Текст книги "Чудо на переносице"
Автор книги: Михаил Казовский
Жанр:
Юмористическая проза
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 4 страниц)
Мих. КАЗОВСКИЙ
ЧУДО
НА ПЕРЕНОСИЦЕ
БИБЛИОТЕКА «КРОКОДИЛА» № 2(847)
Рисунки Е. ВЕДЕРНИКОВА
МОСКВА
ИЗДАТЕЛЬСТВО «ПРАВДА» 1980
МИХ. КАЗОВСКИЙ КАК ТИПИЧНЫЙ ПРЕДСТАВИТЕЛЬ СВОЕГО ВРЕМЕНИ
(из ненаписанного школьного сочинения)
Мих. Казовский родился вьюжным февралем 1953 года в простой семье простых служащих. Его отец, «добрый малый, но педант» (А. С. Пушкин), с самого детства вскармливал мальчика классической русской и зарубежной литературой: Гоголь и Чехов, Шолом-Алейхем и Джером К. Джером не сходили с их письменного стола. Одновременно мать Мих. Казовкжого, «русская душою, сама не зная почему, с ее холодною красою любила русскую зиму» (опять А.С. Пушкин), а также все остальные времена года, и пыталась привить эти чувства своему единственному наследнику. Так он и рос.
Рано затрепетал в Мих. Казовском дух свободолюбия и свободомыслия. Будучи школьником, он уже, «мятежный, просит бури» |(М. Ю. Лермонтов), и поэтому со всей решительностью порывает с рутиной полного среднего образования, предварительно получив аттестат зрелости. Точно так же поступает Мих. Казовский и с Московским университетом: он уходит с факультета журналистики сразу по получении диплома.
Немало больших и хоженых дорог открылось тогда перед мысленным взором пытливого юноши. Но Мих. Казовский выбрал свою, узкую и тернистую тропку сотрудника журнала «Крокодил». По которой и продирается вот уже пятый год…
Дружеский шарж Н. ЛИСОГОРСКОГО
Рассказы
ПЕСНЯРЫ
– Алло! Кто говорит? Антипов? Вот ты-то мне и нужен. Почему у тебя на объекте посторонний шум? Работать невозможно! Что говоришь? Не шум это, а песня? Та-ак… Еще утро, понимаешь, а у тебя уже песни поют!.. Я тебя, Антипов, за моральное разложение коллектива прогрессивки лишу!.. Что говоришь? Студенты помогать приехали? Как, уже? Мы ведь их позже ждали… Не приготовили ничего… А? В палатках устроились? Романтики? Энтузиасты?.. Мать честная, этого только не хватало!.. И много их? Целый отряд? И все под гитару поют? Ах, ты, господи!.. Слушай, Антипов, дай им работу. Пусть яму копают. «Какую, какую»! Большую яму, глубокую, чтоб на весь ихний срок хватило. После бульдозером засыпем… Ну, есть. Ну, давай. Хоп!
* * *
– Алло! Антипов? Ты случаем в детстве не уроненный? Я тебе русским языком сказал: уйми этот молодняк! У меня от песен уже голова лопается! Почему они яму не копают? Выкопали уже? Пусть глубже копают. Нельзя глубже? Уже целый котлован? Та-ак… Тогда, Антипов, пусть они в нем фундамент закладывают. «Какой, какой»! Основательный фундамент, прочный. Чтоб подольше работали, После бетон в непроизводственные потери впишем… Ну, есть. Ну, давай. Хоп!
* * *
– Черт знает что, Антипов! Дадут мне твои сопляки сегодня работать или нет?! Что говоришь? Фундамент уже заложили? Ну, я не знаю, Антипов, делай с ними что хочешь! Но у меня в конторе должно быть тихо!.. А? Кирпич потребуется? Ладно, бери кирпич, после из твоей зарплаты вычтем… Ну, есть. Ну, давай. Хоп!
* * *
– Слушаю… Да, я… Ах, это ты, Антипов? Как там твои песняры? Что?.. Отделочные работы заканчивают? Какие отделочные работы? Какой Дворец культуры? Мы ж его только в сентябре должны закладывать! Нам же по плану на него полтора года отпущено!.. Слушай, Антипов, выходит, я рапортовать могу о досрочной сдаче? Выходит, нам премия теперь полагается?.. Антипов! Голубчик ты мой! Передовик замечательный! Ударник! Правофланговый! На Доску почета тебя повешу! В газете портрет напечатаю! Чего хочешь проси – сделаю!.. Что? Студентам разрешить песню спеть?.. Ну, ладно уж, пускай исполняют. Только негромко. Не люблю я лишнего шума в рабочее время, Антипов!..
МОЯ ПРЕКРАСНАЯ ЛЕДИ
Весна. Солнце. Зяблики. Я сижу на балконе и, зажмурив глаза, вдыхаю утренний кислород. Я сижу, вдыхаю и чувствую, как моему сердцу хочется ласковой песни. И, разумеется, хорошей, большой любви. Моему сердцу так хочется этой самой любви, что я даже сжимаю кулаки от нетерпения.
Я знаю, какой она будет. Она будет длинноногой и голубоглазой. У нее будут удивительны© ресницы. Длинные и пушистые. Ресницы-веера. Ресницы-опахала. Она будет взмахивать ими, как крыльями. Она будет пикировать на своих ресницах, как бомбардировщик, чтобы разбомбить мое сердце.
Ей будет двадцать два года. Нет, двадцать. Нет, лучше всего– девятнадцать. Она будет юна и прекрасна. Ее голос будет высоким и чистым, как мелодия Сен-Санса в исполнении ансамбля скрипачей Большого театра. Она будет петь. Она будет петь и аккомпанировать себе на арфе. Она будет петь под арфу старинные романсы, и все кругом будут умирать от отчаянного восторга. А потом аплодировать и забрасывать ее с ног до головы алыми розами. Но она будет смотреть только на меня.
Она будет влюблена в меня пламенно и страстно. Она будет говорить мне: «Милый…» – и тереться щекой о мое плечо, как кошка. «Милый, – будет говорить она, – я никого не хочу видеть. Я стану играть на арфе только для тебя одного. Ты и я – мы вдвоем – разве это не счастье?»
– Счастье! – шепчу я. – Это настоящее счастье!
Я открываю глаза и вижу ее перед собой. Она стоит рядом, на балконе, длинноногая и голубоглазая. И вздрагивает ресницами, словно крыльями.
– Здравствуй, – говорит она голосом высоким и чистым, как мелодия Сен-Санса в исполнении ансамбля скрипачей Большого театра. – Милый…
– Здравствуй, – говорю я, вскакиваю, и едва не падаю через перила с балкона. – Ты кто?
– Я твой идеал, – отвечает она. – Ты хотел, чтобы я пришла, и вот я пришла. Ты доволен?
– Очень!.. Меня зовут Вася. А тебя?
– А меня – Изабелла.
– Правильно, – говорю я, – девушку из мечты должны звать Изабеллой…
И тут появляется моя жена с веником. У нее красное от кухни лицо и засаленный передник.
– Вася, – спрашивает она, – у нас что, гости?
– Да, – нервно тереблю я газету. – Это Изабелла – познакомься, Маша.
– Очень приятию, – говорит жена, хотя по голосу ее чувствуется, что ей совсем не приятно. – Вы Васина сослуживица?
– Нет, – говорит Изабелла. – Я– девушка его мечты.
– В каком смысле? – не понимает жена.
– Она шутит, – вмешиваюсь я. – Беллочка работает у нас в бухгалтерии… Она мимо по улице проходила – случайно, конечно, – а я ее заметил с балкона. И пригласил в гости, на чашку чая. Она сейчас выпьет чаю и уйдет…
– Милый, – говорит Изабелла, – зачем ты обманываешь эту бедную женщину? Почему ты не хочешь сказать ей правду?
– Какую правду? – взвиваюсь я. – Какую еще правду? Ведь ничего не было! Маша, поверь, между нами ничего не было!
– Не ври, – говорит Маша и берет веник наперевес, как винтовку. – Она назвала тебя «милый»! Я слышала!
– Глупости, – продолжаю выкручиваться я. – Глупости! Я не знаю ее и знать не хочу! Это ошибка. Неужели ты можешь поверить, Маша, что я тебя когда-нибудь оставлю? Она сейчас уйдет. Правильно, Изабелла?
– Да, – говорит Изабелла грустно. – Я уйду. Навсегда… У тебя был единственный шанс в жизни, но ты его потерял…
Она спрыгивает с балкона, планирует на своих ресницах и гордой походкой идет по улице.
Маша садится на стул и плачет. Мне становится ее жалко, и я глажу ее по голове. Ведь еще неизвестно, умеет ли Изабелла так вкусно готовить борщ и так крепко пришивать пуговицы, как моя жена!..
МАРИАННА
Когда все собрались в кабинете директора, Геннадий Венедиктович сказал:
– Товарищи! Сегодня нам надо обсудить вопрос большой важности. Всем, разумеется, известно, что мы разработали технологию производства нового, высокопахучего мыла. Оно явится славным подарком нашему замечательному потребителю. Мы также придумали современное и, я бы даже сказал, броское наименование этого мыла – «Марианна». На обертке задумано поместить цветной фотоснимок женской головы, чтобы подняться в оформлении до лучших мировых образцов. Теперь остается одно: решить, чей же портрет мы можем для этой цели использовать?
Все задумались.
– Я предлагаю, – оказал Рейтузников, – сфотографировать популярную артистку театра и кино Марианну Вертинскую. Это создаст нашей продукции хорошую, здоровую рекламу и увеличит спрос.
– Правильно, правильно, – отозвалась Самсонова. – И имя как раз соответствует. Я – за!
– Все это так, – кашлянул Каруселин. – Но стоит ли на обертке нашего мыла помещать артистку, хотя и популярную? Неужто мы сами никого не найдем в собственном коллективе?
– Но у нас на фабрике не работает ни одна Марианна, – пожал плечами Рейтузников. – Мы справлялись в отделе кадров.
– Это не столь важно, – возразил Геннадий Венедиктович. – Я тоже считаю, что кандидатуру можно найти и среди нас. Какие будут соображения, товарищи?
– Давайте тогда изобразим Валю Ветлугину из второго цеха, – сказал Рейтузников. – Она очень красивая, на нее все мужчины заглядываются.
– А каковы ее производственные показатели? – спросил Каруселин.
– Не знаю. А при чем здесь это?
– Как это при чем?! Мы не можем печатать миллионными тиражами портрет отстающей работницы. Это же выйдет скандал!
– Показатели у Ветлугиной хорошие, – сказала Самсонова. – Но могли бы быть еще лучше.
– Вот видите! – обрадовался Каруселин. – Я же говорил! А ваша позиция, товарищ Рейтузников, мне вообще кажется подозрительной: то артистку предлагаете, то спрашиваете, «при чем здесь показатели?». Чего вы добиваетесь? Компрометации фабрики?
– Но позвольте! – взорвался Рейтузников, – Мы веда сейчас обсуждаем не кандидатуру для Доски почета! Если уж на то пошло, я скажу, что потребителю глубоко безразлично, изображена на его покупке передовая работница или нет. Все равно он обертку выбросит.
– Выбросит?! – так и подпрыгнул Каруселин. – Вы слышали, что он оказал?! Я предлагаю обсудить поведение Рейтузникова на специальном заседании.
– Подождите, товарищи, – вмешался Геннадий Венедиктович. – Сейчас не об этом речь.
– Вот именно, – кивнула Самсонова. – Поэтому я предлагаю поместить на мыле портрет нашего уважаемого директора, Геннадия Венедиктовича.
Все сразу замолчали.
– Он по всем статьям подходит, – продолжала Самсонова, – общественник, передовой человек, имеет жену с двумя детьми. Лучшей кандидатуры нам не придумать!
– Но ведь директор – мужчина, – тихо сказал Рейтузников.
– Ну и что? – спросила Самсонова.
– А мыло называется «Марианна». Все задумались.
– А давайте назовем мыло «Геннадий Венедиктович»? – предложил Каруселин. – Поместим красочный снимок: директор в рабочем кабинете, за столом, на фоне графика роста фабрики. И на обратной стороне обертки напечатаем его автобиографию. По-моему, очень дельное предложение.
Геннадий Венедиктович встал и, потупив глаза, ответил:
– Спасибо, товарищи. Я всегда знал, что в трудную минуту на вас можно опереться. Своим дальнейшим трудом я постараюсь оправдать ту высокую честь, которую вы мне оказали!
Все дружно зааплодировали…
Однако министерство посчитало заявку фабрики несколько нескромной и переименовало «Геннадия Венедиктовича» просто в «Гену» – с изображением одноименного крокодила на красочной обертке.
ПЕРЕПИСКА
Цезарю Каю Юлию
Брута Марко. Юния
Заявление
Убедительно прошу Вас снизойти и разобраться.
Дело в том, что моя семья вот уже девять лет вынуждена проживать в проходной комнате. Как известно, я занимаю большой пост, устаю на службе, но не имею возможности отдохнуть дома. Это же относится к моей жене (она работает в Римском управлении искусств) и к моей взрослой дочери, которая готовится к поступлению в Школу будущих матрон.
Прошу поспособствовать в предоставлении мне отдельной квартиры.
Брут М. Ю.
* * *
Бруту М. Ю. из канцелярии Цезаря К. Ю.
Настоящим уведомляем, что Ваше заявление поступило в Отдел жалоб за № 185694. При запросах ссылаться на него.
* * *
В Отдел жалоб канцелярии Цезаря К. Ю.
Брута М. Ю.
Запрос
Прошел уже год с того времени, как к вам поступило мое заявление за № 186694, но до сих пор я не получил ответа.
Прошу разобраться.
* * *
Бруту М.Ю.
из Отдела жалоб канцелярии Цезаря К.Ю.
Настоящим уведомляем, что Ваше заявление за № 185694 поступило в Римское объединение по жилищным вопросам.
* * *
В Римское объединение по жилищным вопросам
Брута М. Ю.
Запрос
Три месяца тому назад к вам поступило мое заявление за № 185694. Почему до сих пор нет решения?
* * *
Бруту М. Ю.
из Римского объединения по жилищным вопросам
Настоящим уведомляем, что Ваше заявление за № 185694 будет рассматриваться на заседании местного консульства.
* * *
Местному консульству Брута М. Ю.
Запрос
Мое заявление за № 185694 вот уже полгода находится у вас без движения. Убедительно прошу разобраться.
* * *
Бруту М. Ю. от местного консульства
Ваше заявление за № 185694 было рассмотрено нами на очередном заседании. Вынуждены сообщить, что для проводки вне очереди в вашем доме водопровода, сработанного рабами Рима, вы не имеете никаких оснований.
* * *
Говорят, когда умирающий Цезарь воскликнул: «И ты, Брут?!», Марк Юний Брут, вытирая окровавленный кинжал, ответил:
– Я слишком долго ждал, Юлик…
Таковы были их нравы.
РАЗБЕГ
Я проснулся и вспомнил, что меня назначили начальником. Парамонов ушел на пенсию, а меня назначили. Я ждал этого утра целых двенадцать лет. Даже больше. Целую жизнь! Я ждал и наконец дождался. Какое счастье! Какое удивительное настроение! Я красив, умен и молод. Я жажду деятельности. Я чувствую себя Ломоносовым накануне закладки университета!..
Парамонова давно нужно было уволить. Это старое трухлявое бревно с ушами. Он не понимал веяний времени. Он жил позавчерашним днем. Парамонов работал только для себя. Он видел не дальше ветрового стекла своего служебного автомобиля.
Нет-нет, теперь я всё поломаю. Всё. Решительно всё! Служебный автомобиль отныне будет использоваться только в служебных целях. А то: «Где машина? Где водитель? Надо в министерство срочно везти пакет!» – а шофер повез Парамонова на дачу. Безобразие!.. Часы приема отменю вовсе. Никаких часов приема. Каждый пусть входит, когда ему нужно. Я встану из-за стола, пожму руку, предложу сесть… Вот так, в непринужденной, демократичной обстановке станем решать все вопросы. Легко, весело, быстро!.. Секретарша заварит кофе… Кстати, секретаршу надо сменить. Сразу же. Обязательно! Леокадию Самсоновну отправлю в производственный отдел. Там и зарплата выше – ей перед пенсией хорошо. А на ее место возьму Женечку из отдела кадров. Не девушка – прелесть. Глаза, губы, коленки – все на месте. Я где-то читал, что секретарша – лицо начальника. Пусть моим лицом будет Женечка!
Что еще? Лапсердуева уволю. Бездарь. Лентяй. Стопроцентная профнепригодность. А Викентию Викентьевичу Бэзэ надо немедленно дать квартиру. Дельный работник, умница, а живет в коммуналке. Талантливых людей надо ценить! И вообще все теперь у нас пойдет по-новому. Потому что я не Парамонов. И точка!
В это время зазвонил телефон.
– Товарищ Кукушкин? – сказал шофер. – Доброе утро. Автомобиль у подъезда.
– У какого подъезда? – спросил я.
– У вашего. На работу пора ехать.
– Глупости. Я и на троллейбусе доберусь.
– В троллейбусе давка, – напомнил шофер. – Смертоубийство. Да и времени в обрез. Не успеете городским транспортом.
Я посмотрел на часы. Шофер был прав.
– Ну, хорошо, – с досадой ответил я. – В первый и последний раз. Слышите?
На сердце стало противно. Плохо начинается. Плохо! По-парамоновски.
На работе, пока шел к своему кабинету, все сотрудники улыбались и здоровались подчеркнуто вежливо. Никогда не думал, что у нас такое количество подхалимов. Ну, от Лапсердуева я иного не ожидал, а другие зачем? Неужели они думают, что я стану клевать на эту древнюю удочку, как старик Парамонов?
Сел за стол, вызвал звонком секретаршу.
– Леокадия Самсоновна, – сказал я. – Как вы посмотрите на то, что я намерен перевести вас в производственный отдел?
Заплакала. На нее было грустно смотреть. Пожилая, некрасивая женщина с трудной судьбой…
– Но ведь там и зарплата выше, – заметил я.
– Это неважно, – плакала секретарша. – Я уже здесь привыкла… Мне трудно будет переключиться… У меня сердце…
Черт возьми, а ведь действительно станет ей дурно, а я виноват. В конце концов через год она должна выйти на пенсию, потерплю как-нибудь.
– Ну, хорошо, – вздохнул я. – Не волнуйтесь. Работайте, как работали…
Леокадия Самсоновна залепетала слова благодарности.
– И пожалуйста, вызовите ко мне Бэзэ. Пора помочь человеку и предоставить ему отдельную квартиру, – добавил я.
Секретарша вытерла слезы.
– К вам Лапсердуев просится, – сообщила она. – Сказать, что вы заняты?
– Нет, пусть войдет. Он мне как раз нужен.
Какой все-таки противный этот Лапсердуев! Волосы жидкие, глаза бегают, рубашка несвежая… Что это он мне протягивает? Господи, Византия, десятый век! Разнюхал, подлец, что нумизматика – моя слабость…
– Вы знаете, – заизвинялся Лапсердуев, – совершенно случайно обнаружил в шкатулке моей бабушки… Хотел выбросить… Но потом вспомнил, что вы коллекционируете… Может быть, пригодится?
– Л-любопытно… – плохо скрывая волнение, ответил я. – Удивительно ценные монеты… Сколько вы хотите за них?
– Ну, что вы! Какие пустяки! Верите даром.
– Нет-нет, я не вправе!.. Это будет похоже на взятку. Лапсердуев вытаращил глаза:
– Помилуй бог! Я же от чистого сердца. Клянусь вам!
Нет, что-то в нем все-таки есть, в этом Лапсердуеве. Какой-то скрытый шарм… Лентяй, конечно, порядочный, но, в сущности, все мы не без недостатков…
– Ну, хорошо, – сказал я. – Сделаем так: вы пока монеты оставьте, а я приценюсь у специалистов и возмещу деньги…
Лапсердуев закланялся.
– У вас ко мне все?
– Да, собственно, все, – кивнул он. – Побегу на рабочее место…
– Как работается?
– Вы знаете, прекрасно. Такой, я бы сказал, энтузиазм, что ли… Под вашим чутким руководством… Все мы устали от этого бюрократа Парамонова. А теперь – прилив сил!.. Одно только смущает: Бэзэ…
– А что такое? – насторожился я.
– Да нет, точно мне не известно, фактами не располагаю… Но поговаривают, что у него с Женечкой из отдела кадров… как бы вам сказать?.. служебный роман…
Вот так новость! Кто бы мог подумать!
– Да ведь у Викентия Викентьевича – семья!
– В том-то и дело!..
– Скверно, скверно… А я ему хотел: помочь, отдельную квартиру предоставить….
– Да, нехорошо, – согласился Лапсердуев. – Это могло бы быть неправильно понято в коллективе… Тем более что у нас есть и более достойные кандидатуры… – он выразительно посмотрел на меня.
– Ладно, я подумаю. Можете идти…
А Женечка, Женечка какова! И что она нашла в этом заморыше?
– Леокадия Самсоновна, – сказал я по селектору. – Бэзэ прошу ко мне не вызывать.
– А товарищ Бэзэ уже ждет в приемной, – ответила секретарша.
– Мне сейчас некогда. Скажите, пусть приходит в часы приема. И распорядитесь, пожалуйста, чтобы шофер к часу ждал меня у парадного. Я поеду домой обедать…
Ну и работка! Сплошные нервы! И как это Парамонов справлялся? Надо будет съездить к нему, попросить поделиться опытом…
ПОВОРОТ
Выхожу из дома. Улыбаюсь. Супруга и дочка на балконе стоят, смотрят. Машу им рукой. Весь из себя – праздничный и лучистый, как на рекламном фото. Достаю ключ, играю брелоком, отпираю дверцу «Жигулей». Сажусь, завожу мотор. Снимаю ручной тормоз. Осторожненько жму на «газ». Поехали! Впервые на работу – на собственном автомобиле. Хорошо!
Еду. Красный свет. Останавливаюсь. Зеленый свет. Двигаю. Прекрасно!
Теперь надо свернуть направо. А для этого – перестроиться в правый ряд. Перестроиться не могу: мешают другие автомобили. Ну, ничего. Сверну в другом месте.
Еду. Машина идет отлично. Включил приемник. Слушаю. Заслушался. Снова пропустил поворот. Ну, нестрашно. Сверну где-нибудь. Вот здесь хотя бы… Э, черт! Строительные работы. И «кирпич» висит. Ладно, поехали дальше.
Еду. Открыл окно. Легкий ветерок. Замерз. Закрыл окно. Город кончился, деревня пошла. Коровки, лошадки. Сворачивать негде.
Еду. Другая деревня. Еще красивее прежней. Словно игрушечная. Сейчас спросим, как называется. Вон колхозник идет.
– Эй, товарищ! – говорю. – Это что за местность?
– Нихт ферштейн, – отвечает.
– В каком смысле? – спрашиваю. – Шпрехен зи дойч, что ли?
– Дойч, дойч, – кивает.
Ой, мамочки! Куда ж это меня занесло? Что на работе подумают? Дома?!
Но делать нечего, еду. День, ночь. Ночь, день. Лето, зима. Весна, осень. Пальмы пошли, бананы. Люди голые, коричневые. На слонах ездят. Птицы разноцветные порхают. Обезьяны визжат. А сворачивать все равно негде.
Вон и тайга пошла. Уже что-то знакомое. Город потянулся. Мой город! Только с другого конца… А вон и учреждение мое. Слава богу, доехал!
Вылезаю. Глаз поднять не могу. Мысленно объяснительную записку сочиняю. «В связи с приобретением автомобиля и невозможностью совершить правый поворот отсутствовал с такого-то числа такого-то месяца такого-то года…»
Вдруг слышу:
– Эй, Сидоров! Ты чего там канителишься? Иди скорей, премии выдают!
Побежал. Встал в очередь. Неужели никто ничего не заметил? Неужели выдадут? Выдали. Пересчитал. Удивился: чего так мало-то? Пошел, поскандалил. Извинились. В следующий раз обещали выписать больше. Успокоился.
Вышел, сел в автомобиль, домой поехал. Только бы опять поворот не пропустить!.