Текст книги "Партизанскими тропами"

Автор книги: Михаил Сперанский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 7 страниц)

– Тут надо вам срочно прочитать одну бумажку, – прошептала она, – а только Саша пусть за дверями постоит и никого пока не впускает.

Несколько озадаченный, я приказал порученцу зажечь огонь и подежурить за дверью.

В комнате замигал настолько слабый желтый огонек, что, когда Саша закрыл за собою дверь, он чуть не погас. А Соколова сразу же достала из-за пазухи крохотную лощеную бумажку и дрожащей рукой подала мне.

– Читайте, товарищ комиссар, и растолкуйте мне, что оно такое.

Я пробежал глазами несколько строчек печатного немецкого шрифта на клочочке бумаги и, наверное, очень взволнованно спросил Нюру, где она это взяла, потому что она совсем уж тихо спросила в свою очередь:

– А что оно такое?

– Гестаповский пропуск. С этой бумажкой в любом немецком учреждении человека примут как своего.

– Чи ж то правда! Так кто ж она такая, та красуля?

И, придвинувшись ко мне, Нюра в самое ухо рассказала, откуда у нее эта бумажка.

После журавичского боя к нам пришла группа беженцев с просьбой принять в отряд. Мы взяли только двоих, как более боеспособных, а остальных устроили в селе. Принятые нами были муж и жена. Оба учителя. Ему было лет тридцать пять. А ей немного меньше. Несмотря на образованность, оба заявили, что готовы исполнять любые поручения. А так как они не претендовали на то, чтобы находиться вместе, то его мы послали в хозвзвод, поскольку он даже стрелять не умел, в чем смущенно сознался сам, а она же стала помогать повару, а когда надо, то и санитарам. С первого дня эта женщина как-то прильнула к Соколовой, и жили они вместе. И вот минувшим вечером эта красавица укладывала свою черную косу и выронила эту туго скрученную бумажку. Сначала Нюра подумала, что это остаток бигуди, но что-то ее толкнуло развернуть бумажку, и она это сделала, когда красавица вышла. И вот что оказалось.

Я отослал Нюру досыпать утренний сон, а сам тут, же пошел к Голубовскому. Бывший начальник минского отделения милиции И. И. Голубовский возглавлял спецчасть отряда. Суховатый, небольшого роста, очень тихий человек, Голубовский все делал не спеша. Просмотрев бумажонку, он как-то уж очень хладнокровно сказал:

– Грубо они работают. Заткнуть бабе в голову такой документ – это же пойти на явный провал.

И он рассказал, что от могилевских подпольщиков ему давно известно, что областная школа фашистских разведчиков подготовила большую группу шпионов-диверсантов и заслала их в партизанские отряды по всем районам. В некоторых отрядах уже обнаружены и сигнальщики, и отравители, и диверсанты. И вот оказались они и в нашем отряде.

– Так они, значит, с мужем вдвоем? – спросил он.

– Никакие они не муж и жена, – махнул тот рукой. – И их не двое, а четверо. Двое у меня давно на прицеле. Так что теперь всех можно брать.

– Почему мне ни слова об этом не сказали? – спросил я с обидой.

– И командир не знает. Даже самому себе молчал до поры, – все так же холодно ответил Голубовский. – Метод, дорогой товарищ комиссар. Не обижайся. Нужно было очень спокойно следить за каждым шагом этого зверья.

В этот день все четыре шпиона предстали перед партизанским судом. У женщины был найден яд для горячей пищи. Его было так мало, что помещался он в путницах на платье, но и этой малости было достаточно, чтобы отравить несколько сот людей.

После этого случая мы стали строже подходить к проверке тех, кого принимали в отряд. В группу Голубовского мы добавили еще несколько человек по его выбору. Теперь мы убедились, что этот отряд является нашим надежным щитом.

* * *

Сани, на которых зимой возили раненого Шумилина, давно заменили пароконной повозкой, и теперь эта подвода называлась редакцией. В распоряжении Бориса был радиоприемник "Север-бис". Он принимал сводки Совинформбюро, а потом Хухряков и Астафьев размножали их, переписывая от руки. Комиссары и политруки зачитывали сводки и передавали тем, кто шел на задание, для распространения среди населения.

Зная правду о событиях на фронте, люди лучше относились к партизанам.

Однажды в походе ко мне подбежал Хухряков и с таинственным видом пригласил в "редакцию". Я улыбнулся, вспомнив, что у нас подразумевается под редакцией, и веселым тоном спросил адрес редакции и на каком этаже она помещается.

Хухряков принял шутку и, не задумываясь, ответил:

– Адрес нашей редакции: тыл врага, а этаж, пожалуй, второй. Сейчас вы увидите, что сделано, и скажете сами, что мы поднялись этажом выше!

Я давно чувствовал, что редакционная тройка что-то затевает. Но молчал. И сейчас сделал вид, что ни о чем не догадываюсь, и пошел вслед за редактором. Мне, признаться, очень хотелось знать, чем хотят меня обрадовать мои друзья. Но то, что я увидел, превзошло все мои ожидания. Когда я догнал повозку, Лев Астафьев торжественно подал мне большую общую тетрадь. На голубой картонной обложке тетради огромными красивыми буквами было написано:

"Партизан-диверсант". Более мелким шрифтом расшифровывалось: "№ 1, май, 1942 год. Орган командов. и парт. организации 128-го партизанского отряда".

А над всем этим красными буквами были начертаны слова, которые были и символом, и боевым кличем партизана:

"Смерть немецким оккупантам!"

– Журнал! – благоговейно взяв эту тетрадь в руки, произнес я, кажется, дрогнувшим голосом. – Наш, партизанский, журнал!

В той обстановке эта вещь была очень дорога мне, партизанскому комиссару, как знак возросшего самосознания моих товарищей по борьбе, уверенности в своих силах. Наши листовки, сводки уже побывали в руках полицаев и самих немцев. За голову одного из тех, кто печатает их, в фашистской областной газете обещались огромные деньги. Что же дадут гитлеровцы за голову того, кто посмел издавать журнал в их глубоком тылу, где они все считали покоренным и растоптанным?

Бережно раскрываю первую страницу и узнаю печатный почерк Хухрякова. Буква "д" у него очень уж витиевата и даже в середине слова похожа на заглавную. Раньше такими замысловатыми буквами начинались главы в дорогих книгах. Крупным шрифтом на этой странице написано сообщение Совинформбюро о белорусских партизанах.

– Здорово! – похвалил я ребят и раскрыл следующую страницу журнала.

– Здесь мы начинаем летопись нашего отряда, – быстро заговорил Астафьев. – Ведь, кроме нашей пятерки, никто не знает, как и с чего начинался отряд.

– Дело это нужное, – одобрил я.

Листаю дальше. "Советы молодым партизанам".

"Располагайся в засаде с таким расчетом, чтобы враг сразу же попал в огневой мешок – подвергся ударам с нескольких сторон".

"Во внезапном бою действуй дерзко и быстро. Всегда опережай врага в открытии огня".

Приятной неожиданностью были страницы юмора в конце журнала. Особенно удачно был высмеян поход "железного" батальона, который мы разгромили возле деревни Суша. Посылая батальон на разгром кличевских партизан, фашистский генерал обещал командиру Железный крест, а случайно уцелевшего офицера из разбитого батальона он сам расстрелял, и тот получил березовый крест. Наш художник изобразил весь путь пресловутого батальона от Железного креста до березового.

Лев Астафьев оказался неплохим рисовальщиком. Он для журнала нарисовал два портрета лучших партизан. И сходство было такое, что без подписей сразу узнавался тот, кого он изображал. Душой же редакционной тройки был неунывающий Борис Шумилин, главный редактор журнала.

Познакомившись с первым номером партизанского журнала, я понял, что редакция стала центром духовной жизни отряда, и решил помогать ей всеми силами.

Всего с мая 1942 года было выпущено 13 номеров журнала "Партизан-диверсант". Они передавались из рук в руки, из одного подразделения в другое. Эти журналы переходили по цепочке, доходили до сердца каждого, партизана. Многие номера хранятся у меня и до сих пор.

Редакционная тройка делала журнал в перерыве между боями. У каждого из них были нелегкие партизанские обязанности. Володя Хухряков был метким стрелком, Лев Астафьев считался хорошим подрывником и вместе с товарищами пустил под откос 4 эшелона врага. Борис Шумилин после выздоровления был назначен политруком разведки бригады. Активно сотрудничал в журнале М. Сердюк, парторг 128-го отряда. Он хорошо знал жизнь отряда и людей и пользовался у них большим авторитетом как боевой командир и хороший политический работник.

* * *

Мы стояли в небольшом селе, из которого выгнали гитлеровцев.

Майское утро было светлым и солнечным, как по заказу, – для партизан этот день был праздничным. За несколько дней перед тем было объявлено, что в это утро будем принимать присягу. Партизаны чистились, подтягивались, готовились как на парад. И вот над зданием школы, где находился наш штаб, взвилось красное знамя. Народ повалил на пришкольную площадь посмотреть на партизанский праздник.

Отряд выстроился на бывшей школьной линейке, и это напоминало все лучшее, что было у нас до войны, – и Первомай, и начало учебного года, и открытие пионерского лагеря. Я подошел к торжественно-суровому строю партизан и громко, насколько позволял мне голос, начал читать текст присяги. А сотни сильных возбужденных голосов дружно повторяли:

"Я, гражданин Союза Советских Социалистических Республик, присягаю, что не пожалею сил, самой жизни для дела освобождения моего народа от немецко-фашистских захватчиков и палачей и не сложу оружия до того времени, пока родная советская земля не будет очищена от немецко-фашистской нечисти. Я клянусь строго и неуклонно выполнять приказы своих командиров и начальников, строго соблюдать воинскую дисциплину и беречь военную тайну.

Я клянусь за сожженные города и села, за кровь и смерть наших жен и детей, отцов и матерей, за пытки и издевательства над моим народом жестоко мстить врагу и безустанно, не останавливаясь ни перед чем, всегда и всюду, смело, решительно, дерзко и безжалостно истреблять оккупантов. Я клянусь всеми путями и средствами активно помогать Красной Армии, повсеместно уничтожать фашистских палачей и тем самым содействовать быстрейшему окончательному разгрому кровавого фашизма.

Я клянусь, что скорей погибну в жестоком бою с врагом, чем отдам себя, свою семью и белорусский народ в рабство Кровавого фашизма.

Слова моей священной клятвы, произнесенные перед моими товарищами, я закрепляю собственноручной подписью н от этой клятвы не отступлю никогда. Если же по своей слабости, трусости или по злому умыслу я нарушу свою присягу и изменю интересам парода, пусть умру я позорной смертью от рук своих товарищей".

Когда отзвучали последние слова клятвы, в толпе собравшихся селян вдруг послышалось "ура!". Сначала это были юные голоса. Потом их подхватили взрослые. К этому стихийному выражению восторга подключились мощные голоса партизан. И громовое "ура!" понеслось над селом... Еще не утихли возгласы восторга, как ко мне подошли восемь деревенских парней, добротно одетых, о котомками за плечами. Двое были с винтовками.

Направляющий, высокий желтокудрый паренек с автоматом, а у остальных за поясом по гранате. Остановились по команде, и кудрявый, лихо откозыряв, доложил:

– Товарищ комиссар партизанского отряда, бывшие ученики девятого и десятого класса нашей школы просят принять их в боевой партизанский отряд. Мы тоже клянемся бить фашистов до последнего дыхания!

Отказать ребятам не было сил. Мы приняли их в отряд...

Интересно отметил это событие наш журнал. В нем был напечатан текст "Клятвы партизана". А половину страницы занимал перерисованный Астафьевым плакат "Родина-мать зовет".

Наш художник очень удачно вмонтировал в этот плакат и текст присяги. Получалось, что женщина, олицетворяющая Родину-мать, в правой руке держит текст партизанской присяги, а левой призывает людей к борьбе.

Вести с Большой земли

В середине мая, возвращаясь с задания, несколько партизан Ливенцева и двое наших встретились с девушками-десантницами. О себе десантницы ничего толком не сказали, но настаивали на встрече с партизанским командованием.

Мы пошли на эту встречу. От каждого отряда было выделено по группе.

...Ярко светило полуденное солнце, когда мы остановились среди леса. Павел Иванович Кожушко, командир диверсионной группы Ливенцева, был за проводника. По его знаку мы привязали лошадей к деревьям и пошли за ним к просеке.

Вдруг на просеку вышла девушка в красноармейской форме – в аккуратно подогнанной гимнастерке, галифе, сапогах и кубанке, из-под которой выбивались кудряшки цвета сосновых стружек.

– Елена Колесова! – попросту представилась девушка и повела нас по лесу.

Вскоре мы остановились возле зеленой палатки. И сразу же, словно сухой хворост в костре, вспыхнул разговор. Лена Колесова рассказала о том, какая трагедия произошла с их группой при выброске из самолетов. Две девушки повисли на запутавшихся в деревьях парашютах. Одна обрезала стропы и при падении разбилась насмерть. Вторая повредила позвоночник. Троих еще в небе отнесло ветром в расположение немецкого гарнизона. Ночь и следующий день разведчицы провели в поисках друг друга. Зину нашли только к вечеру, умирающей. Оказать медицинскую помощь было нечем и некому – медсестра и врач приземлились неизвестно где. Ее похоронили здесь же, в лесу.

Чувствовалось, что эту трагедию девчата переживают очень тяжело. Пока Лена рассказывала, лица ее подруг помрачнели, у некоторых появились слезы на глазах.

– Как плохо, что о нас там не знают. Была бы связь с Большой землей, мы бы вас встретили, – сказал я девчатам. – Не пришлось бы вам спускаться на головы фашистам.

– У нас есть связь с Центром, – быстро сказала Лена, – мы вам поможем с ним связаться. И минами снабдим, у нас этого "имущества", – она так и сказала: "имущества", – в достатке...

Ох и обрадовались же мы! И тут же попросили передать в Центр наше первое сообщение.

Мы, конечно, понимали, что ответ придет к нам не сразу, а поэтому, получив от девушек две мины, решили отправиться на железную дорогу организовать фашистам наш новый "большой подарок". Пошло со мною двенадцать человек.

Вышли к железной дороге близ станции Красная Горка. Остановились в лесочке на небольшой возвышенности. Отсюда была видна железная дорога и светящийся красным огнем светофор. В сторону от станции дорога делала плавный поворот и уходила в лес. Кругом тишина, только слышны гудки и шипение паровозов на станции. С замиранием сердца я осматривал все вокруг. Вот она, безотказная река, по которой плывут на фронт потоки смертоносных грузов. Железная дорога показалась мне ползучей черной гадюкой, которую надо немедленно уничтожить, изрубить на куски.

Подзываю Володю Градунова, Толика Галкина и Ванюшку Колоскова.

– Вон там, – указываю на низинку, – поезд пойдет под уклон. Видите, как хорошо, что мы выбрали место возле станции, немцы здесь даже патруля не выставили: уверены, что так близко партизаны не подойдут.

Бойцы взяли мину и мешок с толом. Влево я выслал охрану во главе с пулеметчиком Гришей Бойко, вправо – пулеметчика Леонида Горбачевского. Со мной – остальные. И вот минеры поползли к железнодорожному полотну. Мы затаили дыхание. Нам хорошо с высоты было видно продвижение и минеров, и групп защиты. Наконец Градунов и его товарищи достигли дороги. Залегли. А тут на семафоре загорелся зеленый свет – скоро пойдет поезд. Успеют ли заложить мину и отойти? Уже послышался шум паровоза, с тяжелым пыхтением набиравшего скорость, а Володя Градунов с миной только вылезал на насыпь. Толя Галкин и Ванюшка Колосков лежали в кювете и охраняли Володю.

– Не успеет! – шепчу я в досаде. Но Володя очень быстро подкопался под рельс, поставил мину и засыпал песком. Паровоз набрал полную скорость и быстро катил под уклон. Но минеры уже были у опушки леса.

Я с тревогой посматривал на удалявшихся от дороги минеров. И в то же время радовался, видя, как мчится навстречу своей гибели фашистский эшелон. А мои товарищи вслух высказывали свой восторг:

– Семь вагонов с танками и еще какой-то чертовщиной под чехлами!

– Два зеленых вагона, с офицерьем!

– А в трех задних, наверное, боеприпасы. Вот рванет!

И вдруг мы все словно онемели – паровоз промчался по нашей мине как ни в чем не бывало, да еще и прогудел этак победно, словно бросил нам в лицо: "Плевал я на вашу мину!"

Протарахтел последний вагон, мы остались пристыженные и опустошенные. Володя Градунов встал передо мною навытяжку, как провинившийся, и сбивчиво стал объяснять, как ставил мину, как ее маскировал. По его словам, все было сделано как надо.

– Товарищ комиссар, я заберу мину, пока не пошел путевой обходчик! предложил Градунов. – В лесу посмотрим, что случилось.

Это было слишком рискованно, и я не разрешил.

Но тут все вступились за Володю, стали меня уговаривать пойти на риск. Пришлось уступить. И вот Володя, Толик и Иван снова поползли к железнодорожному полотну, сияли мину и вернулись. Мы с Градуновым и Галкиным стали рассматривать ее, искать неисправность.

– Ах ты, черт! – вдруг, хлопнув себя по лбу, воскликнул Градунов. Глубоко мы ее засадили, вот рельс и не прогнулся до чеки. Идемте, теперь я не ошибусь!

– Стой, торопыга! – остановил я. – Надо разобраться, так ли это.

– Так, так, товарищ комиссар! – подтвердил Горбачевский.

Бойко присоединился:

– Правы ребята: мина должна быть на сантиметр от рельса, не дальше. Тогда рельс под первым колесом паровоза прогнется – и замкнет контакт!

– Все стали инженерами! – еще раздумывая, заметил я.

Но согласиться еще раз попробовать мину пришлось.

Опять Градунов, Галкин и Колосков на железной дороге.

И опять на семафоре загорелся зеленый свет, а вскоре послышался шум отходившего от станции эшелона. Градунов с миной выполз на железнодорожное полотно. Галкин и Колосков охраняли его по бокам. В готовую ямку Владимир быстро заложил мину и засыпал землей. Поезд только поднялся на взгорок, а минеры уже вошли в лес.

Мы все замерли, глядя на приближавшийся эшелон.

В этом составе было несколько платформ с военной техникой и две цистерны. Мы считали минуты, секунды, мгновения. Вот паровоз, как и первый, проскочил передними колесами нашу мину. Но тут же воздух потряс оглушительный взрыв. Паровоз сошел с рельсов и завалился. Зеленые вагоны, платформы и цистерны полетели друг на друга. Горбачевский и Бойко ударили из своих пулеметов. Цистерны загорелись и начали рваться. Поднялось огромное красное пламя, закрывшее небо. Оно охватывало все вокруг, и жар его чувствовался даже здесь, в лесу. По крикам, которые доносились с места крушения, мы поняли, что в зеленых вагонах ехали немцы, видимо, пополнение фронту.

От станции тут же отошел поезд с солдатами, которые стали обстреливать лес еще издали. Но мы, не отстреливаясь, чтобы не обнаруживать себя, ушли.

В отряде нас встретили радостной вестью – получен ответ на радиограмму, которая через штаб фронта была доставлена в штаб партизанского движения. Центральный штаб партизанского движения поздравлял нас с достигнутыми успехами и предлагал усилить удары по железнодорожным и шоссейным коммуникациям врага. Штаб обещал выслать самолеты с оружием, боеприпасами и радиостанцией, запрашивал наши координаты и возможность посадки.

Таким образом решался один из важнейших вопросов нашей боевой деятельности – постоянная связь с Большой землей.

Встала очень серьезная проблема – где принимать самолеты? Там, где сейчас мы находились, самолетам не только нельзя совершать посадку, но и сбрасывать грузы опасно – они могут попасть в стан врага. Решено было возвратиться в Кличевские леса, оттуда же и посылать во все стороны диверсионные группы на дороги.

Блокада

Мы начали готовить отряд к широкой диверсионной работе. Совместно с Ливенцевым стали обучать партизан подрывному делу. Наряду с этим готовились к переходу на старые базы в Клияевский район. И вдруг разведка донесла, что в направлении Белавичей, где мы стояли, движется большая колонна фашистов.

Поднятые по тревоге, оба отряда выступили навстречу колонне, надеясь устроить засаду еще на пути к селу. Но гитлеровцы уже подходили к селу, и бой завязался на его окраинах.

Отряд Ливенцева и часть нашего отряда заняли колхозные постройки, расположенные на пригорке, а гитлеровцы на другой стороне дороги заняли несколько крайних хат, отделенных от села полем зеленой ржи. Местность была открытая и хорошо простреливалась.

Ливенцев, руководивший этим боем, взяв группу партизан, хотел обойти противника по ржи. Но немцы разгадали маневр. Отсекли его группу от отряда и вынудили залечь в придорожной канаве.

Бой затягивался. Мы несли потери и не находили выхода из трудного положения. Но наши бойцы не хотели отступать, они рвались вперед.

Когда у Виктора Ливенцева фашисты убили двоих партизан, пулеметчик Алексей Платонов бросился к насыпи не достроенной перед войной узкоколейной дороги. Он полз почти на виду у немцев, строчивших из пулемета.

– Лешка, вернись! Ложись, Лешка! – кричали ему, желая остановить.

Но он все полз и полз по бровке насыпи. Затаив дыхание, все наблюдали за ним. Ливенцев понял, что Платонов решил пожертвовать собою, чтобы расчистить путь отряду, и приказал весь огонь сосредоточить для поддержки отчаянного парня.

Очутившись в кювете, Алексей поднялся и вскинул пулемет.

– За мной! Вперед! – закричал он во весь голос. Во ржи прокатилось "ура!". Вся группа Ливенцева пошла в атаку. Но вдруг герой покачнулся и выпустил из рук пулемет. Ему кричали, чтобы он отошел назад. Но Алексей, раненный в грудь, собрал последние силы, поднялся во весь рост и, шатаясь, пошел прямо на гитлеровцев.

– Комсомольцы! Вперед! За Родину! – исступленно звал Платонов.

Стрельба на вражеской стороне как по команде прекратилась: видно, немцы решили, что мы их обошли и потому так смело идем в атаку по полю.

Партизаны с трех сторон приблизились к обороне фашистов, и те стали убегать через кустарник.

Несколько товарищей подхватили умирающего Алексея на руки и вынесли с поля боя.

– Вперед! Вперед! – неслось со всех сторон.

Первым бросился на вражеские позиции Леонид Баранов. Но, не добежав нескольких метров, он упал, раненный в живот. Я тут же приказал вытащить его с поля боя. Под градом пуль противника партизан Тимахович ползком добрался до раненого и под прикрытием наших автоматчиков вытащил его с поля боя.

Совсем еще молодой пулеметчик Володя Терешко долго строчил из пулемета, поддерживая партизан. Но враги обнаружили его пулеметную точку и прицельным выстрелом сразили его насмерть. Друзья Володи, забрав его пулемет, продолжали вести огонь. А партизан Михаил Синюкаев взвалил убитого на плечи и понес с поля боя.

Когда победа, можно сказать, была уже обеспечена, был убит Кодач. Мы бежали с ним в атаку в группе автоматчиков. Вдруг с чердака дома щелкнул винтовочный выстрел. Кодач остановился, схватился за грудь и стал опускаться на землю. Мы с Лепешкиным подхватили его на руки и оттащили за колхозный амбар.

– Ты ранен, Александр? – спросил Лепешкин.

Кодач открыл глаза, мутно посмотрел на нас и тихо произнес:

– Нет, убит.

И умер на наших руках.

Смерть нашего начальника штаба была тяжелым ударом.

После этой неожиданной битвы в нашей санчасти значительно увеличилось число раненых, среди них был Леонид Баранов, любимец партизан, весельчак.

Сразу же после боя я пришел в санчасть. Баранов лежал на широкой постели в деревенской хате. Он не шевелился, но что-то тихо шептал. Подойдя поближе, я увидел его смертельно бледное лицо и вздернутый заостренный нос. Веснушки еще ярче выделялись на его побелевшем лице. Я смотрел на этого отчаюгу, как его все называли в отряде, и сердце щемило. Неужели мы потеряли этого парня? Столько прошел, столько вынес и вдруг...

Уходя, я предупредил начальника санчасти Петровского, чтобы о состоянии этого партизана докладывали мне каждый час. Петровский был опытный врач и сердечный человек. За короткое время он создал санчасть и многим спас жизнь. Но случай с Барановым был особый...

А я все время думал: как быть с Барановым? Завтра везти его еще нельзя. А мы должны выступать. "Для нашего продвижения на прежние базы один день ничего не значит, а для него, – думал я о Леониде, – этот день может стать роковым". И я убедил своего командира завтра еще не выступать.

А когда мы через сутки снялись с места и после полудневного перехода остановились в знакомом нам селе Дулебы, разведчики стали приносить тревожные вести: в села, соседние с Кличевским районом, прибывают моторизованные гитлеровские части.

К вечеру стало ясно, что вокруг Кличевского района происходит концентрация немецких войск.

Из допросов пленных штаб 208-го отряда получил точные данные, что против партизанских отрядов, расположенных в Усакинских лесах, готовится крупная операция.

Мы, конечно, понимали, что стремительный рост боевой активности партизанских сил, распространение партизанского движения вширь, вытеснение оккупантов из целых районов заставят в конце концов немецкое командование принимать серьезные меры. Но не думали, что враг пойдет на нас такой грозной силой.

День мы простояли в Дулебах, потому что нашу колонну заметили с самолетов, которых в небе было больше обычного. А к вечеру наша разведка уже знала обстановку досконально.

Против нашего партизанского края готовила операцию 286-я гитлеровская охранная дивизия совместно с гарнизонами окрестных райцентров. В этом наступлении должны были участвовать также батальоны "Днепр" и "Березина", из "Восточного полка", которым командовал ярый фашист Каретти. Крупные населенные пункты Червень, Березина, Погост, Белыничи были заняты отдельными ротами этих батальонов. Юго-западный обвод партизанской зоны был блокирован подразделениями 203-й охранной дивизии. Вдоль шоссейной дороги Бобруйск Могилев и с востока вдоль реки Друть стояли части начальника СС и полиции фон Бах-Зелевского.

Всей этой операцией под кодовым названием "Адлер" ("Орел") руководил командующий войсками тылового района группы армий "Центр" генерал-лейтенант Шенкендорф. Пехоту поддерживать должны были танки, артиллерия, авиация. Намечалось, что в наступлении примут участие более пятидесяти тысяч солдат и офицеров.

Когда начальник разведки закончил свой доклад, Свистунов подошел ко мне и, хлопнув себя плеткой по голенищу, сказал:

– Из-за одного дня, комиссар, мы попали в мышеловку!

– Готовились немцы не день и не два. Так что и мы одним днем положение не спасли бы, – ответил я, направляясь с ним в штаб отряда полковника Ничипоровича, где было решено встретиться перед выступлением.

Командование партизанских отрядов уже сидело над картой. Когда мы вошли, Ничипорович сразу же сообщил, что его связист только что принес от Лены Колесовой радиограмму, полученную ею из Москвы. В этой радиограмме сообщалось, что ночью прибудет на площадку бывшего Кличевского аэродрома первый самолет с грузом.

– Всеми работами по подготовке площадки для приема самолета буду руководить я вместе с начальником штаба майором Яхонтовым, – сказал полковник. – Уже посланы две роты для расчистки посадочной площадки. К аэродрому подвезите тяжелораненых для отправки на Большую землю. По нескольку представителей от каждого отряда выделить для встречи самолета.

Вместе с Ливенцевым и Лепешкиным я верхом поскакал в Кличев. Там уже было все готово. Вокруг аэродрома расположилась охрана. Около костров дежурили сигнальщики.

Самолет ожидали в полночь, но партизаны еще до заката солнца бросали нетерпеливые взгляды на восток: а вдруг прилетит раньше? Мучительно медленно тянулось время. Все с нетерпением ждали встречи с советскими летчиками, которые впервые посещали нас. Даже говорили шепотом, словно боялись отпугнуть долгожданную железную птицу. Ночь была тихая, звездная. Партизаны смотрели на небо – каждому хотелось первому заметить самолет. А его все не было.

– Не случилось ли чего? – озабоченно проговорил Ничипорович.

Ему даже боялись ответить.

В полночь, когда тьма сгустилась, послышался далекий приглушенный рокот. Мы затаили дыхание. И лишь когда явно донеслось гудение самолета, Ничипорович торжественно и громко скомандовал:

– Зажечь костры!

И тут же попросил всех отойти подальше на всякий случай.

Самолет летел очень высоко. Мы всматривались в черное небо, но ничего разглядеть не могли. Гул быстро нарастал. Самолет сделал над нами круг, вернулся и стал снижаться. В отсветах костров блеснули красные звезды на его крыльях.

И только самолет коснулся земли и покатился, мы бросились к нему. Но когда он остановился, оттуда раздался громкий голос:

– Стойте! Пусть подойдет командир.

Летчики вели себя осторожно. Да иначе и не могло быть. Это был их первый рейс в нашу зону.

. От нашей группы отделился Владимир Иванович Ничипорович. А вскоре и все мы все-таки подошли к самолету. От радости у многих партизан в глазах стояли слезы. Мы крепко пожимали руки летчиков, целовали, обнимали их. Затем подхватили на руки и начали качать.

Когда немного успокоились, принялись выгружать тюки с толом, автоматами и патронами. Нам привезли и "Правду" с обращением ЦК КП(б) Белоруссии и Верховного Совета БССР к белорусскому народу.

Летчикам, которых увели в хату, не давали ни минуты покоя, засыпали вопросами. Когда выгрузка закончилась, командир экипажа сказал:

– Быстро пишите письма родным. Отвезу, а следующим рейсом привезу ответы.

Партизаны разбежались искать бумагу, огрызки карандашей. Из-за недостатка бумаги писали групповые письма, то есть кто-нибудь в свое письмо родным вкладывал список фамилий партизан с их домашними адресами и просил сообщить по этим адресам, что такой-то жив-здоров и бьет фашистов.

В самолет погрузили тяжелораненых. Когда наши бойцы несли Леонида Баранова, он горько улыбнулся мне и сказал:

– Спасибо тебе, комиссар, за все, но имей в виду, как поправлюсь, снова прилечу в родной отряд.

Я поцеловал его и пожелал быстрого выздоровления.

Самолет сделал над аэродромом прощальный круг и взял курс на Москву.

Трасса, проложенная в глубокий тыл летчиком Бибиковым, с этого времени стала постоянной.

Я возвращался в отряд с полевой сумкой, набитой газетами и махоркой. В отряде меня ждали с большим нетерпением. Не успел я приехать, как партизаны сбежались к дому, в котором был штаб. У всех был один вопрос: что прислала Москва?

Я вынул из сумки "Правду", и ко мне потянулись десятки рук, но я отдал газету секретарю парторганизации Коновалову. Он взял ее осторожно, словно большую драгоценность. У него заблестели глаза. Он посматривал то на меня, то на газету, не веря, что держит в руках настоящую "Правду". Около него собралась тесная толпа. Каждому партизану хотелось подержать газету в руках, рассмотреть ее.

На первой полосе печатались Указы Президиума Верховного Совета СССР о присвоении военных званий высшему начальствующему составу Красной Армии. Рядом был напечатан Указ о присвоении звания Героя Советского Союза бойцам и командирам, особо отличившимся в боях с, фашистами. Вторая полоса была почти вся занята Указом о награждении орденами и медалями. Здесь особое внимание партизан привлекло то, что наряду с фронтовиками награждались и тыловики, своим трудом помогавшие фронту.