Текст книги "Вечерний день"

Автор книги: Михаил Климман

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 14 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]

Палыч привык сам управлять своей жизнью, и оказаться на старости лет игрушкой в чьих-то руках ему не доставляло ни малейшего удовольствия. Он не считал себя ни Бэтме– ном, ни крутым Уокером, но сдаваться сразу он не собирался. На любую кастрюльку найдется крышка, над любым начальником есть другой начальник и любую загадку, загаданную одним человеком, другой в состоянии разрешить.

Единственной слабостью Платонова в том, что надвигалось на него, была его «блаженство и безнадежность», но он еще вчера принял решение, что до тех пор, пока не разберется со «всем этим джазом», прекратит с ней всякие контакты. Сегодняшняя находка подтверждала его самые худшие опасения.

Он сел на стул и покряхтел немного, устраиваясь поудобнее. Геморрой не оставлял его своими заботами, хотя средство, рекомендованное вчера Анастасией, привело реально к значительному облегчению. Надел очки, достал листки, с опаской оглянулся по сторонам, не смотрит ли кто за ним, и начал читать.

Ничего особенно нового в бумагах не оказалось. Выписки историк делал из документов, посвященных имущественным спорам между майором Петром Александровичем Лери– ным и помещиком Сергеем Михайловичем Скосыревым за какой-то выгон между речкой Теребушкой и дорогой к озеру.

Лерин считал, что этот выгон принадлежит ему по наследству, как не предназначенный в завещании деда к передаче кому бы то ни было. А Скосырев доказывал, что тесть еще перед свадьбой обещал дать этот выгон в приданное за дочерью Варварой, но так и не передал его фактически, потому что не успел, хотя дарственную приготовил. Скосырев сам видел ее, но так за все эти годы и не удосужился забрать ни документы, ни начать работы на выгоне, тем более что с тестем они поначалу крепко выпивали при каждой встрече, а потом старик впал в маразм и уже ничего не помнил. Но выгон, вне всякого сомнения, принадлежит ему.

Кроме того, как писал Скосырев, не в традициях русских дворян отдавать ублюдкам лучшую часть имения. В качестве свидетеля он призывал пригласить Ивана Тютчева, который присутствовал при этом разговоре двадцать семь лет назад, или сына его Федора, который по малолетству, правда, вряд ли что помнил.

Владимир Павлович был бесконечно благодарен своему приятелю за проделанную работу. Он хорошо понимал, что никогда не смог бы найти ни времени, ни связей, ни знаний, чтобы откопать этот документ, да и просто прочитать его. Но с другой стороны, работа, с его точки зрения, была проделана почти впустую. Все это он знал из письма, полученного от старухи Лериной.

Единственное, чего Платонов поначалу не понял, это откуда его приятель выяснил, что Лерин – потомок Валериани, сам-то он выудил эту информацию из того же письма. Но потом на обороте одного из листков увидел, сделанную знакомым теперь почерком, выписку из какого-то другого документа о том, что Яков Валериани передает своему сыну Александру Лерину небольшую деревеньку в Симбирской губернии, доставшуюся ему как часть имущества покойного двоюродного деда Джузеппе Валериани. Платонову имя этого нового персонажа не говорило ничего, хотя, впрочем, как ему показалось, историк вчера по телефону называл героя совсем по-другому. Действительно, чуть мельче на полях было записано – «брат Джакомо». Владимир Павлович уже начинал путаться в этих дедах, сестрах, братьях и зятьях.

Тщательное обследование листков дало еще одну короткую выписку, где говорилось о примирении двух враждующих семей. Датирована она была уже пятидесятыми годами девятнадцатого века и гласила, что «знаменитый» выгон принадлежит «навечно» Скосыре– вым с правом Лериных использовать его в любое время, но не для хозяйства, а для купания и прогулок.

Примирение произошло по инициативе внука первого Лерина и «по причине выполнения важной миссии». Последняя фраза в выписке была выделена историком, и на полях стояло несколько вопросительных знаков. В качестве свидетеля эту бумагу, что тоже было отмечено отдельно, подписала вторая жена Федора Ивановича Тютчева – Эрнестина.

Больше ничего обнаружить не удалось. Дальнейшая судьба Лериных скрывалась в тумане. Как они существовали дальше, что делали, как пережили Октябрьский переворот и советскую власть, уехали ли заграницу частично или все остались, было неясно. А это могло иметь значение – Платонов покупал шкатулку, а не ее содержимое, и, если оно важное и дорогое, может произойти конфликт с наследниками.

Совершенно не проясняли бумаги и то, откуда взялся у Валериани какой-то документ. Судя по дате письма, которое было у Владимира Павловича, в тысяча восемьсот одиннадцатом году он уже находился в ларце, а в семье Валериани не один год. Значит, история тянется из восемнадцатого века, и надо заняться этими братьями Валериани. Что-то в голове крутилось по их поводу, что-то фамилия эта Платонову напоминала.

Зазвенел звонок к антракту, пронеслись мимо в буфет дети с родителями, потом обратно, двое или трое ушли, почему-то оправдываясь перед Владимиром Павловичем. Этого Платонов не мог понять никогда, если тебе не нравится – встань и уйди, зачем извиняться перед гардеробщиком? Странный все-таки народ – люди.

А через пятнадцать минут его позвали к телефону. Вообще-то их не очень приглашали к звонкам, если только попросить заранее, мол, будут звонить, позовите меня обязательно. Но Палыч сегодня никого не ждал и не предупреждал, поэтому страшно удивился, услышав вызов из уст женщины, пришедшей с проходной. Она говорила не зло, хотя ей пришлось пройти до Платонова почти сто пятьдесят метров, а даже несколько заискивающе.

И, только услышав голос в трубке, он догадался, в чем дело:

– Владимир Павлович, это вас. – последовала короткая пауза, – сын беспокоит. Я нашел вашего Руслана.

Глава 21

Платонов отложил свою тетрадку, с хрустом потянулся и встал. Подошел к окну, посмотрел на окна мастерской. Последнее время они были тщательно задернуты. Одно из двух: или у художника роман с какой-нибудь известной женщиной, один раз так уже было лет пятнадцать назад, или все-таки оттуда слушают и наблюдают за его, Палыча, квартирой.

Он посмотрел на тетрадку, на бесшумно работающий телевизор (почему в час ночи показывают футбол?), на разложенную постель. Вряд ли ему удастся сегодня уснуть. Значит, будем думать, думать-размышлять.

Когда-то любовь к размышлениям сделала его антикварным дилером. Он был нормальным советским человеком почти до тридцати лет, учился на заочном истфаке в МГУ, работал в библиотеке (так надо было, иначе могли отчислить), ходил в кино и читал книги по истории, философии и религии.

Когда советские издания на эти темы кончились, а ответы на многие вопросы получены так и не были, он отправился на поиски новых источников. Но в больших библиотеках, чтобы прочесть то, что его интересовало, надо было получать разрешения на спецхран, а таковое ему не полагалось, и он двинулся дальше.

Источники знаний, как оказалось, были в букинистических магазинах. Как это довольно часто бывает в России, а социалистической тем более, правая рука не знала, что делает левая. Антирелигиозная страна неукоснительно выполняла завет Христа, понимая его, правда, по-своему.

То, для прочтения чего надо было получить разрешение многочисленных инстанций, из-за спин которых отчетливо было видно недремлющее око КГБ, открыто лежало на прилавках, иногда совсем за небольшие деньги. Но небольшие, плюс небольшие, плюс еще небольшие складывались уже в немаленькие.

К тому же, переходя из магазина в магазин в поисках Фрейда, Феофана Затворника и Свами Вивекананды, Платонов начал замечать, что одни и те же книги в разных местах стоят неодинаково.

И как-то раз он решился. На Сретенке купил за двадцать пять рублей книгу «Замечательные авантюристы восемнадцатого столетия» и отнес ее в Дом книги, потому что видел недавно там такую же за семьдесят пять. Все прошло как по маслу, заработок составил тридцать пять рублей (пятнадцать комиссионных взял себе магазин), и пошло, поехало.

От книг шел прямой путь к гравюрам, от них к живописи, а там фарфор, серебро, стекло. Но своей первой любви Владимир Павлович так и не изменил, хотя удивить его на букинистическом рынке было сегодня практически невозможно.

Случались, конечно, и ошибки, лепя-лепя, да облепишься, но в основном дело свое он знал. И тут пригодились и знания, добытые за годы работы в библиотеке, и привычка к систематичности, полученная в МГУ, а также умение рассуждать и размышлять. За годы наработалось чутье, и сегодня Платонов доверял ему больше, чем знаниям.

Изготовитель фальшивки именно и аппелирует к знаниям эксперта. Он, можно сказать, пытается предвидеть вопросы и заранее готовит на них ответ. И если он достаточно профессионален и мастеровит, то поймать его за руку практически невозможно.

А вот подготовиться к экзамену у профессора по имени Интуиция нельзя. Кто ее поймет, кто ее просчитает – интуицию?

С другой стороны, и без головы не получалось.

Разум призывался потом, для подкрепления ощущений. Хотя многие его коллеги и контрагенты привыкли доверять чутью Палыча, язык слов и доказательств, особенно поначалу, оказался более универсальным. И умение думать и искать не раз спасало Платонову деньги, репутацию, а иногда и жизнь.

Как-то раз, перед самой перестройкой, один из крупных хозяйственников, который прослышал, что на Западе в моде и высоко ценится русский авангард, решил собрать коллекцию. Был брошен клич, и к нему потянулись книги Лисицкого, акварели Гончаровой и Суэтинский фарфор. Как настоящие, так и подделки.

Иногда на этой почве возникали конфликты, и тогда вызывались эксперты. В одном подобном случае был приглашен и Палыч. Как выяснилось позже, злополучная тарелка работы Натана Альтмана была подарена боссу какой-то командой с Урала. Где-то найдена, куплена за немалые деньги и подарена. Но искусствовед из Исторического музея неизвестно почему усомнился в ее подлинности.

«Мальчики», как звал их хозяйственник (а было в них на четверых полтонны веса и восемь метров роста), обиделись на искусствоведа, босс на «мальчиков», короче, потребовался третейский суд. Кто вспомнил о Платонове, неизвестно, но его с почетом пригласили и поставили перед выбором: «Ты можешь сказать, что это настоящая тарелка или подделка, но обязан доказать свои слова». Произносились эти речи на «блатной фене», но смысл был именно таков и слово «обязан» подчеркнуто интонацией, как будто двумя жирными линиями.

Тарелка была фальшивая. На настоящем белье, с соблюдением всех правил технологии, даже желтая краска, запас которой закончился на Императорском фарфоровом заводе почему-то быстрее других, не использовалась. Но. фальшивая. Так, во всяком случае, почувствовал Платонов. И попросил день на размышления и доказательства.

Цена доказательства была явно велика. Сказать «натура» без подтверждения, навлечь на себя гнев босса, который доверял своему эксперту, сказать «фуфло» – гнев «мальчиков». Дело было уже не в деньгах, куплена тарелка была за четыре тысячи, что даже по тем временам для всей команды деньги были небольшие, а дело было в принципе.

Это сегодня тот вопрос можно было бы решить элементарно – книг и альбомов по русскому фарфору двадцатых годов хоть пруд пруди – сиди, проверяй, смотри, а тогда все было проблемой.

Палыч в назначенное время приехал на стрелку с толстым каталогом в мягкой обложке под мышкой. Что стоило его найти, история умалчивает. «Ну?» – спросили его обе стороны. «Вы сами сейчас все увидите.» – ответил он и открыл книгу. «Это каталог одного музея в Нью-Йорке. Вот, такая же тарелка или нет?» – спросил он, показывая иллюстрацию в тексте. «Один в один.» – отвечают все. «А вот здесь что изображено?» – спросил он и показал на тарелке один небольшой участок. «Облака.» – ответили все. «А здесь?» – Платонов показал то же место на тарелке в книге. «Тоже облака.» – говорят «мальчики», но несколько неуверенно.

«Кто-нибудь из вас читает по-английски?» – «Я читаю». – «Иди, проверь меня, я буду переводить». Подошел парень, несмотря на рост и вес, почти с человеческим лицом. «Здесь описание тарелки: портрет Ленина, вот он, строящийся завод – вот здесь, винтовка со штыком – тоже понятно, – переводил и показывал Палыч. – А теперь вот эти три слова „the half of two-head eagl" что означают?» «Половина двуглавого орла», – неуверенно сказал парень. «Покажи мне, здесь в книге, где эта половина». Парень показал.

Показал на то место, где раньше все видели облака. «А здесь?» На тарелке облака остались облаками. «Я думаю, что человек перерисовывал тарелку отсюда, – закончил Палыч, – но английского не знал».

Мальчики вскочили: «Да мы его порвем на части, а потом еще на терке мелкой натрем». Всех успокоил босс: «Сели быстро. Завтра доставить мне мастера, пальцем не трогать. Дать ему спеца в английском, и пусть он эти тарелки лепит, а мы их на Запад толкать будем. Если даже Владимир Павлович не сразу допер, там все съедят за милую душу».

Он протянул тысячу долларов своему искусствоведу и повернулся к Платонову: «А ты, ты чего хочешь?» «Чтоб меня никогда больше к вам не приглашали. Так не приглашали.» – добавил он, увидев недовольную мину на лице хозяйственника. Его потом вызывали несколько раз, уже и не сам босс, который давно лежал на Ваганьковском, но никаких угроз Палычу, никаких «ответов» больше не было никогда.

В другой раз в другой компании Платонов подтвердил забракованную Третьяковкой картину. Ему понадобилось две недели, чтобы найти в каталоге какого-то областного музея эскиз к этому большому полотну. Третьяковка потом просила продать ей отвергнутую работу, но счастливый владелец радостно отказал.

Трижды или четырежды в таких ситуациях Платонову приходилось отступать, но только на время. Упрямый, как осел, или упорный, как бык, Владимир Павлович, через неделю, месяц или в одном случае даже через полтора года находил подтверждение своей мысли и доказывал, что был прав.

Но сейчас, пролистав тетрадку, сложив воедино все, что успел узнать о шкатулке, он не стал систематизировать информацию. Что-то он уже понимал, кое-что начинало проясняться, но он рассчитывал на завтрашнюю встречу с «сыном», от которого ждал новостей.

Поэтому Платонов отложил тетрадь, сел в кресло, взглянул на входную дверь, пытаясь проникнуть сквозь нее и еще одну, расположенную за ней, глазами, но ничего не увидел. Он взял Тютчева, начал читать и тут же нашел стихи на «тему»:

С горы скатившись, камень лег в долине. Как он упал? никто не знает ныне – Сорвался ль он с вершины сам собой,

Иль был низринут волею чужой? Столетье за столетьем пронеслося: Никто еще не разрешил вопроса.

Глава 22

«А может быть, все-таки Сергей – мой сын? – думал Платонов, разглядывая гостя, неспешно раздевающегося в прихожей. – Основательный, неторопливый, и фигурой на меня похож. Мент, конечно, но с кем не бывает – какой у них там в провинции выбор. К тому же единственная аналитическая работа в тех условиях».

Владимир Павлович прекрасно понимал, что он себя обманывает – не доверять диагнозу врачей не было никакого смысла и повода, но так это было приятно: вот родной человек пришел к тебе в гости и можно посидеть с ним, поговорить о том о сем, в чем-то помочь, в чем-то самому попросить помощи. После смерти жены Платонов ни с кем ТАК не разговаривал.

Они молча прошли на кухню, Сергей достал из портфеля недорогой торт, банку с крупно нарезанными грибами и немецкий хлеб с тыквенными семечками.

Я в прошлый раз с пустыми руками пришел, – сказал он, усаживаясь, – не прав был. Да вот не знал, как встретите. Грибы наши – архангельские, все остальное в магазине купил.

Платонов посмотрел на «приношение», поставил чайник, достал из холодильника ветчину, сметану, салат, который не поленился нарезать еще утром.

Как дела-то? – спросил он.

Командировка моя практически закончилась, – степенно сказал «сын». – Сегодня вечером подпишу у генерала документы, а в ночь на поезд – прощай, столица.

Успешно?

Да кто же это поймет на начальном этапе? Есть информация, есть за что зацепиться, а куда приведет, Бог его знает.

Ты чай или кофе? – Платонов сам не заметил, как перешел на «ты».

Кофе, только слабый и с молоком, если есть.

На, вот молоко, вот кофе, я говорил, у меня «безалкогольный», вот сахар, сам себе накладывай. – Владимир Павлович откинулся на своем стуле, молча наблюдая за «сыном». – У тебя дети есть?

Трое, – гордо ответил Сергей. – Две дочери и сын. Маша, Даша и Аркаша. Семнадцать, четырнадцать и десять.

Видно было, что он привык отвечать на этот вопрос и не ждал дополнительных, а сразу выдавал всю информацию. Он отхлебнул кофе, посмотрел в потолок, потом коротко взглянул на Платонова. Похоже, он никак не решался начать новую тему. Владимир Павлович пришел ему на помощь:

Что ты хотел спросить?

Да вот не знаю, как начать. Ты жил все эти годы, ни о чем не подозревал, вдруг на тебя сын, невестка, трое внуков. – Сергей тоже незаметно перешел на «ты», – и все со своими проблемами. В принципе ты можешь нас послать подальше и, наверное, будешь прав.

Ну, послать я вас всегда успею, – усмехнулся Платонов. – Рассказывай, в чем вопрос?

В Машеньке. Она в этом году школу заканчивает, и было бы неправильно ей остаться в нашей дыре. У нас, конечно, люди тоже живут, но она, как бы сказать, слишком умная для наших краев. В местной библиотеке давно все книжки перечитала, по почте я ей иногда книги выписываю, вот из командировок вожу.

Он полез в свой портфель и начал там рыться.

И чем увлекается? – спросил Платонов.

Экономикой и юриспруденцией. Сергей наконец достал из портфеля то, что искал, и показал «отцу». Это была толстенная книга в мягкой обложке – «Торговые стратегии. Правовые и социальные аспекты».

И она такое в семнадцать лет читает? – изумился Владимир Павлович, разглядывая толстенный том.

Читает, – гордо сказал Сергей. – Видишь – «правовые аспекты». По стопам отца пошла.

«В меня она пошла, а не в тебя, – сказал сам себе Платонов, – где тебе книжки юридические читать?»

Но тут же одернул себя: «Это, Владимир Павлович, не твой сын.»

Так чего ты от меня хочешь? – спросил он, насупившись. – Чтобы я ей книжки посылал?

Ну. Ты. – Сергей замялся. – Ты тут всю жизнь живешь, а я только иногда приезжаю. У меня тут все знакомые – менты, как и я. Да и все меня важнее и главнее. Про твоего Руслана я как будто по делу выяснял, а вот за дочь попросить не могу.

Так чего ты хочешь-то? – рассердился Платонов.

Уверенность, что перед ним посторонний человек, скорее всего жулик, радости не приносила. Хотя жульнического в нем было мало, точнее, не было вообще. Если бы не абсолютная уверенность в своей невозможности иметь детей, Владимир Павлович точно бы ему поверил.

Два дела. Может, у тебя знакомые какие-нибудь есть, чтобы помочь ей в институт поступить? – не поднимая глаз, спросил Сергей. – Сейчас это очень сложно, почти как раньше стало.

Так на юридический тебе, как менту, и карты в руки.

Она хочет на экономику. С точки зрения права, но все же экономика, – почти шепотом сказал «сын». – В финансово-юридическую академию или на экономический в МГУ.

Видно было, что он очень любит свою дочь и гордится ею.

Платонов задумался. Среди людей, прошедших через его жизнь и как-то задержавшихся в ней, был один ректор, но математического вуза, а вот экономисты? Хотя один был, даже какое-то время в советниках у Ельцина служил. Владимир Павлович непроизвольно задвигал губами.

Ты сам-то понимаешь, что сегодня только знакомства может быть мало? – спросил он Сергея. – Нужны, я думаю, деньги, и большие.

Как ты думаешь, – почему-то с надеждой в голосе спросил тот, – сколько попросят?

Десять, двадцать, тридцать – кто знает? В зависимости от конкурса и престижности.

Платонов в этих вопросах разбирался плохо, только слышал иногда краем уха возмущенные родительские разговоры.

Десять, двадцать, тридцать – чего? – с ужасом спросил «сын».

Тысяч долларов, конечно.

Не может быть, – поник Сергей. – Таких денег мне никогда не заработать и не занять.

Ты погоди печалиться, – давай узнаем, что к чему, – попробовал подбодрить его Платонов и перевел разговор: – А второе?

Что второе? – не понял тот.

Второе дело ко мне. Ты сказал, что их два.

Второе, наверное, и не нужно, – махнул рукой «сын», – если с первым не получится.

А все же?

Я хотел тебя попросить, чтобы она пожила у тебя, пока учиться будет. В общагу ее отпускать страшно, сам знаешь, какая нынче молодежь и чем они увлекаются, а на съемную квартиру денег не хватит. Я тут узнавал, однокомнатная на окраине меньше четырехсот долларов даже рот не открывай.

Все это было выпалено единым духом, почти единым словом, и, так же как и раньше, глаза были опущены в пол.

«Вот оно, – подумал Платонов, и сердце у него опустилось. – Вся сложная комбинация затеяна, чтобы подселить ко мне незнакомую девицу. Все, к сожалению, очень просто».

Но теперь этого ничего не надо. – «Сын» горько вздохнул. – Отправляю ее в Архангельск, там всего пятнадцать тысяч в год обучение стоит. Так что выбрось все это из головы.

«Или он гениальный разводящий, или не врет.» – подумал Платонов. Он только что поймал себя на том, что хотел броситься к сыну и начать его уговаривать, чтобы тот согласился, чтобы Машенька пожила у него, Платонова дома.

Сергей встал, медленно убрал книгу в портфель. Владимир Павлович начал убирать со стола. Разговор, получалось, закончился, да и отношения тоже.

Теперь насчет твоей просьбы, – сказал «сын». – Человек, который жил у Лериных дома и назывался их племянником, совсем даже не племянник в прямом смысле этого слова. Он их очень, очень дальний родственник и фамилия его – Скосырев. Руслан Скосырев.

От неожиданности Платонов уронил тарелку.

Глава 23

Как ты сказал? – спросил он. Сергей озадаченно глядел на «отца».

Руслан.

А фамилия? Фамилию повтори.

Скосырев. Что ты кричишь? Платонов не стал убирать осколки фарфора, сел на ближайший стул и задумался. Похоже, дело приобретало совсем иной оборот. Не обращая внимания на «сына», он встал, прошел в комнату, взял бумаги историка, еще раз их просмотрел.

Да, вот помещик Сергей Скосырев судился с майором Лериным за выгон, который должен был достаться ему как часть приданого за дочерью Лерина. А ее, как следует из письма, звали Варварой. И ей, как мы знаем из того же письма, достался ключ от ларца. Тогда становится понятным, почему примирение в пятидесятых годах произошло по «причине выполнения важной миссии». Внук Лерина просто помирил ключ со шкатулкой.

И сегодня, точнее вчера, Станислав Петрович Лерин, разыскав и поселив у себя Руслана Скосырева, не просто искал и нашел наследника, чтобы передать ему ларец, он, как и его прадед, соединял его с ключом.

Не сходится.

Или это не тот Скосырев, или ключ за десятилетия был утрачен, или теория неверна. Потому что, если бы у Руслана был ключ, шкатулку бы давно открыли, а ни по пометкам на полях, но по всему образу действий Станислава Лерина ниоткуда не следует, что он знал содержимое ларца, смысл его тайны.

Платонов тяжело вздохнул – все стало ясней, но и непонятней. Что-то мелькнуло перед его глазами, и он поднял голову. Перед ним в дверях комнаты стоял «сын»:

У тебя, может, неприятности какие? – спросил он смущенно. – Может, я могу помочь?

«Смущенный мент, это что-то вроде „плачущего большевика" и посильнее, чем

„Фауст" Гете.» – невпопад подумал Владимир Павлович.

А что мы еще знаем про Скосырева? – спросил он.

Скосырев Руслан Андреевич, – Сергей с готовностью достал блокнот, – тысяча девятьсот восемьдесят седьмого года рождения. Семья живет в городе Екатеринбурге, где родился и сам Руслан. Последние пять лет проживал в Москве у своих дальних родственников Лериных. Весной этого года поступил на первый курс факультета компьютерного дизайна Московского института маркетинга. В момент взрыва бытового газа в квартире Лериных находился в компании многочисленных однокурсников в ночном клубе «Трали– вали». По сообщению соседей поссорился с Лериными в конце весны или начале лета этого года и больше у них ни разу не показывался. Хотя тут показания не сходятся, одна соседка пояснила, что видела как-то раз Руслана в середине лета в их подъезде, – Сергей поднял глаза от блокнота. – Но на кладбище не пришел, пащенок. Прожил пять лет у людей и даже проститься не захотел.

И где он сейчас? – спросил Платонов и на недоуменный взгляд «сына» добавил: – Живет где?

В общежитии того же института, – Сергей заглянул в блокнот и назвал адрес на окраине Москвы.

Надо ехать, – грустно сказал Владимир Павлович.

Может быть, ты мне скажешь все-таки, что с тобой происходит?

Платонов поднял голову и долго рассматривал «сына». Он привык полагаться на свою интуицию и потому решился:

Только в обмен.

Не понял, – искренне не понял Сергей.

Меняю свою историю на твою. Расскажи мне, пожалуйста, кто ты такой, – Владимир Павлович посмотрел в потолок, – и не пытайся мне пудрить мозги баснями про сына, я точно знаю, что это не так.

Пауза тянулась больше минуты.

В общем, – решился наконец Сергей, – если бы вы, – он опять перешел на «вы», – когда я предложил, посмотрели мои документы, вы бы увидели, что я Сергей Геннадьевич. На ваш вопрос я приготовил ответ, что мама потом вышла замуж, и меня усыновил отчим, чью фамилию и отчество я теперь и ношу. Но это отчество соответствует истине, а фамилия у меня мамина.

Ты сын Генки Поздняка? – догадался Платонов. – Как же я сразу не догадался? Только он знал эту историю в таких подробностях, чтобы можно было пудрить мне мозги. Но он же дембельнулся и уехал куда-то к себе в Сибирь раньше меня.

А потом вернулся. Дома у него что-то не сложилось, а мама была беременна мной. Он ведь перед отъездом пришел к ней, в отличии от вас. И оставил адрес, нет, вру, взял мамин. И написал ей, а она ему в свою очередь ответила – про беременность. Ну, вот он и вернулся где– то через год, а может, полтора и так всю жизнь и прожил в Северодвинске. На «Звездочке» работал мастером, потом замначальника цеха, потом автослесарем.

Помер?

В прошлом году.

Ну, Царствие ему небесное. А как вы на меня-то вышли и зачем? Я Генку не видел почти сорок лет, да и ничего не знал о нем все эти годы.

Я к этому как раз перехожу. Года два назад, не очень задолго до смерти, отец оказался здесь в Москве, в командировке. И, проходя по улице, увидел вас через окно. Вы стояли у прилавка в каком-то очень богатом магазине и держали в руках огромный золотой подсвечник.

Платонов покачал головой. Золотой подсвечник он встречал один раз в жизни, был тот на одну свечу, сделан во второй половине девятнадцатого века во Франции и на золото был похож не сильно. То, что видел Поздняк в окно, было на сто процентов позолоченной бронзой.

Он даже не посмел войти в магазин, – продолжал Сергей, – а вы стояли, что-то говорили, и к вам почтительно прислушивались две девицы и какой-то солидный господин. Он вернулся домой и все вспоминал эту картинку, а потом как-то рассказал вашу с ним историю и говорит: «Тебе бы надо было оказаться его, Платонова сыном, ты даже похож на него. Даже не тебе, с тобой все в порядке, Машке надо было бы быть его внучкой.» Он ее очень любил. Потом он умер, а потом стало понятно, что Машеньке у нас делать нечего, и мы с Лизой придумали эту историю. А как вы догадались, что я – не ваш сын?

Долго рассказывать, – отмахнулся Платонов, – да и рано тебе еще об этом знать. Короче, ты нашел меня по своим ментовским каналам и пришел.

Ты оказался очень популярным человеком у моих коллег, – они оба не заметили, как опять перешли на «ты». – Некоторые тобой восхищаются, некоторые – ненавидят, но все тебя знают.

Такая популярность в известных кругах мало обрадовала Владимира Павловича. Что– то подобное он подозревал, догадывался, конечно, что не мог не засветиться, но чтобы до такой степени.

А чего меня ненавидеть-то? – пробурчал Платонов. – Я никого не убил, не ограбил, не изнасиловал.

Ты – богатый человек, значит, нечистыми делами занимаешься, а поймать тебя не могут. У нас же психология такая – держи, лови.

Это у вас там в деревне, наверное, такая психология, а здесь все давно поменялось, – проворчал Владимир Павлович. – Здесь давно уже – отними и раздели.

Он и сам не понимал, радоваться ему или горевать от только что услышанного. Играть в неведение и обманывать себя было теперь просто невозможно. Гнать «сына» в шею? Но во-первых, он обязан рассказать свою историю в обмен на услышанную. Во-вторых, мент– союзник в той ситуации, в которой сегодня оказался Платонов, был совсем нелишним. А в– третьих.

В-третьих, почему-то ему было дело до несчастной девушки Маши, которая с удовольствием читает немыслимые книги, и до ее судьбы. «Надо взять пару дней на раздумье, с Настей посоветоваться, – подумал Платонов, но тут же спохватился, вспомнив, что „сын" уезжает сегодня вечером. „Как же быть?"

Ну, теперь твоя очередь, я, как ты видишь, покаялся, – услышал он голос Сергея. – Чем же тебе насолил Руслан Скосырев?

Платонов встрепенулся. Что рассказывать «сыну», а что нет? И дело не только в доверии или недоверии. Как рассказать про то, чего сам не понимаешь? Или не чувствуешь?

Ты знаешь, я начну издалека, – сказал Платонов. – Некоторое время назад я купил одну шкатулку.

Глава 24

Ты уверен, что не пишешь романы? – спросил «отца» Сергей.

Они спешили к метро, чтобы поймать там такси и отправиться в общагу за Русланом. Платонов шел, не слыша «сына», под впечатлением только что происшедшей встречи с Анастасией. Он закрывал дверь, когда сзади загудел лифт, послышался металлический лязг открываемой двери, и он услышал знакомые шаги. Сергей чуть раньше пошел вниз пешком, ему хотелось курить так, что он уже не мог терпеть, и Владимир Павлович остался один. Он стоял, не поворачиваясь, у своей двери и гремел ключом, делая вид, что не замечает свою «блаженство и безнадежность».

Очень глупо, – услышал он в спину, – сердиться и делать вид, что вы – бурундук надутый.

Почему он оказался «бурундуком», Бог его знает, но все равно слышать это было обидно.

Если будете и дальше дуться, – опять сказал голос за спиной, – не дам больше пирожков с капустой. – Последовала пауза, потом в голосе Анастасии он услышал слезы: – Ну и не надо, ну и пожалуйста.

И хлопнула дверь.

Наверное, он постарел лет на пять, когда вышел из лифта, потому что Сергей посмотрел на него испуганно:

Что-то случилось? Платонов отмахнулся.

Как хочешь, – пожал плечами «сын». – Только я хотел тебе напомнить, что сразу с тобой поехать не могу.

Да, я помню, тебе к генералу надо, – насупился Платонов, – потом на вокзал, билеты уже на руках, наверное.