Текст книги "Эффект присутствия"

Автор книги: Михаил Макаров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 14 страниц)

13

31 декабря 1999 года. Пятница.

12.00 час. – 13.00 час.

В первом же перекуре, лишь только народ потянулся из-за стола в коридор, главный редактор увлек Голянкину в свой кабинет.

– Никуш, год уходит, раскрой завесу тайны. Что с тобой, дорогуша, случилось?

Эдуард Миронович присел на край стола, нашарил позади себя сигареты и зажигалку. Голянкина приняла из протянутой ей пачки тонкую сигарету, – шеф никогда всерьез не курил, баловался дамскими лёгкими.

Вероника слегка покачивалась в такт доносившейся музыке, на её впалых щеках, оживляя, тлел неяркий румянец от выпитого шампанского. Сегодня в редакции «Уездного обозрения», как и во всей стране, был короткий день и служебный корпоративчик.

Эдуард Миронович, главный редактор газеты и ее единственный учредитель, пальцем коснулся отвислой щеки, укололся об успевшую отрасти щетинку.

Отвлекся на бытовую, не связанную с разговором мыслишку: «Вернусь домой, надо побриться обязательно».

– Чего молчишь, Никуш? Сколько это будет продолжаться? Что мне сделать, чтобы ты улыбнулась? – Эдуард Миронович пытался расшевелить Голянкину.

Та стояла, скрестив на груди руки, сильно затягивалась сигаретой, дым выпускала через нос.

– Криминалка – твой конек, Никуль! Оседланный и взнузданный! – убеждал главный. – Тебе никто из наших по этой части в подметки не годится. Ты знаешь людей в органах, владеешь терминологией, фактурой. Твои материалы делают нам рейтинги, пипл к ним привык. Ответь мне раз и навсегда, здесь и сейчас, почему ты отказываешься делать материал про двойное убийство? Он нам весь первый номер вытащит!

– Не хочу… – Голянкина поискала глазами пепельницу, найдя, придвинула к себе, ввинтила в неё окурок.

– Это детский сад, а не разговор! – Эдуард Миронович колыхнулся массивным туловом, столбик пепла на его сигаретке сломался, просыпался на рукав свитера крупной вязки.

Галстуки и пиджаки он на дух не выносил с того лохматого времени, когда корпел в горкоме комсомола в должности инструктора.

– Пойдемте к народу… – Вероника поправила съехавшую на глаза прядь волос. – А то подумают еще чего-нибудь.

– Это уже не актуально, – махнул рукой главный.

Голянкина не удержалась от нервического хохотка. То, что у шефа новая фаворитка, она знала.

– Извини, глупость сморозил. – Эдуард Миронович дотянулся до её локтя, сделал попытку привлечь к себе.

Голянкина на шаг отступила назад.

– Объясни мне, в чем причина. Я мобилизую остатки своего серого вещества и постараюсь понять. – Главный редактор перестал опираться пятой точкой на край стола, приблизился к журналистке, забрал её холодные вялые ладони в свои.

– Надоела грязь. – Вероника рассматривала паутину в верхнем углу кабинета.

– Кем же ты себя видишь в газете?

– Ну не знаю, на культурку[52]52
  Культурка – материалы о культурной жизни (журн. сленг).


[Закрыть] меня переведите. – Голянкина освободилась от мясистых ладоней шефа.

Сделав вид, что оправляет пиджак, незаметно вытерла о ткань руки, подумав, что раньше не обращала внимания на то, что у Эдика такое обильное потоотделение.

– А Лизу я куда дену? Как я ей объясню? – главный начал заводиться. – Может, тебя на помирашек перевести?

– Может, на помирашек, – покорно согласилась Вероника.

То, что формирование страницы с некрологами об умерших горожанах считалось самой неквалифицированной работой, её не задело.

Голянкина смотрела на брыластое бульдожье лицо шефа и желала только одного: чтобы он оставил её в покое. Не могла же она, в самом деле, рассказать ему, как в сентябре трое отморозков схватили её на улице, затащили в машину, увезли в какую-то заброшенную деревню и там несколько дней, показавшихся вечностью, глумились. Её не били, не пытали, а просто напугали до смерти, не поверить в реальность угроз было невозможно. Запугав, поили водкой, кормили шашлыком и насиловали, насиловали. Попутно объяснили, что ей не следует в своей жёлтой газетке тявкать на уважаемых людей. Имелась в виду разоблачительная статья «Коммерция на цырлах», в которой живописались деяния Катаева, местного предпринимателя с криминальной подкладкой. Шеф страшно гордился этим материалом, наделавшим в городе шуму-грохоту, на редакционных планерках превозносил Голянкину, ставил в пример коллегам. По факту публикации милиция даже проводила проверку в отношении Катаева, окончившуюся, правда, пшиком, отказным материалом.

После кошмара с похищением и изнасилованием Вероника три недели провалялась в гинекологии с острым вагинитом, приведшим к эрозии шейки матки. Ублюдки истерли своими погаными корягами всю слизистую. Удивительно, как обошлось без венерических заболеваний. Медицина свое дело сделала, тело ей подлечили… тело, оно заплывчиво. А вот душу кто исцелит? Сколько стыда испытала она в медсанчасти, когда, путаясь и заикаясь, выдумывала причины заболевания. Как умоляла врача и медсестер сделать так, чтобы ни о чём не догадался муж. Как ему плела небылицы. Потом шок отошел, навалилось ватное безразличие. Никого не хотелось видеть, никуда не хотелось идти, пропал аппетит, уснуть удавалось лишь после дозы сильного снотворного. Сон приносил не облегченье, а кошмары, один страшнее другого. Уже когда её выписали из стационара, соскучившаяся дочка подходила, теребила за руку: «Мама, мама, когда ты со мной поиграешь?». Она отворачивалась от Галчонка к стене, натягивала на голову ватное одеяло, часами скулила без слез.

Все поняли, что с Вероникой произошло что-то из ряда вон, не знали только, из какого ряда. Сколько ее не расспрашивали – муж, родители, подруги, шеф – она никому не рассказала ни полслова.

Она была запугана настолько, что даже не помышляла о возмездии. По уму, о случившемся следовало заявлять в милицию или в прокуратуру, но для нее дорога туда была заказана. Её заявление попадет в руки всех этих алкашей, дебилов, бездельников и взяточников, которых она столько времени выводила на чистую воду. В результате никого не найдут, потому что искать не станут, а из неё под предлогом служебной необходимости вытянут все омерзительные подробности. В глаза будут лицемерно сочувствовать, а за спиной радоваться, смаковать, говорить, что поделом этой сучке драной, щелкопёрке. А еще нужно будет проходить унизительный осмотр у судебного медика. И ведь не факт, что возбудят уголовное дело, зачем им правду устанавливать и статистику себе портить. Напишут в отказнике – телесных повреждений нет, половой жизнью раньше жила, сразу не заявила, объяснения дает противоречивые, вызывающие у следствия сомнение. Разве не так? А где ты, подруга, три дня кувыркалась? Почему мужа и начальство обманула, наплела им, что якобы в Иваново уехала решать вопрос о восстановлении в ВУЗе? А может, ты с любовником зависала, а теперь перед мужем за то, что в больницу с поломанной кункой[53]53
  Кунка – женский половой орган (жарг.).


[Закрыть] попала, оправдаться желаешь?

У неё столько недоброжелателей в городе… каждый второй, не меньше. Если узнается о ее позоре, на улицу выйти будет невозможно. Хоть паранджу надевай. А может, уже все знают?..

Еще помнилось обрывками, смутно, словно плывёшь в молочном тумане, как тогда ее выводили голую из дома в сад, под яблони и фотографировали поляроидом. Где эти снимки? Кто их разглядывает? Кому показывают их? Го-осподи, за что?

Бубнящий над самым ухом голос вернул ее в настоящее.

– Тут такой захватывающий сюжет можно завернуть. Серию публикаций с продолжениями! Бывшие спортсмены, причем перспективные, чемпионы, в конце восьмидесятых стали жертвами милицейской компании по борьбе с оргпреступностью. В результате получили неоправданно большие сроки. Молодые судьбы исковерканы, души выжжены. Освободившись, ребята возвращаются в родной город, где намереваются честно жить и работать – и тут, в канун Нового года, их обнаруживают зверски убитыми. Изрешеченными в сито! Выдвигаем несколько версий. Месть бывших подельников за отказ вернуться к преступной деятельности. Или…

– Или инопланетяне с Кассиопеи прилетели, украли на военном складе автомат и расстреляли чемпионов, – вклинилась Голянкина.

– Ну вот, уже реагируешь, – хрипло засмеялся главный, – уже рефлексы появились. Викуль, тема-то перспективная. А как правоохренителей наших можно прижучить, у-у-у… В ста метрах от милиции и прокуратуры, под самым их носом, в центре города как на поле боя громыхают автоматные очереди! А?!

Дверь в кабинет открылась, заглянула Лиза Мешкова, крупная брюнетка с чувственным ртом и заметными усиками над верхней губой:

– Шеф! Вероника! Идемте к столу, все вас ждут!

– Минуточку, мы в творческом процессе, – Эдуард Миронович жестом указал ей закрыть дверь со стороны коридора.

Лиза помедлила, обвела прищуренным взглядом главного и Голянкину, стоявших в шаге друг от друга. Их взаиморасположение позволяло среагировать на стук приближающихся каблуков и отпрянуть, чтобы не быть застигнутыми во время поцелуя. Демонстративно покачав пышной прической, Лиза медленно прикрыла дверь. Судя по тому, что теперь её каблучки от двери в обратном направлении не процокали, она затаилась под дверью.

Эдуард Миронович прошел за свой стол, достал из ящика конверт, вернулся в середину кабинета.

– Новогодний бонус, – сообщил он негромко. – Я ценю твои ясные мозги и бойкое перо. Очень рассчитываю на тебя.

Вероника молча приняла конверт. Большую часть зарплаты сотрудникам главный выдавал вот так, в конвертиках, помимо ведомости. Официально она получала всего девятьсот пятьдесят рублей. Серая зарплата была гораздо ощутимее, от двух до трех тысяч в месяц. У Эдуарда Мироновича существовала своя теория по поводу сокрытия большей части доходов. Он принципиально не желал кормить на честно заработанные им деньги ненавистную ему чиновничью орду. Иногда кой у кого в курилке возникали мысли: а как же пенсионные отчисления… «Нам же и пенсии рассчитают с зарплаты в восемьсот деревянных?» Но этому «кой-кому» доходчиво объяснили, что до пенсии ещё дожить надо, а пока доживем, правила её начисления сто раз поменяются.

Сейчас конвертик оказался достаточно плотным на ощупь.

Деньги оказались, как нельзя и как всегда, кстати. Нужно было Галинку побаловать в честь Нового года обновками, да и Юру за его долготерпение по-человечески отблагодарить, обносился мужик совсем.

– Срок предоставления материала рерайтеру[54]54
  Рерайтер – сотрудник, который перечитывает журналистский материал «на свежую голову» с целью исправления ошибок до отправления материала на вёрстку.


[Закрыть]? – спросила Голянкина.

– Вот теперь тебя люблю я, – просиял Эдуард Миронович. – Сроки практически неограниченны, Викуль. Второго к обеду материал должен быть готов. А то завалим номер. Пошли за стол?

14

31 декабря 1999 года. Пятница.

14.30 час. – 15.30 час

Маштаков не застал Смоленцева на станции техобслуживания. Словоохотливый дедок-сторож поделился секретом, что хозяин уехал организовать похороны, у него беда, кто-то из родни помер.

Миха понимающе кивнул, погребальные обряды и связанные с ними бытовые вопросы никто не отменял. Человек, какой бы он ни был, не собака, под забором не зароешь, каждый кому-то дорог.

«Прозвоню Димке на мобильник с городского, когда вернусь».

Часы показывали половину третьего, в животе у Маштакова урчало, голова от тряски на «УАЗике» и от бензиновой вони кружилась, подташнивало, тянуло на солёненькое и на горяченькое.

«Все симптомы налицо, срочно необходимо пожрать».

Юра обеими руками поддержал старшего машины насчет обеда. Однако встал непростой вопрос, куда податься. В канун праздника весь доступный по ценам общепит уже закрылся, к гадалке не ходи. В УВД у обоих имелось по тормозку с провиантом, но гарантий того, что дежурный по возвращению на базу не загонит их немедленно по какой-нибудь срочной заявке, не было.

– Раз уж на Эстакаду заехали, давай в «Магнат» заскочим, – предложил оперативник.

Бар «Магнат», излюбленное место многих милицейских посиделок, располагался на улице Урицкого. В шаговой доступности от Михиной «хрущобы».

Двери заведения оказались закрытыми изнутри. Для бестолковых в зарешёченном окне за стеклом была косо воткнута табличка «спецобслуживание».

Маштаков все-таки попытал счастья, постучал кулаком об металлическую дверь с напылением.

– Облом, товарищ капитан? – осведомился Юра, не покинувший своего рабочего места.

– Нужен ход. Ну как, Юрец? Тебе как кандидату в оперсостав предлагаю небольшой тест. Ты, представитель власти, пришёл в нужное тебе учреждение, а дверь закрыта. Ты барабанишь в неё, ноль по фазе. Твои действия?

Водитель не задумался ни на секунду. Яростно взревела сирена, над крышей «УАЗика» блеснули синие огни. Маштаков матюкнулся и зажал уши.

Очень скоро внутри бара послышалось лязганье запоров, тяжёлая дверь с натужным скрипом отворилась наружу.

Юра, сохраняя невозмутимое выражение лица, выключил сигнальное устройство.

Выбежавшая на иерихонский рев тревоги барменша Нина при виде оперативника заулыбалась.

– Ну кто еще так может напугать? Привет, Миша. А я тебя в форме сразу и не узнала. С наступающим тебя.

Нина, коротко стриженая большеглазая блондинка, за счёт идущей ей улыбки и стройной фигурки выглядела моложе своих тридцати шести. Она была в кухонном клеенчатом переднике, испачканном в муке.

– Поздравить заскочил, Нин, – Маштаков протянул купленную по дороге круглую коробочку конфет «Рафаэлло».

– Ой, мои любимые. Спасибо, Миш. Только у меня руки грязные.

– Вы не работаете?

– К ночному сабантую готовимся. А вы покушать хотите?

– Это очень мягко сказано.

– Заходите, ребята, сейчас чего-нибудь сообразим по быстренькому.

Нина, придерживая дверь, пропустила милиционеров в заведение. Маштаков, когда бочком проходил мимо, втянул ноздрями нарядный запах духов, исходивший от женщины.

– Благоухаешь, словно только что срезанная голландская роза!

С Ниной у Михи были дружеские отношения, уже достаточно давние. Нина имела высшее филологическое образование и до тридцати лет учила в школе детишек русскому языку и литературе. Воспитывала в одиночку десятилетнюю дочь. В коммерцию она подалась, чтобы пережить трудные времена, конца и края которым покамест не предвиделось. Правильно её должность называлась бармен-администратор, на ее трудолюбии и добросовестности держался весь «Магнат». Хозяин бара Жора Сметанюк высоко оценивал её роль в своем ресторанном бизнесе, но не столь высоко оплачивал. У Маштакова с Ниной имелись общие интересы – литература. Нина тоже попала под обаяние гротесковой прозы Довлатова. Она открыла для Маштакова классного бытописателя Сергея Каледина и эмигрантского поэта Арсения Несмелова. По-настоящему уважала Высоцкого, всегда держала в баре несколько аудиокассет Владимира Семёновича. Знала наизусть множество стихов Цветаевой, Мандельштама, Гумилёва.

С Ниной было интересно, она мыслила образно, чувствовала слово, умела слушать. Несколько месяцев назад Миха доверил ей свои литературные опусы, несколько повестей о гражданской войне. Прочитав рукописи, Нина не посмеялась над ними, но и нахваливать не стала. Сказала, что явственно проглядывается подражание прозе Алексея Толстого, тогда как у начитанного и наблюдательного Маштакова, обладающего, без сомнения, даром рассказчика, должен быть свой формат.

Общаясь с Ниной, Миха радовался, что не прошёл с ней стандартного пути, любовниками они не были. Опыт сексуального общения между ними имелся в единственном экземпляре и объяснялся нахождением обоих в сильно нетрезвом состоянии. Данное обстоятельство способствовало тому, что физиологического контакта как такового не произошло.

В то же время, он не раз ловил себя на мысли, что его задевает достаточно вольное обращение Жоры Сметанюка с Ниной. И в этой связи Маштаков удрученно размышлял: неужели и такая умная баба как Нинка не в состоянии отказать своему работодателю? Сметанюка Миха знал со студенчества в местном политехе, закончившегося для Маштакова во втором семестре. Вовремя он тогда одумался, что инженерство – дело не его жизни, и свалился в Советскую армию. Сметанюк в целом парень был нормальный, но корчил из себя плейбоя и излишне любил понты. Для примера: в дремучем восемьдесят втором году он мог позволить себе фирменные джинсы «Леви Страус», в то время как подавляющее большинство первокурсников, в том числе и Маштаков, мечтало хотя бы об индийских.

В зале бара вовсю кипели приготовления к Новому году. В положенном месте, в красном углу мигала разноцветными лампочками елка. Прагматик Жора приобрел искусственную, чтобы один раз и надолго. Плюс иголки с неё не сыплются. Елка стояла кривовато, облокачиваясь на стену, украшенную плакатом с разинувшим зубастую пасть рогатым и хвостатым драконом. Красные глаза у символа грядущего года злобно горели, перепончатые крылья угрожающе топорщились.

– Симпатичная зверушка, – заключил Миха и воздел руку, приветствуя выглянувшую с кухни раскрасневшуюся от жара плиты повариху. – Доброго здоровья, Раиса Прохоровна! С праздничком вас!

На составленные в ряд столики были водружены перевернутые ножками вверх стулья. Недавно вымытый пол ещё не просох полностью.

– Кто у вас гуляет? – поинтересовался Маштаков у Нины, справившейся с запорами на входной двери.

– Да компания местная. Шестнадцать человек.

– Ого! Сколько водки заказали?

– У них своя будет. – Нина прошла за стойку, вытерла руки. – Те, что заказ оформляли, с виду нормальные. Взрослые, за тридцать, в снабжении на механическом работают.

– Ну если забузят, звони «02», мальчикам по вызову. Я дежурю сутки. Прилетим шмелем. Правда, Юр?

– А то, – солидно кивнул гонщик.

– А чего тебя, Миш, дежурить на Новый год заставили? – Нина принялась снимать стулья со стола, стоявшего в торце.

Успела снять только один, остальные расхватали Маштаков с Юрой.

– В Новый год, Нин, только самых проверенных сотрудников можно ставить. Ответственности чересчур много, – с серьезным видом поведал Миха.

– Так, мальчишки, на скорую руку могу предложить пельмешек отварить и сосисок. Если курочку хотите, придется ждать.

Милиционеры замахали руками – ну ее, эту курочку-рябу, пока она снесёт свое яичко, дежурный их самих в фольгу завернёт и в духовку сунет.

Нина кинула на плечо полотенце и улетела на кухню.

Юра, сидя за столом, придвинулся к оперативнику и заговорщически справился:

– Ну как, товарищ капитан, мой ход? С сиреной?

– Перший сорт! – Маштаков показал большой палец. – Был ещё вариантик, но он, конечно, гора-аздо слабее твоего.

– Какой? – кошачьи глаза у водителя горели.

– Зайти с запасного выхода.

– А-а-а!.. – протянул Юра.

Озвученный капитаном способ явно разочаровал его своей заурядностью.

В течение ближайших двадцати минут они славно подкрепились горяченьким. Несмотря на протесты Нины, расплатились по счёту. Маштаков считал, что злоупотреблять гостеприимством можно лишь в разумных пределах. Здесь в «Магнате» он и без того хронически одалживался в различных формах. И просто деньги занимал, и выпивал в долг, и ужинал порою, когда в сторону дома ноги не шли. Но у него имелся принцип при любой возможности принимать меры к погашению недоимки. С каждой получки он заносил в бар хотя бы полтинник, а обычно – стольник. По положению на тридцать первое декабря Миха был должен Нине четыреста семьдесят рублей. Говорят, что в канун Нового года полагается возвращать все долги, что плохая примета перетаскивать их в следующий отчетный период, однако Маштаков верил в приметы избирательно.

А Жора Сметанюк не был бы Жорой, если бы всякий раз, едва завидев, как Миха отслюнявливает свои копейки, не кричал бы громогласно на весь бар, что он в состоянии еще угостить старинного своего друга, корифея правоохранительных органов. Маштаков не оспаривал ни свое производство в корифеи, ни тёплую вековую дружбу с Жорой, но при возможности денежку на стойку клал.

Неделю назад Маштаков получил зарплату за декабрь, задолженности по «пайковым» за три месяца и довеском ещё тринадцатую. Случилось то, чего каждый милиционер ждет не дождется в течение всего бесконечно долгого года. Сумма по Михиным меркам вышла внушительной. Пересчитав казначейские билеты, он ненадолго обрел уважение к себе. Вернул долги наиболее щепетильным кредиторам. После чего оставшиеся пять тысяч поделил на две неравные части. Две отдал на текущие семейные расходы, а на остальные три купил дочкам один новогодний подарок на двоих. Даша давно уже иззавидовалась своей подружке, имевшей игровую приставку «Сони Плейстейшн». Маришка мало понимала в этом, но слушала старшую сестру с открытым ртом и поддакивала ей. Маштаков утверждал, что все это блажь и пустая трата денег, пока не увидел у сына Вадика Соколова аналогичную приставку. До трех утра он тогда проиграл у Вадика в страшилку «Резидент Ивел», даже нефильтрованным пивом пренебрег. Татьяне Миха объяснил, что приставка якобы стоит всего две тысячи, что игрушку ему привезли из Москвы, где они намного дешевле, чем в провинции. Кассовый чек и гарантийный талон к покупке он предусмотрительно спрятал на работе в сейфе. Жена, поставленная перед фактом, нахмурилась, но смогла справиться с собой, не взорвалась. В конце концов, отдав предпочтение дорогой игрушке, Маштаков сам решил еще одну зиму отходить в куртке, которую носил уже восемь лет, и оставить надежды на приличный костюм. Кроме этого вновь пришлось отложить на неопределенное время планы по покупке кухонного гарнитура взамен старого, у которого перекосились все дверцы, а две даже оторвались полностью. Татьяна поняла, конечно, что муж таким нехитрым и непедагогичным способом надеется наладить отношения с дочерями, в первую очередь со старшей.

Простившись с Ниной, милиционеры поторопились к оставленному перед входом в бар «УАЗику». Торопились они не зря, как чувствовали. Оставленная включенной радиостанция изрыгала треск и эмоциональные, наполовину состоявшие из ненорматива, вызовы дежурного.

Схватив манипулятор, Юра щелкнул тангентой.

– Со…сорок… сорок шестой… на… на связи, – выпалил он, с трудом переводя дыхание после резкого спурта.

– Вы куда, вашу мать ёпт, пропали?! – Обычно спокойного Медведева было не узнать.

Миха уселся на своем месте, отобрал у водителя переговорное устройство, переключился на передачу.

– «Клёновка», Маштаков на связи. По дороге перекусили. У нас всё в порядке. Приём.

– Перекусили, ёпт! – начальник дежурной смены сбавил обороты. – Предупреждать надо, что на обед съехали. Я уж думал… Ну ладно… Где сейчас находитесь?

– На Эстакаде.

– Это кстати. Заедете на Покрышкина, девять, квартира семь. Семейная ссора. Звонила Абрамова Вера Семеновна, пятьдесят седьмого «гэрэ». Муж её гоняет, грозит выбросить с балкона. Разберитесь, доложите.

– Слушаюсь, товарищ майор. Конец связи! – Миха отключился.

Вешая переговорное устройство на крючок, он посетовал:

– Чего мы с тобой, Юрец, в самом деле дежурку-то не предупредили? Как школьники, ей-богу.

Седьмой дом по улице Покрышкина, малосемейка, был ему памятен. В начале своей прокурорской карьеры он выезжал сюда на самосожжение. Мужик, водила с экскаваторного завода, на почве пьянки рассорился с женой, облился из канистры бензином, который он с работы упёр, и поджёг себя при помощи зажигалки. Вспыхнув, заметался гудящим факелом по комнатам, полквартиры выгорело напрочь. От самого головешка осталась, скрючившаяся в позу боксера, характерную, когда человек сгорает заживо: конечности полусогнуты в локтевых, тазобедренных и коленных суставах, руки поднесены к подбородку.

Эту давнюю историю Миха поведал водителю по дороге. Тот назвал сгоревшего мудаком.

– Ну надоело тебе жить, иди как мужик в лес подальше, выбери там сучок покрепче, намыль веревку и вздернись. Зачем же семью без жилья оставлять? Куда ты, курица слепая, под колеса лезешь?! Не видишь, спецмашина?!

Последние две фразы адресовались женщине, вознамерившейся пересечь проезжую часть в зоне действия знака пешеходного перехода.

А Маштакову в этот момент подумалось, что жизнь представляет собой хитроумную конструкцию из множества взаимосвязанных составляющих. Не проколись они сейчас с самовольным обедом, он бы не преминул поспорить с дежурным, почему это опер должен ехать на семейную разборку. Для этих целей в милиции специально обученные люди существуют: «пэпээсники» и еще участковые. А так, сделал шаг в неправильную сторону, отрабатывай теперь и не жужжи. Правда, времени всего начало четвёртого, батальон ППС[55]55
  ППС – патрульно-постовая служба.


[Закрыть] еще не заступил на службу, они с шестнадцати в город выходят. Но мог ведь Медведев и ГБР[56]56
  ГБР – группа быстрого реагирования.


[Закрыть] запросто на Покрышкина в адрес послать.

– Мне с вами, товарищ капитан? – осведомился Юра по приезде, ставя машину на ручной тормоз.

– Странный вопрос. Обедали-то вместе, – у Михи вместе с недобрым предчувствием появилась ворчливость.

Предчувствие на сей раз его обмануло. В седьмой квартире оказалось все спокойно. Дверь им открыла худенькая женщина в застиранном домашнем халате. Её левая скула имела следы припухлости и покраснения. От нее островато попахивало свежим спиртным.

– Ой! – Женщина зажала ворот халата при виде возникших на пороге людей в серой форме.

Как будто было там чего смотреть, под халатом этим, кроме мослов.

Маштаков представился, Юра солидно козырнул.

– Кто там еще припёрся, бля?! – возопил из смрадных недр малосемейки налитый пьяной дурью бас.

– Мы уж с мужем помирилися, – женщина смотрела на милиционеров с укоризною.

– Разрешите, Вера Семеновна, пройти, – Миха легко подвинул хозяйку в сторону и прошел в комнату.

– Куда в сапожищах? – встречал его гостеприимно бас.

– Подотрешь, – оперативник счел претензии необоснованными.

Оглядевшись, он узрел стандартную картину запустения и нищеты, свойственную местам обитания человеческих особей, давно подружившихся с бутылкой. Короткие прожженные занавески, камуфлированные от причудливых пятен жира и иной бытовой грязи. Шелушащийся потолок с зияющими межпанельными щелями, из которых выкрошилась шпатлевка. Толстые, мрачные, во многих местах отставшие обои с плохо различимым геометрическим рисунком. Под потолком – старомодный светильник, у которого уцелел единственный изогнутый стеклянный рожок, в двух других патронах были ввернуты лампочки Ильича, резавшие глаза голым электрическим светом. Щелястый дощатый пол с облупившейся краской. Черно-белый ископаемый телевизор со снятой задней крышкой. Изображение на экране отсутствовало, а из ребристой пластмассовой решеточки динамика задорно гремела песня «Три белых коня».

Облаченный в рваный тельник багровомордый хозяин восседал за праздничным столом, упираясь в столешницу волосатыми локтями. В целях наведения резкости зрения, он прижмурил один глаз.

– Милицию вызывали? – казенным голосом спросил Маштаков.

Он, конечно, разглядел лежавший под рукой у мужика кухонный нож с наполовину сточенным лезвием и залапанной деревянной рукоятью. В качестве возможного орудия самообороны оперативник присмотрел табурет, кособочившийся по сю сторону стола.

– Да я сказала же вам, мы помирилися, – в голосе женщины проскальзывали нотки открытого недовольства.

– Я не спрашиваю, Вера Семеновна, помирились вы или нет, я спрашиваю, кто вызывал милицию, – Миха мысленно одобрил действия Юры, занявшего позицию справа и чуть позади хозяина.

Женщина призналась, что милицию вызывала она, звонила от соседей Курицыных. Они с мужем сперва поссорились, потом поругались, она была выпимши немножко, вот с дури бабской и позвонила. Никто ее не бил, пальцем никто ее не тронул, покраснение на роже это у нее аллергия называется. С балкона ее тем более никто сбросить не угрожал, а если бы и угрожал, это ж дурь голимая, они на втором этаже живут, под балконом – сугроб высоченный, глубоченный, чего тут страшного может быть.

– Выпей с нами! – Щетинистый вепрь-хозяин набулькал в мутный граненый стакан водки, судя по невнятной, косо наклеенной этикетке – палёной.

Подвинул эмалированное глубокое блюдо с салатом «оливье», обильно заправленным майонезом.

Маштаков подумал: а ведь приходилось ему пить вот в таких мразотных клоповниках такую вот левую водяру в кампании с такими неандертальцами. Подумал и передёрнулся от ненависти к себе.

Он отобрал у хозяйки письменное заявление о том, что претензий к своему гражданскому мужу Бабарыко С. Ф. она не имеет, телесных повреждений он ей не причинял, опасности для нее он не представляет, из принадлежащей ей на праве собственности квартиры увозить Бабарыко С. Ф. она милиции категорически не разрешает.

Теперь в случае наступления даже самых тяжких последствий никакой самый принципиальный прокурор не предъявит к Маштакову претензий. А если и предъявит, обломается.

«Фэци квод потуи, фациант мельора потэнтэс» говорили в таких случаях древние римляне.

«Я сделал всё что мог, кто может, пусть сделает лучше».

Миха переписал паспортные данные нигде не работающего гражданина Бабарыко в рабочую книжку. Тот настороженно следил за тем, как в руке милицейского капитана шевелился хвостик шариковой ручки.

Дописав, Маштаков встряхнул истрёпанным паспортом с отслоившейся обложкой и, протянув его мужику, сказал внушительно:

– Всё про тебя знаю теперь, Сергей Филиппович. Из-под земли достану чуть чего. А в час ночи заеду к вам, проверю обстановку!

В этой ситуации это было верхом его возможностей. Закон о милиции и Кодекс об административных правонарушениях запрещали изымать граждан из их жилища в отсутствие письменного заявления проживающих там лиц. Признаков преступления в действиях Бабарыко С. Ф. не усматривалось.

На выходе из квартиры Миха пытливо заглянул в лицо хозяйке:

– Может, все-таки забрать его, Вера? Ты как?

Женщина замотала головой, резиново заулыбалась, улыбка вышла жалкой.

– Нет-нет, что вы! Новый год же! Как можно? Простите меня, дуру, за беспокойство.

– Ну смотри. Чуть чего, беги к соседям Курицыным.

Этот совет он давал, переступая через порог. Женщина протянула руку к замку, оставшийся без поддержки ворот халата открылся. Ниже выступающих ключиц, на впалой груди желтели и чернели пятна застаревших кровоподтеков. Поймав взгляд милиционера, хозяйка поспешно запахнулась.

«Аллергия в запущенной форме», – досадливо покусывал нижнюю губу Маштаков, спускаясь по лестнице.

Понятное дело, контрольным приездом после полуночи он только стращал мужика. К каждому столбу милиционера не приставишь.

Из «УАЗика» Миха сразу связался с дежурной частью и доложился. Медведев, одобрив его действия, велел срочно возвращаться на базу, требовалась машина на выезд.