Текст книги "Черныш"

Автор книги: Михаил Слонимский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 3 страниц)

– А вот тут и поздоровкаемся!

Черныш протягивал Йорке Кащееву руку.

– Весь вечер тебя, сволочь, стерегу, – сообщил он очень хозяйственно. На дому делишко закончить помешают – это я себе представил, – а тут самое подходящее место.

Йорка Кащеев вынул из кармана коробку "Зефира" и закурил, показывая полное равнодушие.

– Кури, кури, – сказал Черныш. – Я тебе курить разрешаю. Мое от меня не уйдет.

Йорка Кащеев давил фасон: он и не думал звать кого-нибудь на помощь. Впрочем, никого вблизи не было видно, а извозчики у биржи были к этому часу уже все разобраны прохожими.

– Так, – сказал Черныш. – Барчук. В капризах перевалялся, буржуенок, гонение на пролетариат устраиваешь. Из новых будешь? Летаете все в мечтах своих?

Йорка Кащеев заложил руки в карманы. Но тут же осторожный летчик взял верх над ростовским грачом.

– Я – не барчук, – отвечал он. – Я – рабочей среды, на хрен нужно мне буржуйство!

– Отрекаешься, – с удовольствием констатировал Черныш. – Знаем вашу змеиную душу. Изучили. К девчонке прешься, небось? Удовольствия строишь?

Йорка Кащеев выплюнул недокуренную папиросу и протянул руку, чтобы отвести Черныша.

– К чорту!

Черныш не шевельнулся. Он оттолкнул Йоркину руку даже с некоторой нежностью, словно готовя все это, возвышающееся перед ним и состоящее из рук, ног, головы и прочего, – к чему-то очень хорошему и справедливому. Сейчас вот все это хорошо прилажено друг к другу; оно стоит и разговаривает, как человек. А вот еще минута какая-нибудь – и этого не будет совсем, словно и не было никогда. Так, кашица останется, собакам на пищу.

– Это хорошо, – говорил Черныш. – Это очень хорошо. Я тебя давно ищу. Вот и покончим с тобой делишко.

Словно делишко было самое пустяковое: ну, например, денежек призанять или что-нибудь в роде.

Йорка Кащеев молчал, обдумывая положение. Какой он барчук? Что за чепуха! Ему ужасно как нравился сейчас этот невысокий человек в кавалерийской шинели. Совхозом бы ему заведывать в деревне, а если в городе – то служить, что ли, в милиции. И уже досадно было Йорке Кащееву, что он поссорился с ним из-за совершенного пустяка: из-за девчонки. А теперь уж надо было давить фасон дальше: все равно ничего не объяснишь.

– Покурил? – ласково спросил Черныш.

– Покурил, – в тон ему отвечал Йорка Кащеев.

– Так начнем, что ли? – осведомился Черныш с таким видом, словно Йорке Кащееву уже известно, что надо начать.

– А что начнем? – спросил Йорка Кащеев, приготовившись к бою.

– А вот погоди, – отвечал Черныш, отбросил стэк (с человеком приятней на кулачки), оглядел стоящего перед ним парня и, выбрав для первого удара грудь, изловчился, и Йорка Кащеев, отшатнувшись, еле успел отвести грозный кулак. И тут же, замахнувшись правой рукой, он обманул Черныша и левой рукой стукнул его по скуле.

– Так, – одобрил Черныш. – Это хорошо. Это начистоту. Защищайся, парень. Кашица из тебя будет – так и не защитишься. Это я не за девчонку хрен с ней! – я за справедливость борюсь.

Приговаривая так, он все усиливал и усиливал удары. Он бил Йорку Кащеева даже с некоторой жалостью: до того явно было, что он значительно сильней и выносливей. Йорку Кащеева спасала только ловкость: он увертывался от ударов, но никак не мог перейти от защиты к нападению. Тяжелые удары рушились ему в лицо, в грудь, в живот. Кровь заливала ему глаза, затекала на язык, но он, ловчась, давил фасон: не кричал и продолжал бой.

– Трудный мужчина, – удивился наконец Черныш. – Хорошо бьешься.

И он, размахнувшись вместе с рукой всем своим правым боком, в полную силу ухнул Йорку Кащеева. Тот, схватившись руками за голову, бессмысленно шагнул вперед и молча упал лицом в землю.

– Так, – сказал Черныш. – Девчонка плакать будет.

И для верности он еще ударил Йорку Кащеева сапогом меж лопаток.

– Плакать будет девчонка, – повторил он.

Делишко было закончено, но никакого удовлетворения Черныш не испытывал, словно убить-то он убил, да не того.

– Так, – сказал он, словно оправдываясь. – Тебе бы противу меня не итти. Ты – мужчина сильный, я не возражаю, да против моей силы – куда!

Йорка Кащеев лежал недвижно, уткнув избитое лицо в землю.

– Так-то, – страдал над ним Черныш. – Силы во мне чересчур.

Он вздохнул:

– Эх, по ухабам живем – раз – вниз, раз – вверх! А надо б мягко, как на машине: чтоб быстро и нетряско.

И, махнув рукой, он пошел по направлению к набережной Невы.

Луна выкатилась из-за облака, чтобы осветить этот небольшой клочок земли с биржей и прочими домами. Луна была желтая, круглая и добродушная.

XI.

У моста стоял и зевал на луну милиционер: ведь луна только для того и вращается вокруг земли, чтобы на обоих полушариях отвлекать людей от дела.

Черныш подошел к милиционеру.

– Быстренько, товарищ, быстренько, – там, представляешь ты себе, человека кончили.

Милиционер, забыв о луне, немедленно приложил к губам свисток и засвистал что было мочи. Свистя так, он быстро шел за Чернышем.

Черныш, оживившись, рассказывал, широко разбрасывая руки:

– Иду я, представляешь ты себе, и вдруг вижу: человека бьют. И как бьют: и в рожу, и по губам, и в живот. А человек не кричит, отбивается. И вижу я: скосился парень. Ты представь себе, милый, живо эту картину: лежит что мертвый, не повернулся даже – так лицом вперед и упал.

Милиционер перестал свистеть. Он заговорил:

– А ты чего зевал? Видишь: человека бьют, – отбил бы. Тоже!

– Это я не могу, – рассудительно отвечал Черныш. – Это ваша обязанность, товарищ милиционер. А моя обязанность: кликнуть вас. Я эти порядки – о-го-го! – как знаю.

– А ты не рассуждай, – сердился милиционер, предвидя взбучку за ротозейство. – Никто тебя не просит рассуждать. Струсил – так и не рассуждай!

И он снова приложил свисток к губам и оглушительно засвистел, выражая этим тревожное состояние духа. Так они подошли к телу Йорки Кащеева. Милиционер, повернув тело, удивился.

– Эх, и харя же! Харя, а не лицо!

– А было лицо, – вздохнул Черныш. – Было лицо, а стала харя. Уж этого убивца надо по всем строгостям.

– А кто бил-то? – спрашивал милиционер.

Уже бежали к нему с разных сторон два дворника и еще один милиционер.

– А бил такой человек, – объяснял Черныш, – росту невысокого, толстоватый, при шляпе и палке. Палкой и бил. Вот и представь себе картину: шляпа, палка, лицо невыразительное. Полное лицо. А одет в пиджак – отличного сукна пиджак. Я его как увижу – враз узнаю. Совсем живо представляю себе его фигуру.

– И в таком районе, – огорчился милиционер, подымая стэк, лежавший невдалеке от тела Йорки. – В таком центральном районе (его участок представлялся ему самым центральным и главным в городе). – Не этим ли бил?

– Это мой хлыст, – забеспокоился Черныш. – Мой хлыст, товарищ милиционер. Я как после боя подбежал посмотреть – так и выронил. Выронил, представляешь ты себе, и – тебя кликать.

Это в первый раз за долгое время он не уследил за стэком.

– Не уходи, – строго отвечал милиционер, не выпуская стэка из рук. Свидетелем будешь.

– Да я и не ухожу, – беспокоился Черныш. – Зачем мне уходить? Надо все наружу вывести. Я знаю.

Дворник отыскал извозчика. Тело Йорки Кащеева положено было в пролетку, туда же сели милиционер и Черныш, извозчик дернул вожжи и буланая лошадь повезла четырех людей в милицию.

Вызванный немедленно следователь тут же учинил Чернышу допрос. Черныш повторил ему то, что он уже рассказал милиционеру. При этом он снова наружности убийцы придал черты Чаплина. Он, кажется, и сам уже верил своему рассказу: до того ему хотелось, чтобы это было правдой.

Следователь сказал ему между прочим:

– Адрес свой – адрес запишите.

– Нет у меня адреса, – отвечал Черныш.

– Где ночуете? – спросил следователь и с подозрением глянул на Черныша (милиционер уже доложил ему о стэке). – Почему у вас, гражданин, кровоподтек под глазом?

Черныш испугался: тонкий план грозил рухнуть из-за пустяка.

– Есть адрес, – сказал он. – Запишу.

И записал адрес Чаплина.

Полной неожиданностью было для него то, что его не отпустили на свободу. Он был задержан впредь до детального разбора дела.

XII.

Варвара Петровна, без стука отворив дверь, впустила к Чаплину судебного следователя и управдома. Милиционеров следователь оставил в прихожей. Следователь глядел на Чаплина: наружность этого человека вполне соответствовала тому описанию, которое дал преступнику Черныш.

Чаплин сидел за письменным столом и пил чай с молоком. Он был без пиджака, и жилет у него был расстегнут. При виде следователя Чаплин встал, застегивая непослушные пуговицы.

– Виноват... Чем обязан?.. С кем имею честь?..

Следователь вежливо назвал себя.

Чаплин заторопился.

– Присядьте, пожалуйста!

Следователь сел за письменный стол, отодвинул стакан с чаем и тарелку с бутербродами, вынул из портфеля бумаги, а из наружного пиджачного кармана самопишущее перо.

– Можете продолжать завтрак, – сказал он. – Скажите, у вас проживал гражданин Черныш?

– Черныш? – переспросил Чаплин.

Он застегнул, наконец, жилет на все пуговицы и теперь надевал пиджак.

– Черныш? – сказал он. – Это бывший солдат Черныш? Нет, не проживал. Не проживал, а только обедал. Раз обедал и раз ужинал. Не ночевал ни разу. Вот и Варвара Петровна – разрешите вас познакомить – тоже может подтвердить. Я у Варвары Петровны три года на квартире живу. До того я был на фронте боролся в Красной армии. Я вообще тихой жизнью никогда не интересовался и еще до семнадцатого года...

– Позвольте, – перебил следователь. – Прошу вас отвечать на вопросы спокойней и логичней.

– Я – логичней, – отвечал Чаплин. – Я всегда логичней. Разве я не знаю?

И он усмехнулся, пожав плечами.

– Я вам даже добавлю: я был у гражданина Черныша и граммофон слушал. Еще он адрес Кащеева спросил, мужа моей дочурки, Кащеева.

Следователь быстро записывал все.

– Когда вы были у Черныша?

Чаплин назвал число.

– Где он жил в то время?

Чаплин назвал дом.

– Всю ночь разъезжаю, – сказал следователь. – Даже устал. А ночь холодноватая, и ветер с моря. Вам, без пальто, тоже должно быть холодно было?

– Я ветром не интересовался, – осторожно отвечал Чаплин. – Я ночью дома спал.

Следователь отбросил всякие приемы: в этом деле они были ненужны.

– Вы всю ночь провели дома? – переспросил он. – Как же это в два часа ночи вы оказались у здания биржи? А?

– У здания биржи? – испугался Чаплин. – В постели я спал, а не у здания биржи. Я человек служащий. Вот и Варвара Петровна подтвердит.

– Служащий, – торопливо подтвердила Варвара Петровна, – служит он.

Она со страха плохо слышала и ничего не понимала.

– Не то подтверждаешь, – сказал Чаплин. – Ты подтверди, где я ночь-то сегодня провел.

Варвара Петровна мигала Чаплину, чтобы он разъяснил ей, что надо подтверждать – то ли, что он дома был, то ли, что уходил куда-нибудь.

– Да отвечайте же, тетя, – попросил Чаплин.

– Должно быть, соврать надо, – решила тетка и сказала: – Из дому на ночь уходил. С час назад только домой и вернулся. Вернулся и завтракать сел.

– Как уходил? – закричал Чаплин. – Ты чего врешь на меня, старуха. Дома я ночевал, гражданин следователь!

Следователь, записывая показания Варвары Петровны, говорил:

– Гражданин, не запугивайте свидетельницу.

– Да это не свидетельница, это дура. Что она врет-то!

Варвара Петровна заплакала.

– Дома он ночевал. Я думала, чтоб верней сказать. Уж вы его простите, товарищ судья, если он по неразумию да по молодости лет...

– Молчи ты, – оборвал племянник. – Вот товарищ управдом подтвердит. Никогда-то я ночью не выхожу. Я человек служащий и сегодня ночью дома спал.

– Не знаю, – уклончиво отвечал управдом. – Могу подтвердить, что квартирная плата, действительно, внесена, а интимной жизни человека жилищное товарищество не касается.

Чаплин погибал.

– Я дома ночевал! – воскликнул он с настоящим пафосом (это он в первый раз за долгое время возвышал голос). – Вся моя незапятнанная жизнь за это говорит! Я еще до семнадцатого года был участником! У биржи в два часа ночи? Да я не знаю, где биржа-то и есть! Сном я спал у себя дома в два часа ночи!

Следователь продолжал спокойно:

– Вы обвиняетесь в нападении на гражданина Кащеева сегодня в два часа ночи у здания биржи. Выдайте ключи от стола и шкафа.

Чаплин, отдав ключи, лишний раз имел случай удостовериться в полной своей невинности: подробный обыск не обнаружил решительно ничего преступного в его комнате. У него даже не нашлось никакой переписки. Правда, извлечена была из письменного стола пачка порнографических карточек, но Чаплин, презрительно усмехнувшись, объяснил:

– Это я от дочери отобрал. У меня ужасно испорченная дочь!

Варвара Петровна была совершенно убеждена в том, что Чаплин убил Кащеева, и теперь его расстреляют. Она с плачем просила следователя только об одном: выдать ей труп племянника для погребения по православному обряду. Когда Чаплина увели, она пала на колени перед образом, торопясь замолить грехи племянника, пока его еще не расстреляли.

А Чаплина вели под конвоем по улицам города, и он не знал куда спрятать свое лицо, свои руки, все свое тело от любопытных взглядов прохожих.

Следователь в этот день не вызывал больше Чаплина на допрос. Дело должно было разъясниться тогда, когда очнется Йорка Кащеев. А Йорка Кащеев лежал в больнице и еще не приходил в сознание.

XIII.

Только через неделю Лиза узнала, почему Йорка совсем перестал приходить к ней: дворничиха рассказала ей о несчастьи с Йоркой. Когда Лиза явилась в больницу к Йорке, тот встретил ее так, словно никогда между ними ничего и не было. Лиза поняла, что это – конец, и больше не являлась к Йорке. Она аккуратно и старательно работала в типографской конторе, стараясь этой работой и тем еще, что она записалась в комсомол, наполнить жизнь. А Йорка, выписавшись из больницы, хотел было раз зайти к Лизе да не зашел.

Была уже зима, когда однажды утром Черныш явился к Йорке Кащееву. Он пришел так рано, что застал Йорку дома.

– Вот и я, – сказал он: – Черныш. Узнали?

– Еще бы не узнать, – отвечал Йорка Кащеев и крепко пожал Чернышу руку.

– Вот и я, – повторил Черныш. – Выходит так, что живу я неправильно.

– Выходит так, – согласился Йорка Кащеев.

– Даешь денег, – отвечал Черныш. – Денег нет в деревню уехать!

И так как Йорка Кащеев медлил, он прибавил:

– Человека загонять нельзя. Человека выручать надо. Не пес все же! Даешь денег!

Йорка Кащеев, набирая по карманам денег, спрашивал:

– А дело-то ваше чем кончилось?

– Отсидел, – сказал Черныш. – Отсидел, представляешь ты себе, а потом выпустили.

И обиженно заморгал глазами. Помолчав, спросил:

– А со знакомцем моим как случилось?

– Отпустили, – отвечал Йорка. – Меня два раза допрашивали. На второй раз я все рассказал – его и выпустили. Паршивый человечишко.

– А девчонка? – спросил Черныш.

Йорка Кащеев сразу подтянулся: он уже опять давил фасон.

– А мы давно разошлись с ней.

– Так, – сказал Черныш. – А я в деревню еду. В деревне я – о-го-го! как работать начну! Город из деревни сделаю!

И неожиданно он пришел в восторг:

– Порядки там заведу, музыку поставлю. Представь ты себе живо эту картину! Силы у меня – о-го-го! – только знать надо мне, с чем бороться, куда силу девать!

Черныш ушел. Йорка шагал по комнате, заложив руки в карманы. Он думал о Лизе. В последний раз, когда он видел Лизу, на ней была синего ситца блузка, юбка – тоже синяя, а на ногах – старенькие желтые туфли, кожа на которых давно уже потрескалась.

XIV.

Пес успел забыть о диких романтических временах, когда он жил в полуразрушенном доме и питался падалью. Он уже привык к мирной сытой жизни и к обязанностям своим: рычать на каждого чужого человека, а особенно на тех, на кого велено рычать. После исчезновения Черныша Уточкин выгнал пса из дому. Несмотря на это пес не изменил своего поведения: он лег у ворот, скаля зубы на прохожих, – полагал, должно быть, что охраняет дом. Его покорность и приверженность родному дому умилили дворника, и он взял пса к себе. И запах дворника стал теперь псу родным запахом.

Человек в кавалерийской шинели и богатырке, с неизменным стэком в руке, вошел во двор.

Пес залаял на незнакомца. Это был не прежний голодный отчаянный лай, это был лай сытый, хозяйственный, благоразумный.

– А, дьявол! – удивился Черныш. – Не узнал?

И он огрел пса стэком. Пес взвизгнул и, отбежав на безопасное расстояние, снова обернулся к Чернышу и залаял.

– Не узнал, – сказал Черныш. – Ах, собака ты этакой! Не узнал!

Но пес, уже почуяв носом знакомое, полз к Чернышу, трусливо виляя задом.

– Узнаешь? – говорил Черныш. – То-то же. Я тебя, собака, в деревню с собой взять хочу. Ты мне вот что скажи, собака: как ты жил без меня? соскучился? Ведь ты и не представляешь себе, что я за тобой только сюда и пришел.

И вдруг сзади раздалось такое ржанье, какого не издаст и хороший рысак, – это засмеялся дворник. Ржанье прекратилось так же мгновенно, как и возникло, и сменилось добродушнейшим баритоном:

– Со псом беседуешь? Не человек же – пес.

И снова пошел по двору громовый грохот, отдаваясь в стенах домов и прогоняя все остальные шумы.

Черныш поглядел туда, откуда шел смех, – в открытый настежь рот дворника, – и тоже загоготал. Смеялся он не над беседой своей с псом, а над тем, как смешно смеется дворник. Он сгибался, бил себя по ляшкам и в восторге махал стэком по воздуху. Посмеявшись так, оба приумолкли.

– Идем, – сказал Черныш псу и пошел со двора.

Дворник отвечал спокойно:

– Останется.

И уверенная улыбка раздвинула его и без того широкое лицо и сузила голубые глаза.

Однакоже пес пошел за Чернышем. Дворник не тронулся с места, не свистнул даже.

В переулке, у ворот, пес остановился.

– Но! – сказал Черныш.

И пес двинулся дальше.

На углу, у набережной Екатерининского канала, пес снова остановился. Он визжал, прыгал вокруг Черныша, но родной мирный запах дворника звал его обратно.

– Ты это что? – удивился Черныш и понял вдруг. – Представляю себе какой ты стал! Нет, такой ты мне не годишься. Я и без тебя – о-го-го! – как сумею прожить!

И он быстро пошел по набережной, оставив пса. Пес вернулся домой, опустив хвост, и долго тыкался мордой в сапоги дворника, ища в них успокоения.

А Черныш шагал к Казанскому собору. В скверике перед собором он опустился на скамью. Бросил стэк рядом на снег и задумался, опустив голову на ладони рук и локтями опершись на колени. Даже пес теперь не хочет итти за ним!

Он думал: как бы это зажить ему дальше без суда и милиции?

Наконец, он разогнулся, встал со скамьи и вновь нагнулся, чтобы поднять стэк. Но стэка не было: уперли. Черныш оглядел все пространство вокруг скамьи. Он чуть не заплакал первый раз в жизни. Ему казалось, что у него украли все его прошлое.

Он еще раз оглядел мерзлую землю у скамьи. Надо было смириться перед фактом: стэк пропал!