Семёркиной, предупредив, что не прощается. Девушка немного успокоилась, больше не фыркала, поглядывала на демонстрировавшего хорошие манеры опера с подозрением.

«А она ничего, свеженькая, – подумал Миха. – Только строит из себя принцессу на горошине».

Почти три месяца у него не было секса, законная супруга на почве политических разногласий наложила мораторий на доступ к ее телу, с Иркой Кравцовой после того, как он застал ее с мясником, отношения оборвались. Случайных связей не возникало, потому что новых он не искал, а реанимировать старые считал делом неблагодарным. Помарки сиреневой помады на чашке и окурках, послужившие поводом для последнего скандала с женой в середине октября, были свидетельствами вербального, а отнюдь не плотского контакта Маштакова с лицом противоположного пола.

Покидая кабинет дознания, Миха мельком оглядел Семеркину. Твёрдая острая грудка под форменной курточкой, чуть заметно выступающие косточки таза, тонкие ноги, трогательно-волнующая худоба.

«Нет, всё-таки три месяца воздержания это перебор. Достойный занесения в книгу рекордов Гиннеса», – размышлял Маштаков, топая по непривычно пустому в дневное время коридору.

А за дверью его кабинета надрывался городской телефон. Миха взял трубку без особой боязни, куда большую опасность представлял внутренний, связанный с дежуркой.

– Слушаю.

– Николаич, – с другого конца провода донесся приглушённый голос напарника Титова, – меня там начальство не хватилось?

Из трубки слышались перебивающие друг друга возбужденные мужские голоса, ненормативная лексика, дружный ржач и душевная «Электричка» Михаила Круга.

– Тиш-ше, – цыкнул Тит на окружавших его лиц.

– Да вроде никто не ищет. Спокойно всё. Я, впрочем, отъезжал.

– Ты по Деду Морозу работаешь? Глухо там? – Лёха был в курсе зарегистрированного заявления по их линии.

– Как в танке.

– К нам заглянешь на пару сек? Мы тут у Сан Саныча сгоношили узким кругом.

– Спасибо, Лёш, – Маштаков отказывался легко. – Коростылёв – ответственный от руководства, а я еще себе нового места работы не подыскал.

– Ну надумаешь, стукнешь. Пароль знаешь. Давай, брат. В этом году, надеюсь, еще увидимся! – Титов отключился.

Миха надел бушлат и зимнюю шапку. В форму он обряжался, наверное, всего раз пятый за без малого пять лет службы в милиции, она у него была почти нулёвая. Маштаков чувствовал себя в обмундировании некомфортно. И некрасивое оно, кургузое, и обязательства лишние накладывает. Два года, честно отмантуленные в своё время в Советской армии, не привили ему привычки к форме. И это невзирая на то, что на срочке он дослужился до старшего сержанта и считался хорошим строевиком. На всех строевых прохождениях его место было в первой сержантской шеренге, справа. Самое ответственное место. Когда при приближении к трибуне с отцами-командирами раздаются команды «батарея, равнение направо!», правофланговый смотрит прямо, подбородок у него задран параллельно плацу, он ориентируется боковым зрением только на плечо соседа, чеканящего шаг слева.

Воспоминания на секунду увлекли Миху. Он глянул на себя в круглое зеркало на стене. Два с лишним месяца капли спиртного в рот не брал, а лицо оставалось помятым, под глазами залегла непреходящая синева. Не удивительно, что все дают ему гораздо больше законных тридцати четырех лет, всегда – за сороковник.

«Не пора ли застрелиться, господин штабс-капитан?»

Как ни странно, в милиции из формы не вылезали те, кто ни дня не прослужил в армии. В последние годы таких становилось большинство. Немало ребят шло в менты только затем, чтобы получить отсрочку от призыва. Они работали до двадцати семи лет, а потом сваливали на гражданку. Какие, блин, хитромудрые все стали, а ведь раньше не задумывались: пришла повестка, собрал вещмешок, проводы отгулял и с утра своими ногами пошел на сборный пункт.

Вот сейчас и трещит везде по швам, не успевают заплатки пришивать прелыми нитками. В армию – недобор постоянный, в кого ни плюнь, у каждого законная отсрочка на руках: у милиционеров, у пожарных, у прокуроров, у учителей, у студентов… Правда, если эту льготу отменить, в милиции в наружных службах и половины личного состава от положенного по штату не останется. А всего-то и надо – поднять зарплату тысяч до десяти в месяц.

«Мы ж не претендуем на ту, которую в путных странах полицейским платят».

За этими сумбурными размышлениями Маштаков спустился к дежурной части. Напротив аквариума колготился настоящий цыганский табор: горластые золотозубые женщины, чумазые черноглазые детишки. Проходя мимо них, Миха инстинктивно придержал рукой карман.

В дежурке он поинтересовался:

– Чего у вас за представление?

Медведев привстал за пультом, рассматривая сквозь тонированное стекло отчаянно жестикулировавших в фойе цыганок.

– Гаишники в Прудках их барона тормознули. В дугу пьяный рулил. Сотрудников матом обложил, сейчас документируем. А эти, блин, набежали. Откуда только прознали?

– Принципиальные какие сотрудники ГИБДД, – похвалил Миха. – Мало им цыган предложил, что ли?

– Ладно, юморист, со своим разберись сперва, – начальник дежурной смены протянул густо исписанный листок.

– Это всё мне, что ли? – встревожился Маштаков. – Да здесь двадцать адресов. Я до Рождества Христова объезжать их буду.

Майор покосился на вновь замигавшую лампочку вызова.

– Потихоньку уже начинает доставать. Валер! – крикнул он помощнику. – Ответь по «02».

Поднял глаза на оперативника.

– Михаил Николаевич, мне даже неловко такого многоопытного сотрудника инструктировать, но видно, придется. Сколько ты объедешь, мне фиолетово. Мне нужно как минимум три реальных справки. Почему три?

– Знаю, – коротко кивнул Маштаков, – три – это система.

– Приятно иметь дело с профессионалом. Адреса на твой выбор.

– С кем еду?

– С Юрой-бешеным. Без вариантов, – дежурный жестом предупредил возможные возражения.

Оперативник двинул в гараж. Водители и механики, собравшись в круг, что-то бурно обсуждали. Ветеран Палыч, отдавший милиции двадцать два года с хвостиком без учёта срочной службы, завидев Маштакова, воскликнул:

– Михал Николаич, слыхал новость? Бориску Ельцина с должности сняли!

– Кто ж его снимет? Он же – памятник, – ответил Миха цитатой из бессмертных «Джентльменов удачи».

– По всем программам говорили в двенадцать. Ты не смотришь телевизор, что ль? – Живой, с сухим морщинистым лицом Палыч был взбудоражен важным известием, он всегда интересовался политикой.

– Юрец, поехали, покатаемся по городу, – Маштаков шлёпнул водителя дежурной части по плечу.

Усевшись на продавленном жестком сиденье УАЗ-3151, Миха только с третьего раза сумел захлопнуть дверь. В салоне казалось холоднее, чем на улице, изо рта шел пар. Юра завел машину с полтычка и с места ринулся вперед. Часовой, ковырявший валенком снег около КПП, заслышав рёв знакомого двигателя, поспешно отбежал в сторону. Маштаков с интересом покосился на припавшего к баранке водителя, яростно жующего жвачку. Увлеченный процессом, тот даже не поинтересовался направлением их движения.

Миха проложил следующий маршрут.

«Проедем через центр на Малеевку, там в седьмом доме на Сосновой прописан Рубайло. Потом поднимемся по Кирова, заскочим к Митрохину, его подраконим. А уж потом по объездной дотянемся до родимой Эстакады на автосервис к Димке Смоленцеву».

Последнего в списке не было, но Маштаков полагал, что как раз беседа с ним может принести результат. Димке есть что терять, он отошёл от криминала, семью завел, бизнесом занимается. Прошлой весной Миха ему серьезно помог в одной проблеме и теперь надеялся, что с памятью у Смоленцева в порядке.

– Куда едем, товарищ капитан? – спохватился Юра.

Выслушав пояснения Маштакова, водитель понимающе кивнул и врубил сирену. Воспитывать его было бесполезно, на каждый выезд он мчался, будто на пожар, которому присвоен высший ранг сложности. К слову, несколько лет назад Юра поработал водителем в пожарке, но разочаровавшись в огнеборцах, половину своих дежурств мирно спавших в караулке, перевелся в милицию. Светофор у кинотеатра они проскочили на красный. Пересекавшая перекресток по улице Карла Маркса зелёная «Нива» едва успела затормозить, пропуская летящий «УАЗик» с включенным проблесковым маяком.

Когда вывернули на Сосновую, Миха подумал, что всего в двух остановках отсюда – Иркина панельная пятиэтажка. Накатили воспоминания, как в октябре он припёрся к ней среди ночи пьянющий, как ломился в дверь, хотя Ира еще по телефону, когда он от Саньки Веткина трезвонил, категорически заявила, что не пустит. В итоге из квартиры, как поет набирающий популярность автор-исполнитель Трофим, «вышел хмурый дядя, заслонив плечами белый свет».

Маштакова передернуло, стыдобища какая. С тех самых пор от Ирки ни слуха, ни духа. Как циркулярной пилой отрезало. И он не сделал ни единой попытки поговорить с подругой, с которой поддерживал отношения, страшно подумать, больше семи лет. Правда, с перерывами разной длины.

По месту жительства Рубайло он раньше не бывал, да и его самого живьём видел только раз. Рубайло явился после освобождения на отметку в РУБОП, а Миха как раз находился в их кабинете, обсуждали общие рабочие проблемы по квартирному разбою на Станко. Маштаков тогда подметил, какая боевая фамилия у этого рослого бандита с набриолиненной фасонистой прической. Не иначе, предок его происходил из запорожских казаков.

Давыдов, обладатель, кстати, также не последней фамилии, когда за Рубайло, не выдавившим из себя за полчаса и десятка слов, закрылась дверь, констатировал:

– Проблемы в город вернулись. Этот безбашенный наглухо.

Когда Юра затормозил у крайнего подъезда, Миха достал из скрытой плечевой кобуры ПМ и положил его в правый боковой карман бушлата. Прикинул, может, патрон в патронник дослать, но не стал. Он смутно представлял, как сможет стрелять в человека, зато досконально знал, какие выматывающие душу разбирательства это повлечет.

Позвал водителя:

– Юрец, идем, подстрахуешь меня.

Водитель молча вытащил из-под сиденья монтировку и заправил её в рукав засаленной куртки.

Вооружались напрасно. За обитой деревянной рейкой дверью под номером «71», сколько они ни барабанили, не раздалось ни единого шороха. Звонок не работал. Наполовину глухая бабушка из квартиры напротив в приотворенную щель проскрипела, что соседка уехала на зиму к сестре в Вологду, а Сережку ейного она не видела с тех пор, как его в тюрьму посадили. Фамилии у старушки Маштаков спрашивать не стал, не захотел волновать старого человека. Сверившись со списком жильцов, висевшим на площадке первого этажа, пометил в записной книжке: «кв. 73, Ковригина А. С.» Конечно, ответственным квартиросъёмщиком могла быть и дочь открывшей дверь пенсионерки.

«Ничего, уточним по адресному. Или не уточним».

Почтовый ящик семьдесят первой квартиры пустовал. Это в принципе не опровергало полученных сведений о том, что в жилье длительное время никто не обитает. Приходящие платежки за коммуналку могла по договоренности с уехавшей матерью Рубайло забирать та же соседка из семьдесят третьей.

В двухэтажке на улице Кирова им повезло больше. Металлическая дверь квартиры, в которой обитал Гера Митрохин по кличке Зингер, отворилась после первого прикосновения к кнопке электрического звонка, выдавшего мелодичную руладу.

– Ой, – ойкнула празднично наряженная блондинка, настежь распахнувшая дверь, оборудованную сейфовым замком.

В квартире вовсю играла музыка. Слышались веселые голоса, смех. Здесь ждали званых гостей, а явились те, которые хуже татарина.

– Вам кого? – У блондинки были огромные голубые глазищи и ротик перламутровым сердечком.

– Хозяин дома? – Миха не удержался от того, чтобы не подмигнуть стройняшке.

– Гера! Гера! – закричала девушка. – К тебе пришли!

Явившийся на зов Митрохин, правая рука Клыча, завидев сотрудников, мгновенно стер рандолевую улыбку. Отправив подружку в комнату, занял ее место в проеме.

– Празднуете? – осведомился Маштаков.

– А чё, нельзя что ли? – Митрохин сроду не хороводился с ментами.

Миха понимал абсолютную формальность и бесперспективность разговора. Зингер находился на своей территории, рядом были верные дружки, принятое на грудь горячительное умножало его природную наглость. Маштакова он, безусловно, помнил еще по прокуратуре, в связи с чем оснований для симпатий к нему не имел. Когда в девяносто третьем году Клыча приземляли за вымогательство, Зингер тоже был при делах, но на него не хватило доказательств, посему он отошёл свидетелем. Вообще, Митрохин садился только раз, по молодости, зато крепко, сразу на восемь лет за вооруженный разбой.

– К столу не пригласишь? – оперативник продолжал дразнить Зингера, разглядывая в распахнутом вороте его дорогой тёмно-шоколадной рубашки толстую цепуру. – Настоящее золото или тоже цыганское, как фиксы?

Правую руку Миха держал в боковом кармане бушлата. Ладонь вспотела на ребристой рукоятке «пээма».

– А вам какое дело? Чё вам надо? Говорите или валите отсюда, – Митрохин с трудом сдерживался от того, чтобы не выругаться.

«Боится, что за язык схвачу и материал по “мелкому”[50]50
  Материал об административном правонарушении по факту мелкого хулиганства (проф. сленг).


[Закрыть] состряпаю, – понял Маштаков. – Пусть боится. Пусть себя в тонусе держит».

– Слышал про то, что Калинина с Зябликовым вчера грохнули?

– Откуда? – Слова оперативника не вызвали у Зингера ни грамма удивления, хотя на подобную сенсацию, будь она для него новостью, он был просто обязан отреагировать иначе.

– Хорошо хоть, не спрашиваешь кто это такие, – Миха с вызовом смотрел в глаза Митрохина.

Тот сморгнул, опустил голову, начал теребить пущенный по притолоке телевизионный кабель, засопел.

– Когда последний раз их видел?

– Кого?

– Зингер, ты зацени, что я сам приехал. А могу ведь тебя на Ворошилова дёрнуть сейчас, у меня поручение от следователя на кармане. Обломаю всю новогоднюю малину с девочками. Не строй из себя умственно отсталого, Гера.

– После того как они откинулись, Зябликова раз только видел. В «Випе» пересеклись. Разговор ни о чём был, да и бухие были оба. Петруху не видел, без балды. Делов их не знаю вааще.

– У Клыча какие с ними были отношения?

Митрохин радостно ощерился, показав зубы из бериллиевой бронзы, настолько наивным ему показался вопрос. По сути, он таковым и был.

– У Вовы спрашивайте. Чё у меня-то? Отноше-ения…

– Ты сам где вчера был? Днем? Вечером до отбоя? – Маштаков заехал с другого бока.

– В гостях.

– У кого, если не секрет?

– А вон у Янки, – Зингер кивком головы указал в сторону прихожей.

– Это которая дверь мне открыла?

– Ага.

– Подруга твоя?

– Невеста.

– Я так понимаю, она подтвердит твои слова?

– Так вы спросите. Она не одна подтвердит. Родители её и ещё гостей человек десять, – было видно, что за свое алиби Митрохин спокоен на все сто.

– Ты сам-то чем занимаешься?

– Работаю в фирме одной. Менеджером, – Зингер щегольнул входящим в лексикон иностранным словечком.

– А по-русски это чего означает?

– Договора всякие заключаю, – Митрохин понял, что разговор пустой, что тащить в ментовскую его не собираются, выдохнул, разговаривал лениво.

– Мобильник есть у тебя? – Миха подумал, что эта информация всяко лишней не будет.

– Не заработал пока.

– А чего так, господин менеджер?

– Договора плохо заключаются.

– А как полные данные твоей невесты? – оперативник достал блокнот, щёлкнул авторучкой.

– Блин горелый, девчонку зачем впутывать? Я десять лет на воле, сколько вы меня доставать будете?! – Зингер повысил голос, Маштаков нащупал его болевую точку.

Внимательно следивший за беседой опера с блатным гражданином Юра-бешеный не вытерпел:

– Гражданин, а ну не материться в общественном месте! Товарищ капитан, давайте на него протокол составим! По сто пятьдесят восьмой КоАП[51]51
  КоАП – Кодекс об административных правонарушениях.


[Закрыть]!

Он подыграл вовремя.

Взбрыкнувший Митрохин снова вспомнил, что на самом носу – Новый год, что ментам просто в кайф изговнять нормальному человеку праздник. Кривясь одутловатым лицом, продиктовал данные девушки, она оказалась восьмидесятого года рождения.

Миха в несчетный раз подивился дурости молодых девок, путающихся с такими волками как Зингер.

– Пока все, – Маштаков убрал блокнот, – благодарю за содействие.

– А вы все в капитанах ходите? – на прощанье Митрохин решил подколоть. – Завидую вашей блестящей карьере. Слежу за ней. И не только я.

При желании в последней фразе можно было усмотреть угрозу.

Миха смерил собеседника взглядом, думая, стоит ли отвечать. Разговор происходил с глазу на глаз, водитель в данном случае в расчёт не брался.

Поэтому Маштаков ограничился нейтральной фразой.

– До встречи в новом году.

Когда вышли на улицу, Юра поинтересовался:

– Это реально бандит?

– Угу. Гангстер, – у оперативника не имелось желания развивать тему.

Брошенные Зингером слова о его карьере уязвили. В капитанском звании он ходил целых шесть лет, два срока. Классный чин «юрист первого класса», соответствующий «капитану», был получен ещё во время работы в прокуратуре. Наиболее удачливые из его сокурсников носили подполковничьи погоны, занимали серьезные должности. Сказать, что это совсем не задевало, было бы неправдою, самолюбие у Михи, конечно, атрофировалось, но не до такой степени. Собственно, поэтому он проигнорировал летом встречу однокурсников, посвящённую десятилетию окончания универа. Теперь после снятия дисциплинарных взысканий можно было надеяться на присвоение «майора».

«Если снова в какой-нибудь блудняк не впишусь», – поёжился Маштаков.

Майорский чин, скорее всего, будет потолком; повышение по должности, с учетом репутации «запойного», ему не светит. До минимальной выслуги почти пять лет.

«Не доживу».

– А почему он – Зингер? – забираясь в кабину, продолжил расспросы Юра.

– Хоккеист такой, Юрец, был знаменитый. Зингер Виктор Александрович. Вратарь в московском «Спартаке». Чемпион мира, Европы и Олимпийских игр. Слышал?

– Краем уха.

– Он в конце шестидесятых, потом в семидесятых гремел. Ты ещё не родился.

– Чёй-то? – обиделся Юра, – Я семьдесят пятого года выпуска.

– Ну значит, на бой не сгодился. Маленький был. Тогда советский хоккей с шайбой был – ого-го-го! Все смотрели, все болели, многие сами шайбу гоняли, в каждом дворе – своя «коробочка». Ну вот и Митрохин играл по молодости. Сначала за микрорайон, потом – за заводской «Вымпел». Тоже на воротах стоял. Отсюда – Зингер.

– А-а-а, – протянул водитель с некоторым разочарованием, – а я думал – со швейной машинкой связано. У бабульки моей машинка такая есть, старая, дореволюционная. Тоже – «Зингер».

Юра помолчал минуту, а потом новый вопрос задал:

– Товарищ капитан, как считаете, у меня есть шансы к вам, в розыск перевестись?

– Разве Палыч на пенсию собрался?

– Да нет, – Юра заерзал. – Я не водилой. Я хочу опером, как вы. Чего мне до пенсии баранку крутить? Я баранку могу и на гражданке крутить вполне.

– Подойди к Борзову Сан Санычу, поговори с ним, он начальник. – Миха представил гиперхолерика Юру розыскником и улыбнулся.

«Опер по кличке Бешеный».

– А вы со мной не сходите к Борзову?

– Кабинет его, что ли, не найдешь один?

– Да нет… просто, если вы слово замолвите, меня точно возьмут. Вас народ уважает.