Текст книги "Искатель. 1982. Выпуск №6"

Автор книги: Михаил Пухов

Соавторы: Игорь Козлов,Юрий Пересунько,Леонид Панасенко
сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 12 страниц)

Федотов дочитал заявление-жалобу до конца, снял очки, задумался. В голове как-то не вязалось это хамское поведение с кротостью почти безвольной Зины Полещук, которая третий год плавала на «Крыме». И вот эта непонятная истерика Зины, о которой рассказала Таня Быкова…

Он вышел из каюты, спустился к трапу, около которого маячила фигура вахтенного, попросил его разыскать Ирину Михайловну.

– Так она ж только что на берег сошла, сказала, что срочно позвонить матери надо. Думаю, раньше чем часа через два ее не будет, – ответил вахтенный.

– Жаль. – Федотов кивнул и медленно пошел вдоль борта, касаясь рукой теплых деревянных поручней. Это его немного успокоило, и он постарался связать воедино жалобу супругов Суренковых с тем, что услышал от Быковой. Мелькнула страшная мысль: «Неужто Лисицкая заставляет Зину припрятывать для нее наиболее ценные и дефицитные вещи?» Об этом не хотелось даже думать. Чем же тогда объяснить эту истерику киоскера и ее желание списаться с судна? Надо было срочно поговорить с девушкой, вызвать ее на откровенный разговор.

Маленький судовой магазин был открыт. Полещук, подперев голову рукой, скучала в одиночестве. Увидев помполита, она вскочила со стула, засуетилась, сказала певуче:

– Вот, никого нет, Вилен Александрович. Хоть киоск закрывай. Не выручка – слезы одни.

– М-да… – замялся Федотов, не зная, как начать этот разговор, сказал негромко: – В общем-то, Зина, я не за покупками пришел. Поговорить надо. – Он достал из нагрудного кармашка сложенный вчетверо листок бумаги, развернул его, положил перед оцепеневшей девушкой, которая успела выхватить глазами слова: «…просим принять соответствующие меры к киоскеру, которая…» Дальше она не читала, прошептала еле слышно:

– Сейчас. Я только киоск закрою.

Федотов, заметивший ее испуг, сказал:

– Да, я тоже думаю, что лучше в другом месте поговорить. Давайте пройдем на верхнюю палубу. Там сейчас никого нет.

На верхней палубе действительно было до непривычного пустынно, тихо, и даже в маленьком круглом бассейнчике «лягушатнике» не плескались дети. Вилен Александрович провел совсем сникшую Зину Полещук под тент, жестом пригласил сесть.

– Зина, вы мне в дочери годитесь, так что давайте договоримся говорить только правду. Как видите, я уже в возрасте, скоро дедушкой, наверное, буду, а старость, как известно, добросердечна и душой отходчива. Так что поверьте: зла я вам не желаю, ну а если и были у вас какие огрехи в прошлом – постараемся их исправить. Главное – чтобы не рос этот снежный ком, который может привести к чему угодно. Хорошо?

Полещук понуро кивнула головой.

– Ну вот и прекрасно, – сказал Вилен Александрович и спросил: – Зина, почему вы хотите списаться с судна?

Девушка еще ниже опустила голову, и Федотов увидел, как по ее лицу скатились две слезинки.

– Я не хочу, не хочу уходить отсюда, – сквозь слезы заговорила Зина – Но и не могу, понимаете, не могу здесь больше работать. Я ненавижу ее!

– Кого?

– Лисицкую! Это она… она… – Зина запнулась, словно испугавшись чего-то, и, по-детски всхлипывая, заплакала, закрыв мокрое от слез лицо руками.

Федотов дал ей выплакаться, достал платок, вытер им заплаканное лицо девушки.

– Успокойтесь, Зина. И давайте по порядку. Поверьте, я вам только добра желаю.

Зина глубоко вздохнула, подняла на помполита все еще мокрые, со смазанной краской глаза.

– Ну это еще в том году было, – начала она. – Пришли мы в Ниццу, и я вместе со всеми поехала на экскурсию в Монте-Карло. Ну хожу, глазею, в диковинку все, а тут подходит ко мне Ирина Михайловна и говорит: «Тоже небось хочешь так пожить?» Ну я сдуру и говорю: «Ага. Только где ж столько денег-то взять?» А она мне: «Эх ты, дурочка, да ты же на золотом дне сидишь. Вот, скажем, получила ты за свой товар валюту, так ты, дуреха, не беги ее сразу же в кассу ресторана сдавать, а придержи немного и поменяй в порту доллары на турецкие лиры. Доллар-то, он по официальному курсу дороже турецкой лиры стоит. Вот ты и заработаешь на одном только долларе до четырех турецких лир. А уж после этого и сдавай выручку».

– И вы… пошли на это? – невольно вырвалось у Федотова.

Зина промолчала, тыльной стороной ладони вытерла лицо, после чего сказала:

– Я даже сама не знаю, как все получилось. Поверьте. Я словно во сне была. Ирина Михайловна пришла ко мне в ларек, спросила, сколько выручки, затем сказала, чтобы я достала ее из сейфа, и мы, забрав всю валюту, сошли на берег. Там она повела меня в какой-то маленький банк и быстро поменяла доллары на лиры.

– И она что, весь этот «навар» отдала вам?

– Да нет, что вы! Пятьдесят процентов она взяла себе.

– Та-ак. – Федотов смотрел на Зину и не мог поверить сказанному. Если все это действительно так, тогда и та десятка, которую видела Таня Быкова, не могла быть случайной. Промелькнула мысль о контрабандном золоте, что ждало своего хозяина в лючке ходовой рубки, но Федотов отбросил ее как слишком кощунственную и спросил: – А что это за история с радиоприемником и замшевыми костюмами?

Над Ялтой висело палящее летнее солнце, а Федотова бил нервный озноб от услышанного. Было стыдно за себя, за то, что не смог разобраться в Лисицкой, которая все эти годы делала свое черное дело, толкая на путь преступления таких вот безвольных, сопливых девчонок, и при этом наживалась сама. Он вспомнил кладовщика ресторана Дубцова, который вдруг ни с того ни с сего списался с «Крыма» и перешел на другое судно. Может быть, и он тоже?.. Об этом не хотелось даже думать.

– …Ну вот, – продолжала рассказывать Зина, – получила я тогда в Одессе два транзисторных приемника ВЭФ и продала их за валюту в рейсе. Сдала, значит, эту валюту в кассу, а в это время, я уже не помню где, Лисицкая закупила партию женских костюмов под замшу. Часть этих костюмов была реализована, а четырнадцать штук оставлены у меня в ларьке. Она попросила припрятать их для нее, объяснив тем, что по приходу судна в Одессу и после таможенного досмотра она взамен этих костюмов принесет мне два точно таких же транзисторных приемника, которые я продала в рейсе. Ну я сначала отказываться стала, тогда она мне пригрозила, что сообщит кому следует о том, что я вовремя не сдаю выручку, а меняю доллары на турецкие лиры. Ну я испугалась, конечно, просила ее не сообщать об этом, вот и согласилась. – Зина замолчала, посмотрела на помполита, спросила тихо: – Вилен Александрович, а что мне за все это будет?

– Не знаю, Зина. – Федотов посмотрел на залитую солнцем Ялту, далекие горы Ай-Петри, повернулся к ней. – Одно могу сказать, оба мы с тобой виноваты. Я – потому что просмотрел все это, а ты… Ты виновата в том, что не смогла вовремя поставить на место обнаглевшую директрису. Конечно, ты временно будешь отстранена от загранрейсов, ну а что еще – в Одессе решат. А пока работай спокойно и… и постарайся держаться с Лисицкой, как прежде. Хорошо?

– Ладно.

– Вот и отлично. И еще один вопрос: ты, случаем, не знаешь, почему списался с судна Дубцов?

– Слышала, – пожала плечами Зина, – а точно не знаю. Вы спросите лучше у Паренкова, грузчика нашего, он что-то говорил об этом.

Ирина Михайловна мерила шагами полупустой зал переговорного пункта и с нетерпением ждала, когда ей дадут Одессу. Наконец одуревшая от многодневной духоты и беспрестанных звонков телефонистка, словно робот, произнесла долгожданное: «Одесса. Третья кабина», и Лисицкая рванулась туда. Не в силах сдержаться, она рывком схватила телефонную трубку и, даже не сказав матери «здравствуй», спросила на выдохе:

– Ну что?

– Ириша, здравствуй, – раздался в трубке голос Софьи Яновны. – Все в порядке, доченька. Я была у тети, подарочек забрала. Тебя когда ждать-то?

Ирина Михайловна что-то говорила в трубку, а на сердце медленно отпускали тиски, нещадно давившие все это время. Значит, Монгол не успел… Ну что же, держись теперь, Валя…

XV

Милиционер ввел Рыбника. Отсидевший более суток в камере, он осунулся еще больше, стало отечным лицо. По-видимому, эту ночь он совсем не спал. Бессмысленный взгляд время от времени пробуждался, и тогда начинали воровато бегать глаза.

Не поднимая головы от разложенных на столе бумаг, Нина Степановна кивнула Рыбнику, указывая на стул. Он осторожно присел на краешек, положил руки на край стола. Ногти на грязных пальцах были обкусаны. Минут пять в кабинете было тихо. Не выдержав молчания, он начал ерзать на стуле. Зашевелились его пухлые, покрытые рыжим волосом пальцы.

– Зачем вы пытались оклеветать Сербину? – спросила Гридунова.

– Я… Это она мне дала валюту.

– Ладно. Ну а где вы достали кожаный пиджак, который продали ей?

– В комиссионке, – не понимая, куда клонит Гридунова, быстро ответил он.

– Когда?

– Когда?.. Ну-у… с месяц назад.

– Проверим. – Нина Степановна достала телефонный справочник, набрала нужный номер. – Магазин? Вас беспокоит старший инспектор ОБХСС Гридунова. К вам поступал на комиссию с месяц назад новый пиджак из черной лайки? Не было такого? Ну спасибо. – Нина Степановна медленно положила трубку на аппарат, выжидающе посмотрела на Рыбника. – Что скажете, Эдуард Самуилович?

Сжавшийся на стуле Рыбник закусил губу, ладонью вытер выступившую на лбу испарину.

– Я не помню, где его купил.

Он молча опустил голову.

– Волнуетесь? – участливо спросила Гридунова. Рыбник судорожно сглотнул, молча кивнул головой.

– Боитесь, что я узнаю про Лисицкую? – четко разделяя слова, спросила Нина Степановна.

– Нет, нет! – По его лицу прошла судорога. – Нет. Она здесь ни при чем.

– Это она вам расписала курс валюты?

– Нет, – заторопился Рыбник. – Я нашел… Вместе с кошельком.

– Не понимаю, почему вы ее покрываете? – пожав плечами, сказала Нина Степановна. – Вы знаете, что вам грозит лишение свободы?

– Н-нет, – заикаясь, ответил Рыбник и, судорожно сглотнув, добавил; – Я готов понести наказание, только Ирину не трогайте.

Нина Степановна откинулась на спинку стула, внимательно посмотрела на Рыбника. Начинающий лысеть, рыхлый, с обкусанными ногтями на грязных пальцах, он теперь выглядел в несколько ином свете. То, что он не покажет на Лисицкую, было совершенно ясно без слов, требовался другой подход. Даже если выбить его доводы и лазейки, он наглухо закроется и будет твердить одно: «Я готов понести наказание».

– Вы ее любите?

Рыбник вскинул глаза. Словно не понимая вопроса, замигал рыжими ресницами.

– Люблю?.. Да. Очень.

– Вы из-за нее с женой развелись?

Он молча кивнул.

– М-да… Эдуард Самуилович, а все-таки скажите, зачем вы пытались оклеветать Сербину?

Рыбник неожиданно вскинулся, его глаза загорелись сухим блеском. Он судорожно сжал пальцы в кулак.

– Я ненавижу! Ненавижу ее. Их всех! Это они… отрывают Ирину от меня. Они таскают ее с собой по ресторанам. Я проследил. Я все выследил.

– Но ведь Сербина давно отошла от Лисицкой.

– Ну и что?! Все равно.

– Эдуард Самуилович, а у Ирины Михайловны есть еще подруги? Ну-у, наподобие Сербиной, – осторожно спросила Гридунова.

– Есть?.. – Рыбник криво усмехнулся. – Табуном вьются вокруг нее. Одной достань то, другой это.

– Вы бы не могли назвать их?

– С радостью. – Он в возбуждении закусил губу, его глаза мстительно блеснули. – Лариса Миляева, Альбина… как ее…

– А блондинок среди них нет, лет тридцати?

– Блондинок?.. – Рыбник задумался, покачал головой. – Вроде бы нет. Лариска одна. Но ей до тридцати еще далеко.

В тех же стоптанных туфлях и стареньком платье Лариса постучалась в дверь комнаты, куда ее попросил прийти следователь Лукьянов, который вел дело Корякина. Вчера вечером он позвонил ей домой и, сказав, что требуется ее подпись под протоколом, попросил быть в десять утра. Успокоившаяся за последнее время, Лариса все же сочла нужным размочалить прическу и вытащить на свет божий спасшее ее в прошлый раз тряпье.

Следователь положил на стол протокол ее первого допроса, на котором действительно не было подписи, сказал, чтобы она внимательно прочла его и расписалась, и вышел из кабинета, оставив дверь приоткрытой.

…Гридунова подвела Рыбника к двери. Он остолбенело остановился при виде склонившейся над протоколом Миляевой.

– Что, вам знакома, эта девушка? – спросила, тихо.

– Знакома?.. Стервы кусок. Чего это она так вырядилась? – удивился Рыбник. – Прямо-таки сирота казанская.

«Растяпа… Обвести вокруг пальца. – Нина Степановна сморщилась, как от зубной боли. – Как же это я?..» – Спросила для успокоения совести:

– А что, обычно она выглядит иначе?

– О чем вы говорите! – возмутился Рыбник. – Она же парикмахер. На ней всегда прекрасная укладка. А с заграничными шмотками она, по-моему, даже ночью не расстается.

– Ясно. Ну, спасибо, Эдуард Самуилович. Вас сейчас проводят ко мне в кабинет, обождите меня там.

В это время Миляева дочитала протокол, виновато улыбаясь, спросила появившегося на пороге следователя:

– Где расписаться?

– Вот здесь.

Тихо вошла Гридунова, кивнув Лукьянову, села напротив Миляевой, внимательно осмотрела ее. «Ишь ты! – удивилась она. – Хоть мордашка и приятная, но интеллект… Интересно, куда бы тебя отнес Ломброзо? Явно-о, явно недоразвитый тип. А как провела! Ишь ты! Интересно, кто же за твоей спиной стоит, девочка?»

Почувствовав на себе взгляд, Лариса подняла голову, улыбнулась искательно.

– Здравствуйте. – Она развела руками. – Вот… Опять меня вызвали. – Помолчав, добавила: – Парень тот напутал что-то, а меня…

«Ишь ты! Пастушка-простушка… Парень напутал…» Нина Степановна взяла протокол, пробежав глазами титульный лист, спросила:

– Вы же парикмахер, Лариса?

– Да. – Обрадовавшись перемене разговора, Миляева закивала головой. – Меня даже на дом приглашают.

– Почему же вы ходите в таком виде?

Миляева сжалась, в ее глазах промелькнул страх.

– Я… Понимаете… ребенок маленький. Сережа. Для себя времени не хватает…

– Нехорошо, нехорошо, – дружески пожурила ее Гридунова. – Одеваться надо получше. Поди, не бедно живем, а?

– Да-да, конечно, – закивала головой Лариса. – Только кооператив… Вы знаете, все деньги и силы высосал. А мужа нет, алименты маленькие…

– Давно разошлись?

– Год уже.

– Пил?

– Как вам сказать, – пухлая губка Ларисы едва заметно дрогнула. – Не очень. Как все.

– Разлюбили?

– Н-нет, – ее голос стал глухим. – Не знаю.

– Бывает…

– У вас мальчик? – спросил Лукьянов.

– Да. Сережа. – Миляева повернулась к следователю, ее лицо оживилось. – Знаете, смышленый такой.

– Муж навещает?

– Да. Конфеты приносит. В позапрошлую неделю торт купил. Ленинградский.

– А вы не думаете опять сойтись? – спросила Гридунова.

– Сойтись? – Ларисины глаза радостно блеснули, потом вдруг потухли, она склонилась над столом, сказала едва слышно: – Если простит.

– Ну ладно, Лариса. Не будем вас больше мучить. А с мужем сойдитесь. Раз к сыну ходит, значит, и вас любит.

XVI

Парфенов был дома, когда в дверь позвонили.

– Мам, – кликнул он. – Пойди посмотри, кого там принесло.

Шаркая подошвами стареньких, сбитых тапок, мать вышла в прихожую, спросила:

– Кого надо?

– Водопроводчик это. – Жэковский слесарь, приглашенный оперативниками на случай взламывания двери, от волнения забыл, что говорить дальше. – Эта… на этаже воды утечка, ходим вот, проверяем.

– Ходим… То вас не дозовешься, то «ходим»… – недовольно пробурчала мать Николая и загремела дверным засовом.

Парфенов вдруг увидел, как в тесную прихожую быстро вошли какие-то неизвестные.

Парфенов, обычно туго соображавший, на этот раз сориентировался мгновенно: подскочил к двери, захлопнул ее, подпер стулом. Со стороны прихожки на дверь тут же навалились, кто-то сказал властным, спокойным голосом:

– Откройте, Парфенов.

Слышно было, как тихо заплакала мать.

Николай рванулся к серванту, сдвинул его; схватил запыленный бумажный пакет, метнулся от серванта к балкону. В это время дверь с треском распахнулась, наперерез ему бросился кто-то, схватил за ворот рубашки. Оскалившись, Парфенов замахнулся на оперативника и вдруг охнул, хватая ртом воздух.

– Вот так-то, парень. Спокойней будешь, – сквозь какую-то пелену тумана услышал он. К горлу подкатила тошнота, и Николай почувствовал, как у него из рук кто-то берет плотный бумажный пакет.

Очнувшись, Николай разглядел участкового, который о чем-то расспрашивал плачущую мать, мнущегося у двери жэковского слесаря. Трое людей в штатском были ему неизвестны.

– Зачем же ты так? – спросил его высокий, складный капитан милиции.

– Чего? – не понял Николай.

– Неучтиво с гостями себя ведешь. Руками машешь. Меня вот хотел ударить.

Парфенов насупился, опустил голову.

– Фамилия, имя, отчество?

– Парфенов Николай Петрович, – ответил он глухо.

– Василий! – Капитан повернулся к молодому белобрысому парню. – Приглашай понятых, объясни им все и начинай заполнять протокол.

Белобрысый Василий согласно кивнул, пригласил к столу слесаря и неизвестно откуда появившегося техника-смотрителя.

– Что в этом пакете? – кивнув на бумажный кулек, спросил капитан.

– Деньги.

– Сколько?

Николай еще ниже опустил голову, исподлобья зыркнул на мать, которая, раскрыв рот, смотрела на объемистый сверток.

– Хорошо, можете не отвечать. – Нестеренко неожиданно перешел на «вы», и от этого Николаю стало еще тоскливей. – Понятые, пересчитайте, пожалуйста, деньги.

Слесарь осторожно подошел к столу, тщательно вытерев руки о куртку, развернул сверток. Рассыпавшись, деньги завалили полстола.

– Надо же!.. – горячо выдохнула техник-смотритель.

Мать, увидев такое богатство, с укором посмотрела на сына, прошептала едва слышно:

– Доигрался Колюшка…

Денег оказалось шесть тысяч сто двадцать пять рублей. Разложенные по купюрам, они напоминали игрушечную крепость, которая могла рассыпаться от одного движения руки.

Капитан спрашивал о чем-то Николая, тот отвечал автоматически, ничего не помня. Когда понятые ушли, капитан спросил, в упор разглядывая Парфенова:

– За что вы убили Часовщикова? Ради этих денег?

Николай ошалело посмотрел на него, перевел бессмысленный взгляд на деньги и тут вдруг перед ним со всей наготой открылся весь ужас его положения. Ведь это на его машине было совершено убийство! Значит, они вышли на него через машину. Вероятно, кто-то видел, как они въезжали той ночью в карьер. А Монгол?.. Если бы они взяли Монгола, то наверняка уже сказали бы про него. Значит, не взяли. А убийство совершено на его машине. Значит… значит, убийца, выходит, он?!

От этой мысли Парфенову стало жарко, и он, торопясь, как бы кто не опередил его, заговорил:

– Нет. Нет! Я не убивал. Я даже не знал об этом. Это Монгол. Это он, он убил старика! Я испугался. Очень. И мы отвезли его в карьер.

– Какой монгол? – не понял в первую секунду Нестеренко, совершенно забыв с этим убийством про ориентировку, полученную несколько дней назад.

– Ну как же? – торопливо глотая слова, пытался объяснить свою непричастность к убийству Парфенов. – Монгол. Он из колонии рванул недавно.

– Постой, постой, – остановил его капитан. – Ты имеешь в виду Валентина Приходько?

– Ну да! – обрадованно закивал головой Николай. – Это он. Он старика убил. И все деньги его забрал, и золото, которое продал ему.

– Та-ак. – Нестеренко внимательно посмотрел на Парфенова. – А где сейчас находится Монгол?

– Ну я его отвез к Ирининой тетке, а вообще-то он у нее на даче скрывался.

– У кого «у нее»?

– Ну у Лисицкой. Ирины. Сама-то она сейчас в рейсе.

Нина Степановна вкратце изложила Ермилову суть предварительного допроса Парфенова, ожидающе посмотрела на полковника. Изучив за двадцать лет совместной работы характер и привычки Гридуновой, Артем Осипович не спешил навязывать собственные выводы и поэтому спросил хмуро:

– Так что же будем делать?

– Здравый смысл подсказывает немедленно арестовать Лисицкую и произвести обыск на ее квартире.

– Значит, надо заготовить постановление, утром взять санкцию у прокурора и сделать у нее обыск. И если показания Сербиной, Рыбника и Парфенова подтвердятся – немедленно арестовать.

Нина Степановна исподлобья посмотрела на Ермилова.

– А если не подтвердятся? Если у нее на квартире окажутся только вещи, разрешенные таможенными правилами, тогда что? Ничем не подтвержденные показания Сербиной и Парфенова? Да она просто скажет, что это наговор, и все. Монгола-то мы не взяли: на даче Лисицкой его не оказалось.

– Группа захвата выехала в Слободку, по адресу ее тетки, – внутренне соглашаясь с доводами Гридуновой, буркнул Ермилов. – Скоро должны дать о себе знать.

– Не думаю, что они застанут его там, – задумчиво сказала Нина Степановна. – Поселок маленький, все у всех на виду. Участковый с пеленок каждого жителя в лицо знает. Не скрываться же он туда поехал.

– А зачем?

– Не знаю. Судя по рассказу Парфенова, Монгол и Лисицкая – давнишние компаньоны. Может быть, там, у тетки, припрятано что-то?

– Почему же она сама не съездила к своей тетке, а направила Приходько?

– Парфенов говорит, что этот разговор был накануне ее ухода в рейс.

– Согласен, – кивнул полковник. – Но рейс-то короткий, а отсюда непонятна эта спешка с риском быть опознанным, – словно вбивая гвозди, отчеканил Ермилов. – Вот над чем надо подумать. И не кажется ли вам странным стечение обстоятельств: контрабанда на «Крыме», вездесущая Лисицкая, работающая на этом судне, убийство Часовщикова, которого Парфенов привез к Монголу по указанию все той же Лисицкой! Что это: звенья одной и той же цепи?

Нина Степановна задумчиво покачала головой:

– По нашим данным Акула – это блондинка тридцати-тридцати пяти лет. Лисицкая же сорокалетняя брюнетка.

Ермилов помолчал, подумал немного и сказал:

– Достаньте в отделе кадров пароходства образец ее почерка и отдайте на почерковедческую экспертизу те два клочка бумаги с расписанным валютным курсом, что изъяты у Рыбника.

Около четырех утра оперативная группа, выехавшая в Слободку, сообщила, что Приходько там нет и, по словам Елизаветы Яновны, родной тетки Ирины Михайловны Лисицкой, никого посторонних у нее за последний месяц не было. Однако она же сообщила, что «намедни» приезжала мать Ирины – Софья Яновна, «побыла трошки и укатила».

Прикорнувшая было у себя в кабинете на диванчике Гридунова как должное восприняла эту новость, ополоснула лицо теплой водой из-под крана и прошла в кабинет начальника уголовного розыска, где уже собрались Ермилов, Пашко, Нестеренко и вызванный среди ночи следователь.

Собравшиеся высказывались один за другим, а Нина Степановна, взяв со стола чистый лист бумаги, рисовала на нем кружочки, треугольники, проставляла в них надписи: «Крым», Акула, «Советская Прибалтика», Монгол, Парфенов, Рыбник, Лисицкая – и все это соединяла стрелками. Начальник уголовного розыска, сидевший рядом с Гридуновой и искоса наблюдавший за тем, как росла вся эта громоздкая схема, наконец не выдержал, спросил:

– А у вас есть какое-нибудь предложение, Нина Степановна?

Гридунова оторвалась от своего занятия, окинула усталым взглядом собравшихся, сказала:

– Есть одна задумка, товарищ полковник. Однако, рискованно, и поэтому необходимо согласие руководства.

– Что именно?

– Вероятно, эта поездка Монгола в Слободку сорвалась. Почему я так думаю? Да потому, что следом за ним туда поспешила мать Лисицкой. И уехала, как сказала ее сестра, довольная, «побыв трошки». Зачем, спрашивается, ей туда ни за что ни про что мотаться? Значит, имела какой-то интерес, возможно, идущий вразрез с интересом Монгола. Если мы допустим, что он остался, как говорится, на бобах и убрался с дачи, сменив свое логово, значит, он обязательно должен появиться у самой Лисицкой или у Парфенова. Ему деваться некуда. Арестованный же как соучастник убийства, Парфенов готов сделать все, чтобы хоть как-то смягчить свою вину, и, думаю, согласится помочь в любой игре с Монголом и со своей хозяйкой.