Текст книги "Однажды в XIII веке"

Автор книги: Михаил Лужский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 4 страниц)

Про самого Сипата удалось узнать немного. Видимо, сам он из суми или тавастов, но по-новгородски и по-водски говорит хорошо, только чудно немного, а больше про него никто ничего не знал. Вот разве что новгородцев, или венья, как их называли водь, сумь, емь и прочие местные народы, он люто за что-то ненавидел, так что не просто убивал, а всегда пытал лютыми пытками перед смертью.

Про товар, что ватага набрала на дороге в последнее время тоже толком никто сказать ничего не мог – товаром распоряжался сам Сипат. В последнем обозе, взятом разбойниками, было сырое железо и сукно, до того (это Окинф и так знал) – соль. Куда все это Сипат прятал, никто не знал. Никакие купцы в разбойничий лагерь не приезжали, вообще никого чужого в лагерь атаман и сам не приводил, и остальным приводить запрещал. Товар после пересчета куда-то увозил один или с Нурилой – своим помощником (тоже убит сегодня, это он ходил к Силе торговаться и это его зарубил Славко во дворе у Силы одним из первых), а потом через некоторое время привозил и раздавал серебро.

Серебра у разбойников тоже нашлось немало, пожалуй, жалование всего Окинфова десятка вместе и с самим Окинфом чуть не за полгода службы. Что с боя взято – то свято, серебро Окинф, когда все закончится, поделит между дружинниками, не забыв и тёсовских кметей, а вот товар, если удастся его найти, надлежал городу и за него с Окинфа будет спрос, когда вернется, и головой Сипата получится ли откупиться неясно. Трех берковцов соли и столько же сырого железа его голова точно не стоит. И хотя, отправляя его в Тёсов, боярин Вячеслав ничего не сказал ему про товар, озаботиться его поиском все равно стоило.

Закончив разговор с татями, Окинф вернулся к Сипату. Пнул ногой, задремавшего было у забора атамана.

– Где товар, Сипат? Куда спрятал?

Сипат медленно открыл глаза, ухмыльнулся и, глядя мимо Окинфа куда-то вдаль, проговорил что-то на родном языке. Окинф два года прослужил старшим отряда в Тиверске1717
  Тиверск – небольшое новгородское укрепленное поселение на Карельском перешейке южнее современного п. Васильево Приозерского района Ленинградской области.


[Закрыть] и по-карельски понимал хорошо, и, хотя здесь язык был чуть другой, понял, что его назвали глупым, плохо пахнущим сыном хорька и ежа. Сипат явно хотел вывести его из себя.

– Сам-то ты кто тогда, коль я тебе в честном бою одним ударом руку отсёк, а потом как куль с навозом сюда приволок? Ладно, кем бы я не был, а выслушать тебе меня придется.

Глаза Сипата полыхнули давешней яростью, но на этот раз он сумел взять себя в руки быстро.

– Слушай меня, Сипат. Жить тебе всё одно недолго, но умирать ты будешь долго и трудно, а когда дух свой смрадный испустишь, скормят твое мясо свиньям новгородским. То же самое и твоих дружков ждет. Жизнь ваша сейчас ничего не стоит, а их особенно. Да, пусть и они тоже слышат – Окинф заговорил громче – Так вот, сейчас я начну пытать – не тебя, их. А ты будешь смотреть и слушать, как твои друзья, один из которых за тебя руку потерял, а другой на это уже согласен, воют от боли и тебя проклинают. И будешь смотреть и слушать пока не скажешь мне, где товар держишь, и кто этот товар у тебя берет. А не скажешь – на твоих глазах оба твои друга издохнут в муках, а тебя всё равно то же самое в Новгороде ждать будет.

– А если скажу?

Окинф впервые услышал, как Сипат говорит по-новгородски.

– А если скажешь – повешу их вон на том дубу у дороги. Быстро, как есть.

– Мне что предложишь?

– Ничего. Тебе – ничего. Ты в Новгород поедешь в любом разе.

– Тогда нет.

– Может спросишь их сначала? Чего они хотят?

– А с теми что будет? – Сипат кивнул в сторону понуро стоявших пленников, которые уже рассказали Окинфу всё, что знали.

– Продадут в холопы.

– Согласились?

– Согласились.

Сипат опять криво усмехнулся.

– Слушай теперь ты меня – Сипат поднял глаза на Окинфа и в глазах этих явно читалась издевка – Я тебе скажу не только где товар, и кто его у меня брал, но и расскажу, как мой собственный клад найти, там серебро мое лежит, в том году запрятал, а и в этом добавил. С собой не брал, думал вернуться. А за то серебро ты слово дай, что на том дубу рядом с ними – Сипат указал на своих дружков, не предавших его – будут и те висеть. Вместе дела делали, вместе и на дубу висеть.

Все время, пока Сипат говорил, кривая издевательская усмешка не сходила с его лица. Говорил он складно и быстро, хотя и не совсем по-новгородски, слышно было, что этот язык для него не родной.

Пришла очередь усмехаться и Окинфу.

– Не нужен мне твой клад, Сипат, пусть его нечистый ищет. А слово я дал уже, что жизни их не лишу, и против твоего серебра, даже если не врёшь, оно вернее. Так что придумай что-нибудь другое. Даже если не скажешь ничего, товар мы и без тебя найдем. Не сразу, но найдем. А то и сам под пыткой уже в Новом городе скажешь. Да деревенские, узнав про соль, тут каждую кочку обшарят, не сомневайся. Так что зря только дружков своих мучиться заставишь.

К Окинфу подошел Славко.

– Шило, там староста спрашивает, что с мертвяками делать – хоронить, али как?

– Посмотри, те, которые крещеные, с крестами – может есть такие, тех пусть по-людски похоронит. А нехристей в болото побросать и вся недолга. Я бочажок там подходящий видел… Эй, готовьте там огонь, начнем разговор с атаманом.

Оглянувшись на Сипата, Окинф вдруг увидел, что тот внимательно смотрит на него и взгляд его изменился – вместо злобы, презрения и насмешки появилось что-то новое, какой-то невысказанный вопрос.

– Чего смотришь? Сказать что-то хочешь?

– Тебя Шило зовут?

– Зовут. А тебе что за дело?

Сипат отвернулся. Промолчал.

Окинф тут же потерял к нему интерес, тем более, на некоторое время стало не до него. Вернулся Никита, ведя за собой два воза, в одном кроме поклажи лежали два мертвых тела. Одна из лошадей была ранена, но легко.

– Вот, удрать пытались. Был еще третий – ушел, гад, в болото. Стрелой его попятнали только, вроде.

– Давай этих – Окинф показал на покойников на возе – к тем – он кивнул в сторону, где лежали трупы разбойников, убитых в деревне – Возы осмотрел?

– Не успел.

– Больше никого не видел? Где этих нашел?

– Да по дороге гнали. Уже на пару верст отъехать успели, я следы увидел, где они разворачивались на дороге вон там, так мы по следам и пошли. Эти как нас увидели, сначала удрать хотели, одного стрелой ссадили, остальные в рассыпную, второго тоже стрелой достали, но один, вот, ушел.

– Добро. Давай поглядим чего там.

В возах оказался обычный походный скарб – немного продуктов, котел, да разбойничьи мешки, что те, видно, сложили на возы перед нападением, несколько овчин, овес для лошадей. Ничего особо ценного, но в хозяйстве все сгодится.

– Ты, Никита, вот еще что. Вот на той горе – видишь? – у них, я так понял, лагерь был. Недели две они там жили. Глянь-как там, может чего интересного найдешь. Возьми с собой своих молодцов, только осторожнее там, смотри. Потеряешь кого на какой глупости – всё дело испортишь.

Никита снова вскочил на коня и вместе со своим небольшим отрядом ускакал в сторону Горы. К Окинфу подошел один из тёсовских кметей.

– Шило, пошли. Там для разговора с атаманом всё готово.

Окинф пошел на двор Силы. Сипат и двое его дружков под присмотром двух дружинников так и оставались сидеть, прислонившись спинами к забору.

Окинф кивнул своим:

– Забирайте этих троих, пойдем разговоры разговаривать. Сила, дети в доме есть? Уведи подальше, сейчас тут такое начнется, нечего им смотреть. Давай сюда сначала этого – Окинф указал на разбойника, которому он отрубил правую руку.

– Погоди, Шило – голос Сипата был непривычно тих – Погоди, давай поговорим.

Окинф остоялся. Предложения Сипата поговорить он, хоть старался не подавать виду, ждал. За время службы в городской тысяче он, конечно повидал всякого, кровью и пытками его было не удивить и если для дела надо, как сейчас, то ничто его от этого не остановило бы – дело прежде всего, но все-таки не любил он пыток. Знал, что без этого никак, но запах горелой плоти, хруст костей, кожа, нарезаемая полосками, ногти, вырываемые из пальцев… От всего этого ему всегда становилось тошно. Некоторым ратникам, он знал, было все равно, некоторым даже нравилось такое, и они с охотой принимали в пытках участие, но не ему. Одно дело убить на бою или даже просто убить пленного, если встала такая нужда, но быстро, а мучить человека или животное Окинфу никогда не нравилось, всегда пытался от этого отстраниться. Вот и сейчас, несмотря на спокойный и деловитый вид, он всё это время продолжал надеяться, что Сипат решит не подвергать своих дружков мучениям и расскажет все сам. Медленно, стараясь не выдать своё облегчение, и тем не заставить Сипата передумать, он повернулся к нему всем телом.

– Говорили уже. Или передумал?

– Не трогай людей. Не бери грех на душу.

– Грех? Ты что, во Христа веруешь? Чего креста тогда не носишь?

– Веровал. Только разуверили меня люди.

– Ты об этом хотел поговорить?

– И об этом тоже. Я тебя, Шило, не враз узнал. Плохо запомнил тогда. Да и зима была. О прошлом годе ты с князем Ярославом походом к нам ходил. Полону вы тогда набрали и погнали к себе. Я в том полоне был. Когда ваши в деревню нашу пришли я им говорил, что крещеный, что во Христа верую – всё равно двор разорили и пожгли, а нас в полон погнали. Мало не в исподнем по морозу. Замерзли бы совсем. Ты тогда с воза два тулупа взял и нам бросил, тем и спаслись. Я тебя и не вспомнил бы, помню только, что кметя того, что тулупы нам бросил, люди Шилом называли. А нынче и голос вспомнил и лицо. Помнишь, как тулупы полоняникам бросал?

Окинф вспомнил. Полону в том походе действительно набрали много, в толпе были и женщины, и дети, и мужики, и увидел он как молодой мужик с бабой и ребенком жмутся друг к другу в поисках тепла, а пацану лет пять было, как его сыну. Пожалел их, бросил им два тулупа – пусть хоть мальца согреют. Гаврила тогда его отругал, грозился из доли тулупы вычесть, а Окинф уперся – жалко стало мужика с бабой и сынишкой. Вот оно, значит, как было.

А потом было так. Полону было столько, что всех было не увести, не прокормить по дороге. Через два дня князь приказал отобрать из всего полона самых ценных – ремесленников, кузнецов, тех, что грамоте разумеют, а остальных… А остальных приказал: мужиков перебить, а баб с детьми отпустить, а коли померзнут в лесу, так на то воля Божья… Война есть война, эти мужики, что князь перебить приказал, потом сами на новгородские да карельские земли пришли (да многие и приходили не раз!) и то же самое учинили бы. Приказ князя Окинф понимал и одобрял. Вот только баб с детьми надо было раньше отпустить, да хоть припаса на дорогу дать чуть. А так…тоже, считай, верная смерть.

Окинф махнул рукой кметю, стоявшему рядом, и с интересом прислушивавшемуся, мол, отойди в сторонку, и сам сделал несколько шагов с другую сторону, приглашая Сипату следовать за собой.

– Баба с тобой была и дитё. Погибли?

– Два дня я молился Иисусу Христу. Мне говорили, что он милостив, он помогает. Я молился ночью и днем, я просил: помоги, спаси. Христиане… Хуже любого яами или суоми. Наши старые боги жестоки, но хотя бы честны. Нас через два дня разделили. Я ведь кузнец. Был кузнец. – Сипат горестно кивнул за спину, где у него были связаны руки, вернее, левая, здоровая рука привязана к правой, от которой осталась только кровавая культя. – А потом на моих глазах и жену и сына зарубили.

Сипат смотрел прямо в глаза Окинфу. Ярость и боль. Боль и ярость. Окинф ответил спокойно.

– Приказ был рубить мужиков.

– Знаю. Но твои венья рубили всех подряд, а князю было все равно. Тогда я выбросил крест. Я перестал верить в Иисуса. Я решил мстить. И только одного христианина я вспоминал без ненависти. Тебя. Ты тогда спас меня, жену и сына, хотя их потом все равно убили. Меня продали в Ладогу, весной я бежал. Я мстил, я убивал венья, убивал христиан. И сегодня я хотел убить тебя, а вместо этого ты, который спас меня тогда, нынче отрубил мне руку и теперь повезешь меня на смерть. Одному христианскому попу этим летом я рассказал то, что рассказал тебе. Он сказал, что христианский бог всесилен и что он может меня простить, если я покаюсь и что накажет, если продолжу душегубство. Я его убил, но он был прав. Христианский бог действительно есть, и он сильнее всех богов. Иначе зачем он послал именно тебя остановить меня? Он не простил мне того, что я от него отказался.

Окинф перекрестился. Все мы слуги Господни, но знать, что здесь и сейчас ты – орудие Господа, которым он карает отступника веры…

– Я скажу тебе, где товар. От нашего лагеря на Горе спускаешься вниз и идешь вдоль берега вниз по реке. Там колея от телеги, увидишь. На том месте, где колея закончится иди дальше. Увидишь двойную березу, под ней землянка, вход травой закрыт. С берега не видно, с воды не видно. Там весь товар. От той березы наверх поднимешься, саженей сто, увидишь поляну, на ней дуб большой. В развилке дуба мой кошель с серебром. Товар у нас забирал Судимир, купец ваш, новгородский, Славенского конца боярин. Я с ним в Колывани дела имел, а тут на дороге мне попался. Договорились. Я товар в землянке складываю, он забирает, серебро оставляет. И ещё тебе скажу. Того, чего не знаешь. В ижорской земле сейчас война началась. Наши в набег пошли, мстят за ваш поход. Мика с ними был, и я к ним идти собирался.

– Набег? Какой набег?

– А ты думал ваш поход уже забыли?

– И сколько ваших придет? Куда? Когда?

– Сколько не знаю. Знаю, много, вся земля, суоми и яами. Когда? Уже. На лодках пришли. Мика со своими раньше на берег сошел. Остальные дальше пошли.

– Чего хочешь от меня?

– Сам решай, что делать. Тобой Иисус водит.

Такого ответа Окинф не ожидал. Для него вообще весь разговор с Сипатом оказался полной неожиданностью с начала и до конца. Он ожидал сопротивления, торга по мелочам и в общем был готов к некоторым уступкам, а тут…

– Покажешь, где что?

– Устал я, Шило… Рука вот болит. Найдёте и сами.

Сипат устало присел на землю, прислонился спиной к столбу, подпиравшему кровлю дровяного навеса на дворе Силы, возле которого они разговаривали, и прикрыл глаза. Двое татей, обреченных, было, Окинфом на пытку, со страхом смотрели, то на него, то на Сипата, пытаясь понять до чего договорились их предводитель со старшим дружинником.

Окинф хотел распустить веревки на руках Сипата, но передумал. Все-таки до конца он ему не поверил. Пока не убедится, что все, что он сказал – правда, окончательной веры ему не будет. Хотя нутром Окинф чувствовал, что не врет Сипат.

Мысль о том, что Сипат его, возможно, пытается обмануть или завлечь в ловушку вернула Окинфу утерянное спокойствие.

– Сила! Скажи мужикам, чтобы возы разгрузили, да смотри, чтоб не пропало чего. Потом отряди двоих, чтоб с пустыми возами на Гору ехали и там меня ждали, понятно? С этого – он кивнул на Сипата – глаз не спускать. Но чтоб к моему возвращению был такой же как сейчас. Уяснил?

Сила кивнул и побежал куда-то исполнять приказание.

Окинф, тем временем, подозвал Славко и собирался отправиться на Гору вослед Никите, но уже сидя в седле, натолкнулся на нерешительный взгляд Кирилла, который, как будто хотел что-то спросить, но опасался. Понятно, что парень тоже хотел ехать с ними, но стеснялся обратиться.

– Ну а ты чего? Быстро в седло, ждать не буду!

Кирилл как будто только этот и ждал. Окинф со Славко не успели выехать за пределы деревни, а конь Кирилла уже стучал копытами рядом с ними.

– Куда едем, Шило?

– На Гору, клад искать.

– Рассказал, значит?

– Рассказал.

На горе Окинф со спутниками встретили Никиту, уже осмотревшего разбойничий лагерь. Вопреки ожиданиям, никаких ловушек Сипат оставлять не стал, во всяком случае, ничего опасного – ям с кольями или подвешенных колод, готовых упасть на головы незваных гостей, Никита не обнаружил. Две землянки, несколько сплетенных из прутьев щитов, закрывающих от дождя и ветра, гора обглоданных костей да спрятанный в яме посреди лагеря большой костер – больше ничего.

Следуя указаниям Сипата, Окинф спустился по полуденному склону к реке, больше в этом месте похожей на озеро и нашел следы, по которым вышел к раздвоенной березе. Найти вход в землянку, даже зная, что он здесь, оказалось не столь простой задачей – за тайной своего хранилища Сипат, видимо, следил строго. Вход в землянку был закрыт частой деревянной решеткой, на которой росла совершенно живая трава и если бы Сипат не был здесь совсем недавно и примятая им трава успела бы подняться, найти вход было бы совсем непросто.

Внутри землянки было совершенно темно, пришлось подниматься назад.

– Кирилл, надери бересты для света, там темень такая – зги не увидишь.

Кирилл кивнул и побежал к краю полянки, где густо росли молодые березки. Окинф пока решил осмотреть берег и не удивился, когда под берегом нашел несколько длинных, сажени в три или больше гладко очищенных сосновых жердей. Значит, Судимир приходил за товаром по воде, вот здесь зачаливался, а потом прокладывал жерди и по ним спускал товар, чтобы траву не измять и все вокруг не вытоптать.

С опушки раздался крик, вернее, вопль: «Сюда!»

Кирилл…

Окинф, как подброшенный, выскочил к землянке и крупными скачками, вынимая на ходу из ножен меч бросился в ту сторону, откуда раздался звук. Славко и двое кметей из отряда Никиты опережали Окинфа на несколько шагов.

– Стой!

Крик заставил дружинников резко остановиться. Подбежавший чуть позже Окинф увидел Кирилла, бледного и испуганного, стоявшего у трех небольших березок. За его спиной, прикрываясь им от дружинников стоял здоровый мужик с грязными волосами, перехваченными на лбу кожаным ремешком в холщовой рубахе и штанах и грязной замызганной епанче.1818
  Епанча – кожаная или суконная безрукавка без застёжек. Использовалась как защита от дождя и ветра.


[Закрыть] В руке у мужика был нож, который он приставил к горлу Кирилла.

– Стой! Зарежу! Оружие бросай! – глаза у него были светлые, почти белые, и безумные, но руки не дрожали.

– Стоим. – спокойно проговорил Окинф, положив меч на землю. Дружинники молча последовали его примеру. – Отпусти мальца.

– Зарежу! Зарежу! – твердил мужик.

– Отпусти мальца и уходи куда хочешь – повторил Окинф.

– Нет! Зарежу! Зарежу!

– Чего хочешь? – Окинф пытался говорить спокойно. Он уже разглядел на епанче и рубахе мужика небольшие свежие пятна крови и понял, что это, скорее всего тот разбойник, из повозных, который ушел от отряда Никиты. Видимо, решил вернуться, найти и обобрать тайник атамана.

– Серебро дай. И коня. Тогда уйду.

Отчаянный, совсем отчаянный. Видимо считает, что терять ему нечего.

Окинф медленно отвязал от пояса кошель, снятый им с раненого Сипата. Содержимое кошеля он еще не заглядывал, но по весу серебра, если это было серебро, в нем было немало.

– Твоего атамана кошель. Хватит?

– Положи на землю. Отойди.

Окинф бросил кошель в траву и сделал три шага назад.

– Стой не шевелись – проскрипел разбойник и начал медленно приближаться к кошелю, не сводя глаз с Окинфа и остальных дружинников – Подними. – это уже Кириллу.

Кирилл начал медленно наклоняться, нож все еще находился возле его яремной жилы и малейшее резкое движение могло стать последним в его жизни.

– Дай сюда. – разбойник забрал кошель у Кирилла и снова обратился к Окинфу – Теперь коня.

– Славко, приведи кобылу.

– Какую?

– Мышастую.

– Добро.

Окинф надеялся, что пока Славко будет ходить за лошадью, которые остались на холме в лагере разбойников, тать допустит какую-нибудь оплошность и позволит освободить Кирилла, но, если этого не случится, готов был отдать ему лошадь и отпустить, но только на таких условиях, чтобы Кирилл не подвергся опасности. Только вот уверенности в том, что, оторвавшись от дружинников, тать не перережет Кириллу горло у Окинфа совсем не было, поэтому про себя он решил, что лучше рискнуть, чем довериться слову татя.

– Не шевелись! Зарежу! – разбойник заметил, что один из дружинников попытался медленно переместиться в сторону.

В сапоге у Окинфа был боевой нож, который он отлично умел метать и за который, в общем-то и получил свое прозвище. Нож этот был узкий с тонким острием, брошенный умелой рукой он легко пробивал даже кольчатую бронь, не говоря уж о кожаной епанче разбойника, но его нужно было достать и бросить, а времени на это разбойник ему, конечно, не даст.

Время тянулось медленно. Казалось, что Славко уже должен был несколько раз вернуться с лошадью для татя, но его все не было. И тут Окинф заметил за спиной у татя в лесу движение. Слышно ничего не было, но одна из веток явно качнулась. Все дружинники, кроме Славко были на поляне, Славко должен вот-вот появиться.

Окинф оглядел сгрудившихся рядом с ним дружинников. Ан нет, не все. Только сейчас он с облегчением понял, что Никита, видимо, не стал торопиться на крик Кирилла, среди дружинников его не было. Похоже, он решил рискнуть и попытаться напасть на татя, рискуя жизнью Кирилла. Опасно, ой, опасно… Никита хороший мечник, в бою ловок и быстр, с копьем на коне управляется лучше многих, но красться по лесу, да еще в брони и прочей воинской сряде он не умеет.

В любом случае Кириллу несдобровать, если разбойник заметит опасность у себя за спиной, поэтому смотреть в ту сторону нельзя.

Сейчас любой шорох или треск случайно обломившейся ветки может стоить Кириллу жизни. Если под ногой, того, кто крадется за спиной татя что-то хрустнет…

Окинф решил заговорить с разбойником, чтобы хотя бы своим голосом по возможности заглушить какие-то звуки, тем самым хоть немного помочь неизвестному в лесу.

– Тебя как звать-то? – Окинф спросил первое, что пришло на ум.

– Тебе зачем?

– Поговорить с тобой хочу. Меня звать Шило.

– Паха зови. Чего говорить хотел?

– Зачем тебе, Паха, мальца резать? Отпусти его.

– Отпущу. На коня сяду, отъеду и отпущу.

Краем глаза Окинф заметил еще одно движение в лесу. Уже не прямо за спиной разбойника, а правее и ближе. Кто, Никита или Славко? Лучше бы Славко, тот все-таки половчее…

– Ты, Паха, зачем пришел-то сюда?

Паха, видимо, почувствовал в голосе Окинфа фальшь или каким-то звериным чутьем учуял опасность. Видно было, как ему хочется оглянуться, но он боялся отвести взгляд от Окинфа и остальных дружинников. Костяшки его пальцев, сжимавшие рукоять ножа, побелели. Он сделал несколько шагов назад и прижался спиной к одной из берез.

– Стой на месте, Шило. И молчи. Я слушать буду.

Стрела ударила его точно в правое плечо, пробив его насквозь чуть выше локтя и пригвоздив руку к березе. Нож выпал из вмиг ослабевших пальцев. Окинф в два прыжка почти преодолев сажени, разделявшие их с Пахой, в третьем прыжке, ещё не коснувшись земли, кулаком ударил его в переносицу и буквально почувствовал, как под костяшками его пальцев хрустнули кости и хрящи. Лицо Пахи мгновенно залилось кровью, глаза закатились, и он обвис, медленно, оседая вдоль ствола березы, к которой только что прислонился. Рука, пробитая стрелой, неестественно вывернулась, но продолжала удерживать тело разбойника, не позволяя ему окончательно сползти на землю. Кирилл, ноги которого тоже внезапно ослабели, медленно сел на траву. Тело его трясло, на шее проступили капельки крови – видимо Паха все-таки попытался в последний момент исполнить свою угрозу, но не успел.

Окинф внимательно смотрел в ту сторону, откуда прилетела стрела. Кусты раздвинулись и на поляне показался Никита с боевым луком в руках. Никита! Ну, конечно, он-то стрелок отменный и лук был сегодня при нем. Эх, Окинф, голова садовая… Но Никита каков молодец!

– Охо-хо, Никита! Знатный выстрел!

– Да я-то ладно, а вот как это ты, Шило, только что, земли не касаясь, летел?

Окинф оценил на взгляд расстояние, которое он преодолел, стараясь добраться до Пахи. Сажени три, не меньше. Посмотреть бы со стороны как это было.

Никита, тем временем подошел к телу Пахи. Пощупал яремную жилу.

– А ведь ты его убил, Шило. Как есть, отошел уже.

С этими словами Никита достал меч, и одним ловким движением отсек от тела Пахи пригвожденную к дереву руку, после чего стал доставать глубоко засевшую стрелу. Справившись с этим делом, он обтер стрелу и меч рукавом отрубленной руки и небрежным движением отбросил её на мертвое уже тело. Кирилл, уже начавший приходить в себя, вздрогнул.

– Как у тебя получилось-то так? – Окинфа разбирало любопытство.

– Да я, вишь, по нужде отошел. Слышу – крик, ну пока то-се, смотрю, а вы уже стоите, а этот орет «Зарежу, зарежу». Ну я смекнул и сразу на гору, где коней привязали, лук-то у меня там остался. Там Жирко стоит, я его коней стеречь оставил. Лук взял, стрелы и вниз. Навстречу мне Славко. Рассказал, что к чему, ну я так лесом и прошел до вас. Мы со Славко договорились, что я стрелять буду, когда этот нехристь на лошадь садиться будет. А тут слышу, ты с ним заговорил, ну, думаю подберусь поближе тогда. Все мне никак было руку его не выцелить. А тут он, когда назад отскочил, к дереву встал, прямо под стрелу. Ну и… – Никита развел руками.

– Понятно. Чего сидишь, Кирилл? – Окинф весело поглядел на все еще бледного отрока – давай, бересту неси. Смотри, уже смеркается, вот-вот дождь пойдет. Нам бы до дождя управиться, соль погрузить на возы.

Пока вытаскивали из землянки товар, пока пересчитывали и перетаскивали до того места куда могли доехать возы, Окинф успел найти и кошель Сипата, который, как тот и говорил оказался в развилке большого дуба, стоявшего поодаль от землянки. При свете факела в землянке на одном из тюков нашлась свернутая в трубку береста. Судимир, или кто там, кто скупал у Сипата награбленное, оставлял записи сколько взял товара и сколько оставил серебра. Серебра Окинф в землянке не нашел, видно Сипат, собираясь уходить, успел забрать последний принос. Бересту Окинф взял с собой.

Когда соль погрузили на возы, небо уже совсем потемнело. Рогож с собой никто не захватил и, если бы сейчас пошел дождь, соль могла бы промокнуть, хоть и была в кожаных мешках. Поэтому дружинники и подъехавшие с возами крестьяне, торопились.

В деревню въехали, когда уже почти стемнело. Возы загнали во двор старосты и накрыли от дождя, который то начинал лить, то снова прекращал. Окинф решил заночевать в деревне, а не ехать в ночь до Тёсова, тем более что так он и хотел сделать изначально.

То, что сообщил Сипат о налете суми на ижорские земли могло быть очень важным. Следовало немедленно послать гонца с этой вестью в Тёсов, чтобы оттуда как можно быстрее отослать весть в Новгород. Окинф, было, хотел послать Кирилла, но передумал. Во-первых, мальчишка, только что чуть не расстался с жизнью, а во-вторых, он обещал Степану за ним приглядывать. Да и непохоже, чтобы Кирилл горел желанием вернуться в Тёсов, видимо, изрядно ему надоевший – ему было интересно с отрядом. Окинф выбрал одного из тёсовских кметей, который показался ему потолковее, подозвал.

– Как звать?

– Онтон. Люди зовут Тоха Стриж.

– Вот что, Стриж. Поедешь сейчас в Тёсов. Скажешь Степану что татей кого побили, кого изловили, что Сипат у меня, живой. Здесь ещё у нас дела, так что из Турковиц выйдем изутра, пусть ожидают к полудню – баню, там, сам понимаешь. Ну, расскажешь, чего сам видел. Но, главное скажи Степану, что Сипат сказал, что сумь и емь вышли в поход на лодьях и сейчас уже в ижорской земле. За Ярославов поход мстят. Сколько их – неведомо, а только Сипат говорит, что вся земля собралась. Скажи, я Сипату верю, потому как назвал он и купца, что товар у него забирал и серебром расплачивался, и место, где товар хранит указал и свой собственный клад отдал. Понял?

– Понял.

– Выбери себе одного из ваших, тёсовских, сам за старшего и в путь, скоро, в ночь. Пусть Степан там сам думает кого еще упреждать. Может стоит в Ладогу грамоту послать. Я людей к полудню приведу.

– Добро, Шило.

– Ну давай, Стриж, с Богом. Не медли только и Степану скажи, чтоб не медлил. В Новгород гонца тотчас отправить нужно к Вячеславу Гориславичу, да, тот сам понимает.

Стриж развернулся и, также как раньше Сила, побежал выполнять поручение Окинфа.

Бражки или пива в деревне не было, поэтому разошлись по дворам быстро, оставив только одного кметя в стороже у возов. Окинф крепко опасался, что ночью крестьяне во главе с самим старостой не удержатся и потянут куль-другой соли – ищи его потом. Пленных татей поместили в пустом овине и тоже поставили сторожу. Разбираться что с ними делать Окинф решил утром.

Ночь прошла без происшествий. Сторожа у возов и овина сменилась дважды, и когда начало светать вместе с крестьянами Окинф поднял и своих людей. Тела погибших разбойников, уже осмотренные и обысканные с вечера (ни одного крещеного среди них не было) Окинф предложил Силе сбросить в болото, живых же связав друг с другом решили вести в Новгород. Выполняя своё обещание, Окинф отпустил Пелко – того парня из водской деревеньки Варасти, который первый начал отвечать на его вопросы. До Варасти, как узнал у него Окинф, было три дня пути – ничего, доберется.

Сипат вел себя тихо, заговорить с кем-либо не пытался, смотрел невидящими глазами перед собой и лишь иногда отрешенно устремлял взгляд в серое, с несущимися по нему рваными тучами, небо.

До Тёсова добрались без происшествий – и то сказать, какие происшествия могли случиться с отрядом в два десятка вооруженных кметей с тремя возами. Немного задержались на перевозе через Оредеж – брод был залит водой и возы пришлось разгружать и проводить через наплавной мост порожними, но и с этой заминкой справились быстро.

Степан встречал отряд у распахнутых ворот городка. Возы загнали внутрь, разгрузили, товар пересчитали и поместили в бревенчатый амбар на дворе у тёсовского старосты, с которым договаривался сам Степан. С этого момента Окинф за товар уже не отвечал и вздохнул с некоторым облегчением. Пленных, включая и Сипата, загнали в пустующую клеть внутри самого городка.

Пока занимались хозяйственными делами, Степан рассказал Окинфу, что Стриж прибыл к нему заполночь и что он уже отправил гонцов и в Новгород, и в Ладогу к тамошнему посаднику, хотя было ясно, что пока гонец доберется дотуда, будет, скорее всего уже поздно. В Новгород, кстати, вызвался ехать сам Стриж, только коня сменил. Степан рассудил, что так будет и лучше – Стриж участвовал в разгроме татей и лучше сможет ответить на вопросы боярина. В бересте, посланной Вячеславу Горсилавичу в Новгород Степан запросил распоряжений для Окинфа и его отряда – возвращаться им в Новгород или идти выдвигаться в свете новой угрозы со стороны суми в какое другое место.

Окинф же рассказал про стычку у Тёсова и про то, как он и Никита спасли Кирилла от разбойничьего ножа.

– Как же ты так попался? – Степан укоризненно посмотрел на брата.

– Я бересту срезал с березы – вон, Шило приказал – смотрю – мужик стоит на меня смотрит. Я его спрашиваю, мол, ты кто, сейчас людей позову, а он не слова говоря, на меня бросился. Я бегом, кричу, а он… Догнал, в общем.