Текст книги "Не дразните бультерьера (Час тигра)"

Автор книги: Михаил Зайцев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 17 страниц)

– Ништяк, Толян!.. Эй, молодой! – окликнул я замаячившего в дверном проеме башенки рядового. – Молодой, поди-ка сюда!

Солдатик нерешительно подошел, ежась под дождем, тискал автомат, поглядывая с опаской на лейтенанта.

– Толь, ты, конечно, за комендантом базы послал уже? Блин! О чем я спрашиваю?! Ну, конечно, послал, как только тачка на горизонте нарисовалась! Слышь, лейтенант, пока Трофим придет, пока ворота открывать будут, пока то да се, вот... – я полез в карман, – вот, я записку жене написал. Ехали сюда, встали на светофоре, я и написал. Разреши, будь другом, рядовому покинуть пост. Пускай молодой, пока суд да дело, сбегает, передаст моей писульку. Эх, знали в вы, ребята, из какого кровавого дерьма я выплыл! Чудом, честное слово, жив остался. А для моей, для Клары, вы ж понимаете, каждая минута ожидания – нож острый! Тем более меня, инвалида. Шансов-то выжить у меня, инвалида, было-то, если между нами, совсем чуть-чуть, с комариный член.

– Товарищ лейтенант, разрешите? Я ихнюю супругу найду, я им белье из прачечной доставлял, знаю, где живут.

И я помню про то белье, и физиономию молодого сразу узнал. Поднатужусь и имя его вспомню, только ни к чему это сейчас.

Разве может отказать бравому вояке тыловая крыса? Безусловно, у Толика комплексы – я, калека, воюю, а он, здоровый мужик, полный сил, ворота стережет и обслугой командует. Не он, не Толик, а другой летеха дежурил на КПП в тот день, когда Клара провожала меня до ворот, но слухами земля полнится, и, вполне возможно, рассказали Анатолию про сдержанную грустную улыбку Клары и про то, как Машенька не дала мне поцеловать себя напоследок. А может, и не рассказали, так и что? Разве не мечтает Толя о такой же, как у меня, боевой подруге, преданной инвалиду беззаветно, глаза которой так и лучатся любовью, когда она рядом с хромоногим уродом? Мечтает, я уверен. Каждый мужчина мечтает о такой женщине. И каждый, глядя на меня, увечного, ей сочувствует.

– Товарищ лейтенант, разрешите? – Рядовой взял у меня записку.

– Автомат оставь там, под крышей, и чтоб быстрее ветра! – разрешил лейтенант.

– Слушаюсь! – Срочник побежал, комкая в кулаке мою записку, стряхивая с плеча автомат.

– Спасибо, дружище! – воскликнул я, то ли в спину рядовому, то ли в лицо Толику. Пьяно покачнулся и шагнул к генеральской машине, к правому ее борту.

Широким жестом я распахнул правую переднюю дверцу. Заявленный в моей первой реплике их благородие, Арсений Игоревич стал виден Толику. Я оглянулся, подмигнул сговорчивому летехе:

– Видал, как генералиссимус нажрался? – Нахально беру баул с кресла возле водительского и ставлю его на колени сопящему в две ноздри Арсению Игоревичу. – Толик, а может, откроешь ворота? Хотя, извини! Служба, понимаю. Не имеешь права без распоряжения коменданта. О'кей, ждем Трофима. – Заслоняю лейтенанту обзор задницей, нагибаюсь к целлофановому пакету с адской машиной. Пальцы лезут под целлофан. Залезают под свитерок, которым обмотана мина замедленного действия, прикасаются к стрелкам будильника, ставлю таймер на двадцать минут, активизирую мину, расправляю складки свитерочка, шуршу целлофаном.

Изображать пьяного – самое милое дело. Можно совершать алогичные поступки, можно комментировать малопонятные трезвому действия, не особенно задумываясь над собственными словами.

– Подарок тебе, лейтенант! – Я протянул Толику пакет, но тут же передумал, прижал подарок к груди. – Не, погодь! Трофим придет. Спрошу у него разрешения, можно ли тебе, Толян, подарить боевой трофей. А пока что... – С пакетом в обнимку хромаю за угол левой башенки, спотыкаюсь, кладу пакет возле левой штанги ворот. – Пока что пусть подарок здесь полежит. Не спорь, Толик! Дождик косой, на пакет мало капает, и в машину обратно я его не возьму, он твой, понял? Да? Ой, блин! Шатает. Чой-то я хмелею, прям-таки центростремительно. Слушай, а как же я бухой в задницу машину-то вел, а?

Я отступил к машине, а малость офигевший от кавалерийского хмельного наскока калеки-победителя Толик поворачивался за мной, будто флюгер. Он бы и рад был вставить словечко, но я ему не давал.

За плечом лейтенанта, в дверном проеме нарисовался комендант базы пират Трофим. Я поспешил шумно обрадоваться:

– О! Какие люди! Хаудую! Дуюду! Комендант, почему ворота не открывают? Разве наш Черных, наш Ильич, не сообщил, что мы с Арсением Игоревичем едем праздновать?! Трофим, будь ласка, залазь на секунду в тачку. – Я попятился к распахнутой правой передней дверце, засунул в салон зад, полез с соседнего в шоферское кресло. – Лейтенант! Толик! Будь другом, а? Спрячься на минутку в башенке и дверцу прикрои за собой, да? У нас с товарищем комендантом будет короткий, но о-о-чень конфенденц... Конфенданц... Тьфу! Кон-фен-ден-ци-аль-ный ба-зар-р...

Трофим, одетый, как всегда, по-пиратски – в тельник, фуфайку, галифе и хромовые сапожищи, – пожал плечами, поскреб ногтем щетину на подбородке, глянул на оглушенного моим геройским пьяным вниманием Толика, увидал пакет у штанги ворот, спросил лейтенанта:

– А там чего? В пакете?

– Там мой подарок Толику! – возопил я. – Залезай в тачку, Трофим! Есть, чего тебе шепнуть, лезь, обижусь!

Внемля моей отчаянно проникновенной просьбе, лейтенант Толик отошел к башенке, переступил порог, но дверцу закрывать не стал. И черт с ним оттуда ни хрена не видно сквозь залитые дождиком, да еще и затемненные автомобильные стекла, и ни фига не слышно, ежели я прекращу орать, а я скоро прекращу.

Трофим проводил взглядом Толика, хмыкнул и подошел к машине. Согнулся, заглянул в салон. Прежде всего, разумеется, повернул голову к спящему нездоровым сном генералу. От Арсения Игоревича разило перегаром, Трофим поморщился, повернулся ко мне и увидел ствол "стечкина".

Я сидел за рулем, держал пистолет на уровне колен и улыбался отнюдь не пьяной улыбкой.

– Залезай, Трофимушка, весь в машину, давай. А то голова в сухости, а зад под дождем мокнет. Лезь медленно, избегая резких движений. Торопись, а то мой единственный указательный палец вздрогнет и... И сам понимаешь...

– Чего ты заладил: "А то, а то?" – передразнил Трофим, буднично и совершенно спокойно. Сел в кресло рядом со мной, плавно закрыл за собою дверку, хмыкну в очередной раз: – Хм, обманул, какой талант пропадает. Я в натуре поверил, что ты пьяный.

– Учти, стрелять я умею еще лучше, чем обманывать.

– Учел. В тире на стрельбах ваньку валял?

– Так точно. И все время, которое мы с тобой знакомы, валял его же. Терять мне сейчас нечего, пру ва-банк, так что не обессудь – надумаешь геройствовать, убить не убью, но дырок в организме наделаю.

– Чего в пакете?

– В целлофановом у ворот? Адская машина, скоро бабахнет. Не вздумай, кстати, заниматься разминированием. Я тебя отпущу, командуй дежурным на КПП убегать, да и сам беги подальше, ладно?

– И ладно, и складно. Хм, ворота завалишь, как же мы за тобой технику в погоню пошлем?

– Зришь в корень, комендант. Никак вам за мною погоню не устроить. Разве что погонишься на своих двоих за моими колесами. Да, и не забывай, пожалуйста, что у меня генерал в заложниках. – Я распахнул культей пиджак, в одном внутреннем кармане брякнули обоймы, из другого торчал кончик ножа. – И не забывай, что я прилично вооружен. А чего в бауле на генеральских коленях, догадываешься?

– Неужели динамит? – Трофим улыбнулся, обнажив зубы, сощурившись, неискренне улыбнулся.

– Думаешь, вру, и в бауле нету взрывчатки, да? Ну-ну, твое право думать чего хочешь, только решений поспешных не принимай, о'кей? Хочешь – верь, хочешь – не верь, но, оказавшись насильственным образом в московских подземельях и разделавшись с насильниками, я у них в норе взрывчатки нашел немерено. А нора, кстати, хошь – верь, хошь – не верь, почти что под Кремлем. Здорово, да?

– Правильные слова шептал мне дядя Федор на ушко. Ты из породы "себе на уме", опоздали мы повнимательнее к тебе приглядеться, разобраться с твоей темной личностью.

– Дядя Федор на меня стучал?!. Подозревал, что я играю с вами в игры и жду своего часа, да? А ты, типа, отмахивался от старого пирата, дяди Федора, угадал? Ну ни фига себе! Ай да дядька Федор, ай да старик. Не ожидал, что он меня расколет, честное слово...

Трофим смотрел на меня с легким прищуром и намеком на полуулыбку. И не было ненависти в его взгляде, не было брезгливости в его полуулыбке-полуухмылке. Профессиональный джентльмен удачи видел во мне противника, а не врага. Интересного противника, достойного. В карате, например, пропустив удар противника, ему кланяются и благодарят: "Спасибо за то, что вы показали мне мое слабое место". И нет в этом ритуальном поклоне проигравшего каратеки ни капли самоуничижения, ни намека на страх либо подобострастия.

Меж тем время шло, семенили секунды, хромали минуты, а Клары с Машенькой все нет и нет.

– Чего ты добиваешься. Бультерьер?

– Свободы. У вас за забором жилось неплохо, но я к вам не просился. Можешь меня понять?

– Пожалуй.

– Слушай, Трофим, слушай внимательно: в центре Москвы, точнее – под центром Москвы, в катакомбах, тикает таймер. Через двадцать четыре... Пардон, уже через двадцать два часа он дотикает, и случится большой бум. Не знаю, Кремль разнесет к чертовой матери, ГУМ или Думу – в катакомбах трудно установить точную привязку к поверхности. Через три минуты ты...

– Цирк! – перебил Трофим. – Ты надеешься, что я тебе...

– Стоп! Не перебивай меня, пожалуйста. Об этом мы уже говорили: хочешь – верь, хочешь – не верь, однако слова мои кому надо передай, договорились?

– Хитрый ты, гусь лапчатый. Школьники, чтоб контрольную сорвать, звонят ментам и врут про бомбу в школе...

– И менты обязаны отреагировать! – подхватил я. – На мой сигнал тоже попытаются реагировать, но видел бы ты эти подземные катакомбы! Полжизни не хватит их все обследовать. А на предмет цирка, так и американские киноклоуны снимали фильмы про взрывы в Нью-Йорке вплоть до осени две тыщи первого. Кто б до одиннадцатого сентября всерьез поверил, что на Манхэтгене грохнет? Через три, нет, уже через минуту ты вылезешь из машины и побежишь уводить людей от ворот. Я отъеду на безопасное расстояние, грянет взрыв, и ворота завалятся, забаррикадируют выезд с базы, но не выход! Как-нибудь уж постарайся перевести через обломки Клару и Машеньку, ладно? И не забывай мне терять нечего, у меня заложник. Не сядут мои любимые женщины в эту машину спустя пять, ладно, будем реалистами – спустя четверть часа после того, как бабахнет, и я зарежу пьяного генерала, клянусь! И на шутки со снайперами не рассчитывай, договорились? В бауле, что на генеральских коленях, тоже тикает. Меня-то, возможно, подстрелят, но... Впрочем, самое главное не в бауле, а в столичных катакомбах. Машенька с Кларой сядут в машину, отключу таймер в бауле, и поедем в Шереметьево номер два. Там нас должен ждать авиалайнер, заправленный под завязку. Когда лайнер взлетит, я сообщу подземные ориентиры, по которым саперы быстро отыщут пару тонн взрывчатки под Кремлем, или под гостиницей "Украина", или под зданием МИДа. Ты ж понимаешь – может, я пошутил про Кремль, Думу и ГУМ, может, взрыва следует опасаться совсем в другом центральном районе или не совсем в центральном.

Хлопнула дверь в башенке, посторонился лейтенант Толя, впервые за полтора года Клара, вся насквозь промокшая, оказалась за стенами базы. Она держала девочку на руках, она искала меня глазами, испуганно озиралась, прижимаясь к маме, Машенька. Девочка, словно куклу, держала мой стреляющий протез, моя спецтрость торчала под мышкой у женщины. Хвала Будде – Клара обута в кроссовки, спасибо ему же – на Машеньке надет дождевик.

– Планы несколько корректируются, комендант. Мы уезжаем до взрыва. Беги, минута давно истекла. Спеши увести народ от эпицентра.

– Свобода? – произнес с вопросительной интонацией одно-единственное, но очень сладкое слово Трофим, плавно, без резких движений поворачиваясь к автомобильной дверце.

– Чего? – я не понял, в чем вопрос.

– В захваченном лайнере вы будете свободны? Куда ты полетишь. Бультерьер?

– Куда захочу.

– Смешной ты.

– Ага. Сегодня я клоун...

Глава 5

Я – призрак

Вечереет. Пусть еще тепло, как летом, однако уже осень, пускай и календарная, но вечереет довольно рано. И птицы, птахи лесные, уже давненько не поют летних песен. Тихо в лесу. Вчерашний ветер проредил листву, дождь омыл колючие ветки, и первые штрихи осени под ногами – серые подпалины жухлой травы, мазки свалявшейся паутины, россыпь сбитых ветром рябиновых ягод. А вон под березой торчит одноименный гриб, экий, черт побери, красавец. А чуть дальше, в блюдце лужицы, плавает раскисший окурок. Курящий грибник, растяпа, прошел вчера после дождичка совсем рядом с красавцем подберезовиком, срезал сыроежки вон у пенька, а благородный гриб не заметил ни фига, проморгал.

У пенька с многоточием срезанных корней сыроежек вокруг заметна легкая примятость травы. Иду по следам растяпы грибника, прошел метров десять, и в траве обозначилась извилистая тропинка. Иду по тропинке, хромаю, опираясь на трость. На ту трость, что принесла мне Клара, на "спецтрость", сработанную оружейником Пантелеймонычем.

Маскировать оружие под трость – это классика. В былые эпохи европейские франты прятали в тросточках клинки, а в конце позапрошлого века браконьеры, дабы обмануть егерей и лесных объездчиков, придумали стреляющие трости. Между прочим, и сама по себе трость грозное оружие. По сию пору во Франции проходят соревнования фехтовальщиков на тросточках. И, кстати, полицейская статистика янки выявила факт большей безопасности на улице человека с тростью. Хулиганы подсознательно опасаются палки-трости в руках у таких же, как я, хромых. "Наше все", наш Пушкин Александр Сергеевич, чтоб вы знали, носил тросточку в тридцать килограммов весом, залитую свинцом. Таким образом склонный к дуэлям на пистолетах поэт тренировал кисть. Моя трость много легче. Она не стреляет, в ней не прячется стилет, она не предназначена для спортивного фехтования. Моя спецтрость сработана по образу и подобию самого мощного из возможного "тростеобразного" вооружения. Она у меня трубчатая, и внутри свободно катается массивный стальной шарик. Ударь я трубочкой с шариком по хребтине, скажем, слону, и кранты несчастному животному, переломится хребет, будто спичка.

Я сравнительно недавно перешел на тип ходьбы с опорой на трость. До того много часов кряду перемещался так называемым "шагом росомахи". Хромота ничуть не мешала косолапить и догонять смещенный центр тяжести тела. Ноги бежали за расслабленным корпусом, не давая ему упасть, а тросточка в опущенной руке разгребала кусты, ветки, еловые лапы, травы, папоротник. Шел я все время лесом. Как стемнело – быстрее, пока светло – осторожно, с оглядкой, но все равно быстро. Я на ногах уже где-то часов около сорока. Впору, ха, записать себя в "Книгу рекордов Гиннесса" как самого выносливого скорохода-инвалида. Те двадцать два часа, о которых я говорил Трофиму, давно истекли, но, думаю, поиски несуществующего склада взрывчатых веществ по сию пору продолжаются, правда, меньшим количеством поисковиков. Снятый с поисковой работы личный состав, полагаю, подключили к операции по моей поимке. И спецназовцы, коим довелось скучать в оцеплении аэропорта Шереметьево-2, тоже меня ищут. Меня, Клару и Машеньку.

Сказать, что я устал, – значит, ничего не сказать. Да, я не обычный человек, и запас прочности у меня много выше среднестатистического, однако лишь мысли о Кларе с Машенькой заставляют шагать и шагать, черпая резервы за гранью возможного. Иду покамест справно, даже дыхание нормальное, даже в голове ясно, а сердце меж тем давным-давно стучит, будто сумасшедший дятел, сигнализирует – нужен отдых, хотя бы чисто символический, ибо возможности миокарда не безграничны, да и сосуды не железные.

Тропинка под ногами ширится. Кажется, я иду по высохшему руслу ручья, берущему начало в высокой траве и впадающему в... Лес резко поредел, в просвете между деревьями отчетливо вижу дорогу. Дождевой ручеек впадал в придорожную канаву. В ней, в канаве, и сейчас влажно. А на дороге сухо, две колеи в грунте покрыты корочкой глины, по дороге с утра никто не ездил.

Дорога катится под горку и разбегается рукавами вокруг крестьянских домишек да сарайчиков. С края дороги, где я затаился, избушки кажутся игрушечными. Как водится, у въезда в деревеньку намалевано на покосившемся транспаранте ее название: "Чернявка". И под указателем с названием косо повис дорожный знак, ограничивающий скорость движения транспортных средств по деревенской улице.

Я вспомнил карту, найденную в бардачке генеральской машины, воспроизвел ее перед своим внутренним взором. Населенный пункт Черниговка на карте обозначен впритык к деревне Чернявка. Идти осталось сущие пустяки – в обход этой деревеньки и еще километра три. Лесом, разумеется. Сейчас надо взять левее, дабы обойти поля вокруг Чернявки, обойду, и лес снова подступит к дороге вплотную. Я закрыл глаза, карта в голове вырисовалась точнее. Ниточка дороги делает крюк, следовательно, вновь оказавшись у дороги, надо будет ее пересечь и двигаться напрямую, таким образом, выиграю целый километр. Я достаточно хорошо знаю Подмосковье, как-никак прожил в столице немало, однако генеральская карта мне очень помогла, ибо Московская область огромна и всех дорог-дорожек не выучишь.

А Кларе я специально не дал подробную карту из генеральского бардачка. Чтоб не морочить ей лишней информацией голову.

Черт! Уж было собрался передохнуть, дать передышку сердечной мышце, а не могу! Мысли о Кларе стимулируют впрыскивание в кровь адреналинового допинга и гонят, гонят в обход деревни Чернявки, напрямик к деревне Черниговке.

Вздыхаю тяжело, отнюдь не только из-за усталости, опираюсь на палку, иду, хромаю намеченным маршрутом, а в голове сумбур. Быть может, я зря ТАК рисковал Кларой, Машенькой, собой, нашим будущим?..

Что такое риск? Это отчаянное желание добиться чистой победы при раскладе, когда и ничья благо. Это вызов теории вероятностей. Это миллиарды нервных клеток под залог одного авось. И это когда в мозгах вновь и вновь крутятся, будто кинохроника, воспоминания о той минуте, той секунде, после которой уже ничего не изменишь, хоть умри.

Почти сорок часов минуло с той самой проклятой судьбоносной точки отсчета максимального риска, а будто только что расстался с Кларой, будто мгновение назад улыбнулся в последний раз в ответ на улыбку обманутой мною Машеньки.

...Улыбаться ребенок начал не сразу. Когда Клара с дочкой на руках села на освобожденное Трофимом сиденье, Машенька чуть не плакала. Девочка тискала, словно нелюбимую куклу, спецпротез моей правой кисти и глядела с испугом на всхрапывающего пьяного генерала.

– Машутка, дай-ка, зайка, – я осторожно отнял у девочки опасную игрушку, бросил ее за спину, тронул ногой педаль сцепления. – Машенька, знаешь, чего я придумал? – Я стронул автомобиль с места, заставил его попятиться от заминированных ворот, изловчился, развернул авто задом к базе. – Я придумал самый-пресамый необычный подарок к твоему дню рождения. А то, помнишь, я подарил тебе медвежонка, но он новорожденной не понравился. Клара молча меня слушала, не перебивала, внимательно глядела в мои смеющиеся глаза. И Машенька мало-помалу отвлекалась от испуганного созерцания генерала-алкоголика. – День рождения у тебя уже был, но давай договоримся, что он сегодня наступил опять, понарошку. Давай? Машенька! Я придумал подарить тебе на день рождения понарошку самое-пресамое настоящее ПРИКЛЮЧЕНИЕ! Как в компьютерной игре! Правда. – Детские глазенки вспыхнули интересом. – Ты же любишь компьютерные игры, да? Вот и у нас сейчас будет похожая игра, только всамделишная! Не веришь? – Машина отъехала от ворот солидное расстояние, однако через минуту звуковая составляющая взрывной реакции долбанет по ушам весьма чувствительно. – Сейчас поверишь! Сейчас сзади грянет взрыв, как в компьютерной стрелялке. Приготовься! Уши ладошками зажми. Во, молодчинка! Пять, четыре, три, два, сейчас... – Бабахнуло. Машенька вздрогнула, оглянулась. Но в глазах ребенка не страх – восторг. Зато в глазах мамы лед. И грусть. И понимание безвозвратности произошедшего. – Машенька, наша игра, как и любая компьютерная, состоит из нескольких уровней. Совсем скоро я приторможу, и вы с мамой выскочите из машины, начнется первый уровень, похожий на бродилку. Ты же любишь компьютерные бродилки, правда? Наша бродилка еще похожа на игру в прятки и одновременно в пятнашки. Нас будут искать, нас троих, а нам надо, прячась, убежать, поняла? Они, те, которые будут нас искать, думают, что мы, все втроем, станем убегать от них на этой машине, но мы их обманем! Я останусь в машине, отвлеку догоняющих, а вы с мамой тихонько, крадучись, пойдете в ту сторону, откуда мы убегаем. Они-то будут думать, что мы все в машине, сообразила? Головкой киваешь, молодчинка, сообразила! А они ни за что не поверят, что мы можем разделиться и что вы двинетесь обратно, согласны? Для вас с мамой я приготовил сумку. Вон она, у пьяного дяди на коленях. Дядя, кстати, тоже в игре. В сумке, в курточке, которая побольше, в кармане лежит листок с рисунком местности. Вы с мамой тихохонько лесочком обойдете базу и выйдете к шоссе, оно там нарисовано. Шоссе – второй этап. Второй уровень игры похож на компьютерные ролевые игры. Перед выходом на шоссе вы с мамой переоденетесь в одежды, спрятанные в сумке. Вы должны стать совершенно другими, чтобы выиграть, непохожими на маму с дочкой, которых ищут. Ты, Машенька, станешь Мишенькой. В сумке найдете маникюрный набор, и мама подрежет тебе волосики, а после свою челку сострижет. В большой сумке есть маленькая сумочка для мамы. Вы переоденетесь, мама возьмет маленькую сумочку, а большую вместе со старой одеждой вы спрячете в лесу. Еще вы найдете косметический набор, и мама необычно накрасится, поняла, мама, да? А еще найдете деньги. Вы пойдете влево по шоссе и будете голосовать. Поймаете машину, мама скажет, мол, вы приехали сюда с папой за грибами и поругались, в смысле – мама с папой поругалась, забрала ребенка, бросила папу, его "Волгу" и корзинку с грибами, решила вернуться в Москву с сыночком, то есть с тобой, ха, Мишенька. Железнодорожная станция не близко, но у мамы хватит денег, чтобы уговорить водителя вас подвезти. Купите билет до Москвы, в городе поедете на другой вокзал. По дороге можете перекусить. Мама купит тебе мороженое. Да! Чуть не забыл – поедете на метро. В городе услугами четырехколесных извозчиков, чур, не пользоваться. Доедете до вокзала и...

– Ты забыл сказать, до какого вокзала нам ехать, – перебила Клара, внимательная и сосредоточенная.

Я сказал. Назвал вокзал и станцию, до которой нужно брать билет. Назвал и конечный пункт "игры":

– Чтобы победить, вам с мамой, Мишенька-Машенька, надобно добраться до деревни Черниговка. Запомните: Чер-ни-гов-ка. Это рядом с деревней Чернявка. Ходит ли туда автобус от железнодорожной станции – понятия не имею. Но деньги у вас есть, с последним этапом игры справитесь, должны справиться. В Черниговке найдете дяденьку корейца по имени Юлий. Смеешься, моя маленькая Ма... ой, прости! Мой маленький Мишенька. Рассмешило тебя почти как у девчонки имя дяди корейской национальности, да? Передай дяде со смешным именем, мол, он приглашал меня в гости, и я приду. Я приду попозже, чем вы. Ждите, лопайте тыквы по-корейски, и я приеду, честное слово. Ждите завтра к ночи. А сейчас хватайте большую сумку и готовьтесь выскакивать из машины. Я не буду останавливаться, приторможу, вы скок – и в лес, под дождичек. Ты же любишь дождь, ребенок? Ты всегда просишься у мамы побегать под дождем...

Я притормозил на очередном повороте. Машина ехала медленно-медленно, но ехала, колеса вращались. Клара неловко прыгнула на обочину, одной рукой прижимая к груди восторженную Машеньку, другой стиснув лямку спортивной сумки. Клара пошатнулась, опустила дочку на взмокшую землю и... улыбнулась мне вслед. Я видел ее улыбку в зеркальце заднего вида, она как бы подбадривала меня, мол, не волнуйся за нас, мы сыграем в твою игру и выиграем, мы все сделаем, как ты учил, мы тебе верим и верим в тебя, мы справимся...

Почти сорок часов минуло с той самой проклятой судьбоносной точки отсчета максимального риска, а я до сих пор закрою глаза и вижу улыбку Клары и растянувшую рот до ушей обманутую мною Машеньку. Я сволочь. Я рискнул самым дорогим. Я вышел за рамки, я недостоин сочувствия, но иного выхода просто не было: калека, женщина и ребенок – слишком приметная троица. Стоит появиться на людях, и любой патруль, получивший пусть даже устную ориентировку, задержал бы нас сразу же. А в обход мегаполиса, лесами да долами, до Черниговки ни Кларе, ни тем более Машеньке просто не дойти.

...Я успокаивал себя, убедившись, что выбрал единственно правильный из всех вариантов, и гнал генеральскую тачку, наращивая скорость после каждого поворота.

Я имел фору – пока Трофим свяжется с Ильичом, пока Александр Ильич будет сосать валидол и чесать репу, я рассчитывал доехать по грунту до асфальта.

До цивилизованной асфальтированной трассы с ее развязками, ответвлениями и тупиками оставалось чуть, километров пять-шесть по приметам, когда управляемая мною генеральская иномарка обогнала зачуханную "копейку". Обогнала и встала поперек дороги. Остановилась, разумеется, и "копейка". Я покинул теплое кресло, бросил прощальный взгляд на совершенно раскисшего Арсения Игоревича, сунул спешно за пояс спецпротез правой кисти, с трудом его туда засунул.

Я хромал, обходя машину с тонированными стеклами, разговаривая с невидимыми и несуществующими пассажирами:

– Клара, Машенька, подождите минуту, сейчас, момент, поедем дальше.

Говорил громко и внятно, чтоб мужик, который распахнул дверцу "копейки", отчетливо услышал мои речи.

Хвала Будде, за рулем случайно встреченной мною "копейки" сидел вполне здоровый мужичок, а не ветхий старец. Более никого в антикварных "Жигулях" не было, и за это Будде тоже спасибо. Мысленно извинившись перед хозяином "Жигулей" первой модели, я размахнулся своей спецпалкой да так треснул по крыше его автомашины, что и ее, крышу, погнул, и лобовое стекло вдребезги. Учиняя погром, я заорал на мужика, потребовал, чтоб он вылезал на фиг и ложился мордой в грязь.

Мужик побледнел, вылез, а я быстренько сунул трость под мышку калечной руки, а здоровой выхватил "стечкин". И пальнул по колесам генеральской иномарки, опять же требуя от мужичонки послушания, немедленного и безоговорочного.

– Рожей в землю, кому велено! – надрывался я, однако ополоумевший от страха мужичок приказа не выполнил, дал, чертяка, стрекача, сиганул в лес, только подошвы засверкали.

"Оно и к лучшему, – думал я, усаживаясь за руль "жигуленка". – Бить терпилу по голове совсем уж влом. Пущай бежит. Добежит до того, кому можно пожаловаться, и сообщит: так, мол, и так, хромоногий, безрукий с пистолетом, со страшной палкой, "жигуль" угнал, иномарку бросил, и еще тама, в брошенной машине, какие-то бабы с ним ехали..."

На "жигуленке" с мятой крышей и битым-разбитым лобовым стеклом я благополучно подъехал к заасфальтированной магистрали. Там его и бросил. Найдут "копейку", подумают, что я со спутницами пересел в какую-то другую автомашину, водитель коей у меня в заложниках...

Тьфу! О чем это я? Почему "найдут"? Нашли! Давно, около сорока часов тому назад. И подумали именно так, как надо было мне. Полагаю, даже объяснили факт смены заложника – пьяного генерала таскать из тачки в тачку весьма затруднительно, согласитесь.

Бросив "жигуль", первый десяток километров я специально пробирался лесом, особенно не удаляясь от асфальта трассы. Через час примерно в небе над трассой уже барражировали вертолеты. И кто им только вылет разрешил в дождливую-то погоду, а? В гущу лесов я углубился, когда со стороны трассы то и дело стало доноситься улюлюканье сирен патрульных машин. Само собой, не все сорок часов шел по лесу. Я бы и рад, но и поля на пути встречались, которые не обойдешь, и хорошо еще, что водные преграды сумел форсировать отнюдь не вплавь. Меж тем большую часть пути меня окружали деревья. Везение не покидало хромого путника – вышеупомянутые поля и воды попадались на моем долгом пути в основном в темное время минувших суток, я шагал под звездами, один в поле воин, подо мной скрипели доски мостков, мне светила луна сквозь прорехи в тучах, и сам себе я более всего напоминал призрак заплутавшего на подступах к Москве бомжа.

Идентифицировать себя с призраком меня когда-то научил дед. Еще он научил, как черпать силы из бездонных резервуаров природы, как превращать лунный свет, ветер, влагу в энергию, необходимую для движения. Кабы мне сейчас было за двадцать, а не за сорок, я бы смог идти в прежнем темпе необычайно, неправдоподобно долго. Эх, если бы да кабы...

Обошел, прячась в лесу, пахотные угодья крестьян деревеньки Чернявки. Я снова у дороги, и дорога опять пуста. Оглядываюсь, вижу деревенского старичка у избушки на околице. Старичок кормит кур, дымит "Беломором", ко мне стоит вполоборота. А хоть бы и лицом ко мне стоял, все равно не заметить фигуру, промелькнувшую на дороге, ибо, пока я шел в обход поля, нахмурилось сонное вечернее небо, сгустились тени и сделалось душно. Быть грозе, и скоро.

Перебегаю дорогу, на той стороне малинник, разгребаю колючие кусты протезом, ныряю в гущу веток и веточек, они цепляются за пиджак, за штаны, гудит потревоженный шмель. Фу-у... Прорвался сквозь зеленое препятствие. Осталась последняя пара километров по прямой. Пора, пожалуй, зарядить протез.

"Зарядить протез" – бессмысленное сочетание слов для всякого, кто не видел мою правую искусственную кисть без натянутой на нее черной кожаной перчатки. Под перчаткой спрятано так называемое "оружие залпового огня", которое позволяет "одним махом семерых побивахом", то есть единым залпом уничтожить и сразу, нет, к сожалению, не семерых, а четверых, в лучшем случае. В смысле, мой спецпротез стреляет из четырех стволов-пальцев, ну а в старину, если верить рассказам оружейных дел мастера, смастерившего для меня огнестрельную руку, встречались монстры и о десяти, и о более стволах. Сравнительно недавно по меркам цивилизации изобретено автоматическое оружие, но ставшие привычными пулеметы и автоматы косят врагов поочередно, что не так эффективно, как поражение групповой цели одним-единственным залпом. Мой спецпротез весьма эффективен, однако имеет ряд существенных минусов. Во-первых, пальцы-стволы торчат врастопырку неестественным образом; во-вторых, разок стрельнешь, и можно выбрасывать маскировочную перчатку; в-третьих, на моей руке пусть и залповое, но однозарядное оружие. Так называемое "оружие последнего шанса".