Текст книги "Зверинец (СИ)"

Автор книги: Михаил Кузнецов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 3 страниц)

Кузнецов Михаил «Ёж Пиетт»
Зверинец

Пауки в банке

Всё-таки, химия – это наука!

Когда нашему первому взводу первого курса повелели ехать на горно-штурмовые сборы, никто особо не возражал. Коротко вякнули: "Ну, есть...", пожали плечами, подобрали чемоданчики – и понеслись.

Особо мотивировать нас тут не надо. Всего пейзажа – сопки да терриконы, да низкие серо-зелёные тучи. Последние такие не то сами по себе, не то из-за нашей Базы – как мы зовём нашу "альма-матер", учебку при городке Сахар. В Сахаре стоят: ГОК (горно-обогатительный комбинат), наша учёбка, часто обзываемая без буквы "ча" через "е", дивизион зенитных ракет и какие-то то ли лётчики, то ли истребители. Короче, чего только там, в этом Сахаре, не стоит. Всё стоит, кроме хрена... Поговаривают, что это во всём ГОК виноват – мол, его испарения и тучи красят, и всё естество глушат. Поговаривают, впрочем, что это не из-за комбината, а из-за учёбного (без "ча", да...) начмеда Рахметуллина, Рашкина – ударение на "и" – подмешивающего в чай ударные дозы брома... Про бром – безбожно врут, Рашкин глушит его сам: двадцать семь лет начмеду, и он стойко страдает мешающим работе токсикозом "нижнего мозга"; как тню увидит – язык на сторону, глаза по пять рублей, весь слюнями истекает; перережь кому пару артерий – крови и то меньше бывает; и весь напрягается, как перед прыжком. Того и гляди – сейчас как напрыгнет, как вскочит, и начнёт непотребствовать.

Про комбинат не знаю, я не химик, гранатомётчик. Это не моя ведомость, за этим к нашему начхиму, Видиняеву, Видику в нашем обиходе. Он про всю эту петруситовую муть знает – едва ли не больше главного химика ГОКа. Знает – но молчит, и никому не скажет. Немой ибо, во время последней своей операции – где-то под Церной – пала его вертушка смертью храбрых. От бешеного излучения сдохла вся электроника, и всё, выходи строиться. Слава богу, грохнулись на шасси, но Видиняев при посадке прикусил себе язык. Да так прикусил, что наполовину откусил... С тех пор – нем как рыба. И новый не пришить, медики говорят, что сложное там место само по себе.

Гоподи, пронеси, как говорится...

Так вот, о ком это мы..? О Видиняеве. Он наш начхим, в учёбке нашей. А раз так, то лететь на сборы должен вместе со всеми. Без него штат подразделения не полный, он у нас ещё и зам комбата по боевой. А раз так – то уметь лазать должен вместе со всеми; раз способен – то должен и обязан. Отсутствие языка вбиванию анкеров и установке распоров совсем не помеха, знаете ли, да и стрелять сверху вниз (иногда и снизу вверх – как придётся, короче) не благопрепятствует. Одна беда – его Рашкин не пускает:

– Я тебе, выхухоль, не то что допуску – спуску не дам!..

Видик его как-то раз смертельно обидел. Нечаянно, разумеется... На ГОКе случился разлив какой-то дряни, и его, безголосого, срочно потребовали туда. А у медика как раз очередной приступ "головной" боли, ему срочно надо "погасить"; иначе – атас, поймает и того, отлюбит, причём "по нечаянности" может сделать это хоть с пауком петровичем... Да, Рашкин – он такой, гигант, понимаете ли, тела и духа!.. И полез этот гигант, гигантище наш, к нему, к химику. А у химика – чего только нет, какой только дряни! (По слухам, есть и такая, от которой хрен колом не только за училищным забором, но и на территории, из-за которой мед и страдает) Одна беда – не подписаны склянки. Точнее, подписаны, но у хима почерк неразборчивый, медицинский; в этом он спорит с Рахметуллиным – просто ой...

Короче, лучше бы не подписывал. Ибо мед перепутал успокоительное с послабительным, а вернее – с паучьей потравой. Громкий вой медика был слышен, наверное, на другой стороне Сахара. По слухам, в честь этого у лётчиков кто-то из технарей сверзился со стремянки, и кого-то там ещё в двигатель засосало; хорошо что поперёк воздухозаборников решётки специальные стоят, чтобы там пауки не ночевали (любят тепло они, понимаешь, твари ползучие...), и никого насмерть турбиной не смолотило. Иначе имели бы потери в людях и технике...

Меду ещё повезло, отделался мощным спазмом кишок, выдавившим из него позавчерашний обед. Рядом – так и вообще, стоял экстракт яда каменной сколопендры. Тоже криво подписанный... Хлебни Рахметуллин его – имели бы потери в личном составе без потерь в технике.

Видика с тех пор ни на одни сборы не дождёшься – из-за прикуса языка, видите ли, считается негодным к службе, а значит, и права не имеет. Сиди, кума, дома, гони свои яды по скляночкам да устраняй протечки на ГОКе. Тем более, что их главный технолог ни хрена в петрусите не понимает... Из-за этого, хим вечно пробивается в обход, через зенитчиков. Мы считаемся их боевым охранением, и обязаны прикрывать от всяческих напастей, а потому они нас берегут – тыкают во все норы и щели по своему расположению и заставляют гонять восьмилапых тварей почём свет стоит. Твари сопротивляются, ерошат на нас свои меха, клацают жвалами и махают лапами; некоторые даже норовят оседлать. Мы их осёдлываем в ответ и отстреливаемся, тоже на чём свет стоит. За это медики с батареи нас чинят, латают и выдают допуски, годности и служебные соответствия.

Так и живём. Днём с учебными целями прыгаем на пауков – плюшевых, естественно – и учимся забивать их ножами, арматурными прутьями и прочей подручной дрянью и ловить шинелями; ночью – тоже прыгаем, но уже от пауков, ибо съеденным быть не хочется никому, а ещё прыгаем по камням, между норами, на головы друг другу и между своими очередями. Каждое утро проверяем, не отросли ли у нас уши и зубы, как у зайцев... Не стали ими, наверное, лишь потому, что питаемся расстрелянными за ночные смены тварями, тушёнкой из них, колбасой – из них же – и кашей с мясом – угадайте, чьё это мясо?!

Пилите, Шура!

Сашок Лишнев – существо вообще уникальное. Таких, кажется, на всю армию – полтора человека... Полтора – потому, что второго известного мне индивида, попадающего под ту же классификацию, укусила пониже пояса сколопендра, и теперь он только и может, что руками шевелить да головой. Ну, и говорить ещё... Короче, пол-человека буквально.

Лишнев – большой любитель ходить в самоходы. Сам он местный, и, по слухам, у него кто-то на ГОКе есть – в смысле, он с этим кем-то любит заночевать на одном диванчике воимя умножения численности особей вида... За эти "ночные выходы" ему, естественно, прилетает – потому как без него, Лишенца, наш взвод суть инвалид. То есть – с неполным штатом. А значит, не может успешно выполнять задачу... То есть, как – выполнить-то мы можем всё, что угодно, но без Шуры мы просто-напросто не будем знать, что нам делать. Ибо Лишенец наш – наш радист-группер, и отвечает за связь и прочее радиотехническое техношаманство. Заведует трансляцией, короче. И без него мы – как без ушей и языка, почти как наш начхим Видик; только тот страдает лишь голосом и по нечастному случаю, а мы – всеми органами чувств и вынужденно.

Терпеть это, ясный перец, никто не любит и не хочет. Даже Видик... При чём тут начхим?! При том, что его часто требуют на ГОК – тамошний главный химик-технолог в петруситовой химии понимает чуть меньше, чем соображает каменная сколопендра. Из-за этого на завод всё время набегают разные гады, от плесени и тараканов до всё тех же многоножек, и их приходится травить. Потраву наш начхим выводит исключительно сам, записывая её рецептуры в специально выдрессированную тетрадочку. А так как живность очень быстро приспосабливается ко всему, что варит Видик в своей конуре, то каждый раз приходится эту живность ловить и ему на опыты приносить. В заводскую, естественно, лабораторию... Куда начхима всё время и зовут. По радио...

Угадайте, кто у нас сидит на антенном ключе и качает трансляцию?! Правильно...

Видик Лишенца за это очень обожает. Письменно грозит угостить его какой-нибудь дрянью, типа настойки пещерной плесени, от которой ноги отнимаются на несколько дней (сам пробовал, было дело...), но ничего сделать не может. Ему доктор в ответ на это обещает, что таскать Лишенца будет лично он, химик. А Шура с его приборами, антеннами и остальной дребеденью и в мирное-то время весит немало; а уж в полной боевой выкладке – так и вообще неприподъёмен... Свою угрозу доктор дополняет тем, что лечить грыжу и сорванную спину не будет, и зенитчикам ещё позвонит предупредит. Видик тяжело вздыхает и идёт к себе, придумывать, как бы задержать Лишенца на рабочем месте дольше, чем до одиннадцати ночи.

Однажды он действительно, придумал. Поступив по-свински просто: выставил на обычном маршруте следования нашего самоходчика паучий капкан. Аккуратно прикопал железяку, привязался к ориентирам, заполнил карточку минирования объекта (чтобы не забыть) – и был таков. Среди ночи за училищным забором раздался звонкий хлопок и громкие причитания азбукой Морзе:

– Ай-ай-ай!!! Ой!.. Ой!. Ой!.. Ой-ой-ой!..

Гаденько успехнувшись, начхим, только того и ждавший, пташкой выскочил из своей конуры (где варил очередную дрянь) и, опережая быстроногих оленей из караула, с исконно змеиным шипением помчался по заведомо известным координатам. На месте его ждал наш Лишенец, пытающийся неизвестно откуда добытым напильником перепилить намертво заякоренную в камни при помощи распора цепочку капкана, дабы поскорее удрать от справедливого возмездия. (Наш начальник караула его тоже не любил – но не как беглеца-радиста, а как просто самоходчика, которого, к тому же, никакой бром не берёт).

Громкий истошный вопль:

– ... ТЫЫЫЫ!!!– многократно прокатился по Сахарным терриконам, распугивая пауков, сколопендр и прочую нами так любимую приблудную пещерную нежить.

Бытовые отходы

Зенитчиков мы каждый раз поминали исключительно недобро, и все проклятья начинали с буквы "Ё" и слов:

– Отходы, блин, бытовые...

Дело было в том, что зенитчики – жрали. Нет, в Сахаре тоже жрали, и не мало, и лётчики – наши подшефные, чьим боевым охранением мы тоже являлись – кушали изрядно немало, да и мы, чего уж тут, жару поддавали. Дело было не в том, что именно жрали, дело было в другом.

Уж сколько раз твердили миру. Съедай всё, что дали. У нас кроме плесени – другой растительности нет, и других источников живого мяса, кроме пауков, тоже; сколопендры не в счёт, они ядовитые. Еды вообще мало, а уж нормальной и подавно. Не можешь съесть – сдай на переработку в реактор, или хотя бы припаси на "простенок" (мы так перекусы зовём, между завтраком, обедом, ужином и снова завтраком) – только правильно припаси, а не как попало. Уж сколько раз твердили миру: не съел – схорони, а не кидай под ноги. Не мусори, мудак такой! Так как жратвы в принципе мало, на "подножный" корм в мгновение ока сбегаются пауки, а где пауки – там и сколопендры, а они, твари, хищные ядовитые... Они вообще все хищные и ядовитые, если уж на то пошло. Однако сколопендры – они ещё и пугливые, и не шумные, и не особо крупные. А вот пауки...

О-о-о, твари восьмилапые, не прощу! Не прощу, как вы среди ночи сожрали мой сапог, который я опрометчиво сначала замочил, а потом оставил сушиться у генератора. В наших условиях – особенно в тех, что внутри мокрого сапога – осень быстро плодится всякая плесень, а пауки её досмерти обожают. Вот и набежали... С-суки... Как итог – прогрызли голенище и обглодали подошву до самых наковок. Был сапог – и нет сапога! У-ублюдки! Ненавижу!..

Однако, то ли зенитчики – патологические идиоты, то ли одно из двух, но понимать всë это они искренне не хотят. И не менее искренне мусорят, кидают под ноги корки и огрызки и вообще гадят на позиции со всем прилежанием. Естественно, что у них по территории кто только не шастает! Удивительно, как у них там алиены – чужие, сиречь – не завелись...

А потом они приходят к нашему комбату и просят его вывести "этих тварей", которые успели кого-то там покусать и что-то там испортить; уж больно любят пауки греться на наших генераторах и в движках, и частенько забиваются внутрь, а потом, когда приходит черëд запускать установку – еë коротит, открываем – а там кровь-кишки во все стороны... Фу, мл-ля!

– Вы-ы-ы-ы! Уроды!! Долбонубы!!!– орëт наш комбат, кидаясь в ходоков съеденными восьминогой дрянью сапогами и прочим попорченным пауками имуществом, ибо твари имеют привычку перекочëвывать от зенитчиков к нам.– Отходы вы бытовые – вот вы кто!! Вска-лы-вас-без-ло-ма-за-ро-ю-у-уы-ы-ы!!!

Это протяжное "Ы-ы-ы!!" ещë долго потом гуляет среди сопок... Однако, понимая, что если не вывести эту дрянь у соседей сейчас, то она приползëт к нам потом, садится за стол и, живописно крякнув, рожает боевое распоряжение: отделениям номер и номер вместе с пулемëтным взводом и отрядом химической защиты обшарить район такой-то квадрат такой-то и уничтожить там всë живое методом деления на ноль.

Приходится, бедному... А куда деваться! К тому же, у зенитчиков – самая сильная в округе медсанчасть, где можно лечить даже укусы сколопендр (сыворотку от которых делает, кстати, наш начхим в лаборатории ГОКа), и с ними надо – обязательно надо! – держать контакт.

Иначе никак...

Сборы

Сборы для нас – единственная более или менее явная возможность выбраться куда-то, кроме Сахара. Так как в городе никаких особых развлечений, кроме ГОКа – где вечно что-то протекает, горит и взрывается – зенитной батареи с их полчищами пауков и аэродрома с самолëтами нет, то сами понимаете.

Сборы у нас не любят только Шура Лишенец, наш комбат да доктор. Последний – исключительно в силу своего профессионального геморроя:

– Опять вам допуска давать, лиш-шенцы...– гундосит он себе под нос, принимая со своими бандитам из медсанчасти всю нашу ораву и обследуя нас по полной. Сборы – дело серьëзное, почти как боевое задание. С той лишь разницей, что на "выходы" откочëвывает только рота-две, ну три, ладно, а на сборы – весь батальон. Соответственно, всю тысячу наших бренных душ, голов и тел надо просветить со всех сторон, дабы никто нечаянно ничего "туда" не увëз, и "оттуда" никого в двухсотом формате не вернули.

Комбат наш из-за этого долго и старательно плюëтся кислотой, исходит паром и гадит кипятком – как обычно, стоит нам отправиться на это культурно-массовое мероприятие, тут же объявляются зенитчики с явной просьбой зачистить площадку от пауков и прозрачным намëком на то, что они опять там всë засрали.

Лишнев же наш, Александр, Санëк, Шурочка, просто и коротко вздыхает:

– Суки.– и идëт паковать рацию, батареи и прочее барахло. Ибо ему сутками не спать, "качать" трансляцию, переть на себе свои железяки – и всë это без возможности погреться об кого-нибудь на диванчике. Зато нам – хорошо! По сравнению с тем, чем мы обычно занимаемся, попасть на сборы – всë равно что уйти в отпуск.

Чем мы обычно занимаемся...

Да ничем путным! Вот вам обычный день нашего батальона.

Половина шестого утра.

– ПА-А-АДЪË-О-О-О-ОМ!!!!– орëт дневальный в микрофон трансляции, умудряясь своим бгомерзким голосом перекричать саму трансляцию, громогласным басом громышающую под потолком.

– Хуль орëшь!!..– летит в дневального что-нибудь такое, эдакое, потяжелей, ибо. Хороший дневальный успевает от этого "чего-нибудь" (обычно – прожранного пауками сапога) увернуться, плохой – носит маску противогаза, в ней не так больно. Буквально за пятнадцать минут до побудки в расположение вернулись роты номер икс и игрек вместе с пулемëтным взводом – сами знаете откуда – пулемëтчики, твари бесхребетные, грохотом своих железяк, размещаемых в оружейной, перебудили пол-учебки. Вторую половину избавили ото сна возвращающиеся с ночного дежурства лëтчики, чьи машины мы заслуженно зовëм "горынычами". В том смысле, что движок у них один, но ревëт – за троих; сама собой напрашивается ассоциация со сказочным змеем. Им отвечают взлетающие "борта", из-за короткой полосы стартующие с ракетным ускорителем и ревущие еë громче... Немудрено, что к моменту подъëма никто не спит – только делает вид, что спит, а на самом деле ни-и-и.

Так как у нас постоянный режим готовности – то дрыхнем в одежде, поэтому минус время на одевание. И на утреннее совение тоже, кстати – спасибо "горынычам". Быстрая чистка морды...

– Стр-ройся!!!

... Бегом на улицу! А на улице – дубильник, ëпть, холодно, ветер! Мля вашу мать!! Кто спит... Да никто не спит уже в принципе, какое там! Быстро выстраиваемся в три ряда в шахматном, утренняя разминка. Минут десять скачем на месте в почти полной сбруе, только без оружия и рюкзаков,с собой – максимум ножи, кто успел прихватить пистолет – молодец, красавчик. Потому что поскакав минут десять и помахав руками-ногами да понагибавшись во все углы света (а свет, как известно, имеет форму чемодана...), начинаем отработку комплексов рукопашки. Сначала – попарно, затем – в общую свалку.

К итогу первого часа жизни нового дня – всё тело начинает ломить от многочисленных полученных тычков и пинков. Глаза горят – у кого с задору, у кого от поставленного нечаянно фонаря – ботва торчком, форма вся сбита, и вообще вид у всех довольно мятый. Но довольный...

Снова строимся в три ряда, возвращаемся назад. Но не так, как положено – в дверь – а с песней вокруг всего нашего жилого корпуса. На парадах нам не выступать, поэтому обходимся без шагистики, но-о-о блин! Тут не на качество шага смотрят (в ногу, товарищи,будьте добры), а на качество дыхания. Если ты не сипишь, как противогаз нашего завсклада – а он у него дырявый и, скажем так, профильтровывает – и стоически выдерживаешь всë это издевательство – ибо песня не из лëгких и темп меняет раза три, а жилой блок ой большой – то ты молодец. Если нет...

– Лишнëв, курва!! Баян порванный! Лошапед педальный!! Рота-а-а... Бе... Хом!!!

Да, Санëк неровно дышит. Ой, неровно! А это значит – нам, благодаря ему, придëтся делать ещë один круг. Но на этот раз – бегом, на время. Успеем до семи ровно доскакать до входа – молодцы, не успеем – сапоги мы жëванные, дальше буде только хуже.

Нет, всë-таки успеваем, и ровно в семь возвращаемся в родные стены. Завтрак – в десять, у нас час, чтобы привести себя в кондицию после утренних скачек. Если делать это организованно, то успевают все – и помыться, и почиститься, и даже просто пострадать хренью и протравить пару баек из жизни привидений.

... О-о-о, чьи это немузыкальные словеса раздаются из соседнего жилого блока? Кто это у нас такой сладкоголосый?! Это в соседней роте, дерëт глотку майор Ужицкий. Как мы говорим – "ужика душат". Он у нас такой, да, за словом в карман не лезет. Всë потому, что у него – супротив нас, боевиков-душманов – рота учебная, и у него всë происходит не так налаженно и отлажено. Сразу видно, что у нас – батальон охранения, а у них – учебный пехотный батальон, где "крупа" призывного возраста постигает азы гарнизонной службы. У них организации нет ни фига, пока нет ни фига – к концу месяца сладятся, спекутся. И если у нас в душе – порядок и живая очередь, то у них – толкучка и звериный водопой. Все ведь прекрасно знают: чтобы полностью отряхнуть утренний прах со своей бренной туши надо минут пять всего; но чтобы за пять минут успеть вымокнуть, отскоблиться и обсохнуть – э, нет, тут опыт нужен, практика...

Ладно, это тема неисчерпаемая. Пока образовалось свободное время – приводим в порядок одежду и оружие, загружаем на себя весь свой хабар в количестве: рюкзак походный – одна штука, бронежилет-разгрузка – один штука, каска один штука, нож, автомат, пистолет – тоже по один штука, спецсредства (об этом отдельный сказ), боезапас. Всë это, разумеется, тоже надо осмотреть и привести в божеский вид. Осмотрели. Привели. Дружно громыхаем на улицу. Начинаются скачки.

Скачки – это двухчасовой марш-бросок вокруг базы. В полном снаряжении. У меня это, вестимо, к озвученному выше базовому набору – гранатомëт и порплет с зарядами к нему. Ох-хо-хо, грехи наши тяжкие! Мчимся сначала к выходу из расположения – строем в колонну по три – затем рассыпаемся в боевой порядок и снова мчимся по маршруту, который с вечера заготовил нам подлый начштаба. Хороший начштаба – дар божий; мы молимся, чтобы нашего поскорее хватил удар. Почему вот у всех НШ как НШ, а у нас – эта хитрожопая тварь, каждый раз придумывающая какое-нибудь западло?! Молчим, не ропщем – у других точно так же, они точно так же – дай им волю – будут проклинать своего и хвалить чужого.

В этот раз обошлось, насиловать нас не стали. Всего лишь на одном из восьми направлений из-за холма неожиданно выезжают условные танки безусловного противника, которые мы должны со всей своей лихой дуростью запинать прикладами и забить касками по башне. Про приклады и каски – шутка, противотанковых средств у нас достаточно, про условные танки – нет. Хотя, сдаëтся мне, это какая-то особая форма извращения и профдеформации. У нас на сотню километров окрест терриконы да сопки, склоны такие, что по ним ни один панцеркампфваген – да даже и не панцер, и не кампф, даже просто ваген – не проедет без риска при первом же выстреле навернуться с этого склона в овраг днищем кверху... Ай, пофиг, нам-то что! Главное – проскакать дистанцию да отбомбиться на этим самым сопкам, будь они неладны.

Где-то вдалеке тренируются кидать бомбы лётчики. Не знаю уж, в кого...

Возвращаемся к девяти в жилблок. Сваливаем сбрую и организованно вваливаемся в нашу ротную столовую, где, во-первых, уминаем завтрак, во-вторых, получаем суточный паёк. Тут же его раздебаниваем и по принципу хомяка ховаем по щелям и норам. Нет, не так, как зенитчики! У них вечный срач на позициях, каждую неделю ходим к ним ночевать с пулемётным взводом и отрядом химдымщиков нашего Видика. Ныкаем правильно – герметично завернув и во что-нибудь запаковав. Тогда продукты не сожрёт плесень, а на ёе богомерзкий дух не припрутся восьмилапые петровичи, пауки сиречь петруситовые... Ур-роды, сожрали у меня сапоги по младой дурости лет, найду гада – убью...

Третьего пайка не получили. Значит, сегодня полигонный день, только стрельбы, без суточного выхода. Дали б третий – охали бы, вздыхали и чертыхали штабистов на чём свет стоит, ибо нарезали, твари, задачу... Всё равно охаем и чертыхаем – ибо на полигон ещё надо допереться, и там проторчим до хрена сколько. То, что проторчим только до обеда – радости не прибавляет. Наоборот...

Ладно, это позже. Сейчас же, отъевшись, дружно громыхаем на склад и получаем боеприпасы. Грузимся в машину. Поехали. Не одни, вместе с вернувшейся утром ротой номер "ха" и ротой номер "у" – они, отоспавшись и покормившись раньше нас, уже получили свои железяки и тоже едут на стрельбы. Каждый день ездим...

До полигона – час, в одиннадцать уже там. Выползаем, строимся, разбредаемся по огневым рубежам.

Сначала – приводим оружие к нормальному бою. Ну, это так говорят – к нормальному. По идее, это делают в тире специально обученные люди. На деле – у нас стволы всегда при себе, и мы всë делаем сами. Фиг кому отдаст боец свою железяку, слишком он для этого суеверное существо... Поэтому – пристреливаем свои железяки сами, с учëтом индивидуальных особенностей зрения, слуха и обоняния, а также прочих органов чувств.

Пристреляли? Молодцы! Вторая часть мерлезонского балета – учимся попадать и поражать цели. Акцент именно на этом маленьком слове "и"... Потому что, например, можно вколотить в паука весь магазин автомата, а он всë равно, скотина, доползëт до тебя и будет пытаться ужалить тебя через сапог, и будешь ты его остервенело пинать и долбить прикладом по башке, чтобы сдох, мурло, а он не сдыхает, и лапает тебя, лапает, л-а-п-а-е-т!.. С-сука... Первый раз меня тоже чуть не обняли, спасибо второму номеру расчëта – убил животную раньше. Это теперь я знаю, что надо не пытаться отстрелить им лапы и нашпиговать свинцом, а раскурочить брюхо и-или разбить нервный узел, тогда он или сразу сдувается, обдавая всë разлетающейся наружу требухой, или замирает, парализованный, на месте, вертясь колесом или вовсе не вертясь, и отчаянно суча лапами...

Ладно, лирика. Третья часть балета: учимся работать вместе. Группами, отделениями, взводами и всей ротой, всë вместе и по отдельности. На это дело нам выдают задачу – то есть, подразделению такому-то нужно выполнить то-то и это. Задачи нам рожает – кто их нам даëт?– правильно, наш эн-ша, и фантазия у него воистину безгранична. Чего стоит только, например, такое: "В августе 44-го батальон педальных танков генерала Еботина, укомплектованный хоббитами-ваххабитами, объявился в тылу группировки Ха и среди ночи пополз в направлении еë штаба. Прогоните их ссаными тряпками накуй, чтобы не мешали бате-комбату вручную вожделеть, а начпроду – тырить с гарнизонного склада сахар".

Начпрод наш – действительно, тырит со склада сахар. Ибо держит в расположении загон с пауками, которых откармливает на мясо. Нет бы по человечески попросить... У зенитчиков, например, эти пауки каждую ночь шарахаются по площадкам, пугая встречных-поперечных, да и по окрестным норам их полно. Нет, блин – тратит на этих тварей государственную воду. А ведь нам строго-настрого запретили трогать печенье и держать в расположении пещерную живность...

Ладно, лирика. К двум часам, вдоволь наползавшись, напрыгавшись и настрелявшись, тащимся до дому, до хаты. Сдаëм железки в оружейку и строимся на обед.

Соседи снова душат ужика – кто-то из трупсы посеял пистолет. Вместе с патронами. Нас это не гребëт, но так охота запустить Ужицкому в башню каской, чтобы не портил аппетит...

Тихий час. Точнее, два. До половины четвëртого дрыхнем, как сколопендры. По словам нашего комбата, мы отличаемся от них только числом конечностей и размером межушного ганглия – что, в принципе, не слишком сильно далеко от истины. Почти правда – когда-то, давным-давно, миллионы лет назад и не на этой планете, они были нашими предками, и кое-что от них мы унаследовали. Например, прожорливость и кусачесть, а так же любовь ухайдакать ближнего своего... В первую очередь – того ближнего, который лежит от тебя через проход и, сволочь такая, храпит! Язык ему, что ли, выдернуть на досуге?.. Не, нельзя – наш взводный человек, в принципе, не плохой, а то поставят какого-нибудь долбонуба типа Ужицкого. Ну нахер.

Половина четвëртого. Дневальный молчит – знает, гад, что никто не спит. Никто и не будет спать, ибо оружие надо обслужить и почистить. Порох у нас, откровенно говоря, не слишком качества, и заметно коптит. Из-за этого оружие приходится даже не драить, а драть. Сначала – на полигоне, потом – в оружейке. За то время, которое мы тратим на загрузиться-приехать-пожрать-поспать, нагар успевает отмокнуть, и его хотя бы можно нормально отскоблить. А не отбивать ударами кувалды – как это сейчас делают наши соседи-новобранцы. Петрусит отчаянно въедается в нарезы ствола, в результате ствол покрывается толстенной окалиной и греется, сволочь, при стрельбе, греется – а перегревшись, лопается. У нас так чуть пулемëтчика штатного не убило в группе на одном из выходов. Его ПКМ, который выдерживал очередной приступ хищных пещерных гадов, то стрелял отчаянно, то остывал, почистить не было времени – всë, здрасьте. На очередной волне атаки оружие сделало так – клац! И ствол бодро посыпался во все стороны на всю длину, сворачиваясь в красивые такие кольца. Одно из них чуть не дало бедняге в лоб, и с тех пор он немного заикается.

Ну, мне-то попроще будет, у меня гранатомëт, безоткатка. Его достаточно просто тщательно протереть изнутри от сажи. Взводному гранатомëтчику – АГСнику – тяжелее, у него железяка на газоотводе пахтает. А значит, ещë долго из оружейки будут доноситься неблагозвучные чертыхания и прочие звуки интенсивного удаления копоти из механизма.

Пять часов. Почему мы лучше бы пошли "в поле"? Потому, что если мы не идëм в поле, то у нас "классы", аудиторные занятия. Ровно три часа. Ровно три штуки. Обычно это: минно-подрывное, тактико-специальная подготовка и общая теория. Как по мне – лучше бы мëрзли в сопках, чем сидели и писали. Во всяком случае, полноту знания и ведения конспекта у нас там не спрашивают... Соседям из учебных рот хуже – с нас просто спрашивают, а их буквально дерут.

Ужин. С половины девятого до десяти – самоподготовка. С десяти до одиннадцати – свободное время. В одиннадцать – отбой.

Как раз именно в это время – у лëтчиков пересменка, над нашими головами ревут "горынычи".

– Да чтоб вам!!! Пусто было!..– проносится по казарме восторженными голосами, прекращающимися буквально сразу же после исчезновения крылатых соседей с горизонта. Дневные скачки не проходят даром – дрыхнем как убитые.

Все, кроме пулемëтного взвода – они снова в гостях у зенитчиков. На их площадке готовятся к встрече ночных гостей две наших роты и химдымы Видика...

О грибах

Грибы – источник нашего постоянного беспокойства.

– Р-рота-а-а – стройся!!! В химическую часть, колонной по три..!

Призывный вопль Ужицкого слышно, наверное, на другом конце базы. Ага, у кадетов сегодня – "резиновый" день. Вот, пошли, не слишком стройно и без радости горланя что-то бодро-походное... Значит, будут травить плесень.

Плесень бывает разная. Чëрная, белая, серая, красная, норная, горная, каменная, пещерная... И вся она, независимо от вида и типа, наш враг. Особенно – зелëная петруситовая. Она прекрасно растëт на всëм, где содержится хоть немного этого минерала, но почему-то всего больше предпочитает наш бетон. Оно бы и чëрт с ней, но именно эту плесень любят пауки-петровичи... У-у-у, мля! Кто из них хуже – то мне суть безразлично, они одинаково хороши. Симбиоз у них, что ли?! Но всегда: где завелись колонии одной дряни – обязательно появляется другая.

Плеснь не только портит бетон. Она активно рассыпает по округе свои споры, которые смело кидаются на наше снаряжение, оборудование и продовольствие. При этом то, что не может сожрать плесень – обязательно сжирают пауки. Я уже рассказывал, что как-то раз случайно замочил сапоги, а потом их бодро слопали петровичи? Вот это то самое оно.

Разумеется, что с грибами мы старательно боремся, и стараемся не допустить их появления. А поэтому – да здравствуют серные и фосгеновые шашки, хлорная известь, натрий-о-аш и прочая, откровенно говоря, шняга. И именно поэтому мы практически не снимаем противогазов, тупо боимся отравиться.

С улицы доносится громогласный вопль дневального:

– Рота-а-а... Стройся!

Начпрод, животное сумчатое, зовëт к себе – в пищеблоке завелась плесень. Не будем его, гада, задерживать. Чем быстрее сдерëм со стен это, простите, рукоблудие – тем быстрее будем питаться нормально, а не тушëнкой и колбасой. Пр-р-ропади они пропадом...

Танки

Что-то взвилось в воздуся

И рухнуло вниз домкратом.

Террикон просел среди ночи.

Летят по небу, ползут посуху