Текст книги "Другие времена"

Автор книги: Михаил Кураев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 13 страниц)

Вот и соседка всем своим видом излучала не то чтобы недоброжелательство, но какое-то необъяснимое напряжение, которому находить объяснение Алексей Иванович даже не пытался, но чувствовал его вполне определенно. И не для того собрался он в дорогу, не для того придумал себе путешествие, чтобы что-то преодолевать, кому-то противостоять и терпеть чью бы то ни было необъяснимую враждебность. Соседка была совершенно не из того замысла, который казался Алексею Ивановичу легким и счастливым, когда он наконец-то решился поехать.

Может быть, еще лет десять назад такая попутчица показалась бы ему женщиной с загадкой.

Но где вы, благоуханные незнакомки, пробуждающие любознательность и смутные упования!

Алексею Ивановичу не хотелось отгадывать загадку и проникать в тайну, которая, быть может, называется шестнадцатый аборт, приступ гастрита, ссора с мужем или потеря перспективного любовника.

Алексей Иванович стоял в коридоре, повернувшись лицом к открытой двери в купе, и просчитывал ближайшее будущее.

Поезд почти бесшумно тронулся и поплыл.

Соседка, будто они уже поссорились, с демонстративным вниманием разглядывала железнодорожную неприглядность, окружающую недальние подступы к вокзалу. В этом преувеличенном внимании к нагромождениям вагонных скатов, к вросшим в землю вагонам, обращенным в подсобки и сторожки, к длинным пакгаузам и вереницам электровозов, похожих на спарившихся стрекоз, было показательное невнимание к соседу, по крайней мере, тому так показалось.

Поезд еще не набрал скорость, словно гончая в поисках следа, шарахался на стрелках то вправо, то влево, отыскивая свой единственно верный путь, чтобы по нему уже пуститься во всю мочь.

Соседка повернула голову в сторону открытой двери и, не удостоив Алексея Ивановича взглядом, беззвучно шевельнула губами, видимо подразумевая в нем способность читать по губам, после чего встала и решительно задвинула дверь.

Вагон был заполнен едва ли наполовину, а может быть, и того меньше. Народу в коридоре не было, а двери были распахнуты только в двух купе. Цены стали кусачие, особенно на комфортабельную езду, да и время осеннее, когда народ в основном прибивается к дому.

После минутного раздумья Алексей Иванович подошел к проводнице, но вместо того чтобы попросить отдельное купе решительно, с присовокуплением «благодарности» или хотя бы обещанием таковой, залепетал что-то для самого себя неожиданное.

– Извините, я думаю, женщине будет удобнее без мужского соседства…

Проводница вскинула на него откровенно изумленные свежевыщипанные бровки, узкие полоски тусклой кудели на воспаленных от недавней прополки грядках.

– Если можно, я перешел бы в другое купе… чтобы не стеснять даму…

Перелистав кожаный потертый бювар с гнездами для билетов, наполовину пустыми, с каким-то вздохом, словно она перекладывала не невесомый билет из одного кожаного гнезда в соседнее, а собственноручно переносила докучливого пассажира вместе с багажом из одного купе в другое, проводница, помотав вдобавок головой, давая понять, как же она рискует, наконец, произнесла: «Попробуйте в шестое… там одиннадцатое не занято».

«Наверняка же есть вообще свободное купе», – возвращаясь к себе, подумал Алексей Иванович и в очередной раз огорчился своей неумелостью в решении простейших житейских задач.

Дверь в его купе уже была наполовину открыта. Соседка предстала облаченной в дымчатых тонов не то дорожную пижаму, не то брючный костюм для дома.

Наряд, как заметил Алексей Иванович, лишенный свойственных дамской одежде минимальных подробностей в отделке, казался немножко арестантским, впрочем, строгим, как и сама хозяйка.

О, дань времени!

Сегодня щегольнуть воровским словечком, знанием «блатной фени», значит дать понять о своей приобщенности, о своем пребывании на короткой ноге с духом времени и готовности с волками разговаривать исключительно на доступном им языке… Вот и женский костюм – барометр эпохи. Во время войн и революций то красная косынка на голове была знаком верности знамени революции, то полувоенные пиджаки и блузки, похожие на гимнастерки, сообщали о женской солидарности с теми, кто надел военную форму. Наверное, и нынче чуткие модельеры готовы внести мотивы арестантского наряда в свои изделия.

Для Алексея Ивановича было полной неожиданностью то, как взглянула на него, как вскинула, наконец, свои, оказывается, довольно выразительные большие глаза соседка, когда он взял куртку, сумку и произнес: «Извините. Покидаю».

Она посмотрела на него так, будто бы он сказал ей, что выходит прямо сейчас, на всем ходу в окно.

В ответ на этот удивленный взгляд Алексею Ивановичу ничего не оставалось делать, как с простодушием готового к услугам кавалера сказать: «Я буду в шестом купе».

О, она так выдохнула, почти фыркнула, словно ей сделали неприличное предложение, и тут же обратила свое лицо и полные любознательности глаза к железнодорожным подробностям и окрестностям за окном.

Господин случай! Из всех сочинителей ты самый непредсказуемый и самый неразгаданный, не считающий нужным хоть как-то, хоть когда-нибудь объяснить свой замысел, свою природу.

Кого должен был благодарить Алексей Иванович?

Того, кто испортил этой молодой особе настроение, или Творца, наделившего ее дурным характером в наказание человечеству за тяжкие грехи и прегрешения средней тяжести?

Кому должен быть признателен Алексей Иванович за демонстративную неприветливость, внесенную соседкой в купе?

«Кто-то наступил ей на мозоль?»

Его следовало бы найти и пожать ему руку.

– Разрешите? Я к вам, – проговорил Алексей Иванович, постучав и открыв дверь в шестое купе.

Сосед лежал поверх одеяла с поднятыми коленями и был похож на деревянную складную плотницкую линейку, плоскую и угловатую.

Алексей Иванович взглянул для верности на номер свободного места и начал располагаться. Занятый хлопотами устройства, он не обратил внимания на то, как смотрел, готовый что-то сказать, вроде даже и возразить, его новый попутчик. С каким-то особенным напряжением сосед следил за каждым движением вошедшего, за тем, как тот вешал свою куртку, извлекал из сумки туалетный прибор и доставал домашние тапочки, завернутые в газету, казалось, что во всех этих бесхитростных действиях новый попутчик хочет увидеть какой-то особый, скрытый смысл.

Наконец Алексей Иванович уселся, хлопнул себя слегка по коленям, как бы ставя точку, и кратко объяснил свое появление.

Сдержанный кивок в ответ не предполагал скорого перехода к вынужденному знакомству.

Посетовав на то, что пассажирам не выдают две подушки, как это заведено в «Красной стреле», на «Полярную стрелу» это правило не распространялось, Алексей Иванович откинул подушку к стенке, устроился с возможными удобствами и достал из сумки припасенную в дорогу книгу.

Внимательно наблюдавший за ним сосед был человеком длинным, с ровным, как доска, телом. С виду человек строевой, вроде бы интеллигентный…

Возраст?

Трудно сказать. Дашь сорок пять, окажется шестьдесят. Дашь шестьдесят, окажется сорок семь. Так выглядят спортивные тренеры и заядлые альпинисты, продлевающие свою молодость до бесконечности, одни за счет общения с молодыми людьми, другие – за счет занятий, требующих бодрости и крепости духа без оглядки на возраст.

Может быть, мысль о тренерстве и спорте подсказывал старомодный, но вполне добротный костюм «олимпийка», в который сосед был облачен.

Желая обеспечить себе в поездке душевный комфорт, Алексей Иванович хорошо подумал, стоя дома перед книжной полкой, прежде чем взять книжицу, как раз такую, чтобы в мыслях быть как можно дальше от размышлений о целях и смысле своего бегства.

Итак, были приняты меры к тому, чтобы сполна насладиться прочным покоем и с книжкой в руках прикоснуться к чужому счастью.

Замысел поступка необязательного сродни капризу, который может себе позволить лишь сугубо свободный человек. Итак, замысел приведен в движение, первые, как бы неизбежные препятствия сметены, а главное, развеяны, наконец, душевные сомнения в необходимости всего предприятия.

Мягкое покачивание вагона и негромкий цокот колес сообщали движению музыку скачки, той, что всегда сродни полету.

И если бы в поездке была только одна задача – удрать от себя нынешнего, загнанного в угол, то можно было заметить, что, расположившись наконец-то со всеми удобствами, он уже начал вкушать сопутствующие побегу легкость и освобождение.

Алексей Иванович не спешил раскрывать книгу, зная, что и на ее страницах он будет парить вдалеке от той никчемной, чужой, будто бы одолженной у кого-то жизни, которая длится уже неведомо зачем.

Впереди была пара беззаботных недель.

Впереди было целое сентиментальное путешествие!

Счастье случайно, мимолетно, кратко, но оно и должно быть таким.

Алексей Иванович раскрыл книгу в предвкушении встречи со старыми знакомыми и тут же почувствовал себя так, словно у него во рту оказался дождевой червяк или влетела какая-то непрошеная муха…

«Наведи! наведи! наведи порядок на полках… Некогда? Завтра? Пожалуйста! Наслаждайся. Удовольствуйся!..»

Умиротворение, только что снизошедшее на Алексея Ивановича, разлетелось в одно мгновение, и тут же подступило ожидание всяческих досад, докук и сомнение во всей затее с этой поездкой, что повергло путешественника в уныние, казалось бы, совершенно несоразмерное оплошности.

Скорее всего, предыдущая жизнь, особенно жизнь последних лет, зыбкая и тревожная, заставляла быть постоянно настороже, в готовности к разного рода неприятностям.

Подобную реакцию на пустяковое, в сущности, происшествие можно объяснить лишь особого рода неврастенией, может быть, действительно стариковской, когда все болезни уже кажутся последними, а все беды непоправимыми.

Оказывается, после долгих раздумий, перебрав на полке чуть не с десяток книг, претендовавших стать спутниками в дороге, Алексей Иванович взял стоявший почему-то рядом с Фитцжеральдом производственный роман Дм. Ложевникова «Знакомьтесь – Кукуев!», благо оба были в коричневом переплете с тиснеными золотыми буквами на обложке.

…Соседка с прокисшим лицом, книжка, которую давно уже надо бы выкинуть из домашней библиотеки, неумение договориться с проводницей о желанном одиночестве тут же пробудили предчувствие надвигающихся мелочей, способных отравлять путешествие на каждом шагу.

Может быть, это только начало?

Он бросил книжку на покрытый белоснежной салфеткой столик, как проигравший кидает на стол карты, свидетельствующие о его поражении и отказе от борьбы.

Глава 4. Задушевный досмотр

Вот удивился бы Алексей Иванович, случись ему увидеть, как его неприветливая соседка улыбнулась каким-то своим тайным мыслям и с силой ударила кулачком подушку.

Если бы Алексей Иванович мог заглянуть в душу своей мимолетной соседки!

Но в эту душу не смогли заглянуть, лишь скользнули по поверхности, утомленные однообразием жизни следователи, судьи, народные заседатели и прокурор, так и не отдавшие должного своеобразной натуре, Мороховой Наталье Евгеньевне, место рождения город Братск Иркутской области.

Год рождения? Вот уж не важно!

Для своих двадцати шести, после двух сидок, она выглядела очень неплохо.

Что таилось в ее уединенном сердце?

Чем жила ее душа, устремленная Бог знает куда и за чем?

Что сковало, пригасило сияние ее неброской красоты, в неотразимость которой, из-за сходства округлостью лица с певицей Королевой, она верила, не ища иных доказательств?..

Была ли она с юных лет обречена на бессильную бедность, иссушающую душу?

Даже на эти вопросы ответить сколько-нибудь уверенно уже затруднительно.

Непроглядное прошлое Наташи Мороховой не позволяет разглядеть самые первые противоправные шаги, приведшие ее, в конечном счете, на увлекательное поприще вагонной аферистки, где редкие творческие способности сибирской девушки раскрылись с наибольшей полнотой, и это позволило ей со временем занять достойное место в кругах, известных санкт-петербургской железнодорожной милиции.

Первая судимость была снята в установленном законом порядке, снята по амнистии, источающей свое милосердие, в первую очередь, на «малолеток».

Второй раз под суд Наташа пошла как ранее не судимая.

И по второй судимости Наташа опять пошла как несовершеннолетняя, всего за три месяца до того, как ей должно было исполниться восемнадцать лет.

В пору зрелости и полноты гражданской ответственности, в свое восемнадцатилетие, Наташа вступила уже в следственном изоляторе № 45/5 ГУВД ЛО, то есть Главного управления внутренних дел Ленинградской области.

Статья была нехорошая, совсем нехорошая, и если бы не первая судимость, поскольку предыдущая была снята и не считалась, да еще и «несовершеннолетие», которое тоже было великодушным судом учтено, «человеческой жизни празднество», как поется в Покаянном каноне, увидать ей пришлось бы ох как не скоро. А так сразу же после освобождения она смогла вернуться в родные края и принять посильное участие в ограблении квартиры на улице Гоголя в городе Братске.

Брала не она, брали трое, Инюхин, Карташевский и Дурынин, Наташе же отводилась роль отмычки, если хотите, «ключа».

Справедливости ради необходимо разъяснить скромную роль «ключа», поскольку соблюдение справедливости в отношении, в первую очередь, к преступникам, стало знаменем нынешних времен, благодатных для разного рода инициатив и предприятий.

Но справедливость и милосердие не гребут всех под одну гребенку.

И наблюдательные люди могли заметить пусть отчасти и не законную, но все-таки закономерность – чем больше преступник, чем размашистей и крупнее преступление, тем больше справедливости предусмотрено следствием, прокуратурой и судом.

Жизнь обновлялась на глазах, менялись названия городов и улиц, новых хозяев обретала старая страна, новые хозяева появились и у справедливости и у милосердия.

А почему бы и нет!?

А главное, самое главное, откуда ни возьмись, образовалось огромное, не виданное еще в истории количество ничейной собственности буквально под боком у юной в ту пору Мороховой Натальи Евгеньевны. Тут тебе и Братский алюминиевый и Братский лесопромышленный, тут тебе и Усть-Илимская ГЭС, а еще и Братская ГЭС, и Железногорский ГОК, целый горно-обогатительный железорудный комбинат, и так вплоть до завода сантехнического оборудования на правом берегу Ангары в Братске-19, пожалуйста, на любой вкус, на любые потребности!..

Но не миловидной, высокой и стройной Наташе с ее округлым лицом и то ли с не законченным средним, то ли не начатым высшим образованием, посягать на энергетику, цветную и черную металлургию Восточной Сибири, на ее недра и леса!

Увы, ей и ее компаньонам пришлось довольствоваться квартирой на улице Гоголя.

Так вот, справедливости ради надо заметить, что быть «ключом» в ограблении квартиры вовсе не значит играть в этом приключении ключевую роль.

Впрочем, и в больших делах люди, игравшие ключевые роли, вовсе не лезли вперед.

На первом допросе потерпевшая, проживавшая на злосчастной улице Гоголя, двадцатисемилетняя Варвара Дмитриевна Пекарская, показала, а в дальнейшем течении следствия непротиворечиво подтвердила, что открыла дверь на женский голос, молодой женщине, назвавшейся приятельницей ее сестры Любы. Прежде чем открыть дверь, потерпевшая посмотрела в дверной глазок, увидела миловидную молодую женщину, похожую на известную певицу Наташу Королеву, которую могла бы опознать в случае необходимости, и только после этого открыла дверь.

Молодая женщина, округлостью лица действительно похожая на известную певицу, но превосходящая ее ростом и привлекательностью фигуры, в квартиру не вошла.

В квартиру, сбив с ног хозяйку, ворвались Инюхин, Карташевский и Дурынин, скрывшие свои лица под черными матерчатыми масками.

Потерпевшую Пекарскую, как уже сказано, сильным ударом в грудь свалили на пол и, угрожая ее жизни и жизни полугодовалого сына, потребовали добровольно указать, где спрятаны деньги, и добровольно же передать пришельцам ценности в виде сережек, колец и прочих изделий из желтого металла. Считая, что потерпевшая находится в их полной власти, не дожидаясь, пока-то она осознает свое бесперспективное положение, Карташевский попытался самостоятельно вырвать сережки из ушей потерпевшей.

А при чем здесь Наташа, спросит поборник справедливости? И будет прав!

Перерастяжение мочки левого уха, обширный кровоподтек на грудной клетке и левом бедре в результате ударов ногами, ссадина на верхней губе, превратившая рот в один распухший синяк, – эти и все остальные следы насилия впоследствии были отнесены судебно-медицинской экспертизой к категории легких, не усугубляющих вину азартных молодых людей, поскольку не повлекли за собой даже «кратковременного расстройства здоровья».

В протоколе будет записано так, словно речь идет о новелле из жизни незадачливых гувернеров: «ей пытались снять серьги».

Почему «ей», а не «у нее», понятно, такой уж в суде разговор, а вот почему «снять», а не «вырвать», если мочку безобразно вытянули, причинив Варваре Дмитриевне ужасную боль, «не повлекшую кратковременного расстройства здоровья», вот это понять, не будучи платным ревнителем правосудия, судьей или адвокатом, крайне затруднительно.

…Господа судьи! Господин прокурор! Господа народные заседатели, поборники законности, справедливости и порядка! Позвольте задать вопрос без протокола?

Если в ваш дом, пусть даже благодаря вашей оплошности, ворвались превосходящие вас числом и силой гости, сбили с ног, попинали, как следует, сунули под нос пистолет и посулили укокошить вас и вашего шестимесячного сына, беспомощно пребывающего в колыбели и не способного защитить мать, как по причине малолетства, так и спеленутости по рукам и ногам, посчитаете ли вы применительно к себе, избитому, лежащему на полу, все эти действия «не опасными для жизни», или граждане судьи и гражданин прокурор поймут «угрозу жизни» только после выстрелов, ударов ножом и проламывания черепа чем-нибудь убедительным?

Сказано же в Евангелии русским языком: поднявший меч от меча и погибнет.

Не ударивший, не причинивший кратковременное расстройство здоровья или долговременное усекновение членов, а поднявший, всего лишь поднявший меч, должен от меча и погибнуть.

Куда уж ясней!

Людям простым, не поднаторевшим в защите негодяев, может показаться, что угроза для жизни возникает уже в тот момент, когда непрошеные гости с неизвестными еще намерениями переступают порог вашего дома или подходят к вам за пределами спасительных стен вашего дома с наглыми требованиями…

Нет, почему-то господа защитники прав и свобод вносят в ясную, как Божий день, картину туман и хитрость.

«А ты докажи суду, что меч был поднят для того именно, чтобы проломить тебе череп или вовсе снести голову прочь! Ах, не можешь доказать? А вот гражданин обвиняемый говорит, что он хотел просто показать вам, как переливаются лучи солнца на зеркальных плоскостях ножа, то есть меча. И меч, то есть нож, он поднял, чтобы не зарезать, а как раз развлечь расплакавшегося вашего ребенка, которого вы почему-то не хотели утешить… Если вы не можете доказать обратного, то все спорные моменты решаются бесспорно в пользу обвиняемых. Посмотрите, как они молоды, сколько у них еще всего впереди!..» и т. д.

Вот и Наташа-сибирячка, если бы она вовремя не покинула Братск, могла бы на суде совершенно определенно сказать, что позвонила в дверь шутки ради, из озорства, свойственного несовершеннолетним, а вошедшие вслед за ней в квартиру молодые люди в масках ей не ведомы.

И действительно, кто там под маской, поди, угадай!

Будем, наконец, справедливы, разве политики, государственные мужи, открывающие не то, что двери, ворота для противоправной деятельности, объявляются во всероссийский розыск? Разве им портят жизнь, отвлекают от государственного строительства повестками, допросами и прочими юридическими докуками?

Так что ж объявлять охоту на девушку, назвавшуюся подругой сестры Любы?

А может быть, она действительно хотела попросить воды запить таблетку?

А может быть, ее саму толкнули?

А может быть…

Много чего еще могла бы сказать и неопровержимо доказать молодая женщина, не утратившая привлекательности и после двух сидок. Но! Уже наученная горьким опытом, она предпочла затеряться где-нибудь подальше от тайги, от родных кедров, еще кое-где уцелевших, подальше и от ангарской сосны, почти уже вырубленной, выбрав себе укрытие в надежных дебрях города Святого Петра и в безбрежной сети железных дорог, примыкающих к Северной Пальмире и ее опутывающих.

…Для потерпевшей Варвары Дмитриевны все кончилось хорошо.

Правда, сначала нестерпимая боль заставила ее согласиться добровольно снять сережки своими руками и передать их в качестве заслуженного трофея в руки молодого человека, придавившего ей коленом грудь.

Следом за этим Варвара Дмитриевна так же добровольно, как подчеркивали адвокаты, сняла с рук два кольца из желтого металла, одно с искристым прозрачным белым камнем, второе цельнометаллическое, приняв за достоверное обещание молодого человека в матерчатой маске отрубить ей пальцы, если сама колец не снимет.

Потерпевшая, оказавшаяся на беду молодых людей человеком дальновидным, хорошо рассмотрела характерный скошенный подбородок одного молодого человека, не прикрытый маской, и уверенно опознала своего гостя по подбородку на очной ставке уже в семь часов вечера, спустя всего лишь шесть с половиной часов после визита молодых людей к ней в дом.

Угрозу своей жизни и жизни ребенка Варвара Дмитриевна восприняла как реальную, особенно после ударов ногами в голову.

Но поучимся наблюдательности у адвокатов и заметим хорошенько, Варвара Дмитриевна повела себя непоследовательно.

Сначала она угрозу жизни восприняла вроде бы как реальную, в подтверждение чего отдала и деньги, и драгоценности, а вот потом…

Но все по порядку.

Уходя из квартиры потерпевшей, трое молодых людей прихватили спортивную сумку фирмы «Адидас», по цене 130 тысяч неденоминированных рублей, сбросили в нее все, что подвернулось под руку на три миллиона шестьсот семьдесят три тысячи неденоминированных рублей, и строго предупредили потерпевшую о том, что любая ее попытка связаться с милицией неминуемо повлечет смерть и ее, и ребенка, при этом квартира будет сожжена.

И вот здесь возникает интересный вопрос.

Почему в одном случае потерпевшая отнеслась к угрозам серьезно, а в другом пренебрегла этими же самыми угрозами?

При полной видимости сотрудничества со следствием была ли она до конца искренней?

Ей же даже руки клейкой лентой замотали, чтобы она не вздумала нарушить свое торжественное обещание, так нет же, она исхитрилась связанными руками открыть входную дверь и, выйдя на площадку, лбом нажать кнопку звонка в соседнюю квартиру. После этого она отдала соседке плачущего ребенка и вызвала милицию по телефону, что ей делать было категорически запрещено.

Адвокаты Инюхина, Карташевского и Дурынина настоятельно требовали от гражданки Пекарской дать суду не двусмысленный, а ясный ответ: верила ли она в реальность угроз со стороны их подзащитных? Почему в одном случае она как бы поверила и собственноручно отдала деньги и изделия из желтого металла, а через десять минут после ухода подзащитных из ее квартиры угрозами пренебрегла и вызвала милицию?

Где же она говорит правду?

Не вводит ли она суд в заблуждение?

Но еще лучше повели себя на следствии и в суде Инюхин, Карташевский и Дурынин. Они тоже единодушно показали, и на предварительном следствии, и в ходе судебного разбирательства, дескать, с Наташей познакомились в пивбаре «Комсомол», знают, что ее зовут Настей и что она учится в Братске в Иркутском филиале Московского учетно-коммерческого университета. На запрос суда последовал неожиданный ответ: дескать, такого института в г. Братске нет, как нет его в Иркутске, впрочем, как и в Москве, а потому и предоставить информацию о студентке второго курса такой-то и такой попросту некому.

Решение Наташи уехать куда подальше после ареста Инюхина, Карташевского и Дурынина было верным. Верным было и желание оказаться в городе Святого Петра, в этом великолепном, если смотреть издали, стоге сена, где легко затеряется не то что иголка, но и вещица покрупней.

Наташу объявили во всероссийский розыск. Ее миловидное приветливое лицо, воссозданное фотороботом с подсказки потерпевшей Пекарской и довольно точно воспроизведенное, стали помещать в листках МВД под рубрикой «Разыскиваются». Листки эти висели в людных местах, в том числе и на Московском вокзале, откуда уезжала на промысел Наталья Евгеньевна Морохова, получившая в своем кругу за удачливость и маневренность кличку Дрезина.

В дальний путь ее сопровождал облаченный в адмиральскую форму, также находившийся в федеральном розыске Костя-Жмых, прозванный так за черствость души и за патологическую жадность, сочетавшуюся с дерзостью, смелостью и склонностью к насилию.

Наташа шла по перрону и садилась в поезд Санкт-Петербург – Мурманск в скверном настроении вовсе не потому, что находилась во всероссийском розыске, и не потому, что билет был куплен на украденный в Москве паспорт.

Очень трудно объяснить, да и не всем дано понять, как у опытных вагонных аферистов, мошенников со стажем и у профессиональных воров развивается способность чувствовать опасность, казалось бы, без каких-либо к тому реальных оснований.

Может быть, это уже что-то сродни профессиональной интуиции?

А почему бы и нет?..

Вроде бы у человека все идет путем.

На небольшой какой-нибудь станциюшке в хорошую глухую пору, часика этак в три-четыре утра, раздвинул «суфле», эластичный переход между вагонами, втиснулся, не оборвав пуговиц, убедился, что проводники дремлют, в пустых коридорах убаюкивающей чечеткой постукивают ночные колеса, – работай! Что тебе еще надо!? Вот и дверка в беспечное купе чуть приоткрыта, то ли душно стало путешественникам, то ли после ночного похода в туалет кто-то забыл спросонья как следует закрыться, и в приоткрытую щель можно слышать переливчатый квартет храпунов…

Ну?..

Работай же!..

Но вор верит только себе, только своему чувству, и никакие призывы и агитация, обращенные к серьезному ворюге, действия иметь не будут. И он прав. Сидеть, в конечном счете, ему, а не тем, кто подсказывал, вдохновлял и рисовал широкие перспективы…

Необъяснимо возникшее чувство не обмануло на этот раз Наташу.

И откуда ей было знать, что на похищенный в Москве, мало их там теряют и крадут, и приобретенный Наташей за пятьсот рублей паспорт уже была дана ориентировка МР-51 из С-З УВДТ, то есть из Управления внутренних дел на транспорте. И если бы сопровождавшие маршрут и обеспечивающие покой и безопасность пассажиров сержант милиции Проплетин и рядовой Маршевский не оказались бы так увлечены иностранцем Гурамалиевым, с которого по праву желали снять «бакшиш», и с чуть большим вниманием и усердием отнеслись бы к своим прямым обязанностям, у Наташи неприятности могли бы начаться еще на перроне.

Откуда, откуда это чутье и опережающее все намеки знание!

Вот ведь и Руссо, Жан Жак, говорил, что чувства выше разума, и утверждал, что субъективная уверенность в правильности того или иного положения выше логических доказательств.

Но и Жан Жак Руссо едва ли взялся бы объяснить, откуда у Наташи появилось дурное предчувствие. Карта шла. Был фарт. Только что Наташа так чисто сработала в варшавском поезде, где, подлив клофелинчика в пиво, вчистую обобрала двух молоденьких челночниц, направившихся в Польшу за товаром! Даже на билете сэкономила. Билет взяла до станции Дно, договорившись с проводницей полюбовно, что доедет до Гродно, а вышла ночью через другой вагон в Новосокольниках, сделав ручкой и челоночницам, помнившим даже в наркотическом параличе, как с них из-под свитера снимали кошельки, и проводнице, ставшей жертвой обаятельных манер добросердечной и щедрой на посулы пассажирки.

После челночниц были еще тренер и начальник известной футбольной команды Высшей лиги из города Москвы, ехавшие в город Хельсинки.

Приехав в город Хельсинки, они с грустью обнаружили отсутствие десяти тысяч долларов, выданных им на командировку.

Не доставили радости эти десять тысяч и Наташе.

Из десяти тысяч, привезенных из Выборга, ей Жмых выдал только тысячу семьсот, остальное ушло якобы в «котел».

И все-таки коллеги поздравляли Наташу, поздравляли в доме 27, на проспекте Энтузиастов, где Наташа жила в это время у Коли Покромкина, там был устроен чудесный вечер. Были только свои. Все посматривали на Наташу с гордостью и немножко с хорошей завистью, а вот у нее на душе уже тогда было тревожно.

Многим мастерам своего дела знакомо это чувство: успех пугает.

В команде крепких профессионалов, где топ-менеджером Костя-Жмых, Наташу не понимали, от нее ждали новых успехов, новой добычи. Взявший под свое покровительство Наташу-сибирячку Жмых сиял от счастья и подумывал о том, что, может быть, надо забрать Дрезину от Покромкина…

Вот он как раз и выпендрился в адмирала, провожая Наташу в мурманский рейд, чтобы произвести на нее сильное впечатление.

Перед этим был разговор, как бы предваряющий начало серьезного ухаживания.

– Я на адмирала похож? – спросил Жмых Дрезину.

– На боцмана ты похож. Был у меня один капитан второго ранга, так ты даже на него не похож, – сказала Наташа, чувствуя свое положение таким же прочным, как у современных СМИ, тоже не опасающихся говорить влиятельным людям дерзости.

– Посмотрим, – пообещал Жмых и провожать Дрезину отправился в адмиральском мундире, украденном в поезде из чистого озорства у форсившего в этом наряде актера Петрозаводского драмтеатра, ехавшего с гастролей на спор в морской форме. Комплекцией и ростом этот заслуженный артист совпадал с пожелавшим остаться неизвестным Костей-Жмыхом.

Так ведь и в Наташе был талант!

Еще немного, и она поднялась бы на ту высокую степень своей рискованной, но не такой уж и редкой профессии, когда клиента «обносят» не вчистую, а «половинят».

Что это значит?

Это значит, что вы приподнимаете, к примеру, полку со спящим клиентом, запускаете руку в открывшуюся щель, открываете чемодан или дорожную сумку, не блещущие, кстати, разнообразием замков, находите там кошелек, бумажник с деньгами, словом, «лопатник», и на ощупь, доверяя лишь своему чутью, вслепую отсчитываете примерно половину находящихся в «лопатнике» денег.

Взяли.

Опустили полку.

Покинули купе или легли снова спать, как ни в чем не бывало, если едете здесь же, на соседней, к примеру, полке.

Что происходит дальше?

А дальше клиент просыпается, рано или поздно лезет в бумажник, видит, что деньги на месте. Это редчайший случай, чтобы человек стал вдруг в вагоне пересчитывать свои деньги, не все же такие, как Гурамалиев. Видит человек, что деньги на месте. И живет безмятежно до той самой минуты, когда, покинув поезд, скорее всего уже дома или в гостинице, обнаруживает недостачу. Меньше всего подозрений, как правило, на попутчиков. И главный аргумент – если бы это был вагонный вор, то утащил бы все, и вместе с бумажником и с документами. Вот и сыплются подозрения то на любовницу, то на жену, то на беспутного сына, последнее время остро нуждающегося в деньгах.