Текст книги "Другая дверь"

Автор книги: Михаил Климов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 22 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]

22

В общем, как выяснилось, Славе несказанно повезло.

Бог не оставил его и здесь – вместо того, чтобы угодить к какому-нибудь графу, который бы немедленно отправил его в полицию, или простому бюргеру, который прежде чем позвать стражей порядка, отметелил бы нашего несчастного героя, он попал в квартиру семидесятидвухлетней Песи Шнор.

Вообще-то полное имя её было Песя Израилевна, но здесь в Берлине отчества не применяются, не то, что в Российской империи и от всего богатства звучания осталось только четыре буквы, которые тут, слава Богу, хотя бы никем не привязывались до собак, и на том данке и даже данке шон.

Жила она себе спокойно и одиноко (на кухне Песя разговаривала сама с собой) приехала из местечка на западе России, а как его называли, никто уже не упомнит. Торговала мадам Шнор, чем могла, когда примерно полгода назад начали в её квартирку (в отличие от Федерико она снимала только одну, даже скорее половину одной квартиры, потому что соединить две в одну и сделать студию, домовладельцу пришло в голову только после второй войны), неизвестно откуда сыпаться разные предметы.

– Зунахт, ну спершу я сильно злякалась, – говорила Песя, разливая чай и с интересом поглядывая на гостя, – шо за хрень такая? А если по голове ударить? А враз крадене? А придут господари и меня выпрут на вулицю или в тюрьму посадят? Но потом никто не приходил и я заспокоилася. И начала торговать и всё продала, да добре продала, вот только кот остался… Бе-фукс, как говорится, с неба упало…

– А что там было-то? – вежливо спросил Прохоров, чтобы поддержать разговор. – Что нападало?

Его гораздо больше интересовало, в каком он оказался году, но повода спросить об этом не находилось. Странная хозяйка даже не осведомилась, пока, во всяком случае, откуда он взялся.

– Ну чо було? – в глазах Песи Израилевны мелькнула тревога, – Макитра, да коновка, – начала перечислять она, – корзно, да кобеняк глет, гаман, бомбошка, плящка… – увидев выпученные глаза собеседника, мадам Шнор поспешила добавить, – еще виделка, папира трохи, вишак, парасолька…

Но, как понимает грамотный читатель, глаза у Славы вылезли оттого, что он почти ничего не понял из перечисленного. Какие-то слова показались ему знакомыми: папир – это вроде бы по-хохляцки бумага и её было трохи, то есть чуть-чуть. Парасолька – на том же языке зонтик, в этом наш герой был твёрдо уверен, а макитра… вроде бы голова по блатному…

Неужто Федерико хранил у себя чью-то голову? Или это был бюстик Канта?

Ясно, как Божий день, что это богачество досталось Песе, когда праправнук впервые, не зная, что переместится всё, что не прикреплено и мало весит, двинул рычаг до конца.

– А макитра? – робко спросил Слава, – Это голова?

– Да не… – хозяйка заулыбалась, но глаза её всё ещё смотрели настороженно, – це глечик, тильки раухний, шорсткий аби мак тереть…

– Ага… – допетрил наш герой, глечик он знал, это такой кувшин, значит, это была пепельница или Федерико что-то ел в комнате и так и не отнес посуду на кухню. – А канавка?

– Яка канавка?

– Ну вы же сказали так…

– Та це не канавка, а коновка… Це той же глечик, тильки… – она задумалась, как объяснить идиоту простую вещь, как известно это самое сложное, – тильки с грифом, с ручкой… – обрадовалась она.

«Пиво пил и кружку домой принес?»

– А виделка – это очки?

– Ни… – она отрицательно покачала головой. – Очки – то окуляри, а то – така палычка да с ней три альбо четыре зубеца…

– Вилка… – обрадовался Прохоров.

– Вилка… – обрадовалась мадам Шнор.

– А краковяк?

– Який краковяк? – почти испугалась Песя. – Не було ни одного випадка ниякого краковяку…

– Ты же сама сказала… – незаметно переходя на «ты», почти закричал Слава, – «як» там в конце точно был…

– Так це ж «кобеняк», – заулыбалась беззубым ртом Песя, – це ж такий одяг чоловичий…

Можно было бы и дальше продолжать эту игру, можно было бы объяснить и перевести растолковав, что корзно – это такая дорогая одежда, плящка – бутылка, а вишак – просто вешалка.

Но, наверное, стоит остановиться. И так уже понятно, что говорила Песя Израилевна на той смеси русских, украинских, немецких и еврейских слов, которая характерна для юго-запада Российской империи и восточной Европы. В науке такая смесь называется суржик, но поскольку словарей этого языка я не нашёл (зато нашёл мнение, что суржик вообще не в словах, а в интонациях), то и воспроизвожу здесь речь старой еврейки по интуиции, а не по правде. Наверняка ошибок много, еврейских и немецких слов должно быть больше, но что мог, то и сделал…

И на этом данную часть свой задачи как автора считаю выполненной: больше не буду мучить ни себя, ни читателя бесконечными нанизываниями правильных и неправильных слов, а буду изредка вставлять некоторые украинизмы, чтобы не забывать самому, да и вам напоминать, как разговаривала мадам Шнор.

Теперь, после этого небольшого, но очень важного отступления, можно вернуться и к диалогу наших героев, который мы прервали на перечислении Песей Израилевной доставшихся ей случайно товаров.

Упомянув всё (или сделав вид, что ВСЕ), что смогла вспомнить, хозяйка ещё раз посмотрела на гостя, а потом спросила вкрадчиво:

– Так это что – всё твоё было?

И до Славы в этот момент дошло, что она так переживала в течение их уже не короткого общения: старуха боялась, что всё с нее сейчас потребуют назад. И готовилась к скандалу. Поняв это, наш герой, несмотря на сложное положение, в котором пребывал, расхохотался.

Песя некоторое время недоуменно смотрела на него, потом заулыбалась, потом захохотала вместе с ним.

– Теперь скажи, – с облегчением спросила она, отсмеявшись и, видимо, поняв, что возврата не будет, – откуда вы все взялись на мою голову?

Как осознал Прохоров, опыты Федерико подготовили почву и приучили старую еврейку к тому, что вещи появляются, но ничего плохого от этого нет. Поэтому и явление нашего героя она восприняла почти спокойно, во всяком случае, вопрос о том, откуда что берётся, задала только через час после того, как вывела Прохорова из тёмной комнаты на кухню и налила чаю.

– Из будущего… – честно ответил он.

– Что это значит? – не поняла старуха, – Будущего еще нет, как там можно быть да и вернуться?

Ну да, фантастической литературы, историй о путешествиях во времени почти ещё не существовало тогда, это в его, Славино время люди привыкли к тому, что можно (хотя по науке и нельзя) оказаться то в гостях у динозавров, то в разной степени светлости будущем.

В голове у этих людей такие идеи и должны укладываться плохо, даже Надежда всё не сразу поняла и не во всё сразу поверила.

– Сейчас объясню, – сказал Слава, обрадовавшись, что нашел, наконец, разумный повод, спросить о, наверное, самом важном, что его мучило весь этот час. – Вот сейчас который месяц и год?

– Сейчас ноябрь, – твердо сказала Песя Израилевна, – самое начало, числа точно не помню. А год – тысяча девятьсот тринадцатый…

23

Когда-то, еще в Москве, Прохоров разговаривал с приятелем-врачом, и тот пытался ему объяснить, почему нормальный медик должен сначала снять болевой синдром, а только потом приступить к лечению.

– Понимаешь, боль часто калечит больше, чем сама болезнь, – рассказывал тот, – кроме того, лечение тоже может быть тяжелым, поэтому необходимо, чтобы человек вздохнул, глотнул воздуха, что ли… Это вроде как ты вышел из дома за хлебом, а ближайшая булочная закрыта. Ты же не будешь разбираться – почему, а пойдешь в ту, что чуть подальше, чтобы получить то, что тебе реально нужно. И только потом, если есть желание и время, вернешься к той, что рядом с домом, чтобы понять, что и как…

Никаких шансов не было, чтобы Песя Израилевна была с тем врачом знакома, но исповедовала она, судя по всему, ту же самую жизненную философию. Не очень её, как оказалось, заботило то, откуда взялся гость. Она через пару минут сбивчивые и не очень вразумительные объяснения нашего героя слушала вполуха, а ещё через пару просто прервала его вопросом:

– А вот куртка у тебя из чего?

И потрогала ткань пальцами.

Наш герой, напряг память, попробовал вытащить из её сусеков остатки школьного курса химии, чтобы объяснить старухе, что такое пластмасса, но не преуспел. И в памяти набралось немного, на колобка бы не хватило, да и мадам Шнор как-то слушала невнимательно, и опять прервала Прохорова:

– Мокнет?

– Что мокнет? – не понял он.

– От дождя и снега мокнет?

Тут до него дошло.

– Нет, – ответил он важно, – и теплая очень…

– Продай…

А у нашего героя от этих вопросов созрел некий план, который решал, по меньшей мере одну из его проблем. Осознав, что шансов вернуться назад, в начало двадцать первого века у него меньше, чем встретить живого российского императора, Прохоров, почему-то особенно не запереживал (возможно, это придет позже), а начал мысленно строить цепочку проблем и пытаться найти им решения.

Проблем, как понимает читатель, знакомый с предыдущей книгой было немало, но основных – четыре:

Документы.

Деньги.

Язык.

Одежда.

По первому пункту всё было более-менее: когда Слава грохнулся на паркете в комнате Федерико и перевёл рычаг, он был в той самой куртке, в которой ходил на Тиргартен и, значит, в карманах у него было два паспорта – немецкий и русский. Оба, как он понимал, не гут, но для начала могли сойти.

С деньгами вообще – абдуценс. Вчера, придя в гостиницу, он зачем-то выложил те пару тысяч, что купил в магазинах (знал бы прикуп – жил бы в Сочи), и сегодня у него была в наличии только пять тысяч евро, которыми здесь можно было растапливать печку или обклеивать стены.

И эта проблема, чтоб ей пусто было (опять, остаток жизни, наверное, с безденежьем маяться), зияла дырой и мучила больше всего.

С языком тоже была беда, но здесь наш герой надеялся на Песю Израилевну. Русский (ну пусть странный, искалеченный или, наоборот, слишком правильный) она знала. И знала, похоже также местное наречие, пусть не тот немецкий, на котором разговаривал кайзер Вильгельм и писал Ницше, но какой-то знала, иначе как она здесь жила?

И чем она не переводчик, во всяком случае поначалу?

А вот с одеждой до реплики старухи «Продай…» тоже всё было, мягко говоря, непросто. Потому что найти тут подходящие шмотки было не проблемой – отправить Песю и за небольшой гелт (единственное, наверное, слово на идиш, которое знал наш герой) она притащит всё, что нужно.

Проблемой было, на что их купить?

А здесь она сама подсказала выход.

Когда-то где-то Слава прочитал, что бизнес – это не умение заработать, а умение создать ситуацию, выгодную для всех её участников. И сейчас ему пришла в голову идея такого, как ему показалось, рода.

– Песя, – сказал он, чуть подумав, как всё точнее сформулировать, – предлагаю гешефт (ага, вот ещё одно слово, которое он, оказывается, знал)…

– Слушаю…

– Вот на мне куртка, которой тут никто не видел, – он распахнул куртку, – вот рубашка, практически новая, таких тут тоже нет, а она мягкая и ноская, хоть месяц носи, не протрется… – тут он, конечно, кривил душой, но понимал, что и собеседница его рекламные ходы делит на шестнадцать, поэтому не сильно переживал. – Вот джинсы, это брюки такие, ремень кожаный, ботинки тоже почти новые.

– И что? – старуха то ли от азарта, то ли от надежд на парное (господи, да тут их оказывается через одно, этих слов), даже губы облизнула.

– Вы берете всё это, и продаёте, как выгодно для вас. А мне покупаете взамен местную одежду, не новую, но чистую (это обязательно) и теплую.

Тут он сообразил, что старая еврейка обязательно будет торговаться и надо иметь возможность куда-то отступить и поспешно добавил:

– Плюс еще десять процентов деньгами…

Хотя понимал, что никакие его вопросы этими процентами не решаются.

– Не так… – Песя Израилевна нравоучительно подняла палец, – тебе одежду и никаких процентов. А за это ты живёшь у меня неделю. Чай за мой счет… – прибавила она, явно опасаясь, что жилец заговорит о полном пансионе.

– По рукам… – согласился Прохоров.

Он пока не имел ни малейшего представления, на что будет покупать еду, но, поскольку разговор происходил вечером, а наш герой давно привык к тому, что есть после шести вредно, то это его мало беспокоило.

Хотя утром…

– Плюс один завтрак… – добавил он.

– Договорились… – согласилась и Песя, – Я не каплюжница… – и в ответ на недоуменно поднятые брови собеседника пояснила. – Каплюжник – это скупий, жлоб, гейзиг крохобор, реднек…

И получив этот урок владения иностранными языками, Прохоров отправился спать. Постелили ему на узком топчане в кухне, может, поэтому, а может, почему еще, спал он плохо.

А сейчас, утром следующего дня, сидел наш герой в одних трусах (маек с детства не носил), завернувшись для тепла в какую-то огромную шаль, и под осуждающим взглядом кота терпеливо (хм-хм…) ждал возвращения Песи.

Но поскольку его нехило колбасило в ожидании результата, так что и думать не получалось, то вознамерился он почитать книгу зятя.

Тут, кроме спасения от внутренней колотьбы, было ещё две причины. Никакой другой книги в квартире не оказалось, плюс ридер, в котором содержался роман «Путешествие через», должен был через несколько дней без зарядки (где тот провод с разъёмами и электрические розетки?) сдохнуть раз и навсегда. А это было жалко – роман так и не дочитан, а встреча с автором пока настолько проблематична, что не факт что сегодня это окажется легче, чем два дня назад.

Короче, Слава тыкнул пальцем в первую попавшуюся страницу и попал куда-то в начало, на ещё не читанную главу.

24

«Как-то ноябрьским утром (надо ли говорить, что ноябрь для Новой Зеландии по погоде точно соответствует европейскому маю?), когда автор сего опуса с собакой совершал обычную утреннюю прогулку вдоль моря, случилась у меня интересная встреча, много для меня значащая, хотя, казалось бы, во всяком случае, на первый взгляд, совершенно пустяшная.

Несмотря на отличное утро и замечательного спутника, с самым веселым лаем пытавшегося отогнать волны от моих ботинок, настроение у меня было самого последнего разбора. Оказалось, что я, навсегда покинув свою старую Родину, какой-то немалой частью души её не покинул, а оставил там и, по этой ли причине или по какой-то ещё, мне здесь ничего не нравилось.

Многое, если не все из того, о чём писалось в книгах, изученных мной до начала нашего путешествия, оказалось правдой: права меньшинств, пенсии, всеобщее образование и так далее. Всё в Новой Зеландии было на высоте и даже погода – в точности обещанная: тепло, но не жарко, лёгкий ветерок и замечательный по своей красоте (не могу не признать) берег.

Но…

Солнце здесь стоит выше всего на севере, а не на юге…

Луна убывает не с привычной стороны, а с противоположной…

На небе сияет не Большая Медведица, а совершенно чужой и чуждый нам Южный Крест…

И даже вода стекает в отверстие раковины не в правильном направлении, а против часовой стрелки, что меня почему-то возмущало больше всего.

Понятно, что если ты прибыл сюда туристом, то такие мелочи тебя волновать не могут, а скорее наоборот, интригуют и манят. Но когда ты осознаешь, что это – навсегда, вот тут тебе и хочется покинуть столь прекрасную территорию, чтобы вернуться в свой родной, но привычный ужас. Возможно, что у кого-то это и не так, семья моя, как казалось, вообще подобных неудобств не испытывала, но у меня случилась именно такая оказия. Совершенно неожиданно для самого испытывающего, потому что таким уж консерватором я себя не считал никогда и вообще любил путешествия и новые впечатления.

Возвращаясь к нашей истории, скажу, что плёлся я в таком вот расположении духа, стараясь улыбаться собаке (она ведь ни в чём не виновата, не так ли), когда увидел человека, не спеша бредущего нам навстречу. По виду это был самый настоящий бродяга в изношенных куртке и штанах, в разбитой, как мне показалось, обуви.

Дальше я предоставил анализ ситуации своему псу. У него был удивительный нюх на людей неприятных, и этому нюху можно было всецело доверять, что доказало наше недолгое, но вполне насыщенное совместное пребывание.

Здесь Дикс (простите, я ещё не представил вам моего пса, а его полное имя было Фредерикс) повёл себя непривычно. Обычно бродяги (белые или маори) вызывали в нем или скуку, или неприязнь, и он обходил их стороной (скорей всего, из врождённого добродушия, чтобы не обидеть). Но тут, учуяв встречного, он постоял несколько секунд, словно не веря сам себе, а потом радостно лая, ринулся ему навстречу.

Если бы я имел основание не доверять бывшим хозяевам нашего пса, которые, уезжая на континент, просто подарили нам собаку, я был бы склонен объяснить её поведение тем, что Дикс встретил кого-то из этих когда-то любимых хозяев. Но Симпсоны переехали на континент все, все до одного члены семьи и даже прислугу с собой забрали, так что о хозяевах речь идти не могла.

Привычный и любимый гость?

Не скрою, я в лёгком приступе ревности, которая ещё усугубила моё настроение, тут же позвал собаку:

– Дикс, не хорошо нападать на чужого человека… – корил я его, пытаясь подсунуть псу способ самооправдания.

Но реакция последовала самая неожиданная. Дикс продолжал скакать и всячески ластиться к бродяге, а он поднял голову и, чуть улыбаясь, спросил:

– Так вы русский? Та семья – муж, жена, двое детей, которые прибыли недавно и уже устроили новую кафедру в университете?

Его осведомлённость о нас и наших делах неприятно поразила меня.

– Предположим… – не очень вежливо ответил я, – Что дальше?

– Меня зовут Русский Джек, – он протянул руку, – рад познакомиться…

Наверное, выглядел я после этого представления ужасно глупо, потому что руку в ответ не подал, а смотрел во все глаза на бродягу. Слышал я о нем немало, от легенд о том, как этот человек вёз в обычной тачке с одним колесом своего заболевшего товарища до ближайшей медицины, которая располагалась всего-то в трехстах километрах от того места, откуда они стартовали. До того, какой он удачливый во всём, и сколько золота досталось ему во время последнего бума. Причем рассказывали мне все это местные жители, не русские (Джек был первым, кого я встретил из соотечественников), а англичане, австрийцы, немцы и даже маори.

– Я не кусаюсь… – улыбнулся он, не убирая руку.

Возможно, понимал, что не подаю ему свою не из соображений этикета или гигиены, а просто от неожиданности.

Я, конечно, пожал твёрдую, как базальт, кисть.

А Русский Джек добавил:

– И могу дать вам несколько советов о том, как здесь жить… Самое главное, – начал он, не дожидаясь моего согласия на получение советов, – никого не слушайте, ничьих советов, включая мои. Нет, я не пытаюсь говорить парадоксами, просто выживает и преуспевает только тот, кто остаётся самим собой…

Я смотрел на него несколько недоумённо, потому что то, что он говорил, было с одной стороны понятно и даже банально, а с другой – чего это он выбрал меня для своих нравоучений? Настроение моё, как понятно из последней фразы так и не улучшилось.

– Знаете, как я заработал свои первые здесь деньги? – спросил он. – Я видел, что один участок должен быть непременно золотоносным, имел опыт в Калифорнии и на Аляске. И он продавался, но денег на его покупку у меня не было. И сумма-то была невелика, никто ещё не понимал, что перед ним, но даже этой невеликой не было и взять неоткуда. И тогда я вспомнил, как учил меня старший брат: если не с чего зарабатывать, зарабатывай с себя. Я пришёл в паб и предложил полусотне незнакомых людей поспорить со мной, что я выпью из горла бутылку виски и сам доберусь до дома. Они не поверили, мы ударили об заклад, и я выиграл. Полученного как раз хватило на то, чтобы выкупить участок.

– Долгие тренировки? – спросил я, начиная подозревать, что знаю, куда делись и участок, и золото, и даже приличный костюм Джека.

– Я никогда раньше этого не делал… – усмехнулся он, – и никогда после. Я вообще мало пью… А костюм? Костюм мне нужен для того, чтобы ночевать в джунглях или на берегу и не думать о том, что я его помну… Деньги мои в Красноярске, на них живёт, не очень о них думая, моя семья…

Он зашагал прочь, но вдруг остановился:

– Вы мне симпатичны, а с Симпсонами я не был знаком и пса вашего вижу впервые. Просто меня всегда любят собаки, старики и дети…

Вот тут он ушёл окончательно, а мы с Диксом смотрели ему вслед. И больше никогда его не встречали…»

25

Старуха вернулась только вечером и разложила перед Прохоровым принесённые части одежды.

– Вот штаны, вот рубашка, вот сюртук и пальто. Рубашки две, не ходить же все время в грязной, я постираю, ремень, котелок, ботинки, носки, их тоже трое и они новые, нельзя же обноски чьи-то носить…

Говорила она всё это таким тоном, которым обычно рекламируют что-то непродаваемое, и наш герой подумал:

«Одно из двух. Или она хорошо заработала, что так веселится и напирает. Или шмотье это купила очень задёшево и боится, что я начну ругаться, мол, купила всякую дрянь…»

Но ничего не сказал…

А начал примерять принесённое…

Оно оказалось почти впору, разве что сюртук и пальто сидели чуть мешковато, зеркала у мадам Шнор не было (что я себя никогда не видела?), но, глянув в оконное стекло – за ним уже стемнело – Слава понял, что выглядел не очень страшно. Ну, несколько располневший небогатый мужчина в самом расцвете лет (или там, у Карлсона, было всё-таки в «расцвете сил»?), в общем – терпимо…

Не на приём же к герцогу Виндзорскому он собирался…

Слава посмотрел на Песю с благодарностью. Да, она наверняка заработала, но сделала всё честно, и, как говорится в какой-то идиотской телевизионной рекламе, «с любовью». Потому что иначе (просто при ином отношении Песи Израилевны к порученному делу) и ботинки могли бы жать, и штаны – сваливаться, и воротник рубашки – требовать немедленной починки.

Но Прохоров, даже сквозь чувство благодарности, видел, что старая еврейка как-то мается и мнётся, и решил ей помочь.

– Что-то ещё?

Старуха вдруг поднялась и направилась к двери в кухню, однако на пороге остановилась, не смогла уйти.

– Я тебе должна ещё три завтрака, кроме одного, сегодняшнего… – сказала, не оборачиваясь.

Говорить ей было явно трудно, а наш герой сразу почувствовал, что был этот, съеденный утром, завтрак не сильно велик, и очень далек. Есть захотелось не по-детски, но он продолжил беседу:

– Это за что ещё?

Хотел было добавить: «Мы так не договаривались…», но понял, что в его положении это была бы недопустимая роскошь («дают – бери» – это старое деловое правило) и удержался в последнюю секунду.

– Я продала ещё такую длинную штуку с круглым набалдашником… – продала старуха, видно, удачно, и сейчас в ней боролись жадность с честностью. – Ну, чёрную такую, а шар сверху блестящий…

Прохоров вспомнил, как утром, провожая Песю, едва успел отнять у неё свою тросточку (что-то изнутри подсказало, что продавать её не надо, во всяком случае, пока) да и не было на ней никакого набалдашника, просто загнутая ручка, чтобы можно было опираться при ходьбе..

Что же она продала?

– Вот такая…

Песя, наконец, повернулась от дверей, немного гордясь собой, и немного злясь на квартиранта – она такая из себя, а он не понимает. Да ещё, видно, побаивалась старуха, вдруг это было что-то важное, а она его вот так, за бесценок спустила. Хотя страха этого становилось в ней всё меньше – если бы та дрибничка была дорогой и ценной, квартирант явно бы так долго не пытался вспомнить, о чём речь, а сразу бы начал орать, как все мужчины.

– Вот такая, – тут она развела руками и показала сантиметров тридцать-сорок, – недлинная…

И до Славы, наконец, дошло – ручка от «Жигулей», несостоявшаяся надежда его возвращения в двадцать первый век.

«Кому понадобилась такая дрянь?»

– Кому понадобилась такая… вещь?

На слове «дрянь» он опять поймал себя за язык и успел увернуться – если это дрянь, то старуха может подумать, что три завтрака много…

– Шмуль сказал, – заулыбалась Песя Израилевна, поняв, что грозы не будет. Слово «дрянь» произнесено не было, но услышано было, – что он подточит металлический конец и подарит её раввину Теодоровичу. Тот ведёт в хедере классы, и эта ваша штука годится, чтобы что-то указывать, а другой конец – давать в лоб нерадивым.

«Пластмассовым шаром в лоб, это – больно…» – подумал наш герой, но решил не вмешиваться, однако вопрос всё-таки задал, хотя и по несколько другой теме.

– Мне казалось, – задумчиво произнес он, – что в хедере учат Тору, а в Торе указывают на строки и буквы такой серебряной указкой с человеческой рукой на конце, называется «яд». Разве нет? Разве пластмассовая годится?

С чего он решил блеснуть знаниями о еврейских традициях, Прохоров и сам не понял, тем более что и знаний этих было с гулькин нос. Но и получил сразу по самое не балуйся.

Песя Израилевна несколько мгновений неодобрительно смотрела на квартиранта, потом всё-таки пошла на кухню.

– А я почём знаю… – не оборачиваясь, спросила она. – Я что, в синагогу хожу? Тебе интересно, иди сам спроси у Шмуля… Или у Теодоровича… – уже с кухни добавила старуха.

Покривившись и дав мысленно себе подзатыльник, наш герой принялся одеваться. Застёжки были незнакомые (особенно на брюках) и располагались на непривычных местах, но в целом минут через пять Прохоров справился. Он подошёл к окну, которое снова послужило для него зеркалом – посмотреть, не торчит ли где край рубашки и правильно ли застегнуто пальто. Рассовал по карманам свои причиндалы – лекарства, ручку, зачем-то флешку от компа, вынутые из куртки и рубашки ещё утром.

– Эй, Вячеслав… – раздалось в этот момент с кухни. Песя иногда произносила его имя на чешский манер, с ударением на втором слоге. – Идешь чай пить? Я крендельков купила…

Прохоров, который уже было собрался на выход, остановился.

Уйти сейчас было бы неправильно – любые ситуации, которые сближают его с хозяйкой – без неё и её связей здесь не проживешь – нужны и важны.

С другой стороны, иметь вместо полноценного обеда несколько крендельков и чай с маленькой ложкой сахара – не климатило.

С третьей стороны, никаких реальных возможностей заполучить где-нибудь обед, пусть даже не очень вкусный и не сильно калорийный, у него тоже не было.

Мысли разные были, но кто знает, что из них можно реализовать из наших мыслей-то, не сильно умных и богатых…

Вот и думай…

Однако думать долго не пришлось, Песя Израилевна знала толк в крендельках и потянуло от них в комнату таким сладостным ароматом, что Прохоров, осознав, что никуда от этого запаха не уйдёт, снял пальто, бросил его на диван, чуть не накрыв кота, и шагнул на кухню.