Текст книги "Пароход идёт в Ростов"

Автор книги: Михаил Гринин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 3 страниц)

6. Нежданная беда

А утром случилась беда.

Я проснулся, когда заработали машины и каюта наполнилась уже привычным слабым гудением. Наверно, пароход отошёл от какой-то пристани. Было тихо. Братцы и сестра ещё спали, на маминой койке разбрыкался во сне Лёнчик. Мамы не было. Я решил, что она куда-то вышла. Места соседок тоже были свободны.

«Так, – подумал я, – значит, Поликарповна сошла. Отлично. Будет и у нас теперь свобода».

Вдруг я заметил на её полке оставленный стакан. Это меня удивило. Видимо, не так уж плоха Степанида Поликарповна, только напускала на себя. С этой приятной мыслью я снова заснул и проснулся лишь тогда, когда меня затормошила Натка.

– Вставай, Миша! Ну вставай же! – нетерпеливо и взволнованно теребила она меня. – Где мама? Ты не знаешь?

– Как где? – недоумевал я. – Здесь где-нибудь…

– Да нет мамы! Понимаешь, нигде нет. – В голосе Натки слышались слёзы. – Я уже с полчаса как встала, и в каюте мамы не было, и везде я прошла, искала, не нашла…

До моего сознания не сразу дошёл весь ужас нашего положения, если мы останемся без мамы. Я соскочил с полки и мгновенно натянул спортивные шаровары. Первым побуждением было бежать на поиски. Но я сообразил, что мама нигде не стала бы так долго задерживаться. Неужели она отстала от парохода? От этой мысли мне стало совсем нехорошо. Но у кого же можно узнать?

Не говоря ни слова, я выскочил в коридор и наткнулся на проводницу.

– Скажите, пожалуйста, вы не знаете, наша мама не выходила на какой-нибудь пристани? – выпалил я одним духом.

Но проводница, видимо, была на нас сердита ещё со вчерашнего и потому ответила неприязненно:

– Стану я ещё следить, кто куда выходит! – и пошла по коридору, то и дело вытирая тряпкой то там, то тут.

Я ошалело поглядел ей вслед, почесал в раздумье затылок и побежал к проходу, где обычно ставили сходни на берег. Вахтенный матрос, присев на корточки, курил сигарету. Я попытался узнать что-нибудь у него.

– Э, милай, – сказал он протяжно, – тут народу столько сходит да заходит, всех не упомнишь…

Понурив голову, я вернулся в каюту. Натка по моему виду поняла всё. Санька и Женька уже сидели за столиком и хныкали: «Есть хотим!» И только малыш безмятежно спал, не подозревая, что исчезла мама.

– А ну тихо! – маминым тоном сказала Натка. – Не разбудите Ленчика! Сейчас будем завтракать!

Вот тут я в полной мере оценил, что значит иметь такую сестру. Она не стала горевать или бегать кому-то жаловаться, а просто взяла на себя мамины обязанности. И странное дело: если при маме братцы вечно спорили с ней да и я разговаривал с ней тоном старшего, то сейчас все мы безропотно, наоборот – даже с радостью подчинились ей.

Натка заставила братцев убрать постели, расстелила газету и извлекла остатки нашей провизии. Всего у нас оказалось меньше полсайки хлеба, четыре помидора, два яйца и ещё не тронутые два килограмма пряников. Один из них упал на пол со стуком падающего камня. Санька быстро поднял и хотел раскусить, но не тут-то было.

– Да его и есть нельзя, – обиженно сказал он, кидая пряник на столик, – он как железный…

Натка метнула на меня странный взгляд и тоже попыталась надкусить.

– Ну, удружил, братик, – сказала она тихо, и мне захотелось провалиться сквозь пол. – А я-то на них рассчитывала…

– Надо попробовать размочить их, – пробормотал я. – Не каменные же они в самом деле. Размокнут, и можно будет грызть.

При маме Натка вдоволь бы поиздевалась надо мной за такую покупку. Но сейчас она словно выросла на наших глазах. Не сказав ни слова, она достала кастрюльку из-под жаркого и отправилась её мыть. Вернулась она с водой из бачка и сразу же приступила к кормёжке. Одно яичко и помидор вместе с кусочком хлеба она отложила для малыша, второе яйцо облупила и разделила братцам. Им же достались остальные помидоры и хлеб.

– Мы с тобой и на пряничках проживём, – сказала она и храбро обмакнула один из них в воду. – Давай ешь! Кстати, денег у тебя сколько осталось? Всего тридцать копеек! Ой-ё-ёй! А ты не знаешь, когда мы приедем? Утром?.. Что же делать? Ведь до утра они три раза поесть захотят…

Я не ответил. Почему-то я уверовал, что с Наткой мы не пропадём. Гораздо больше я волновался за маму. Как она сумеет догнать нас? Я представлял себе, как она переживает беду. Её воображение может нарисовать всяческие ужасы, которые могут случиться с нами. И я дал себе слово до приезда не спускать ни на минуту глаз с братцев.

Пряники размокали плохо, но есть их с трудом всё-таки было можно. Правда, вкус становился какой-то противный. Расправившись с помидорами, братцы тоже стали размачивать пряники и, конечно, сразу налили на столик, за что словили от Натки по рукам. Но даже не пискнули. Знают, что не у кого искать защиты.

Мы ещё не успели позавтракать, когда в каюту вошла проводница.

– Ну что, не нашлась ещё ваша мама? – сказала она неожиданно ласково. – Не горюйте, ребятки, не пропадёт мамка, на худой конец, следующим пароходом доедет.

Она расспросила, будет ли кто встречать нас, потом сообразила, что пряники – наша единственная еда, всплеснула руками:

– Ой, ребятушки, ведь у меня картошка в мундире сваренная, рассыпчатая, вкусная! А ну погодьте с пряниками!

Натка из вежливости стала отнекиваться, но проводница, не слушая её, проворно принесла солдатский котелок с дымящейся картошкой, здоровенную луковицу, полкаравая круглого чёрного хлеба, соли и брусочек розового сала.

– Ну, хлопчики-ребятушки, давай раздевай картошку! – воскликнула она и положила перед братцами по большой картофелине.

Мальчики не заставили себя упрашивать и, обжигаясь и дуя на пальцы, стали лупить картошку. А проводница, должно быть не хотевшая нас смущать, ушла, попросив вернуть ей потом котелок.

7. Как много у нас друзей!

Не кому иному, как проводнице, мы обязаны и тем, что чуть ли не весь пароход узнал о нашей беде. Мы только-только прикончили картошку с салом, как в «детскую» каюту началось паломничество. Первой явилась худенькая маленькая женщина в белом платочке, которую я видел у дверей соседней каюты. Она ничего не сказала, погладила братцев по головке и положила перед ними по яблоку. Потом так же молча ушла.

Мы с Наткой переглянулись, но обменяться мнениями не успели. Целая группа женщин зашла в каюту и засыпала нас вопросами. Они перебивали друг друга, обещали помочь сойти с парохода, надавали нам целую кучу советов, а когда проснулся малыш, прямо-таки зацеловали его. Если б мама была здесь, он вряд ли позволил бы такое вольное обращение с собой. А сейчас спокойно переходил из рук в руки и даже не хныкнул.

После ухода женщин наш столик стал похож на витрину продовольственного магазина: здесь было всего понемногу – от колбасы до халвы, из-за которой братцы немедленно подрались и были наказаны справедливой, но суровой рукой старшей сестры.

Больше всего меня поразил сосед-толстяк из третьей каюты. Вчера он самолично готов был надрать уши братцам, а сегодня явился к нам улыбающийся, подсел к Саньке с Женькой, потрепал их ласково по щекам, выложил на столик десяток помятых крутых яиц, большой кусок домашнего пирога и сказал братцам:

– Ешьте, ребятки, на здоровье, растите такими же толстыми, как я, – и гулко расхохотался.

Мы с Наткой уже не пытались протестовать против этих приношений. Какое-то незнакомое ещё мне чувство тёплой волной захлестнуло меня от этих слов и от смеха толстяка, и я подумал, что и маме кто-нибудь поможет догнать нас, потому что хорошие люди есть везде.

Покормив Ленчика, Натка привела наш продовольственный склад в порядок, взяла малыша на руки и сказала, что пойдёт с ним погулять, а мне велела побыть с братцами. Раздобрившись, я решил поиграть с ними в шахматы. Это вызвало бурю ликований. Первым сел со мной Санька. Я дошёл в своей доброте до того, что решил непременно проиграть ему и доставить максимум удовольствия. К несчастью, он играл совсем ещё плохо и, как я ни старался, выигрыш был за мной. А когда мы начали играть с Женькой, в каюту вошла проводница и пропустила вперёд нового пассажира с чемоданчиком в руке.

«Ну вот, – уныло подумал я, – кончилась наша свобода».

8. Дядя Серёжа

Новому пассажиру на вид было лет сорок, он был невысок, худощав, с тонким смуглым лицом и угольно-чёрными волосами. Вдоль правой щеки тянулся узкий белый шрам, резко выделяясь на смуглом лице. Он оглядел каюту, пестроту картинок на стенах и вроде бы смущённо сказал:

– Гм, детская… Удобно ли будет? Я как будто не дитя!

– Не фокусничать! – строго сказала проводница. – Вам дали, и будьте добры быть довольны. – Она показала ему полку Дарьи Степановны и добавила вполголоса: – Видите, семейство – пятеро ребят, а мать отстала! В другой раз я бы вас сюда и не привела, а ныне глаз тут нужен да глаз…

Мужчина усмехнулся и, слегка прихрамывая, поставил чемоданчик на свою полку, но больше ничего не успел, атакованный первым вопросом Саньки:

– Дяденька, это у вас от войны шрам?

– Санька, не приставай к человеку! – одёрнул я брата.

– Опять «не приставай»! Ничего спросить нельзя! – обиделся он.

Мужчина улыбнулся:

– Нет, не с войны. Это я уже после войны заработал. А тебя, хлопчик, как зовут?

– Санька, а его вот Женькой…

– Ну, а меня зовут дядя Серёжа. Будем знакомы. – И он протянул мальчику крепкую ладонь, испещрённую чёрно-синими точками.

Через пять минут дядя Серёжа звал и что Санька будет лётчиком, а Женька – капитаном, и что малыш разбил стакан, и что буфетчик втридорога содрал с нас за новый стакан, и множество других наших новостей. Он слушал внимательно, задавал вопросы. По-видимому, ему было интересно.

И братцев словно прорвало. Впервые нашёлся благодарный слушатель. Санька болтал без умолку, даже Женька разошёлся. Пришла Натка с малышом я тоже приняла участие в разговоре. Только и слышалось: «Дядя Серёжа, дядя Серёжа…»

И всё шло бы хорошо, если бы не противная манера братцев. Когда к нам кто-то приходит, они тотчас начинают показывать свою удаль, и в конце концов дело доходит до драки. Неизвестно почему Санька вдруг оказался на полу на Женьке и стукнул младшего по лбу. Женька всегда подчиняется своему любимому братцу-заводиле, хотя силёнок у него теперь, пожалуй, побольше. Но при дяде Серёже он не проявил обычной почтительности к Саньке, поднатужился, вывернулся и сел на него. Тот ужом вертелся внизу, но сладить не мог.

– А ну, хватит! – сказал дядя Серёжа.

Он растащил братцев, потом снова сел.

– Всё равно я бы его победил, – мрачно сказал Санька, взъерошенный и злой: гордость его была ущемлена.

Но на его похвальбу никто не ответил. Дядя Серёжа приблизил его к себе и сказал:

– Конечно, победил бы, коли б за дело дрались. А то свой же брат… – Он вынул папиросу и нерешительно посмотрел на Лёню. – А пожалуй, хлопчики, пойду-ка я покурю… Кто желает, может со мной проветриться – могу сказку рассказать.

Он вышел, братцы и я последовали за ним. Мы долго стояли у борта, глядя на журчащую воду, потом Санька напомнил:

– А как же сказка, дядя Серёжа?

– Про Зелёную Кольчугу не слыхал? – не оборачиваясь, спросил дядя Серёжа. – Нет? Ну, тогда слушайте. Жил в одном старинном немецком городке бедный рыцарь Ганс. До того он был беден, что под доспехами у него одно только бельё и было, так что после турниров он и латы снять не мог, а другие щеголяли в роскошных одеждах…

История о бедном, но благородном рыцаре, который вступил в борьбу с хитрым и жестоким рыцарем Зелёная Кольчуга, была удивительной. Малыши раскрыли рты. Я старался вспомнить, из какой это книги. Я испытывал что-то вроде ревности. До сих пор братцы слушали только меня, а тут я вроде отодвинулся.

Однако постепенно я сам увлёкся рассказом, и меня не на шутку стала тревожить судьба Ганса. Смелого и отважного рыцаря могла погубить доверчивость, с которой он шёл в сети хитрой Зелёной Кольчуги. Братцы боялись проронить хоть слово и очень волновались за Ганса. Я тревожился меньше, так как знал, что во всех сказках добро побеждает зло и, следовательно, Гансу нечего опасаться. Но и мне было интересно.

Когда сказка окончилась и Ганс остался победителем, мы вернулись в каюту, и я спросил у дяди Серёжи, где это он вычитал.

– Да когда-то в детстве читал, запомнилось вот.

– Дядя Серёжа, а вы кем были? – спросил Санька.

– В шахте работал…

Потом он заговорил с Наткой о том, как лучше вышивать, гладью или крестиком, и показал вышивку своей старшей дочери. Мне всё хотелось спросить, где он сейчас работает, но как-то не удавалось. У меня было странное ощущение, что ему неприятен этот разговор, и я так и не спросил.

Лёня проснулся и запросил пить. Я велел Саньке принести воды. Но он заныл и потребовал, чтобы я пошёл с ним.

– Сказано, значит, иди! – сердито буркнул я, прислушиваясь к разговору дяди Серёжи с Наткой.

Санька надулся, отошёл, тогда дядя Серёжа взял его за руку и направился с ним к двери. За ними сейчас же увязался Женька. И мне захотелось пройтись с ними. Шахтёр с весёлым любопытством глянул на меня, но ничего не сказал. Когда мы проходили мимо машинного отделения, Санька спросил:

– Миш, а как эта машина работает?

– Паром, – не задумываясь, сказал я. – Пароход движется паром, понимаешь? Там внутри есть такой… ну, как бы тебе объяснить, котёл, ну, и пароход движется.

– Я сам знаю, что пароход паром работает, – недовольно протянул Санька. – А как он движется?

Я припомнил всё, что мы учили по физике о паровых машинах. Система, в общем, несложная, но как растолковать её Саньке!

– Да ты всё равно ничего не поймёшь, – успокоил я его. – И нечего тебе раньше времени соваться в это дело.

– Да-а, – обиделся Санька, – всегда ты так…

– Постой, Санёк, не горячись, – сказал дядя Серёжа. – Давай-ка подойдём поближе. Видишь вон ту штуку? Это поршень. Гляди, как он ходит взад-вперёд. А вот ту штуку примечаешь?

– Угу…

– Ну, это коленчатый вал…

– А то колесо зачем? – вдруг подал голос Женька.

Дядя Серёжа объяснил и про колесо. Неожиданно в Женьке вспыхнул интерес к пароходной машине, и он стал задавать вопрос за вопросом. Дядя Серёжа с увлечением объяснял. Я слушал и удивлялся его способности заинтересовать своим рассказом. Братцам всё было понятно. Но тут я вспомнил про воду и поторопил всех. В каюте дядя Серёжа достал из чемодана какую-то цветную книжку.

– Вот тут всё понятно, – сказал он, – хотя это не про пароход, а про паровоз.

Братцы тотчас уткнулись в эту книжку, то и дело расспрашивая дядю Серёжу. И так было весь день. С той самой минуты, когда дядя Серёжа появился в нашей каюте, и до позднего вечера у нас царило спокойно-оживлённое настроение. Раза три мы все усаживались к столу. Дядя Серёжа брал Ленчика к себе на руки, кормил его, посмеивался над нашими разнокалиберными припасами, нанесёнными сердобольными пассажирами, угощал вкуснейшими домашними пирожками с капустой.

А под вечер дядя Серёжа взял Ленчика на руки и предложил нам прогуляться на сон грядущий. Мы с радостью отправились на вечернюю прогулку. С дядей Серёжей проводница беспрепятственно пропустила нас на верхнюю палубу.

Пароход выходил из просторов Цимлянского моря в Дон. Река поразила меня своим великолепием. Был тот час, когда на небе вспыхивает и загорается вечерняя зорька. И зеркальная вода Дона отражала всё: и прибрежную зелень густых кустарников, и белоснежные пушистые облака, и яркий, густо расплывшийся огонь заката. Лишь кое-где рябилась вода, всё там дрожало, переливалось причудливыми бликами.

Вот кончились кустарники, открылась степь. На пригорке – рыбачья избушка, дымок у костра, сети на шестах. Где-то вдали чернеет лес. И всё необыкновенно мягко, спокойно. Пароход деликатно шумит винтом. Пенистая вода, вырываясь из-под винта, как бы извиняется за то, что нарушает эту величавую тишину.

А вот изгиб, река круто поворачивает. Вдали деревушка. Мигают огоньки. Небо начинает темнеть, а с запада медленно разливается последним всплеском огненная краска заката. В густо-розовой пене плавают розовые облака.

Натка подошла, прижалась ко мне, почему-то шепнула:

– Помнишь Никитина «Утро»? «По зеркальной воде, по кустам лозняка от зари алый свет разливается…» Как сейчас, хотя и вечер…

В таком лирическом настроении я свою боевую сестру видел впервые, но было это почему-то приятно. Река снова делала поворот. И Натка сказала:

– Наверное, вот на этих поворотах разбойники сидели в засадах. Удобно. А может, Степан Разин здесь был…

Мы ещё долго стояли, опираясь на поручни, и смотрели на реку. Да, это был странный день, тревожный, но хороший. И только всё время где-то в глубине души покалывала тревога: где же мама, что с ней?

9. Спасибо вам, люди!

Я вернулся в каюту позже всех. Мальчики в Натка уже спали. Дядя Серёжа сидел у столика и задумчиво барабанил пальцами. Я сел рядом.

– Слыхал про такой городок Шахты? – неожиданно спросил он.

Я пожал плечами. Слыхать слыхал, но не больше.

– Это в Донбассе. Я когда-то там работал…

– А сейчас разве не работаете?

– Сейчас?! – Дядя Серёжа тяжело вздохнул. – Сейчас я, брат, не работаю… – И он горько усмехнулся и снова забарабанил пальцами. Но, видимо, он не мог не продолжать. – Обвал в шахте случился. Засыпало нас, не так чтобы уж очень, но всё-таки… Главная беда – глаза углем запорошило. По инструкции строго-настрого запрещено в таких случаях глаза тереть. Вот я да дружок мой стерпели всю боль, не тронули глаза, а остальные тёрли. Вызволили нас быстро, так что никто не погиб. Да только большинство глаза порезали и ослепли начисто. А мы с дружком с глазами, хоть и без прежнего зрения. Тогда и по виску мне садануло, всю щёку чуть ли не насквозь. – Он потрогал шрам и неожиданно усмехнулся: – Как твой братишка всё пытал: не на войне ли шрам получил? А оно и без войны шрамы бывают…

В книгах я не раз читал, что бывают у людей такие минуты, когда человек готов поделиться с первым встречным своим горем или радостью. Но в жизни впервые передо мной раскрыл душу взрослый человек. И я, сочувствуя ему всем сердцем, в то же время невольно гордился его доверием, которое подняло меня до уровня взрослого.

Мне что-то надо было сказать ему, если не в утешение, то хоть в качестве совета. Но что я, семиклассник, мог посоветовать ему, человеку, прошедшему суровую школу жизни! И вместо этого я что-то ещё спросил и почувствовал, что отвечает он более сухо, пока наконец не сказал, что пора спать, и лёг сам.

Спал он или лежал, не знаю, но я, засыпая, думал о дяде Серёже, и мысли об этом мужественном и сердечном человеке вытеснили на время мою тревогу о маме, о том, как сложится завтрашнее утро, сумеем ли мы с Наткой благополучно добраться с братьями до дедушки с бабушкой…

Однако моё пробуждение состоялось задолго до утра. Яркий свет заставил меня зажмуриться, прикрыть глаза рукой и быстро сесть на полке. И в ту же секунду я услышал мамин шёпот: – Ну, слава богу, все на месте!

Я открыл глаза и увидел маму в дверях. Она пальцем считала нас по головам. Ой, сколько ужасов ей, наверно, привиделось!

Я сорвался с места, подбежал к маме и, как когда-то в детстве, как давно уже не делал, крепко обхватил её за шею и поцеловал в обе щеки, потом прижался головой к маминой груди. Мамина рука ласково гладила мои волосы. И вдруг я вспомнил, что дядя Серёжа, наверно, тоже проснулся и смотрит на нас, и оттого я застеснялся, как-то неловко отпрянул от мамы и, заливаясь краской, сказал, что лучше потушить свет, чтобы не разбудить ребят.

Но мы не успели этого сделать. Сначала проснулась Натка и, увидев маму, к моему удивлению, не кинулась к ней, а растормошила братцев со словами: «Мама пришла! Мама пришла!» И тут поднялся такой гвалт, что описать его я просто не в состоянии.

Дядя Серёжа, поднявшись среди этого шума, кивнул маме в знак приветствия и, взяв папиросу, деликатно вышел в коридор, чтобы не мешать всем изливать свои чувства.

Когда далеко за полночь улеглись восторги и бурные восклицания, когда мама воочию убедилась, что мы целы, здоровы и невредимы, что мы сыты, что никто ни с кем не подрался, что нам помогали чуть ли не все пассажиры парохода, только тогда, успокоившись, она рассказала о своих приключениях.

Всему виной было то злосчастное яблоко, которое достала перед сном Степанида Поликарповна и которое возбудило у Ленчика непреоборимое желание тоже попробовать яблочка. И мама решила утром пораньше, до нашего подъёма, на первой же пристани купить яблок и овощей. И оттого, что она никого не спросила, на какой пристани лучше это сделать, а сошла на берег на первой же остановке, от этого и приключилась беда.

Базарчик был довольно далеко от пристани, к тому же базарчик многолюдный. Но яблок, хороших, мягких, пригодных для малыша, таких яблок было мало, мама пересмотрела яблоки у десятка торговцев и торговок. И в погоне за этими яблоками, а потом за помидорами мама не услыхала ни первого, ни второго гудка. А когда до её сознания дошёл третий гудок, она поспешила рассчитаться и кинулась к пристани. Но было уже поздно.

Мама настолько растерялась, что даже не сообразила закричать. Пароход отходил всё дальше, а мама, оглушённая мыслью, что мы остались на пароходе одни, стояла безмолвно, лихорадочно придумывая выход из этого ужасного положения.

Однако выхода не было. Тогда она пошла к начальнику пристани. По словам мамы, этот начальник долго и методически ругал её за рассеянность, за несознательность, за привычку перебирать всё на базаре, за то, что теперь и ему, ни в чём не повинному человеку, нужно думать, искать выход, и т. д. и т. п.

– Я была уверена, – сказала мама и улыбнулась лукаво, – что эта нотация будет длиться бесконечно. И знаете, ребятки, я стояла и, не оправдываясь, слушала его выговор, этот длинный разнос, а сама вспоминала, как однажды так же долго и нудно выговаривала своему пятикласснику, потерявшему деньги и пришедшему ко мне за советом. В конце концов я помогла мальчику: мы собрали среди учителей сумму, которую он потерял, он сумел купить билеты для культпохода своего класса. И этот начальник в конце концов тоже помог мне. Он откуда-то вызвал грузовик и велел шофёру отвезти меня, только не на следующую пристань, а через одну, чтобы наверняка догнать пароход. И на прощание сказал мне, что делает это не для меня, а ради детей, чтобы они не остались без помощи на пароходе. Я поблагодарила его, но про себя решила, что когда надо помочь, то не стоит долго выговаривать…

– Но почему же ты так долго не возвращалась? – спросила Натка. – Мы уже, наверно, штук десять пристаней проехали!

– Я бы раньше вас догнала, да с машиной что-то случилось. Шофёр два часа возился с мотором, а когда исправил, пора было пообедать ему. И тогда он сказал, что хоть ночью, а всё равно доставит меня к детям. Ну, вот и доставил…

В эту ночь мы спали совсем мало. Над рекой ещё плавали длинные белёсые космы предутреннего тумана, когда проводница вошла в нашу каюту и сказала громко и весело:

– Доброе утро, беспокойное семейство!

Обычно меня трудно разбудить: папа говорит, надо из пушки над ухом стрелять. Но почему-то голос проводницы заставил меня мгновенно открыть глаза. Она, улыбаясь, переводила взгляд с меня на малышей, на маму, на Натку.

– Ну, старшой, вставай, помогай матери готовиться, ваша пристань через двадцать минут…

Утро в самом деле было доброе. Мы стояли на палубе и смотрели, как быстро плывёт к нам небольшая голубая пристань. Пароход протяжно и заунывно засвистел, как бы извещая о предстоящей разлуке. С шумом, пенясь, пошла волна от замедлявшего свои обороты винта.

– Дедушка! Во-он стоит! Дедушка! – вдруг пронзительно закричал самый дальнозоркий из нас – Санька.

На пристани, держась одной рукой за перила, махал фуражкой наш дедушка. Рядом, приставив ладонь козырьком к глазам, всматривалась в надвигающийся пароход наша милая бабушка.

Путешествие подошло к концу. Хорошее, доброе путешествие!