Текст книги "Два возраста глупого короля"

Автор книги: Михаил Веллер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 18 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]

Михаил Веллер
Два возраста глупого короля

Глава первая
Язык твой – враг мой. Хочу, могу и никому не должен

О том, почему глупость благотворна, а свободные люди тянутся друг к другу и совместно делают то, что не нравится им по отдельности, получая заумные и лживые ответы на свои прямые насущные вопросы?

Хочу, могу и никому не должен

Люди золото, просто жизнь сволочная.

Как прекрасно было бы продать в рабство автора фразы «Свобода есть осознанная необходимость». То был великий политтехнолог, объяснивший нищим труженикам, что они уже свободны, так все хорошо. Слабо греет надежда, что в свободных угодьях Высшего Судьи и Утешителя для него нашлась поместительная сковородка и горсть угольков.

Ни один рекламный слоган не приводит в такое бешенство, как это верховное «Свобода есть осознанная необходимость». Седобородый философ и экономист выступил родоначальником начальников колымских концлагерей. А «Мир – это война!», издевательски откликнулся английский интербригадовец.

Мы рождаемся свободными, живем рабами и умираем идиотами. Иногда это раздражает. И побуждает идти в бандиты. Наши души засеяны гнусным семенем повиновения. «Динамиту, господа, динамиту!» – взывала анархистская газета грозовой эпохи революций.

На закате карьеры и славы великий актер Михаил Ульянов раздумчиво сообщил журналистам: «Всю жизнь я на девяносто пять процентов делал то, что было надо, и только на пять – то, что хотел». И я завился в штопор перед телевизором: всю жизнь малый я делал то, что хотел, бросая крошки пяти процентов в безмерную пасть тому, «что надо».

Почему мы не делаем того, что хотим, – это еще полвопроса; полбеды. Почему делаем то, чего не хотим, – это забавнее. Почему делаем то, что не хотим, строем, с песней, добровольно! – вот что всего интереснее.

Как только свободные люди по свободному хотению приходят на свободную землю, они начинают обустраивать для себя рабство.

Количество переходит в качество удивительным образом. Каждый человек по отдельности хочет всего хорошего, разумного и правильного. (Ну, за исключением незначительного процента сволоты.) А все люди сообща и вместе – решают и делают какую-то хрень! И сами потом удивляются и негодуют, как же это так выходит. Ищут виноватых и назначают наказанных.

И тогда возникает естественная мысль. Если допустить, ну, теоретически и ненадолго, что все государства с их институтами мы расформируем. Всех людей распишем семьями в единоличники и расселим по отдельным клеточкам земли. И велим договариваться друг с другом напрямую, по уму, вот без этой государственной гадской машины. То нормальные разумные люди, работая и что-то делая, будут просто сообща меняться своими изделиями и сообща решать все важные вопросы. И все будет хорошо: справедливо и свободно… Вот это и называется анархизм.

Анархизм – народовластие без государства – есть идеал «гражданского общества». Как всякий идеал, он непретворим в жизнь, и попытки внедрить его открывают реки крови. То есть: и здесь не получается!..

Почему, черт возьми, я вечно с кем-то повязан и кому-то должен: родителям, школе (чтоб она сгорела), работодателю, семье, и самое главное – государству, которое меня постоянно обманывает и использует в своих корыстных целях? «Какое мне дело до вас до всех, а вам до меня?» – загремел тяжелым басом фугас из старого фильма.

Я не хочу! Я не хочу воевать. Не хочу щадить воров и наркоторговцев. Не хочу выкачивать недра страны и гнать все бабки за рубеж. Не хочу кретинского оболванивающего телевизора. Не хочу пошлости, рекламы, фальшивой политкорректности и тошнотворного разврата на правах нормы.

Я не хочу помогать голодающим Африки. Я хочу, чтоб они наконец научились работать и кормили себя сами на своей благодатной земле, где плодоносит даже воткнутый в джунгли карандаш. Чтоб они прекратили делать двадцать детей на одну матку и занялись чем-нибудь менее приятным, но более полезным. Я не хочу продавать оружие дикарям, особенно в долг, который никогда не будет оплачен. Я не хочу слать рис и нефть дебилу-сыну-великому-руководителю-товарищу-Ким Чен Иру, – я хочу спустить нейтронную бомбу ограниченного радиуса действия на его резиденцию, причем для его же блага.

Почему я должен подчиняться власти, которая сама себя сделала несменяемой и совершенно обесстыдела в своей однопартийной двухголовости? Я всегда был категорически несогласен с тем, что гражданин и верноподданный – это одно и то же. Как это вышло, что они врут по своему усмотрению, и нам запрещено возражать публично?

Я против чеченских войн, против раздутых, как дирижабли, охранных структур всех родов, против олигархов и плоской шкалы подоходного налога для миллиардеров. Я категорически против входа китайцев в Сибирь толпами.

И я, и все, кого я знаю, полагают, что все граждане государства, включая премьеров и президентов прошлых и нынешних, не должны освобождаться от уголовной ответственности за все, что сделали. Закон начинается с того, что обрушивается на головы высших чиновников государства, как только эти головы высунутся из правового поля.

Почему, черт побери, от нас ничего не зависит? И в результате мы говорим вместо «наша страна» – «эта страна», потому что она не наша. Она – их. И мы – их. Можно свалить, если получится. А если начать помногу выступать дома – посадят. Или пришибут. Как это вышло?! Да двадцать лет назад мы ничего не боялись и рубили что хотели и как понимали!

Почему я боюсь преступника в темном переулке – а власть запрещает мне иметь оружие, чтобы преступник не боялся меня? Почему в России опять применяется отрицательная селекция в видных областях государства – от губернаторов до телеведущих? Вон к черту все талантливое и незаурядное, лишь бы вертикаль власти, воткнутая всем нам в зад до самых гландов, высилась спокойно!

Почему – о великая загадка! о тайна тайн! – умные и приличные люди, собранные вместе в количестве четырехсот рыл и посаженные в здание на Охотном ряду, льстиво проголосуют за любое решение Кесаря, в смысле Премьер-Президента, вплоть до назначения коня, или лабрадорихи, в Совет Федераций от Чукотки или Калининграда?

Мы твердо знаем о себе, что мы умные, талантливые и великодушные раздолбаи, которые достойны сладкой жизни в Золотом Веке, и уж точно достойны лучшей власти и реальности, но живем вечно в дерьме. Почему?.. Так решил Бог? Это наш Бог, или засланный врагами бог-диверсант?..

Почему интеллигентные ребята из Ленинграда, прекраснейшего и культурного из городов великого Советского Союза, выпускники элитных вузов и патриоты, трансформировались во власти подобно Дракуле и спускают родину в унитаз?

Почему пожелание сменить власть и людей у власти стало называться «экстремизм»? Мы не призываем к насилию! Пусть уйдут сами мирно и быстро, и мы даже согласны подмести за ними.

Каждый из нас отлично знает, как он хочет жить. Почему в реальности он живет иначе, даже если его, кажется, может быть, похоже, никто силком не заставляет?

Кратко это все можно сформулировать так:

Почему мы вместе другие, чем по отдельности?

Почему вместе мы делаем то, против чего по отдельности?

Кто наш враг и как с ним бороться?

Похвала глупости

Почему народ дурак? О Господи, куда меня несет… А мы с тобой – бурундуки, или небожители? Выразимся изящно: почему общественное мнение подвержено общественному затмению?

В мрачном Средневековье рассвело светлое Возрождение – и вот Коперник осознал, и открыл, и обосновал: Земля вращается вокруг Солнца! – а не наоборот. Известил окружающих, город и мир. Ну и? Одни не поверили, другие выругались, третьи не обратили внимания. Через сто лет Кеплер математически обсчитал модель Коперника. А Галилей смастерил первый телескоп и потряс народ своими наблюдениями. Тут его инквизиция и прихватила: народ не смущай! Библии не перечь! Оправдываясь, Галилей перевел стрелки на Коперника: это он еще давно сказал, и ничего!.. Вот тогда обратили благосклонное внимание на теорию Коперника и запретили. О! Наконец Коперник стал знаменит, а его система все шире известна и признана. А ведь это не хухры-мухры, а открытие устройства мира.

А время идет, и вот еще лет через двести любимый мой Вильям Блейк меланхолично констатировал: «Невозможно сказать людям истину так, чтобы они ее поняли, – следует говорить так, чтоб поверили».

А на чем зиждется вера? – ну-ну: на авторитете, привычке, общепринятости – и многократной, как дробь дятла на ленте Мёбиуса, повторяемости. Языком сопромата: потребна остаточная деформация мозгового вещества.

Глазам – не верят! Народ подобен ребенку или пьяному: все видит – и ничего не понимает.

В 1903 году братья Райт подняли свой «флайер». Проходит год, другой, четвертый. Самолет летает уже десятки минут, уже на высоте сотен метров. А журналисты небрежно отмечают: ну, эффектный цирковой аттракцион. А военное ведомство реагирует: никакого практического интереса аппарат представлять не может. Братья изумляются, бьют себя кулаками по головам, устраивают гастроли по Европе, входят в моду! Уже несколько французских фирм стали делать аэропланы усовершенствованных конструкций – когда до америкосов дошло, что это у них изобрели самолет!

Судьба пророка напоминает специальный торчок, об который кошки точат когти.

Циолковского соседи-горожане считали чайником, выжившим из ума, пока Советская Власть не сжала свою мозолистую руку во вразумляющий кулак и объяснила, что это есть наш отечественный звездный гений! Роберта Фултона с его пароходом гоняли из всех приемных мира: неизящное корыто воняет дымом… идите себе, любезный.

Этот блокбастер в жанре черной комедии имеет неограниченное количество серий. Сократа отравили, Цицерона зарубили, Христа распяли, Мани уморили в тюрьме, Магомета обсмеяли и выгнали, Томаса Мюнцера вообще четвертовали, Джордано Бруно оставалось только сжечь. Встреча человечества с гением – это просто праздник души!

Короче, когда баран видит новые ворота, он не понимает, что он видит. Ну, видит… ну, новые… ну, и что?..

Нет-нет, все понятно: новое побеждает в борьбе со старым, и иногда уже после смерти новооткрывателя. А старое – это что? А это знакомый, привычный, ставший давно естественным для всех уклад жизни, всех отношений, мыслей и вещей. Многосложная, живая, единая ткань социума – вот что такое «старое». Старое – понятно, логично, ты органично встроен в него, а оно обмято по тебе, как обношенный приспособленный костюм.

И если ты начинаешь движение не в унисон, и движешься в непредписанном тебе направлении, – окружающая среда оказывается вдруг густой, вязкой как глина, переплетенной как грибница, неудобопроходимой как полоса препятствий. Ты выбился из общего многосложного ритма жизни социума.

Могущественный консерватизм социума давит все инакое, что может задавить. Ибо все уже имеющееся надо оберегать всячески! – это результат тяжкого тысячелетнего пути, это проверено веками, это позволило нам выжить в мире и достичь высокого сегодняшнего уровня нашего развития.

Инстинкт самосохранения социума повелевает давить все нетипичное, нештатное, нетрадиционное: новое.

СОЦИАЛЬНЫЙ ИММУНИТЕТ отслеживает и ликвидирует все нетипичные новообразования. При отсутствии социального иммунитета мириады прожектеров и фантазеров, авантюристов и шизофреников всех прежних времен втюхали бы родным племенам и народам такие проекты! увлекли в такие перспективы! организовали такое устройство жизни! – что цивилизация развалилась бы и сгинула в самом зародыше.

Открытие нового подвергается не просто научной критике. Оно проходит испытание на прочность по полной программе: вплоть до уничтожения! Горы праха превращаются в перегной культуры. И на этом удобрении дают ростки уцелевшие семена будущего.

Вот что сумело уцелеть – то и доказало свою жизнеспособность: то и истинно, получает право на существование и принимается обществом.

Уничтожение изобретателей и первооткрывателей – это естественная реакция системы на угрозу дестабилизации. Естественная реакция общества на угрозу для части своего устройства. Ибо в системе – будь то организм биологический либо социальный – невозможно реформировать или заменить одну часть, не затрагивая многочисленные связи этой части со многими другими. Ибо? Ибо! Ибо все устройство системы многократно отражается и повторяется в сознании каждой монады – каждого человека общества.

Консервативное начало повелевает сохранить все так, как есть навечно и безо всяких изменений.

А новаторское начало заставляет ежесекундно пробовать произвести любые возможные изменения, какие только можно придумать. А вот – лучше будет! интересней! прогрессивней! истинней! гуманней! и далее весь бесчисленный ряд мотивов и аргументов.

Единство и борьба этих двух начал, как ни банально это звучит, и есть имманентное свойство и источник эволюции социума и вообще цивилизации.

Попытки изменений производятся отнюдь не только в сторону улучшения (как люди обычно понимают улучшение). Попытки изменений совершаются непрестанно по всей сфере возможных направлений. Вот все, что только можно придумать, измыслить, вообразить – все и пытается осуществиться. То есть:

СОЦИАЛЬНЫЕ МУТАЦИИ происходят в обществе постоянно. На разных уровнях. Научном, техническом, культурном, экономическом и т. д. Они могут иметь для общества значение вредное, полезное, и чаще всего нейтральное. Почти все они тормозятся и гасятся без последствий для общества.

Но иногда. В редких отдельных случаях. Мутация оказывается ощутимо и резко полезной. А импульс ее мощен и не дает себя погасить. И общество эволюционирует. Изменение встраивается в обновляющуюся систему.

Тогда бегут с лаврами и фанфарами. Иногда под дверь, иногда к могиле. Художник пишет гордый лик, поэт слагает оду, историк вызолачивает биографию.

Пьедестал памятника сделан из плахи таланта.

Разведчик – профессия повышенного риска.

Если бы другие не были дураками, то мы сами оказались бы ими, вздохнул сэр Вильям Блейк.

Вот старый и хрестоматийный опыт. Из десяти испытуемых девять проинструктированы, а десятый – чистый наивняк. Определите сравнительную длину двух отрезков. И девять дружно и рассудительно решают один за другим, что короткий – длиннее. Десятый смущен. Сбит с толку. Колеблется… И в большинстве случаев – соглашается с ними! не веря собственным глазам! не веря очевидной и простейшей истине! Он называет явно более короткий отрезок – более длинным, и его колебание сменяется облегчением: он сделал выбор. И лишь немногие, плюя на единогласное мнение остальных, называют короткое коротким, а длинное длинным.

Социопсихологи здесь говорят о конформизме и нонконформизме. Человеку, то есть, свойственно разделять мнения большинства, даже если эти мнения явно неверны. То есть были бы неверны, если бы он имел возможность спокойно оценить все самостоятельно, в одиночестве, без оглядок. А так: «Если десять человек сказали, что ты пьян – заткнись и иди домой спать, значит пьян». Оно все так, но попробуем взглянуть глубже.

Явления следует рассматривать на базовом уровне. Основном.

Шо мы имеем? С одной стороны мы имеем сенсорный опыт. Сигнал органов чувств. Однозначно ясный: здесь длиннее! А что такое работа зрения? Первейший фактор ориентирования в пространстве. Главнейший способ получения всей информации обо всем происходящем. Зрение имеет жизненно важнейшее значение! Зрение – одно из важнейших проявлений инстинкта жизни: видеть, чтобы жить.

ИНДИВИДУАЛЬНЫЙ ИНСТИНКТ. Вот что мы имеем с одной стороны.

СОЦИАЛЬНЫЙ ИНСТИНКТ. Вот что мы имеем с другой стороны.

И социальный инстинкт оказывается для подавляющего большинства людей важнее индивидуального. Быть в социуме, быть членом группы – эта потребность сильнее в человеке, нежели потребность доверять своему личному инстинкту жизни. А само наличие группы предполагает ее единство. А единство существует на разных уровнях. А один из уровней – это единство мнений и оценок всех членов группы по максимальному числу вопросов.

Поэтому ревет толпа: «Распни его!», или «Еще огня!», или «Смерть неверным!»

Единство мнений толпы есть проявление социального инстинкта, необходимо наличествующего в социальной форме существования материи. А скорость эскадры измеряется по скорости самого тихоходного судна, – и мнение толпы умственно ограничено уровнем, доступным самым тупым ее членам.

Толпа существует не для мозгового штурма интеллектуалов и вообще не для того, чтобы мыслить. Толпа существует для того, чтобы действовать! Толпа повинуется социальному и системному инстинкту: стремится к максимальным действиям, возможным лишь согласованно, массой. Поэтому толпе нужны простые, ясные, односложные решения. Команды и лозунги! А не интеллектуальный анализ.

Поэтому толпа, как давно отмечено, всегда глупее почти всех ее членов по отдельности. Мозги нужны солдату только для выполнения приказа! Все! Умничать будете на гражданке.

И что бы там ни говорили о «постиндустриальном» «информационном обществе», мозги и инстинкты всегда остаются те же самые.

Так что, ребята, на сто непризнанных гениев – девяносто шизиков, семь бесплодно ошибающихся, двое принципиально бесполезных – и только один измыслил черт знает что такое новое! но сограждане по тупости своей, по устройству зрения не способны видеть пророка в своем отечестве. Единообразие– девиз жизни необходимого большинства.

И глупость объясняет нам: «Без меня никакое сообщество, никакая житейская связь не были бы прочными и приятными: народ не мог бы долго выносить главу государства, начальник – подчиненного, прислуга – хозяина, учитель – ученика, друг – друга, жена – мужа, жилец – домохозяина, работник – работника, если бы они взаимно не заблуждались, не льстили, не уважали чужих слабостей, не потчевали друг друга медом глупости». Эразм из Роттердама издевался… но под слоем шутки твердел стержень нежеланной истины.

Системообразующая сущность конформизма.

А почему смерть идееносителя – способствует признанию, мифологизации, славе? Почему мученичество – крепит веру и идею, привлекает к провозглашенной истине? Потому что муками и смертью творец предъявляет обществу надличностную ценностьсвоей идеи. Не для себя – для людей радел. Что-то в этом есть, если за это погиб, а?..

А надличностная ценность обладает системообразующей силой.Людям потребны объединяющие истины, системообразующие величины: людям надо верить во что-то общее, иметь единые критерии поведения, одну и ту же точку зрения на мир.

Погибнуть не отрекшись – значит зажечь в ночи огонь, на который полетят стаи человеческих мотыльков. Огонь самосожженца оставляет сияние над истиной.

Хотя лучше по-простому: жить долго, убедить всех, облагодетельствовать человечество и прославить свое имя. Но…

«Если за все хорошее, что Он сделал для людей, Христа распяли, – то почему на лучшее должен рассчитывать ты или я?»Ну разве Карнеги был не прелесть.

Господа. Имейте каплю совести и крупицу разума. Нельзя быть одновременно и молодым, и красивым, и любимым, и умным, и счастливым, и гениальным, и знаменитым. Должно же остаться что-то и для посмертной славы.

Более того. Кто сполна вкусил бурной славы при жизни – часто сходит в тень раньше смерти. Должно быть, видимо, какое-то распределение благ во времени. Кто чего недобрал в один период – часто наверстывает другой. Эдакий закон компенсации в человеческой судьбе.

Ты думаешь, твоя голова умнее всех? А вот сейчас мы трахнем по ней и проверим.

………………………..

Когда юноше приходит срок стать воином – племя подвергает его жестоким испытаниям. Боль, изнеможение, жажда, голод, страх, – ты должен перенести с честью. Иначе ты никуда не годишься.

Гений – это ум? Не только.

Гений – это судьба. Не только.

Гений – это характер.

Ну и вообще: кому много дано – с того много спросится, кто ж это не слыхал.

Штормовой встречный ветер, преодолеваемый гением – это сопротивление окружающей среды. Чем больше ты хочешь изменить – тем сильнее сопротивление.

…Ну, а теперь давайте разбираться, что к чему в нашей песочнице.

Язык твой – враг мой

Наука появилась раньше, чем возник научный язык. Содержание опережает форму. Едины-то они едины, но содержание несколько более едино. Форма бывает вариабельна. Ну, в некоторых случаях.

Античная же философия вообще обходилась без спецязыка. За исключением отдельных терминов типа «атом» и «эйдос», приобретших дополнительное спецзначение. Философы были мудрецы, логики, софисты, казуисты, моралисты, футуристы, наставники, консультанты и аналитики. Накопители знаний, классификаторы и интерпретаторы.

Поэтому читать античных философов может любой, кто не имеет ограничения по голове.

Затем? Затем. Затем наступило мрачное Средневековье, хотя средневековцы этого не знали, и так свое время не называли. Христианство затянуло античную вольницу в вериги, завесило власяницей, пригнуло на колени и заключило в монастыри. Варвары размололи латынь в своих наречиях. Проблемы богоустройства стали во главе угла. Латынь сделалась языком мертвым, и этот мертвый язык был единственно языком науки. Латинские выражения превратились в спецтерминологию посвященных средь моря неграмотного быдла.

Лютер перевел Библию на русский, тьфу, на немецкий, и философия Возрождения стала разворачиваться лицом к народу. Будь проще, и люди к тебе потянутся. Но за тысячу лет латинская терминология прочно застряла в узелках философских координат.

И вот французские Энциклопедисты стали писать как можно проще – но одновременно классические немцы с темным Гегелем в верхнем углу стали писать как можно сложнее. Правда, они были и умнее, похоже.

Гегель был так мудр, что после него захотелось коровьего мычания. После лекции по квантовой механике избыточный адреналин подталкивает на анекдоты. Итого во Франции возобладал демократизм, в Англии здравый смысл, а в Германии Шопенгауэр, не говоря о последующем Ницше.

То есть. Читать Герберта Спенсера легко и нормально. Читать Шопенгауэра легко и нормально. Читать Ле Бона тем более легко и нормально. Потому что они были нормальные люди. И у них были самостоятельные и крупные мысли. Которые они более всего желали понятно и точно изложить и донести до читателя.

О черт, я чуть не забыл! Вот Буало во Франции и сказал перед всем этим Новым Временем:

«КТО ЯСНО МЫСЛИТ – ТОТ ЯСНО ИЗЛАГАЕТ».

Ну, Золотой Век кончился Мировой Войной, а потом пришли модернисты с постмодернистами, и одновременно гомосексуалисты, социалисты, узкие специалисты и внутринаучные фантасты. И могучее древо философии стали расщеплять на спички и лучины философских поднаук. Бритва Оккама за этим нелегким занятием затупилась, иззубрилась и была выкинута вон. Сущности стали множиться, как дрозофилы, и отражаться в лабиринтах зеркал. Постмодернистская философия вооружилась сачками и стала играть этими мушками в бадминтон. Шпанские мушки щекотали элитный интеллект. В моду вошла игра в бисер.

Философская долина заросла терминологией, как густыми волосами в период зрелости. Ровная кожа при рассмотрении в микроскоп испещрилась лунными кратерами, и каждый имел свое название. Текст обрел насыщенность полосы препятствий.

Для большей понятности – сравнение: размножение философских спецификаций можно уподобить размножению бюрократии. Поначалу же нормальные были и полезные ребята, свои и немногочисленные, и нормально помогали решать государственные и социальные вопросы. А потом стали обрастать другими чиновными ребятами в геометрической прогрессии, инструкций друг другу они до черта понаписали, и стало от них не продохнуть, и никакой элементарный вопрос решить стало невозможно.

По мере времени в развитии любой системы прогресс переходит в стадию системной дегенерации.Количество вспомогательных элементов переходит меру и дает новое качество: помеха вместо помощи. Но. Но система требует, чтобы все новые элементы в ней выглядели привычно, единообразно: «подобающе». И? И.

И научный стиль превращается в ребус. Изобилие терминологии являет собою «спецязык». Термин есть знак кодированного понятия. За ним тянется ветвистый пучок связей, следствий и ассоциаций. Разные научные течения часто придают терминам различающееся значение. Процесс чтения перестает напоминать езду по гладкому шоссе и напоминает ориентирование в лесу, когда карта помята и условные значки расплываются и часто неразборчивы.

Зато сразу видно, что стиль научный.

Для научного стиля характерны длинные предложения со многими оборотами, масса вводных слов, уточнений, распространений… Короче, характерна лексико-грамматическая перегруженность фразы. А также перегруженность внешними семантико-логическими связями. Стиль густ и вязок для потребления. Не для дурачков писано, не для дилетантов. Для подготовленных специалистов, людей умных.

И здесь кроется под ковром спецязыка спецловушка. А в спецловушке часто сидит голый король.

Объем оперативного мышления мозга – величина ограниченная. В единицу времени мозг не может перелопачивать и раскодировать информации больше определенного предела.

Или ты несешь шестьдесят кило хлеба – или шестьдесят кило упаковки. Упаковка должна быть минимально достаточной для переноски на данное расстояние в данных условиях.

Проигрывая в силе – выигрываем в расстоянии. И наоборот.

Выигрывая в точности, объемности, длинномерности и ассоциативности густой терминологии – мы проигрываем в объеме и массе конечного смысла в сухом остатке.

Все большая часть оперативного мышления расходуется на раскодирование научного языка и сплетение понятийного ковра из расшифрованных понятий. И это происходит за счет уменьшения постижения упакованной смысловой части. Причем не только адресатом – но и автором-отправителем!

Умная сущность заменяется умной формой – при минимуме или вовсе отсутствии принципиально новой или сущностно сложной информации.

Сложность формы оттягивает на себя мозговое усилие с сути, и это стянутое одеяло оставляет суть озябшей, маленькой и полудохлой.

Обычно содержание современной философской статьи сводится к гулькиному носу, и тот часто следствие пластической хирургии.

Простота изложения отнюдь не адекватна простоте содержания. Излагать просто труднее, чем сложно. Сначала трудно постичь. Потом трудно изложить. Потом трудно передать человеческим языком. Вот последней частью триады обычно пренебрегают, и более того – отвергают уничижительно.

Вот поэтому мы будем говорить просто. Нас интересует суть.

Интеллигенция – это этическая оппозиция тоталитарного государства.

Интеллигенция – это интеллектуальная часть среднего класса, в отсутствие демократических прав и свобод поставленная в положение этической оппозиции.

Интеллигенция – это интеллектуальная оппозиция тоталитарного государства, не могущая реализовать свои взгляды политически и социально.

Интеллигенция – это интеллектуальная прослойка общества, утверждающая мораль при господстве аморального государства.