Текст книги "Русский край, чужая вера. Этноконфессиональная политика империи в Литве и Белоруссии при Александре II"

Автор книги: Михаил Долбилов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 24 (всего у книги 69 страниц) [доступный отрывок для чтения: 25 страниц]

Скворцов полагал, что обстановка, в которой эти комиссии работали в течение пятнадцати лет, была неблагоприятной для православной стороны: многие из начатых расследований «терялись из виду начальства и прекращались по проискам католической пропаганды», множество подлежащих «возвращению» лиц были «снисходительно» оставлены в католицизме. Однако теперь, после подавления восстания, обстановка изменилась в пользу православной церкви. Мало того что католическое духовенство деморализовано, а «крестьяне, проникнутые чувством благодарности к Правительству… без упорства могут возвратиться в прародительскую веру», – православная церковь может рассчитывать на еще большее пополнение своей паствы, чем двадцать или десять лет назад, ибо у «латинизантов» с тех пор родились дети, тоже подлежащие «возвращению». Скворцов утверждал, что «наибольшее число лиц, остающихся неправильно в католицизме, происходит от смешанных браков», т. е. браков католиков с православными или бывшими униатами. В ходе прежнего разбора паствы комиссии, по незнанию или «проискам» католиков, расширительно толковали действовавший до 1832 года закон, разрешавший сыновей от смешанного брака воспитывать в вере отца, а дочерей – в вере матери. Этот закон имел силу лишь в отношении высшего сословия, комиссии же нередко распространяли его действие и на детей, родившихся до 1832 года от смешанных браков крестьян[711]711
  См. подробнее: Горизонтов Л.Е. Парадоксы имперской политики. С. 75–99.


[Закрыть]. Скворцов сулил православной церкви богатый улов паствы, если предложенные им комиссии будут неукоснительно придерживаться буквы законодательства о смешанных браках, т. е. настаивать на «возвращении» всех детей в православие, а светская власть не будет уклоняться (как и предписывалось высочайшим повелением от декабря 1839 года) от производства следствий и отдачи под суд виновных в совращении из православия в католицизм. К предложению Скворцова присоединился епископ Брестский Игнатий. Он уверял генерал-губернатора, что в случае успеха проектируемых комиссий в одной лишь Гродненской губернии «не десятки только, а сотни лиц, неправильно остающихся в католицизме… возвратятся на лоно православной церкви»[712]712
  LVIA. F. 378. BS. 1865. B. 1651. L. 1–6 ap. (отношения Скворцова Кауфману от 21 июня 1865 г. и преосв. Игнатия – Кауфману от 20 июня 1865 г.); F. 439. Аp. 1. B. 64. L. 1–2 (письмо Скворцова Муравьеву от 24 июня 1865 г.).


[Закрыть].

Проблема смешанных браков в начале и середине 1860-х годов интенсивно обсуждалась в высшей бюрократии, и весьма авторитетные деятели, ссылаясь на принцип религиозной терпимости, возражали против предрешения веры детей от таких браков непреложными нормами гражданского права. В 1862 году министр внутренних дел П.А. Валуев в докладе императору высказался за предоставление родителям в биконфессиональных семьях свободы выбора одной из этих двух конфессий для детей. В марте 1865 года Валуеву, несмотря на сопротивление Св. Синода, удалось провести закон, приостанавливавший действие правила об обязательном крещении детей в православие для Остзейского края (где многие из обратившихся в 1840-х годах в православие латышей и эстонцев так и не укрепились в новой вере, оставшись, вместе со своими детьми, фактически лютеранами)[713]713
  Werth Р. Empire, Religious Freedom, and the Legal Regulation of «Mixed» Marriages in Russia // The Journal of Modern History. 2008. Vol. 80. Р. 296–331, 309–314 ff.


[Закрыть].

В Западном крае, где среди смешанных браков преобладали таковые между православными (в большинстве бывшими униатами) и католиками, кампания деполонизации и усиления надзора за католическим духовенством препятствовала такому послаблению[714]714
  Еще до начала открытого восстания имперские администраторы Западного края, сдержанно симпатизирующие местному польскоязычному дворянству, такие как начальник Виленского округа жандармского корпуса А.М. Гильдебрант, отмечали в донесениях начальству, что «отмена стеснительных постановлений о смешанных браках», наряду с другими льготами, могла бы «успокои[ть] умы в крае» (Революционный подъем в Литве и Белоруссии в 1861–1862 гг. С. 78 – донесение Гильдебранта шефу жандармов В.А. Долгорукову от 1 декабря 1861 г.). Неудивительно, что Гильдебрант слетел с должности на следующий же день после приезда М.Н. Муравьева в Вильну в мае 1863 года.


[Закрыть]. После 1863 года власти все больше опасались браков православных с католиками, и в особенности православных мужчин с католичками. Но, как отмечает П. Верт, исследующий политику смешанных браков в Российской империи, страх «совращения» в католицизм внутри семьи, хотя и обострившийся после 1863 года, уживался с прежде сложившимся оптимистическим воззрением властей на смешанный брак как инструмент обрусения[715]715
  Werth Р. Empire, Religious Freedom, and the Legal Regulation of «Mixed» Marriages. Р. 316–324.


[Закрыть]. Разумеется, те, кто разделял эту надежду, были наиболее склонны к сохранению и даже ужесточению правовых норм, обязывающих супругов в смешанном браке воспитывать детей в православии[716]716
  Спустя год после предложения Скворцова генерал В.Ф. Ратч, член Виленской ревизионной комиссии по делам римско-католического духовенства, призвал к продолжению политики смешанных браков ради скорейшего обращения всех местных католиков в православие: «В местностях с смешанным населением всем влиянием местных властей, а впоследствии влиянием русских землевладельцев должно разбить упорное сопротивление ксендзов, выражающееся лишением даже причастия, разбить предубеждение против смешанных браков. Сколько ксендзы были их ретивыми поборниками во времена унии, столько они теперь обратились в ярых им противников» (РГИА. Ф. 821. Оп. 150. Д. 584. Л. 57 об. – записка «О ксендзовско-польской пропаганде»).


[Закрыть]. Анализируемый план Скворцова показателен для данной тенденции. Не желая, по всей видимости, поощрять заключение новых смешанных браков, он предлагал выявить по возможности больше браков, уже давно состоявшихся, которым можно приписать статус смешанных (вопреки убеждению супругов, что они принадлежат к одной, католической, вере), и подвести всех детей от них под категорию «долженствующих исповедовать православие».

Скворцов едва ли был настолько наивен, чтобы не понимать, что задуманное им расследование заставило бы администрацию «возвращать» в православие, в качестве детей от смешанных браков, множество уже взрослых людей, крещенных и воспитанных в католичестве, отчужденных от православной религиозности. С точки зрения свободы совести его проект, игнорировавший индивидуальную волю верующего, выглядит возмутительным (чего стоит одна только формулировка «неправильно остающиеся в католицизме»); едва ли, однако, возмущение поможет исследователю разобраться в мотивах и целях бюрократических начинаний такого рода. Перспектива оскорбить религиозные чувства мало тревожила губернатора именно потому, что он не считал предложенный способ «возвращения» в православие прямо относящимся к делу свободы совести или религиозной толерантности. По его логике, частью этатистской, частью националистической, «возвращение» в православие должно было стать следствием резкого усиления властного присутствия в крае после 1863 года – того, что символически осмыслялось как явление государства народу, их взаимное знакомство. Энергичное вмешательство государства, олицетворяемого «Царем-Освободителем», в отношения между землевладельцами и крестьянами, встреча лицом к лицу агентов власти с сельским населением, казалось, делали для крестьян принятие православия, «царской веры», в большей степени социальным, нежели религиозным выбором. В 1865–1867 годах эти представления направляли и даже вдохновляли деятельность группы чиновников и военных среднего звена по организации массовых обращений из католицизма в православие. Гродненский губернатор, судивший о православной идентичности крестьян одинаково с «обратителями», все-таки предпочитал (псевдо)миссионерству легалистскую процедуру перерегистрации паствы из одной конфессии в другую. Духовные комиссии, работающие при поддержке светских властей, представали в его проекте широко заброшенной сетью для уловления, без замешательств и беспорядков, сколь можно большего числа потенциальных православных. Наличие же формального доказательства в виде старой метрической записи или консисторского списка прихожан могло, как предполагалось, облегчить «латинизанту» смену конфессиональной приписки.

Проект Скворцова дожидался рассмотрения до 1867 года, когда, уже при генерал-губернаторе Э.Т. Баранове, митрополит Литовский Иосиф подверг его критике и рекомендовал отклонить[717]717
  LVIA. F. 378. BS. 1865. B. 1651. L. 10–11 (отношение преосв. Иосифа Баранову от 21 февраля 1867 г.). Баранов был готов дать ход проекту (Ibid. L. 7–8), но передумал после получения отзыва Иосифа.


[Закрыть]. На практике же, как мы видели на примере Куродичей и Логишина[718]718
  О продолжении разбора паствы в 1865–1867 гг., слившегося с псевдомиссионерской кампанией местной администрации, см. гл. 7 наст. изд.


[Закрыть], разбор паствы осуществлялся по сходной методе, хотя и не в том масштабе, который воображал себе Скворцов. Гродненское предложение интересно в первую очередь тем, что подготавливалось еще при Муравьеве, до его не всеми предвиденного освобождения от должности в марте 1865 года. Примечательно, что в итоговом всеподданнейшем отчете об управлении краем в 1865 году сам Муравьев не проронил ни слова о прямых миссионерских обращениях из католицизма в православие, зато с гордостью писал об успехах борьбы с «совращениями» из православия, приводя явно преувеличенную цифру православных овец, вызволенных в течение одного 1864 года из зубов католического волка, – 12 тысяч[719]719
  Русская старина. 1902. № 6. С. 503. О закрытии костелов и каплиц (часовен) Муравьев упоминал только как о результате «воссоединения» прихожан с православием («на точном основании закона, по неимению прихожан»), но не как о мере, призванной подтолкнуть к «воссоединению». Между тем такие закрытия начали практиковаться при нем.


[Закрыть].

Очевидно, что разбор паствы (какими бы натянутыми при этом ни были формальные притязания на «похищенных» католиками прихожан) виделся Муравьеву более легитимным сценарием декатолизации края, чем воинствующее обратительство, тем более среди населения, чью принадлежность к католической церкви невозможно оспорить ни по каким документам. (Еще раз отметим, что на практике, и в особенности в глазах самих прихожан, оба сценария зачастую не различались.) Соответствующая риторика в программных докладах и записках, в публичных высказываниях закрепляла за Муравьевым репутацию приверженца имперской веротерпимости. Впоследствии оппоненты его преемника Кауфмана, при котором инспирирование обращений получило широкое развитие, даже противопоставляли первого генерал-губернатора второму как охранителя – гонителю католической веры. В 1866 году бывший редактор «Виленского вестника», еще сохранявший лояльность правительству представитель местной польскоязычной элиты А. Киркор писал в анонимном меморандуме о злоупотреблениях администрации Кауфмана: «Граф М.Н. Муравьев неоднократно говорил являвшимся к нему депутациям крестьян… что правительство не преследует веры и не требует, чтобы народ оставлял исповедание предков, лишь бы был верен престолу и отечеству. Такие понятия и усвоились в народе»[720]720
  РГИА. Ф. 908. Оп. 1. Д. 271. Л. 16. На копии записки, направленной Киркором в МВД, ближайший сотрудник министра П.А. Валуева, правитель Особенной канцелярии МВД Л.С. Маков, в 1863 году служивший в администрации Муравьева в Вильне, пометил: «Сам был неоднократно свидетелем» (Там же).


[Закрыть]. Хотя и полемически заостренное против Кауфмана, процитированное суждение не было голословным. В конце 1864 года Муравьев после консультаций с митрополитом Иосифом отклонил выдвинутую двумя православными архиереями – Антонием Зубко и Михаилом Голубовичем – идею об учреждении в Минске «Миссионерско-патриотического братства», уполномоченного на открытое противоборство с католицизмом[721]721
  См.: Dolbilov M. Russification and the Bureaucratic Mind in the Russian Empire’s Northwestern Region in the 1860s. Р. 259–260.


[Закрыть]. Спустя двенадцать лет Виленский генерал-губернатор П.П. Альбединский, указывая в письме министру внутренних дел, что недобрая память об административном миссионерстве 1865–1867 годов до сих пор жива в сельском населении, подчеркивал личную непричастность к этому Муравьева: «Меру, перед которою остановился граф Муравьев, имевший возможность опереться, не говоря о военном положении, на всю силу своего нравственного влияния, принялись проводить, не останавливаясь ни перед чем, становые приставы, мировые посредники и другие лица, вовсе к тому не призванные и не подготовленные»[722]722
  РГИА. Ф. 821. Оп. 125. Д. 450. Л. 55 (письмо Альбединского министру внутренних дел А.Е. Тимашеву от 27 декабря 1876 г.). Свидетельства современников о муравьевской терпимости к католицизму как признанному государством вероисповеданию легко умножить, но далеко не все они заслуживают полного доверия. Приведу еще один пример. В 1900 году католический священник Ф. Сенчиковский, в 1870-х один из активных участников кампании по введению русского языка в дополнительное католическое богослужение в Минской губернии, вспоминал, ссылаясь на слышанное от православного епископа Минского (ранее Ковенского) Александра: «…когда митрополит Иосиф Семашко, в присутствии епископа Александра, сказал Муравьеву: “Не успешнее ли пойдет дело усмирения мятежа, если закрыть все костелы и удалить всех ксендзов?”, то Муравьев прямо сказал: “Нет, это будет уже явное преследование и гонение католицизма, а я задался только целью преследования бунтовщиков. И понятно, что там, где ксендзы обратили костелы в арсеналы или в арену политическо-польской пропаганды, там я костелы эти закрываю, а ксендзов накажу”» (цит. по: Жиркевич А.В. Из-за русского языка (Биография каноника Сенчиковского). Ч. 2. Вильна, 1911. С. 448). В достоверности рассказа заставляет усомниться то, что планы антикатолической агрессии приписываются Иосифу Семашко, который после 1863 года, как ясно из многочисленных современных документов за его подписью, стремился избежать обострения конфликта с католической церковью.


[Закрыть].

Дискурс веротерпимости, явственно различимый в конфессиональной политике муравьевской администрации, в особенности по отношению к низшим сословиям, не следует отождествлять с высоким идеалом свободы религиозной совести. Веротерпимость по-муравьевски предполагала соблюдение формальностей, распространявшееся и на переход в православие. Это хорошо видно на примере тех случаев, когда власти принимали к рассмотрению жалобы католиков на обращение в православие силой, угрозой или обманом.

Одна из таких историй произошла в местечке Сельцы Пружанского уезда (Гродненская губерния) в начале 1864 года. Военный начальник Пружанского уезда капитан лейб-гвардии Семеновского полка Эллис (реформат по вероисповеданию), подобно своему сослуживцу по полку кн. Н.Н. Хованскому, военному начальнику Виленского уезда, чье имя стало для католиков в крае синонимом административного миссионерства, приступил к организации массовых обращений без ведома вышестоящих властей, по некоему самостоятельно разработанному плану и в расчете на скорый и впечатляющий успех. Активного участия православного духовенства в этом деле не предусматривалось. Эллису не откажешь в предприимчивости и хватке. К марту 1864 года в уезде перешло в православие около 340 человек[723]723
  ГАРФ. Ф. 109. 1-я эксп. Оп. 39. Д. 82. Л. 1–1 об. (донесение жандармского штаб-офицера Лелякова главноупр. III Отделением В.А. Долгорукову от 11 марта 1864 г.). Показательно, что кто-то из высших жандармских чинов, скорее всего начальник штаба Корпуса жандармов А.Л. Потапов, сразу по получении донесения затребовал дополнительные сведения о том, «как это обращение совершалось»: умолчание о роли православного духовенства вызывало тревогу.


[Закрыть]. В уездном городе военному начальнику удалось склонить группу католиков из разных сословий, включая дворян, к подаче в Вильну прошения о том, чтобы правительство приняло от них в дар строящееся на деньги всей католической общины здание костела и устроило из него православный храм. Такое принуждение к самоотверженности вскоре повлекло за собой жалобы от самих же подателей прошения, не говоря о тех, кто отказался его подписать[724]724
  LVIA. F. 378. BS. 1864. B. 1289. L. 1–23, 154–156, 200. Муравьев распорядился принять пожертвование с условием использовать здание не под православный храм (дабы не озлоблять еще сильнее католиков, вложивших средства в строительство, но не подписавших прошения), а под народное училище или «богоугодное заведение» (отношение Муравьева гродненскому губернатору от 25 апреля 1864 г.).


[Закрыть]. В Сельцах же напористость Эллиса оказалась помножена на самонадеянность и произвол его молодого подчиненного, подпоручика Антонова. Собрав мирской сход для объявления административных распоряжений, Антонов заодно предложил крестьянам-католикам «присоединиться» к православию – на том основании, что «многие из католиков в губернии изъявили сами желание принять православие». Участники схода выразили согласие, но жены многих из них воспротивились переходу в православие. Это вполне наглядно выявилось на следующий день, когда становой пристав Щерба, желая внести свою лепту в миссионерский подвиг, созвал католичек для «увещания». Те не стали его слушать и, по словам жандармского донесения, «будучи уже взволнованными подстрекательством зловредной партии (т. е. католического священника. – М.Д.), произвели беспорядок тем, что начали тут же бить своих мужей за перемену религии»[725]725
  ГАРФ. Ф. 109. 1-я эксп. Оп. 39. Д. 82. Л. 4–5 об. (донесение Лелякова Потапову от 18 апреля 1864 г.). Крестьянская супружеская чета, чьи действия на сходе квалифицировались как подстрекательство к «буйству», была выслана в Томскую губернию для поселения на казенных землях. Эллис получил выговор, а Антонов снят с должности. См.: Там же. Л. 12–13 (донесение Потапова, в качестве помощника виленского генерал-губернатора, начальнику штаба Корпуса жандармов Н.В. Мезенцову от марта 1865 г.).


[Закрыть]. Впоследствии «обратителям» часто придется сталкиваться с более упорным сопротивлением со стороны женщин, чем мужчин, – феномен, который стереотипно объяснялся повышенной восприимчивостью женщин к внушениям ксендзов и одновременно укреплял в умах чиновников маскулинные ассоциации католичества с экзальтацией, истеричностью и фанатичным, безрассудным упрямством.

Католики в Сельцах оказались в положении, какое затем много раз повторялось в различных католических приходах. Не признавая себя православными и избегая посещения церкви, они не имели доступа и в костел, настоятель которого, опасаясь взыскания от властей, отказывал этим прихожанам в исполнении треб. В результате «католики, считаемые по спискам присоединенными к православию, в настоящем посту еще не говели, кроме того, крещение новорожденных младенцев, предсмертное покаяние и прочие таинства между ними не исполняются»[726]726
  ГАРФ. Ф. 109. 1-я эксп. Оп. 39. Д. 82. Л. 6–6 об.


[Закрыть]. Как мы увидим ниже, некрещеные дети, невенчанные пары и непричащенные умирающие часто возникали в донесениях служащих, видевших в массовых обращениях угрозу подрыва народной религиозности. Но самой по себе такой картины не было достаточно для того, чтобы тронуть и умилостивить высших светских и церковных бюрократов. Законодательство, обеспечивающее православию статус «господствующего вероисповедания», делало переход в эту конфессию необратимым; отказ от православия рассматривался исключительно как «совращение». Выходом для «упорствующих» могло бы стать признание их обращения несостоявшимся – уступка, которая делалась очень редко[727]727
  См. об этом важные замечания: Werth Р. At the Margins of Orthodoxy. Р. 91.


[Закрыть].

Тем не менее в Сельцах такую уступку сделали с санкции Муравьева и митрополита Иосифа. Ее основанием было выставлено то, что священник, получив от станового пристава письменное прошение католиков, «за их неграмотностию подписанное чужою рукою», «совершил над ними в тот же день чин присоединения к Православной церкви, без взятия от них требующейся законом подписки и без приобщения таинству Евхаристии». В своем отношении к епископу Брестскому Игнатию митрополит признавал, что «едва ли сказанные люди могут считаться твердо присоединившимися к Православной церкви, без изъявления ими вновь согласия на присоединение и без приобщения Св. Таин по чину Православной церкви». В духе укреплявшейся в эпоху Великих реформ концепции миссионерства, осуждавшей и принуждение, и материальное поощрение к обращению, Иосиф требовал от священников считаться с собственной волей индивида: надлежало «быть крайне осмотрительными в деле присоединения иноверцев» и «не совершать такового без точного удостоверения о их твердом убеждении и искренней решимости принадлежать к Православной церкви»[728]728
  РГИА. Ф. 796. Оп. 205. Д. 284. Л. 113 об. – 114 (копия отношения митр. Иосифа еп. Игнатию от 24 апреля 1864 г.). Сходную риторику находим в незадолго до того изданном законоположении, касавшемся, правда, обращения нехристиан: ПСЗ-2. Т. 36. Отд. 2. № 37709 (высочайше утвержденное 4 декабря 1861 г. и распубликованное 22 января 1862 г. мнение Государственного совета «О порядке приготовления иноверцев нехристиан к принятию Православной веры и совершения над сими лицами таинства Святого крещения…»).


[Закрыть].

Этот случай показывает, что документальному удостоверению смены конфессиональной принадлежности при Муравьеве придавалось немалое значение. На том основании, что католики в Сельцах не подтвердили согласие на смену веры подписками и не причастились, им разрешили по-прежнему исповедовать католицизм. Отсюда становится понятнее недоверие Муравьева к обращениям католиков в православие на уровне отдельных приходов. Процедура «перерегистрации» спорной паствы («возвращение», «воссоединение», а не собственно обращение) больше соответствовала его бюрократическому легализму, чувству имперского порядка. Отвечала она и столь важной для деполонизаторского курса идеологеме восстановления исторической истины, победы «русской правды» над «польской кривдой». «Узнавание» в католиках православных разыгрывалось по тому общему сценарию прозрения, который служил обоснованию русского господства в Западном крае. Однако предпочтение «воссоединений» приходским обращениям обуславливалось и тем, как Муравьев оценивал сравнительную способность католической и православной церквей в данном регионе к прозелитизму и пастырской деятельности.

Цитированный выше Черевин оставил на этот счет чрезвычайно любопытное свидетельство. Он писал, что однажды Муравьев поручил ему спросить у прелата Антония Немекши, одного из немногих католических священников, активно сотрудничавших с виленской администрацией, считает ли он (Немекша. – М.Д.) возможным при настоящем придавленном состоянии латинского духовенства явление вида раскола отторжением католической церкви Запада (т. е. Западного края. – М.Д.) от Папы Римского. Я полагаю, что мысль Михаила Николаевича была уничтожить, предварительно обращения в православие католиков, влияние латинского духовенства, а может статься, полагал он при возможности подобного раскола начать дело обращения над самим латинским духовенством.

Немекша отвечал, что для такой операции нужна исключительно авторитетная личность из рядов католических клириков – т. е. человек, которого не скомпрометирует близость к светской власти[729]729
  Черевин П.А. Воспоминания. С. 66; РГИА. Ф. 1670. Оп. 1. Д. 31. Л. 161об. – 162.


[Закрыть]. В устах Немекши это предостережение звучало тем более убедительно, что сам он вследствие тесных связей с администрацией приобрел среди единоверцев безнадежную репутацию ренегата[730]730
  Przybyszewski J. Język rosyjski w katolickim rytuale i w dodatkowem nabożeństwie (Czy może być wprowadzony język rosyjski do kościołów katolickich na Litwie?). Lwów: Z drukarni W.A. Szyjkowskiego, 1897. S. 157–158. Ср. в мемуарах Черевина сцену выдворения из Вильны в марте 1865 года монастыря ордена Визитации Девы Марии (визитантинок, в просторечии «визиток»), при котором Немекша, как на то прозрачно намекает мемуарист, отпускал кощунственно-порнографические шутки по адресу монахинь, вынужденных спешно поглотить большой запас Св. Даров (облаток): Черевин П.А. Воспоминания. С. 60–63.


[Закрыть].

Сведения Черевина подтверждаются анонимной запиской, поданной Муравьеву в январе – марте 1865 года (более точной датировке документ не поддается) и сохранившейся в фонде III Отделения в подборке других адресованных генерал-губернатору писем и меморандумов. Она заслуживает пространного цитирования:

В сентябре прошлого года Д. Ст. Сов. С. имел честь представить Вашему Высокопревосходительству записку о политико-экономическом положении Витебской губернии, где между прочего коснулся кратко суждением о возможности и пользе прекращения отношений католического духовенства к Риму.

Мысль об [об]особлении Католической Церкви в России – не новая: еще в 1818 г. знаменитый митрополит Богуш-Сестренцевич представлял покойному Императору Александру Павловичу проект подобного рода, но, к сожалению, влияние Чарторийского остановило дальнейший ход.

…Теперь, пользуясь охлаждением политических отношений к Папе вследствие выказанного им сочувствия к польскому мятежу, представляется самый благоприятный случай осуществить это важное для государственного блага соображение.

Нет никакого сомнения, что высшее католическое духовенство в России обрадуется случаю сбросить иго Рима и, став самостоятельным, воспользоваться всеми вызываемыми прогрессом полезными реформами; миряне, по настоящему упадку авторитета ксендзов и в силу военного положения страны, не окажут сопротивления; Италия обрадуется ослаблению Папского Престола, а прочие державы не станут враждовать за церковные формальности.

Католический Синод мог бы учредиться в С.-Петербурге под наблюдением благонадежных, преданных Государю Императору сановников, и тогда он, в делах веры действуя независимо от Рима, мог бы разрешать ксендзам вступать в брак и тем, парализировав их фанатическое настроение, положить прочное основание к слитию национальностей и к укреплению условий государственного состава России.

…В сих видах собрание сведений о проекте Богуша-Сестренцевича и учреждение секретной Комиссии из преданных Правительству лиц для осуществления сего проекта могли бы короновать патриотические подвиги Вашего Высокопревосходительства, совершенные на поприще благоустройства Западного края и Царства Польского[731]731
  ГАРФ. Ф. 109. Секр. архив. Оп. 2. Д. 705. Л. 23–24.


[Закрыть].

Хотя атрибуция текста, при имеющихся у меня данных, затруднительна, можно с большой долей уверенности идентифицировать упоминаемого в первой строке действительного статского советника С. как уже знакомого нам А.П. Стороженко. Напомню, что в сентябре 1864 года Стороженко совершал поездку по восточной части генерал-губернаторства, в частности, для сбора информации о католическом духовенстве и монастырях. Среди его писем, отсылавшихся с мест Муравьеву, мне не удалось обнаружить обзорной записки по Витебской губернии, но о хорошем знакомстве Стороженко с положением дел в ней свидетельствует его отчет, представленный П.А. Валуеву после одной из предыдущих поездок в Витебск и Могилев, в марте 1864 года[732]732
  Восстание в Литве и Белоруссии в 1863–1864 гг. М., 1965 (Серия: Восстание 1863 года: Материалы и документы). С. 519–522 (записка от 24 марта 1864 г.). В этой и других записках Валуеву того же периода Стороженко (формально подчиненный министру внутренних дел), будучи осведомлен об обострении конфликта между Муравьевым и Валуевым, давал понять, что удаление Муравьева из края приведет к гибельным последствиям. «Пока Михаил Николаевич в крае, всё будет спокойно, а с его отсутствием никакое красноречие не подействует на крестьян», – писал он Валуеву 7 февраля 1864 г. (LVIA. F. 439. Аp. 1. B. 213. L. 689).


[Закрыть]. Спустя год после отставки Муравьева Стороженко, сохранивший позицию влиятельного генерал-губернаторского советника и при Кауфмане, был назначен председателем вновь учрежденной Ревизионной комиссии по делам римско-католического духовенства.

Мысль об учреждении независимой от папы римского российской католической церкви имела после 1863 года хождение в обществе и бюрократии. Одно время она стояла в повестке дня руководимого Н.А. Милютиным Учредительного комитета Царства Польского. Такие его деятели, как В.А. Черкасский, находили образец регулируемого государством католицизма в наполеоновском законодательстве о галликанской церкви[733]733
  Кострыкин А.Н. Формирование новой конфессиональной политики России в Царстве Польском (середина 60-х годов XIX века) // Вестник Московского ун-та. Сер. 8: История. 1995. № 4. С. 57–69; см. также публикацию письма В.А. Черкасского Н.А. Милютину от 21 марта / 2 апреля 1866 г.: «У нас возможна только имперская римско-католическая церковь…» / Публ. А. Кострыкина // Родина. 1994. № 12. C. 107–109.


[Закрыть]. В конце 1860-х годов, как уже отмечалось выше, А.С. Муханов пытался воспользоваться для активизации проекта прошениями нескольких молодых, антипапистски настроенных священников о дозволении им вступить в брак, полагаясь, как и анонимный автор в 1865 году, на стремление католических клириков к «полному переустройству их быта в смысле демократизации и современного прогресса»[734]734
  РГИА. Ф. 821. Оп. 138. Д. 16. Л. 70 об. – 71.


[Закрыть].

И все же записка, поданная Муравьеву, выдвигала на первый план не Царство Польское, а Западный край. Своего рода эмблемой задуманного преобразования католической церкви становилось имя митрополита Станислава Сестренцевича-Богуша, одного из самых убежденных противников ультрамонтанства за всю историю католицизма в Российской империи[735]735
  О намерении Сестренцевича учредить отдельную от Рима католическую церковь в России см., напр.: Вишленкова Е.А. Заботясь о душах подданных. С. 227–228.


[Закрыть]. Новый интерес к этой фигуре был привлечен именно в те годы публикацией (целиком на французском языке, а в выдержках – и на русском) двухтомного труда Д.А. Толстого «Римский католицизм в России»[736]736
  Tolstoi D. Le catholicisme romain en Russie. Etudes historiques. T. 1–2. Paris, 1863–1864. Полный перевод на русский язык вышел позднее: Толстой Д.А. Римский католицизм в России: Историческое исследование. Т. 1–2. СПб., 1876–1877.


[Закрыть]. В 1864 году Толстой, которого ожидало через год назначение обер-прокурором Синода, побывал в Вильне и поделился с Муравьевым и его чиновниками сведениями о прошлых опытах государственного контроля над католическими монастырями и почитанием святынь[737]737
  Мосолов А.Н. Виленские очерки 1863–1865 гг. (Муравьевское время). СПб., 1898. С. 200–201.


[Закрыть]. Само это обращение к истории было в данном случае для виленской бюрократии бегством от действительности. Сестренцевич принадлежал к другой эпохе, когда духовный авторитет Святого престола казался многим католикам, не говоря уж о некатоликах, безнадежно подорванным, а вера в возможности благотворного воздействия просвещенных монархий на религиозную жизнь еще оставалась прочной. Ставленник (и в фигуральном, и в буквальном смысле) Екатерины II в большей мере, чем папы Пия VI, Сестренцевич десятилетия спустя после смерти занял в воображении некоторых бюрократов и православных иерархов место рядом cо своим младшим современником Иосифом Семашко, инициатором тех реформ в униатской церкви, которые привели к «воссоединению» 1839 года[738]738
  Напомню отзыв епископа Антония Зубко в письме обер-прокурору Синода Н.А. Протасову в 1840 году о священнике Игнатии Головинском, действительно ставшем впоследствии католическим митрополитом в империи, но, в отличие от Сестренцевича, управлявшем клиром и паствой на условиях заключенного в 1847 году конкордата: «…он мог бы быть не Богушем, а Иосифом в руках Вашего Сиятельства» (РГИА. Ф. 797. Оп. 87. Д. 25. Л. 9).


[Закрыть]. Однако к 1863-му, когда Муравьев прибыл генерал-губернаторствовать в Вильну, Семашко давно утратил прежнюю энергию и рвение к конфессиональным экспериментам и сторонился разговоров об оправославлении местных католиков.

В свете собственного опыта Муравьева в Западном крае в 1830-х годах становится понятнее связь его позднейших надежд, пусть и эфемерных, на некий раскол в католическом клире с его же разочарованием, не выставлявшимся, конечно, напоказ, в результатах «воссоединения» униатов 1839 года. Вне пространства идеологического дискурса об «исконно русском» крае он не раз высказывал пессимистические суждения о местном православном крестьянстве, подобные следующему: «Население это, по большинству исповедующее Православную веру, при значительном влиянии римско-католического духовенства и помещиков, почти исключительно поляков, исповедует Православную веру только номинально, усвоив между тем в общежитии обряды церкви католической…»[739]739
  Цит. по: Сталюнас Д. Границы в пограничье: Белорусы и этнолингвистическая политика Российской империи на западных окраинах в период Великих реформ // Ab Imperio. 2003. № 1. С. 280 (цитируется вычеркнутый пассаж из отпуска официальной записки Муравьева).


[Закрыть]. Еще категоричнее выражался Черевин, подчеркивавший несогласие по этому пункту с наигранным оптимизмом своих виленских сослуживцев: «Как оно [православное крестьянское население] было настоящим католическим во время унии, таковым и продолжало быть по обращении его в 1839 году в православие»[740]740
  Черевин П.А. Воспоминания. С. 17.


[Закрыть]. По свидетельству А.П. Владимирова, приехавшего на службу в Вильну уже при К.П. Кауфмане, но живо интересовавшегося событиями 1863–1864 годов, на Муравьева произвели сильное впечатление материалы ревизии православных сельских приходов, которую по его поручению провели вице-губернатор Виленской губернии А.И. Полозов и глава Виленской дирекции народных училищ А.И. Садоков[741]741
  Владимиров А.П. История располячения западнорусского костела. М., 1896. С. 66–67. Мне не удалось отыскать в архивах материалов упомянутой ревизии.


[Закрыть]. Бедность храмов (зачастую не заслуживавших такого названия), низкий моральный уровень духовенства, убогость богослужения, зависимость православных, не исключая и пастыря, от соседей-католиков – все это были вполне стереотипные черты «воссоединенного» православия, увиденного глазами приезжих из Великороссии, о чем уже говорилось выше при обсуждении концепции Западной России М.О. Кояловича. Муравьев старался не давать хода жалобам военно-уездных начальников и мировых посредников на сельских священников[742]742
  LVIA. F. 378. BS. 1865. B. 1354. L. 17–18 ap. (распоряжение Муравьева о командировании А.П. Стороженко в Мозырский и Слуцкий уезд Минской губернии в январе 1865 года для улаживания раздоров между мировыми посредниками и духовенством).


[Закрыть], но едва ли он считал все содержавшиеся в них негативные характеристики экс-униатов наветом.

С одной стороны, поощряя «переписывание» «незаконно» исповедующих католицизм в православие, а с другой – подыскивая рычаг для откола католического клира в империи от Рима, Муравьев пытался как бы вернуться в хорошо памятную ему ситуацию 1839 года и сызнова начать «воссоединение». По этой логике, тогда подлинному слиянию униатов с православной церковью помешали козни католиков; теперь, в отмену той ошибки истории, католики должны были таким же «иерархическим порядком», что и ранее униаты, сменить духовную юрисдикцию и в конечном счете – конфессиональную приписку. Этот план сочетал в себе противоречивые начала: радикализм националиста-католикофоба бисмарковского типа и консерватизм приверженца имперского статус-кво. Воинственная риторика, бравада угроз и периодические репрессии вроде закрытия монастырей и ссылки клириков не находили соответствия в институциональных мерах: на статус католицизма как терпимой конфессии не делалось открытых посягательств, католический клир оставался частью конфессиональной администрации МВД, а обсуждение замысла обособленной от Рима католической церкви если и велось, то совершенно келейно[743]743
  Можно допустить, что именно запущенные Муравьевым «пробные шары» насчет отмены папской юрисдикции над католической церковью в России подали мысль небольшой группе местных католиков и православных, включавшей и архиепископа Антония Зубко, обратиться осенью 1865 года в III Отделение и МВД с секретным проектом постепенного присоединения католиков Западного края к православию через унию. Проект этот, однако, если и обсуждался бюрократами в Петербурге и Вильне, то конфиденциально, бесследно для делопроизводства и не имел практических последствий. Д. Сталюнасом и мною в соавторстве высказано предположение, что активное участие в этом проекте католика А. Киркора, было связано с реакцией на ужесточение и систематизацию антикатолической политики при Кауфмане. В момент, когда многим казалось, что притеснения довершатся полным запретом католического вероисповедания в Западном крае, авторы проекта от лица католического сообщества предлагали властям взять эту церковь под еще более жесткий, чем до Январского восстания, надзор, лишь бы сохранить хоть какую-то специфику латинского богослужения и обрядности. В каком-то смысле католики пытались пробудить в бюрократии, чересчур увлекшейся национализмом и дискредитацией «чужой» веры, иозефинистский «инстинкт». См. подробнее: Долбилов М.Д., Сталюнас Д. «Обратная уния».


[Закрыть].

Отставку Муравьева в апреле 1865 года, вроде бы неожиданную для него самого, ускорили его острые разногласия с главами МВД и III Отделения П.А. Валуевым и В.А. Долгоруковым относительно целей и методов русификации[744]744
  Фактуальная канва борьбы в высшей бюрократии вокруг отставки Муравьева и назначения его преемника обстоятельно описана в монографии А.А. Комзоловой, однако предложенная ею трактовка этого соперничества как противостояния двух групп – «космополитов» и «ультрапатриотов» – грешит прямолинейностью: Комзолова А.А. Политика самодержавия в Северо-Западном крае. С. 111–171, 192–193.


[Закрыть], а равно превышение им, нередко демонстративное, допустимого для Александра II предела генерал-губернаторской автономии от центра[745]745
  Согласно дневниковой записи А.Н. Мосолова, сделанной со слов Муравьева вскоре после его аудиенции у Александра II 26 марта 1865 года, император выразил свое недовольство более откровенно, чем представлено в позднейших мемуарах Муравьева и самого Мосолова: «При первых словах Михаила Николаевича Государь возразил противуположные ему мнения; когда Муравьев стал настаивать на необходимости системы, Госуд[арь] сказал, что теперь уже не время… сочинять системы, а скорее необходимо дать краю разные льготы…» (ОР РГБ. Ф. 514. К. 1. Ед. хр. 1. Л. 83 об. – 84 – запись от 5 апреля 1865 г.).


[Закрыть]. Вчитываясь в политическое завещание Муравьева – обзорную записку об управлении Северо-Западным краем с мая 1863-го по апрель 1865 года, понимаешь: не удали его император из Вильны, покорителю «мятежа» нелегко было бы и дальше управлять краем в прежнем чрезвычайном режиме, выход из которого он представлял себе плохо.

Формально записка являлась «всеподданнейшим» отчетом, но и по содержанию и по тону она больше напоминает послание общественному мнению. Текст насыщен архаичными метафорами и пронизан антиномией: неустанно твердя о беспощадной борьбе с «полонизмом» и «латинством», о всемерном укреплении «русской народности», Муравьев словно бы не верит, да и не хочет верить в возможность скорого и безусловного исчезновения польского присутствия. Надрывные предостережения насчет реанимации польской угрозы – лейтмотив завещания. Дворяне – поляки и «ополяченные» – объявили о своей покорности и из кожи вон лезут, чтобы убедить власть в этом, но «на душе у них таятся кинжалы, яд и убийства». Конспиративная сеть повстанцев раскрыта и обезврежена, однако дело мятежа «еще тлеет под пеплом, ибо никогда нельзя надеяться на польскую преданность и покорность», а потому «военное положение должно еще долго оставаться в крае…». Более того, суровое подавление мятежа, увы, может повысить вероятность успешного исхода нового повстанческого предприятия: «…поляки, наученные опытом прошедшего в ошибочности своих действий, будут еще осторожнее и, пожалуй, смогут успеть в своих крамольных ковах». Свое место в этом перечне неуловимых врагов и скрытых опасностей занимало, конечно, и католическое духовенство – оно, по словам Муравьева, подчинено строгому административному контролю и выказывает смирение, но здесь-то и кроется новая напасть: «…преследовать его юридически нельзя, ибо ковы его тайны…»[746]746
  Русская старина. 1902. № 6. С. 496, 503, 506, 510, 504.


[Закрыть].

Конспирологическая презумпция виновности и заведомый отказ от юридических процедур образовывали замкнутый круг, внутри которого даже неоправданная подозрительность наблюдающего за католиками чиновника приравнивалась к эффективному действию. К процитированным пассажам вполне приложимо критическое замечание П.А. Валуева о программе Муравьева, годом ранее обсужденной и одобренной в Западном комитете (где Валуев, считаясь с тогдашней конъюнктурой в пользу Муравьева, вряд ли огласил свои возражения полностью): «…когда говорят о генерале Муравьеве, то предполагается, что он не только усмирил, но даже покорил край. Когда читаешь записку того же генерала Муравьева, то кажется, будто он его только занял и, опираясь на 100 т[ысяч] штыков и на 4 милл. вернопреданных крестьян, чувствует, что почти не достиг никакого прочного результата»[747]747
  РГИА. Ф. 908. Оп. 1. Д. 252. Л. 7–7 об.


[Закрыть].

Тем не менее многих националистически настроенных русских той эпохи доводы Муравьева пронимали и убеждали. Антиномия триумфа и тревоги, гордости и рессентимента имела свое обаяние. Образно говоря, Западный край в его политической мифологии был драгоценным, но хрупким сосудом «русскости», древней – и обретаемой вновь и вновь. «Русская народность» просто должна была оставаться здесь под перманентной угрозой, раз за разом ее требовалось спасать, дабы, вызывая эффект благотворного шока, не дать расплыться и расползтись русскому национальному сознанию. Вообще, мечта о легкодоступном администратору инструменте дисциплинирования общества увлекала Муравьева еще на заре его карьеры и, как мне уже приходилось доказывать, отразилась в его деятельности в Союзе благоденствия и проектах, поданных им Николаю I в 1827 году, вскоре после освобождения из-под следствия по делу декабристов[748]748
  Долбилов М.Д. «Считал себя обязанным в сем участвовать»: Почему М.Н. Муравьев не отрекся от Союза благоденствия // Декабристы: Актуальные проблемы и новые подходы / Ред. О.И. Киянская. М.: РГГУ, 2008. С. 195–215.


[Закрыть]. Спустя несколько десятилетий, в эпоху реформ, националистического подъема и мобилизующей общественное мнение прессы, у Муравьева, как генерал-губернатора на стратегически важной окраине, было гораздо больше возможностей учинить такую встряску. Во многом ради нее и нагнетался страх утраты не только части государственной территории, но и национальной идентичности. Это Муравьев в иных терминах, но вполне доходчиво выразил в письме своему единомышленнику министру государственных имуществ А.А. Зеленому: «Пора, наконец, нам опомниться и убедиться, что здешний край искони был русским и должен им оставаться… В противном случае Россия безвозвратно лишится Западного края и обратится в Московию, т. е. в то, во что желают поляки и большая часть Европы привести Россию»[749]749
  Голос минувшего. 1913. № 10. С. 207 (письмо от 1 февраля 1864 г.).


[Закрыть].