Текст книги "Красная река, зеленый дракон"

Автор книги: Михаил Кормин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 4 страниц)

Бывали, конечно, и совершенно обратные случаи. Например, Костя сам как-то раз разнимал драку торговцев, не поделивших место у очень выгодного перекрестка. Тут раз на раз не приходилось. Но всегда устраивать уличный лоток для торгующего на месте, которое для этого не предназначено (вне зависимости от того, кто за этим местом следит – полиция или местные) было большим риском. Дед рисковал. Но это его, похоже, совершенно не волновало. Да и выглядел он для здешних мест немного странно.

Дед явно был из уроженцев Азии. Смуглый, невысокого роста, с короткой стрижкой, ежиком, торчавшим над круглой макушкой. Редкая борода и усы – светлая щетина, хорошо заметная на смуглом лице. Брови домиком поднимавшиеся над узкими, полуприщуренными глазами. Причем брови совершенно черные. Нос широкий, высокие скулы и на лбу несколько вертикальных складок, словно в дополнение к тем морщинам, что покрывали щеки и виски. Странный старик. Не походил ни на азербайджанца, ни на киргиза. Казах? Хотя, казахи за подобного рода торговлей раньше замечены нигде в окрестностях Сиверской не были. Одет дед был в спортивный костюм, поверх которого он зачем-то накинул куртку-штормовку цвета хаки.

– Отец, я к тебе обращаюсь. Добрый день, говорю, – Костя достал из кармана куртки удостоверение и, на несколько секунд раскрыв его перед лицом торговца, снова спрятал в карман.

Дед наконец-то отвлекся от своего хлама, который он, похоже, разложил уже весь и теперь оценивающе смотрел на то, верно ли все расположено на картонном прилавке. Поднял глаза на Костю и кивнул, не улыбаясь.

– И тебе доброго дня, начальник.

– Торгуете?

Старик на минуту опустил голову. Видимо, решал, что ответить. Костя понимал, что момент сейчас довольно серьезный. Окажись на его месте кто-то другой, может быть, старику действительно пришлось бы платить штраф. Может быть, даже по протоколу с квитанцией. Или начались бы бесконечные созвоны с кем-то из своих, кто «держит» этот пяточек у магазина (Костя точно знал, что тропинка от остановки ничейная, потому что она никому не нужна из-за нерентабельности).

– Нет, – ответил старик. Оказывается, он не искал ответа на вопрос Кости, а просто стряхивал мелкую березовую листву с широкой бежевой пиалы, лежавшей на картонке. – Мне торговать уже смысла никакого нет. Так отдаю.

– Что, и картошку?

– И картошку. Тут же НИИ Растениеводства. Знаешь, как в семидесятые еще в Волосовском районе картошку ценили? Из Волосовского то есть? Говорили – самая лучшая на всю область. А может и в Союзе. Столько сортов новых вывели.

– Ага, слышал. И что ж, Вы тут теперь эту картошку бесплатно раздаете всем желающим?

– Не эту. Не ту, точнее. Той-то уже нет. Легендарная была. Это так, остатки, хочешь пару штучек? На огороде посадишь. Картошку. Может расплодится?

Дед говорил все это с совершенно серьезным лицом. Сумасшедшие уже встречались Косте. С возрастом люди начинали вести себя странно. Но этот старичок отчего-то не очень походил на такого, выжившего из ума, пенсионера. По крайней мере, пока что. В интонации его чувствовалось нечто такое, что говорило о его полной вменяемости. Хотя быть могло все, что угодно. Но пока дед не ведет себя буйно Костя как участковый сделать ничего не мог.

– Да некуда мне ее складывать сейчас, отец. Я ж по делам еду. Может кто еще возьмет. Как, люди-то подходят? А то я погляжу, тут особо никого и нет.

– Да не очень, если честно.

– Так, а что ты тут сидишь-то тогда?

– Люди ведь идут иногда. Им может быть нужны разные вещи. Да и мне тоже приятно. Что дома-то сидеть. Ты, например, подошел. Сам, заметь. Вот, хочешь что-то на память взять? Ну, если картошка не нужна. Хотя я, конечно, тебе бы ее порекомендовал.

Старик указал смуглой рукой на разложенное на картонке.

Костя поглядел на «товар». Судя по тому хламу, что лежал на картоне – старик все-таки мог быть сумасшедшим.

– Давай так, дед… Кстати, тебя как зовут?

– Петр Александрович.

– Ну вот, Петр Александрович, давай значит так. Я на всякий случай тебе сообщу, что незаконная торговля, в принципе, запрещена. Хоть здесь, хоть где-то еще. Я, конечно, верю тебе, что ты просто так раздаешь это все, картошку – включительно. Но кто-то другой если будет – он тебе не поверит. Поэтому так…

Мимо прошла женщина в сиреневом платке, покосившись на старика и полицейского. Хлопнула дверь магазина. Порыв теплого осеннего ветра поднял в воздух несколько бурых березовых листьев и, покружив над головой Петра Александровича, бросил их на картонку. Костя продолжил:

– Так вот. Я сейчас у тебя возьму что-нибудь, отсюда. А ты, на сегодня хотя бы, уйдешь. Завтра меня тут не будет, наверное. Я вообще где-то раз в неделю в Белогорке появляюсь. По средам обычно. А вот в остальные дни меня не бывает. И сегодня ты уйдешь, хорошо?

Дед задумался. Его узкие глаза прищурились. Потом он провел рукой по голове, взъерошив короткий белоснежный ежик, и кивнул.

– Добро, начальник. Я тебя понял. Ты сегодня что-то возьмешь, как подарок, а я ухожу и на сегодня заканчиваю. Дома побуду. А дальше – как пойдет?

Костя пожал плечами, подразумевая, что дед вроде бы все понял верно.

– Тебя кстати как зовут, господин полицейский?

– Константин Васильевич Пивоваров.

– Константин, хорошо… Бери тогда, что понравится.

Выбирать, действительно, было из чего. Каким-то волшебным образом старик извлек из своей небольшой на вид сумки огромное количество всевозможных ненужных предметов. Которые занял всю картонку, потеснив картошку. Солнечные лучи падали на пустые бутылки от советского одеколона. Разноцветное стекло преломляло их, многоцветная радуга бледного осеннего спектра освещала пластиковых игрушечных собачек, потертые заколки, булавочницы и зеленые от времени медные монеты. Делая их какими-то волшебными и сказочными. Словно прибавляя ценности вещам, давно утратившим и ценность, и какое-либо значение. Целый калейдоскоп многообразия хлама, покрытого ржавчиной и пылью, лежал перед Константином. Выбор был трудным. Потому что ничего из того, что предлагал старик, не было нужным. Или хотя бы интересным для Кости. Взгляд просто не мог остановиться на чем-то определенном. И блуждал от одной безделушки к другой. Так, что даже разглядеть то, на чем на секунду останавливался взор, было невозможно. Будто Петр Александрович попросил его выбрать одну из чешуек хамелеона, притаившегося на картонке. Но выбрать какую-то одну было невероятно трудно. Потому что они постоянно меняли цвет. А может быть и форму.

Наконец, Костя решил, что нашел то, что может помочь ему справиться с дедом. В куче разноцветных пуговиц, белых, фиолетовых и синих, оранжевых и коричневых, похожих на маленькие черепашьи панцири, лежала небольшая металлическая звездочка. Октябрятская. Но без портрета Ленина, хотя помнил Костя такие звездочки с портретом, как-то обнаружив одну в вещах старшего брата. А с костром в центре на пересечении лучей. И надписью: «Всегда готов». Со сломанной застежкой-булавкой. Просто пятиконечный кусочек железа.

– Вот, смотри отец, я это возьму, – Костя поднял звездочку, сверкнувшую темно-бардовой эмалью в солнечных лучах.

Старик улыбнулся, хлопнул себя по коленям, и показал большой палец участковому.

– У, Константин Васильевич, ты как будто знал, что выбирать. Знаешь, откуда она у меня? Нет, конечно. А как вообще ко мне попала? Ее на Лялином лугу нашли. Мальчишки когда-то давно копались в глине у берега. Кто-то из них и потерял. Или клад закапывали свой. Знаешь, сколько я кладов таких по Оредежу находил? Кучу просто. В банках из-под конфет, в пакетах целлофановых. Закапывали в земле, в песок на берегу. Идешь, а они заметны. Свежая земля где, особенно летом. Но я их не трогаю обычно, так теперь там и лежат закопанные. Нельзя же ведь клад забирать, если он тебе не нужен. Ребята закапывали, а мне они …

– Отец, алле, ты тут вообще? – Время уже поджимало, а старик, польщенный вниманием полицейского, решил затянуть разговор. – Мы с тобой про что говорили? Я беру одно из твоей коллекции, из твоего товара, а ты уходишь на сегодня. Было же дело? Или мне тебе сейчас начать статью зачитывать полностью по правонарушению?

Дед продолжал улыбаться, но со своего места так и не поднялся.

– Да понимаю я, Константин, что у тебя работа. Ты ж все еще на задании. Я пойду сейчас. То, что нужно, ты взял. Вещь хорошая, сильная, с такого места… Ты хоть знаешь, что за место-то? Не знаешь, недавно приехал. В карман положи и забудь. Единственное попрошу – сходи в магазин, купи старику водички, а? Пока я собирать все буду. Купишь, и я уйду. Я тебе даже денег дам, на. – Петр Александрович достал из-за пазухи смятый, серо-зеленый от времени, полтинник и протяну его Косте. – Сходи, пожалуйста, сынок.

Последние слова он проговорил уже без улыбки. Тон его изменился, и из веселого, говорливого деда он превратился в одного из тех мрачных, тихих пенсионеров, что сидят вдоль дорог с последними своими вещами, оставшимися от той, старой, жизни. Продают их, продают и ее. Для того, чтобы хоть как-то продлить свою жизнь нынешнюю.

– Сходи, Костя. Сам медленно встану ведь. Мы вот фашистов тут били. А теперь как бы самим лоб не разбить, если быстро поднимусь.

Костя отодвинул от себя тянущуюся руку с банкнотой. Ему вдруг стало жалко старика. Жалко по-настоящему. Как говорили, от сумы и от тюрьмы не зарекайся. Работая участковым, Костя как никто другой знал правоту этих слов. Но если «сума» или «тюрьма» еще могли как-то остаться в стороне, то вот старость ждала всех. Она могла быть и такой. От этого, в конце концов, тоже никто не мог быть застрахован.

– Со своих куплю, не переживай. Только я когда вернусь, чтобы тебя тут не было, уважаемый. А дальше как знаешь. График тебе озвучили.

Костя отправимся к магазину. Уже на кассе, пробивая полторашку воды без газа, он решил, что деду в принципе не мешало бы дать хотя бы сто рублей на дорогу. Старик, определенно, неместный.

– Семеновна, слушай, – обратился он к продавщице, что-то искавшей на маленьком кассовом мониторе, – скажи, а дед этот давно тут ошивается уже? Ни разу его не видел, чей вообще?

– Какой дед-то?

– Ну вон, под березками?

Семеновна вытянула голову из красного жилета, надела круглые очки и пару секунд смотрела туда, куда указал участковый. Потом повернулась к Косте, пожала плечами и продолжила изучение монитора, иногда нажимая указательным пальцем на клавиатуру кассы, на несколько секунд замирая в ожидании результата:

– Нет там деда никакого, ты чего? Сами же всех пенсионеров распугали рейдами своими.

Посмотрев еще раз через стекла витрины, участковый убедился, что под деревьями действительно никого не было.

Костя вышел из магазина, держа под мышкой бутылку с водой, и подошел к тому месту, где еще несколько минут тому назад сидел Петр Александрович. Ни коробки, ни вещей под деревом не оказалось. О том, что здесь кто-то был напоминала лишь помятая трава у корней.

Пивоваров пощупал лежавшую в кармане металлическую звездочку. Она была на месте. Острые лучи кололи пальцы. Показаться все это, конечно же, не могло. Старик ушел так же неожиданно и незаметно, как и появился. Даже воды дожидаться не стал. Может быть испугался. Или специально разыграл цирк с водой, чтобы улизнуть незаметно. С сумасшедшими стариками такое могло быть. Ремиссия или деменция. В общем – полоумный, «поехавший» дед. Надо будет как-то посмотреть, может где-то еще появится. Главное чтобы Петр Александрович не ушел таким образом из дома. А то через одну или две недели окажется, что пожилой мужчина в розыске. И все отделение получит еще одно нераскрытое в перспективе дело. Причем на его, Пивоварова, участке. Какой-нибудь окончательно выживший из ума дачник, например, решил начать самостоятельную жизнь на старости лет.

Хотя, все это могли быть домыслы. Старик исчез. Просто пропал. Свернул торговлю. Ну и хорошо, что все сложилось так. Старик сегодня есть – завтра нет. У Кости на память о нем остались полтора литра воды из сельского магазина и октябрятская звездочка в кармане куртки, о которой он уже через пару минут забыл. Как и советовал старик.

На телефон писали из Карташевской. Ждали. Оказалось, что Костя опаздывает почти на полчаса.

Колесо

Лиза поставила чашку на стол. Чашка, несколько минут простояв неподвижно, сдвинулась со своего места и оказалась на середине столешницы. Глухой скребущий звук на несколько секунд наполнил комнату, и стих. Все повторялось точно так же, как и пять последних вечеров. Начиная с того дня, как около дома Матвеева, заброшенного уже много лет, нашли велосипед.

Велосипед принесла в магазин Федотова. Дачница, жившая на Руновской улице круглый год, в отличие от большинства своих соседей, которые приезжали в Карташевскую только лишь на лето. Лиза тогда работала уже вторую смену, устала и сил просто выставить Федотову на улицу, вместе с велосипедом, в тот день у нее просто не было. Может быть зря, ведь она могла тогда выгнать Марию Павловну, называвшую себя «ведьмой», известную всему поселку тем, что входная дверь ее маленького, заполнявшегося каждое лето многочисленными родственниками дома расписана непонятными знаками. Рунами, как говорила сама Федотова, которые были призваны защитить ее дачу от воров. Правда, было не очень понятно, кто из грабителей решится проникнуть на дачу, во дворе которой находилась всегда аккуратно убранная могилка с маленьким крестом. Могилку было отлично видно с дороги. Лиза, как, пожалуй, и все в Карташевской, не знала, кто там лежит. На вопросы Федотова, несколько лет купившая дом именно на Руновской из-за своей любви к непонятным знакам и всевозможным мистическим совпадениям, не отвечала. Вообще, она была удивительно немногословна, когда ей задавали прямые вопросы о ее жизни и делах. Что было странно, так как о новостях и происшествиях в Карташевской, даже самых незначительных, по мнению жителей поселка, Федотова могла говорить без остановки.

И в тот день, когда Лиза впервые увидела велосипед, Федотова, как и всегда, была чрезмерно многословна. Дверь магазина открылась как раз в тот момент, когда двое мальчишек из тех, последних, дачников, что уже собирали свои вещи и готовились к отъезду в город, расплатились за газировку и направлялись к выходу. Федотова появилась в дверях, загородив детям проход. На ее голове была ярко-красная панама, и очки были мокрыми от пота.

– Лиз, смотри-ка чо! – Указала Мария Павловна на велосипед, который она толкала впереди себя. Шины велосипеда были грязными и оставляли на полу хорошо заметные рыжие полосы. С рамы капала вода.

– Ну, велик. Вижу. Купили себе?

– Ты что, деньги откуда. Я же когда библиотекарем работала в Гатчине, мне вообще насчитали пенсию знаешь сколько? С гулькин нос, если иначе не сказать. Нашла.

– Так что нашли… Он же чей-нибудь, наверное.

– Не, ничейный. Знаешь, где я его нашла-то?

– Ну, где?

– У Матвеева…

Лиза вышла из-за маленького прилавка, позади которого стояли стеллажи с консервами, макаронами и кофе, поправляя светлые, упавшие на лоб волосы. Она собиралась получше рассмотреть находку Федотовой, но услышав, откуда та притащила этого «железного коня», сразу же остановилась, затем сделала несколько шагов назад, нащупала правой рукой швабру и ненадолго задумалась. Первым желанием Лизы было, действительно – просто отхлестать Федотову шваброй и вытолкнуть ту из магазина «Светлячок» вместе с велосипедом. Однако вместо этого Лиза, понимая, что по деревне, пусть и опустевшей на две трети из-за осеннего отъезда дачников, после этого непременно пойдут нехорошие слухи, сдержалась. И начала молча вытирать грязные следы от шин, недобро поглядывая серыми глазами на Федотову. Федотова же стояла, как ни в чем не бывало, с выражением неподдельной гордости на лице. Видимо, считая, что она совершила какой-то очень хороший поступок:

– Ну что, Лизонька, участковому-то звонить будешь? Не в Кобриноское ж Фроликову, в администрацию. Бесхозный предмет, надо сдавать, так сказать, регистрировать…

Где-то в глубине души Федотова так и осталась библиотекарем с тягой к каталогизации.

Сказать о том, что про Матвеевский дом, на участке которого Мария Павловна нашла велосипед, в поселке ходила дурная слава – значит, не сказать ничего. Огромный, темный, двухэтажный, стоявший на Дачной улице около самого леса (кто вообще додумался дать название «Дачная» проулку на самом отшибе?), он всегда притягивал к себе внимание и местной детворы, и приезжих.

Появился он очень давно, вроде бы еще до войны. По крайней мере, так говорили. Вроде бы одновременно с Новыми Маргусами, из которых Карташевская и возникла. Странно это наверное выглядело. Сами Новые Маргусы, названные по находившейся поблизости мызе, располагались по одну сторону от дороги. А большой дом стоял дальше, на другой стороне, в глубине леса. Лес потом, с появлением железнодорожной ветки на Лугу, застроили дачами. То, кому дом принадлежал тогда, да и вообще, откуда взялся среди елового леса, почти что на самом болоте, Лиза не знала. История дома для жителей поселка начиналась гораздо позже, во времена Второй Мировой. Когда Карташевская, как и весь юг Ленинградской области, были оккупированы немцами. В Карташевской фашисты создали один из филиалов «ДУЛАГ-154», концентрационного лагеря. Конечно, был он не единственным. И в Вырице, и в Рождествено существовали такие филиалы, временные базы размещения военнопленных. Основной, самый крупный из лагерей, был в Гатчине. Однако, именно Карташевская стала первым из таких мест. Именно здесь, в самом конце июня сорок первого, оказалось несколько десятков (если не сотен) захваченных в плен солдат. Привезли их в Карташевскую для ремонта разбомбленной Варшавской железной дороги. И разместили как раз в Матвеевском доме. Дом так называли уже тогда, по традиции, восходившей к имени или фамилии одного из его бывших владельцев. В поселке пленных солдат назвали «севастопольцами». Говорили, что их взяли в окружение именно в том, южном, городе, а потом привезли под Гатчину. Местным запретили не только кормить пленных, получавших нормированный паек, но даже близко к ним подходить. За разговоры могли расстрелять. Время шло, и пленные стали умирать.

Умирали они прямо в большом темном доме.

Тех, которые погибали, заменяли новыми. Казалось бы, и дорога уже закончена, и на улицах «севастопольцы» встречаться начали все реже. Однако, в Матвеевский дом привозили все новых и новых людей. Везли их и из Гатчины, и из соседних деревень. В этом же доме размещалось и несколько офицеров, несмотря на то, что комендатура поселка была ближе к железной дороге. Но начальство регулярно навещало Дачную улицу, как говорили старики.

Мертвых немцы хоронили в лесу, около поселка. Через тридцать лет после войны, когда начали вести раскопки и перезахоранивать то, что осталось от военнопленных, на улицах находили скелеты. Но большая часть могильных холмиков, заросших к тому времени травой и кустами, осталось в лесу. Памятник солдатам и сейчас стоял на Красной, главной улице Карташевской. Одни говорили, что в могиле лежит больше двух сотен бывших обитателей Матвеевского дома. Другие – что тогда удалось найти всего три истлевших скелета, которые торжественно везли по улицам деревни в новых гробах, и захоронили у памятника.

Все это Лиза читала в местной газете, когда только приехала в Карташевскую из Тосно, по совету тети устроившись работать в магазин. Знали это, наверное, все жители. Даже в доме культуры где-то хранилась книга, альбом с воспоминаниями старожилов, рассказывающий обо всем этом. И конечно, огромный дом, который отчего-то все никак не хотел разваливаться, внушал страх не только ей. Кто знает, что там происходило в свое время, сколько на самом деле людей умерло до того, как фашисты ушли из Карташевской?

Ответа на этот вопрос ни у кого не было. Но то, что у дома была очень нехорошая слава знал каждый житель. Заброшенных домов в Карташевской вообще было немало. Чего стоила одна «дача литераторов» – несколько щитовых домиков за железной оградой, в которых никто постоянно не жил, кроме охранника и полудюжины одичавших собак. Но никакой из них не вызывал такого трепета и страха местных, как Матвеевский. По слухам, обходили его стороной даже цыгане, жившие табором совсем рядом. Если к дачникам или постоянным жителям Карташевской они наведывались на участки регулярно, чтобы взять что-то из того, что плохо лежит на дворе или за незакрытой дверью, то Матвеевского дома избегали. Хоть вокруг него и было всегда множество различного хлама, который пригодился бы и в хозяйстве, и – на пункте приема металла. Кто-то даже слышал, что сами цыгане говорили про то, что дом проклят.

Лиза помнила, как еще в первый год по приезду, гуляя летом по поселку, зашла на Дачную и остановилась перед Матвеевским домом. Было тепло. Долгий июньский вечер пришел в Карташевскую. Где-то на дачах играла музыка. По пыльной дороге приезжали автомобили, с железнодорожной станции шли люди. Пахло дымом. Наверное, кто-то решил истопить баню. Лиза стояла около участка, у которого даже не было ограды, и смотрела на высокий черный сруб. Небо стало желтоватым, уже начались белые ночи. Лиза хотела было перешагнуть границу участка, как вдруг кто-то потянул ее за рукав. Обернувшись, она увидела высокого худого темноглазого цыгана в спортивной шапке-петушке. Цыган указал Лизе на дом, и махнул рукой.

– Вам нужно что-то?

Цыган не ответил, только замычал, тряся небритым подбородком, выпучил глаза и указал на темный дом еще раз. Из-за поворота появилась пожилая полная цыганка с двумя подростками, один из которых нес в руках целый комок парниковой пленки:

– Нику, ты чего к девочке пристал?

Нику, так звали цыгана, принялся тыкать пальцем в сторону темного дома, не отпуская рукав Лизиной куртки.

– Она что, туда собралась? – Цыганка зашагала быстрее. Дети пробежали мимо, скрывшись в конце улицы. – Ты дурная что ли, девочка?

Лиза посмотрела на женщину с волосами каштанового, почти рыжего цвета. На шее у цыганки висело несколько золотых цепочек. Платок с вышитыми не то цветами, не то котятами закрывал грудь.

– Да, посмотреть хотела. А что, это ваше все что ли?

– Да Боже упаси, что ты. Не знаешь что там люди пропадают?

– Нет, – честно ответила Лиза.

– Так знай и туда не ходи. Вообще, вы дачники сюда приезжаете уже столько лет, а место-то нехорошее. Что вас тянет всех сюда. Ладно, нам жить негде – где дали участок, там и дали. А вы-то зачем?

– Я не дачница, я в магазине работаю.

– Я в магазин не хожу, у меня Вадома ходит или Дика. Не Ника же пускать, ты погляди на него – четвертый десяток уже, а так и не заговорил, дурачок дурачком, мычит только. Вот как к дому этому подошел однажды, маленький когда был, так и стал таким. Уж скорей бы кто эту хибару спалил бы, вообще. Да так просто ее не поджечь… Тебя как зовут-то?

– Лиза. А вы что, гадать будете сейчас?

– Лиза, ты точно дурная. Думаешь, цыгане гадать могут всем, кого встретят? Меня Шофранка зовут. Ты если к нам когда придешь – то меня спроси, или Аню. У нас дом вон там, в конце улицы около речки. Не зря ж тебя к этому месту потянуло. – Цыганка взглянула на дом. Немного помолчала, потом подошла к затихшему Нику и обняла его за плечо. – Пойдем, родной. Она туда не полезет наверное теперь. Рано ей еще, нечего ей там делать пока. А ты молодец, следишь. Молодец.

Ника улыбнулся, показав редкие зубы.

– Ты девочка запомни, туда ходить не надо. Там всякое бывает. Сама эта деревня место нехорошее, а дом этот – самое нехорошее. Мы тут тоже не по своей воле живем. Могли бы ушли бы давным-давно отсюда.

– Хоооозяин… – Вдруг заголосил Нику, все еще улыбаясь. – Хозяяяяин!!..

– Тихо, маленький, тихо, – Шофранка стала оттаскивать цыгана от Лизы. – Осторожнее мимо места этого проходи просто, и все, девочка.

С этими словами пожилая женщина в разноцветном платке повернулась к Лизе спиной и повела бормочущего Нику по улице, в сторону леса, поминутно что-то говоря ему на ухо и поглаживая по плечу.

Лиза осталась стоять одна, наблюдая, как в оранжевом летнем мареве пролетают над большим черном домом отправляющиеся на ночлег вороны. Черные птицы возвращались из деревни в еловый лес, хрипло каркая над двускатной крышей. Больше Лизе подойти к дому, который, как она после узнала, назывался Матвеевским, не хотелось. С тех пор она вообще старалась не появляться на Дачной улице. Даже не от того, что боялась старого дома, о котором в деревне ходили неясные пугающие слухи. А потому, что не хотела больше встречаться с цыганами. Конечно, после этого случая она много раз видела и детей (наверное, это и были Дика и Вадома – две девочки-подростка), и Нику, и еще кого-то из их, должно быть, родственников, прогуливавшимися по Карташевской. Но Шофранка больше ей на глаза не попадалась. И ничего не напоминало Лизе про «проклятый дом».

До тех пор, пока Федотова не притащила в магазин велосипед.

– Ну, и что делать с этим будем? – Федотова прислонила измазанный грязью руль к стене. – Я Пивоварову звонила, он будет сегодня. Сейчас уже едет, говорит, с Белогорки. Давай пока у тебя дома постоит.

– С чего его у меня-то ставить? Сами нашли, притащили, у себя и ставьте.

– Да ко мне внуки приедут на выходных. А Пивоваров горит, что вещдок.

– Ну себе пусть его и забирает тогда.

– Так вещдок не совсем, пока о пропаже никто не заявил… Короче, Лизка, тебе трудно что ли? Все равно сарай весь пустой, и на летней кухне у тебя места много. Когда тетка твоя уезжала, она ж тебе дом оставила одной. Сказала, чтоб ты присматривала. Трудно ради дела хорошего подержать? Хозяин может через пару дней найдется, вот и отдашь.

Тетя Лизы, действительно, разрешила жить ей на своей старой даче, чтобы Лизе не пришлось каждый раз уезжать из поселка после работы. Ехать в Тосно было слишком далеко. А дача, переделанная из старого довоенного дома, оказалась теплой, с печью. Несмотря на то, что в Тосно Лиза все-таки наведывалась, раз или два в месяц, на даче она действительно жила одна.

Спорить с Федотовой было бесполезно. В конечном счете, у велосипеда рано или поздно все равно нашелся бы хозяин. И Лиза согласилась. Буквально через пару минут после этого и участковый появился в магазине. Федотова сразу же накинулась на Костю с рассказами о том, как она совершенно случайно проходила утром мимо Матвеевского дома, и увидела лежавший на земле велосипед. Двери дома были закрыты, доски на окнах целы, а значит, в дом владелец велосипеда проникнуть не мог. Пока цыгане или кто-то еще не забрал велосипед себе, Федотова решила спасти ситуацию. И приволокла его в магазин. Причем по причине того, что ездить на велосипедах она не умела ей пришлось идти пешком через грязь.

– У березы, где поворот идет на Зеленую, знаете, что со щебенкой вообще? Там не то что велосипед, машина не проедет. Еле проволокла по этому всему.

– Оно и видно, что там грязь, – Лиза отправилась в подсобку за новой тряпкой для швабры, – весь магазин в болото превратили. Скоро все заквакаем. Теперь убирать самой, а люди уже идут.

Участковый согласился с Федотовой, что велосипед лучше оставить на хранение где-то в самой Карташевской. Лизе показалось, что он просто не хотел пачкать багажник служебной машины. Пивоваров предложил для начала развесить объявления о пропаже велосипеда на столбах. Федотова согласилась взять на себя эту задачу, начав с церкви и детской площадки. Дом Лизы, а точнее, ее тети, в качестве временного хранилища для велосипеда не вызвал у Пивоварова возражений. И, обменявшись с продавщицей телефонами, чтобы в случае чего сразу же отправить владельца велосипеда к ней, Пивоваров уехал «на патрулирование поселка», как сказал он сам. Ушла и Мария Павловна. Видимо, придумывать объявления. Лиза оттащила велосипед в подсобку. А вечером отвезла к себе домой, поставив в дальнем углу веранды, летней кухни, возле большого, во всю стену, окна.

Именно с появлением облепленного грязью велосипеда в ее доме, как она теперь понимала, наблюдая за медленным самопроизвольным перемещением чашки по столу, и начали происходить странные вещи.

Дожди закончились, и наступила та короткая пора осени, что бывает перед окончательным похолоданием. Уже не «бабье лето», но еще и не полная, абсолютная слякоть, которая захватывает весь мир серой пеленой, делает дороги непроходимыми, небо похожим на серую мешковину, а сухую траву черной из желтой и коричневой. С приходом сумерек грязь подмерзала, и от дневного тепла не осталось и следа. Ветер стал холодным. Но небо все еще оставалось ясным. Ночами звезды сияли в голых ветвях, отражались в замерзших лужах, и узкий месяц медленно плыл над Карташевской. Лиза возвращалась в эти дни домой чуть раньше обычного. Магазин, работавший после летнего наплыва дачников до восьми, можно было иногда закрывать даже на полчаса пораньше. Дом, в котором она жила, был в середине Красной улицы, в конце тупика, отходившего от детской площадки у поселкового клуба вправо.

Именно в один из таких поздних осенних вечеров, когда фонари уже зажглись, но по причине того, что столбы стояли слишком далеко друг от друга – превращали улицу в черную реку непроглядной темноты, из которой через равное расстояние виднелись островки ярко-желтого фонарного света, Лиза возвращалась домой, разговаривая с подругой по телефону. Повернув к своему дому, она на пару секунд замешкалась, не выпуская из руки телефон, начала искать ключи от ворот в сумке, и тут заметила, что в доме горит свет. В тот вечер Лиза не предала случившемуся особо значения, решив, что просто забыла нажать на выключатель, уходя из дома. Однако, на следующий вечер свет снова оказался зажженным. А на полу, прямо посреди спальни, лежала пустая кастрюля, неизвестно как покинувшая кухню. Кастрюлю Лиза убрала на место, поставила чайник на плиту, щелкнув старой конфоркой, и отправилась смотреть телевизор. Но прямо посреди передачи новостей – разрыдалась, ощутив, что ее накрыла волна неясного пока еще страха. Неужели кто-то пробирается в дом, пока ее здесь нет? Лиза начала звонить тетке. Та жила в Нарве, переехав в Эстонию вслед за мужем. Голос тетки был уставшим, Лиза поняла, что звонку она не очень-то рада:

– Лизка, ты что дуришь вообще, какие кастрюли? Я тебе дом целым оставляла. Что, что в комнате? Забыла поди, и все. Я откуда знаю, почему ты вещи свои разбрасываешь там, посуду. Ты дом не спалила хоть, надеюсь? Все, давай уже. Я может к лету приеду хоть, посмотрю, давай, ага.

Разговор оборвался. Чайник на кухне засвистел. Вода закипела, и Лизе пришлось идти через темный коридор, чтобы его выключить.