Текст книги "Удел безруких (СИ)"

Автор книги: Михаил Бобров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 12 страниц)

Что ж, в двухвинтовый летающий вагон “Чинук” поместились два сенатора с проректором, кинохроника с прожектором, доктора, профессора, журналистка, что вчера, дипломаты, колумнисты, адмиралы-адвентисты… Увязался корабельный талисман, мелкая собачонка – но ее, не очень-то вежливо, выпихнул охранник одного из сенаторов.

Моряки авианосца скрипнули зубами, решив подстеречь задаваку в темном углу, но сразу и забыли: больно уж завлекательно ветер перекладывал не особо длинное алое платье телеведущей. Девчонка вещала на камеру прямо из открытой двери “Чинука”, пока тот не оторвался от палубы и блондинку не втащили внутрь.

Дверца захлопнулась, и “Чинук”, наконец-то, взлетел.

Советский Ка-27ПС уже стоял на большой белой букве “Н” посреди круга, и представитель Алого Линкора чинно здоровался с опередившими ковбоев русскими; ветер от заходящего на соседнее место “Чинука” трепал пиджаки первого и второго, черный морской мундир третьего. Сенатор, служивший в авианосной авиации, глава комитета по вооружениям, узнал в носителе мундира Горшкова – легендарного главкома ВМФ СССР. А сенатор, никогда не служивший в палубной авиации, зато имеющий много друзей в Госдепартаменте, узнал в одном из гражданских динозавра Громыко, “Мистера No”. Делегация русских получилась неожиданно весомой, невзирая на мизерную величину. Главный моряк и министр иностранных дел. Ну и неизбежный референт с папочкой, мальчик-особист с пламенным сердцем, чистыми холодными руками и маузером за пазухой. Больше, видать, никто в Ка-27ПС не влез – хотя малышом советский вертолет выглядел только рядом с тушей “Чинука”.

Что ж, свободный мир и тоталитарная империя зла проявляют истинную суть и в большом и в малом. Американцы высыпались из громадного “Чинука” с хохотом, прибаутками, громогласным “Хэллоу!”, белозубыми улыбками до ушей. Нахальная блондинка мигом втащила в объектив одной рукой Громыко, второй Горшкова; дипломат, как более опытный, успел протокольно улыбнуться – а на лице адмирала флота так и застыло выражение недоуменной тоски. Кадр облетел планету за двое суток, обойдя по числу публикаций фото высунувшего язык Эйнштейна.

Затем телевизионщики ринулись было к гвоздю программы – но тот уже сидел во главе невесть откуда возникшего стола. Легкий ветер шевелил уголки скатерти, перед каждым стулом прямо на ткани проявилось напечатанное имя гостя, сопровождаемое национальным флажком. Выехал смешной робот, этакий мини-танк с длинной рукой вместо пушки. Из обычной проволочной корзинки на спине, точь-в-точь тележка супермаркета, механизм расставил бутылки минеральной воды – и грузинская “Боржоми”, и кисловодский “Нарзан”, и французская “Перрье”, вперемежку. Выставил тяжелые серебряные стаканы – все сразу поняли, что легкие унес бы ветер.

Удивительного вокруг обрушилось разом столько, что никто даже не стал спрашивать, откуда Алый Линкор знает, чьи писать имена на скатерти. Моряк с линкора жестом пригласил занимать места, и все двинулись рассаживаться. Трое операторов с тяжелыми профессиональными камерами на плечах сразу и демонстративно отошли в сторону; как ни странно, хозяева борта поняли все без единого слова, и места для операторов не появились.

Блондинку-ведущую сосчитали, место ей отвели. Но девушка все пыталась вцепиться с вопросами то в одного, то во второго, пока робот внушительно не покачал манипулятором перед загорелым личиком и не указал стальной рукой на последнее свободное место, возле того самого сенатора, что некогда летал с авианосцев и даже самую малость не сжег один из них.

Под общий смех блондинка уселась и даже на краткий миг затихла.

Тогда представитель Алого Линкора – высокий молодой брюнет в морской, понятное дело, форме, с удивительно темными синими глазами, какие часто встречаются у мужчин с берегов Адриатики – сказал короткую речь на правильном грамматически, но очень книжном, очень казенном, испанском языке, вежливо делая паузы для обоих переводчиков. Дескать, он здесь проездом, случайным транзитом, проблем не ищет, задерживаться не планирует. Но помочь советом или какой информацией, при определенных условиях, не прочь. В частности, он полагает, что беседа с физиками уровня Эверетта, Фейнмана, Капицы, Алферова, могла бы оказаться небезынтересной.

Адмирал Горшков только шевельнулся ответить, как “Мистер No” незаметно придержал его за расшитый золотыми вензелями рукав. С ответным словом поднялся тот сенатор, что никогда не летал с авианосцев. Седой джентльмен долго, велеречиво, затейливо прославлял пославшую их истинно демократическую страну, где найдется место любому свободному человеку. В лучших университетах указанной страны с радостью выслушают и щедро оплатят… (Сенатор даже паузу сделал на слове payment). В общем, ждем с циклом лекций, торжественную встречу и народный восторг можно считать свершившимся фактом.

Моряк с Алого Линкора благодарно кивнул и жестом передал слово Горшкову. Тот с военной прямотой заявил, что заплатить они могут не хуже, принять не слабее, ученых в его стране ничуть не меньше. А главное, сходство герба его страны и знаков на бортах Алого Линкора, плюс некоторые признаки в силуэте, конструкции и общем расположении данного корабля, наводят на мысль, что родная страна пришельца и родная страна его, адмирала Горшкова, чем-то связаны. Как минимум, общими корнями в прошлом.

Телеоператоры переглянулись и плотнее вжали камеры в плечи. Волка ноги кормят, а репортера – сенсация. Пулитцеровская премия в иных обстоятельствах поболее Нобелевской весит.

Громыко сидел с профессионально-непроницаемым лицом, и американские коллеги за столом уважительно подняли в его честь серебряные стаканы с минералкой. Нарзан оказался куда как неплох; тихонько щелкающий траками робот немедленно наполнил стаканы снова. Манипулятором он действовал с изяществом опытного виночерпия; ни единый пузырек не пропал даром.

Прочие же в делегации зашушукались, запереглядывались, осторожно толкая друг дружку локтями. Нет, понятно, что связь имеется, один рисунок на бортах чего стоит. Но надежда умирает последней – вдруг да маоисты какие, конкуренты здешним краснопузым? Вьетнам коммунистический, Китай тоже – а воевали между собой вполне по имперско-буржуйски, не на жизнь, а на прибыль.

Журналистка поежилась от прохладного морского ветра, и кто-то из мужчин молча накинул ей на плечи пиджак.

Тут Горшков изящно закруглил речь тоже длинным, витиеватым пассажем, как счастлив он, военный моряк, приветствовать в лице экипажа Алого Линкора поборников мира и разоружения, за что последовательно и неуклонно во всех своих действиях и намерениях выступает Советский Союз, и как рад он, Горшков, мирному урегулированию Фолклендского конфликта, который в противном случае мог бы бесмысленно унести жизни сотен и даже тысяч военных моряков.

После Горшкова поднялся важный джентльмен в превосходно сидящем синем костюме из наилучшей шерсти, идеально подходящем для ветренного дня.

– Как доктор философии и права, я хотел бы кое-что добавить… Э-э?

Перед говорящим прямо на скатерти проявились всем знакомые черно-белые клетки, а моряк Алого Линкора спросил с вежливой полуулыбкой:

– Бжезинский, Збигнев, “Великая шахматная доска”?

– Да, но откуда… Я только начал обдумывать эту книгу!

– Наслышан, – ответил моряк все с той же полуулыбкой. И тот сенатор, что в молодости летал с авианосцев и даже чуть было не сжег один из них, судорожно бросил руку на пояс, где обычно висел табельный пистолет; и покрылся холодным потом, ничего на поясе не обнаружив.

Доктор философии и права не мог отвести взгляда от глубоко-синих глаз моряка. Спустя долгие двадцать вдохов наваждение рассеялось, и Бжезинский опустился на место, и тоже полез рукой в карман, откуда извлек обычный белый платочек, промокнул испарину.

– Вы привыкли к определенному виду шахмат, – сказал моряк почти сочувственно. – А случиться может, например, такое.

Картинка на скатерти засветилась, привлекая внимание. Все собравшиеся увидели на шахматной доске, вместо привычного комплекта фигур, по два ряда коней с каждой стороны. Лишь черный и белый короли оставались на положенных местах.

– Вот, – моряк Алого Линкора опять улыбнулся, – монгольские шахматы.

Сенатор, что в молодости летал с авианосцев, заставил себя поднять руку от пояса, взять серебряный стакан великолепной чеканки и выпить легендарную минеральную воду не чувствуя ни вкуса, ни пузырьков. Затем он машинально протянул стакан роботу и приказал в четверть голоса, совершенно как живому официанту:

– Виски! Виски, падла!

– Сам ты падла, – на чистейшем английском прошептал неизвестно чем робот.

– Жри, что дали, эксплуататор.

И щедро наполнил стакан чем-то пузырящимся.

Сенатор, в полном ошеломлении, выпил стакан залпом. Лимонад с пузырьками. Однако! Чертова машина говорила по-английски! Значит, все они тут прекрасно понимают, и все это – спектакль. Стол, переводчики, салют наций… Все – декорации. Но к чему?

И можно поставить ферму на то, что чертова железяка проговорилась не случайно. Это человек может ошибиться, а тут – расчет. Холодный, неумолимый, точный.

– No, – тихо сказал “Мистер No”, – монгольскому хану пешим невместно быть. Уберите королей, тут все – кони.

Этого сенатор уже не выдержал. Он заржал – не засмеялся, именно заржал, чуть ли не подвывая:

– Точно! Мы тут все – кони!

Буквально через мгновение смеялся даже сам Громыко, и операторы снова думали, что сенсация удалась. Хохочущий “Мистер No” – штуковина уж точно посильнее “Фауста” Гете.

Моряк подождал установления тишины. Уронил без выражения:

– Простите. Мои шахматы и вовсе непривычны вам.

– Тем интереснее их увидеть. Нельзя ли… – заговорил американец с броским носатым лицом богоизбранного народа и военной прямизной спины, не скрытой дешевенькими пиджаком и жилетом.

– Хайману Джорджу Риковеру можно, – так же без выражения ответил моряк.

На белом участке скатерти появился эллипс, тотчас разбитый линиями вдоль и поперек на восемь полос. Те же шестьдесят четыре клетки, но все залиты морским синим, как отмытая акварелью карта глубин. В каждой клетке циферки. Два процента, семь, шестнадцать, двадцать пять… Синева сгущалась от краев к центру, до почти черного цвета. В том же направлении росли цифры.

Отставной адмирал Хайман Джордж Риковер, создатель атомного подводного флота США, посмотрел тоже в синие-синие, безмятежные глаза, отметив неожиданное совпадение их цвета с клетками “семь процентов”:

– Парень, а как тебя звать? Или у вас там номера, как у Замятина в книге?

Моряк снова улыбнулся:

– Неважно. Совершенно. Приношу извинения. Что-то мы уклонились куда не следует. Вот, напугали вашу девушку. Пусть она спросит, в компенсацию.

Блондинка улыбнулась – на полную мощность, на поражение, на амбразуру, на всю жизнь! Повела плечиками, чтобы пиджак изящно соскользнул на спинку стула.

– Как же это имя может быть неважно? А как же семья? Неужели у вас и правда жены общие?

Представитель Алого Линкора что-то завел в ответ. Операторы подскочили ближе, делая крупные планы: его, ее, море, жерла кормовой башни, машущий манипулятором робот, вытаращенные глаза обоих сенаторов; скифское спокойствие Громыко… Журналистка старательно изображала то сладкую дурочку, то уютную домашнюю кошечку, то храбрую наивную пацанку, то роковую “девушку Бонда” – и с ужасом понимала, что все мимо. Не цепляет! Собеседник смотрит сквозь нее. Что вся ее красота для мужчины всего лишь напоминание о ком-то другом… О другой! Такое мгновенно понимает любая женщина, даже самая глупая; а если кто считает, что дура может пролезть в национальный телеканал на первые роли – пусть сам и попробует.

Зато женское обаяние разморозило всех остальных. Люди зашевелились, заговорили между собой. Обычный светский раут, сколько их было! Чертова железяка выдала каждому по тарелочке мороженного с горячими свежайшими вафлями; на холодном ветру они пришлись до того в точку, что на пресный вкус теста никто не обратил внимания. Разговор понемногу смещался в сторону светского трепа. Дипломаты наперебой приглашали гостя в родной город и родной университет. Колумнисты в пестрых пиджачках, кожанках, свитерах, бешено листали блокноты, трясли невовремя отказавшие диктофоны – чисто тебе бой синиц и снегирей за оброненный кулек.

Громыко и его молодой спутник взирали на суету с благостными лицами бодхисатв, что в исполнении референта выглядело скорее смешно, чем внушительно.

Риковер и Горшков, осторожно поглядывая друг на друга, мешая русские маты с английскими, спорили через переводчиков, какие субмарины лучше, однокорпусные американские или двухкорпусные советские. Риковер считал, что легкий корпус вибрирует в набегающем потоке, и потому советские лодки проще обнаружить. А практика показала, что найти лодку намного сложнее, чем утопить. Горшков отвечал, что защиты много не бывает, и лучше дырка в легком корпусе, чем сразу в гроб. Риковер давил статистикой, ведь СССР потерял в авариях почти в пять раз больше атомных субмарин, чем США, и никакая двухкорпусность не спасла. Горшков отвечал, что первое поколение лодок на самом деле не ахти; пожалуй, они заслужили свое прозвание “ревущих коров”. Риковер, подняв брови, удивлялся: “roaring cow” на сленге означает корову, готовую отелиться. То есть, подводную лодку, готовую выпустить ракеты. А вовсе не громыхающую на половину океана сорокаузловую подводную хрень… Хотя, соглашался Риковер, есть у вас и такое. Ха, ухмылялся Горшков, у нас много чего есть, все так сразу и не упомнишь. Тут они оба спохватывались, что противники же, и замолкали на полуслове. Но интерес побеждал, и спор возобновлялся опять.

Моряк Алого Линкора ел мороженное с видимой радостью. Или он так прятался от потерявшей берега журналистки? Та бегала кругами, сверкала фигурой во всех ракурсах, и приставала с вопросами к любому и каждому. Сенаторов – и того, кто в молодости летал с авианосцев, и второго, который не брал в руки ничего тяжелее ипотечного договора – она спрашивала, не стоит ли поддержать мирную инициативу СССР по разоружению, раз уж ее поддерживают пришельцы из параллельного мира. Адмиралов спрашивала, как им показался linkor, и как здесь что называется. Сетовала, что напроситься на экскурсию по кораблю не вышло даже у нее. (Улыбочка в камеру!) Дипломатов блондинка с умным видом тиранила цитатами из Джорджа Вашингтона и “Грозового перевала” Бронте, не делая разницы; впрочем, те умело поддерживали репутацию людей культурных, способных вести светскую беседу о чем угодно.

Бжезинский долго не брался за мороженное, так и сидел надувшись. Но моряк с Алого Линкора вдруг ему подмигнул, и тогда джентльмен махнул рукой на обиду. Заметив переглядку, Горшков осторожно сказал моряку с линкора:

– Судя по вашим шахматам, вы более артиллерист, нежели ракетчик?

– Seguramente, – согласился моряк на испанском языке, и тут же уточнил на русском:

– Больше рогатый, чем китаец.

“Мистер No” и тут остался бесстрастен. Горшков же от изумления выронил серебряную ложечку, и вездесущий робот мигом протянул ему новую. Упавшая ложечка через мгновение утонула в палубе, как в трясине; адмирал все хлопал глазами.

Наконец, попрощались. Американцы загрузились в “Чинук”; причем оказалось, что робот побывал и тут, от всей души напоив пилотов тем самым лимонадом с пузырьками. Теперь пилоты ласково побулькивали в ларингофоны, изумляя диспетчеров. Журналистку с особенным удовольствием внесли в “Чинук” на руках. Операторы отступали последними, снимая и после взлета, из открытой двери двухвинтового “Летающего вагона”.

Русские в полном порядке, откозыряв и пожав руку хозяину, погрузились в Ка-27ПС; робот побывал и там. Более того, он как раз вылезал из вертолета, и адмирал флота Горшков, пребывая в тяжких раздумьях от услышанного, крепко пожал чертовой машине манипулятор.

Этот кадр оказался популярнее не только Эйнштейна с высунутым языком, но и знаменитого “Пешеходного перехода” Ливерпульской Четверки.

А великий Пол Маккартни, буквально только что выпустивший свой лучший альбом “Tug of war”, отозвался еще и синглом “Стальное рукопожатие”, вполне предсказуемо порвавшим все хит-парады даже не в первые сутки, а буквально тем же вечером.

* * *

Вечером в гостевой каюте “Владивостока” зазвонил телефон внутренней связи. Министр иностранных дел Советского Союза Андрей Андреевич Громыко выслушал приглашение, приказал рефенту оставаться на линии, но вызывать его самого только для Москвы. Для всех прочих “Мистер No” спит. Хлопотный день, холодный ветер над палубой, качка в вертолете, уже не мальчик… Из-за грохота турбин обменяться свежими впечатлениями с Горшковым не вышло; надо хотя бы сейчас это сделать, пока удивительный раут свеж в памяти.

Так что Громыко надел костюм попроще и последовал за ужасно серьезным лейтенантом по железным кишкам крейсера в адмиральский салон – к счастью, на “Владивостоке” помещения для командования предусматривались проектом, и выселять офицеров экипажа не пришлось.

Корабль построили как большой противолодочник. Только в апреле семьдесят седьмого года “Владивосток” переобозвали ракетно-артиллерийским крейсером. Корабль успел послужить в Северном Флоте, пришел на Дальний Восток по Севморпути. Взяли его в далекий поход по двум причинам. Первое: опытный экипаж, посещавший с визитами Индонезию, худо-бедно знакомый с театром. Второе: палубный вертолет. Новые корабли проекта 1164, где вертолетов уже планировалось по четыре штуки на борт, еще достраивались, а одалживаться у американцев или везти министра на переговоры шлюпкой-катером означало вовсе потерять лицо.

Вышло, тем не менее, вполне пристойно. Контраст с шумными, развязными штатовцами удался. Переплюнуть их в пышности все равно бы не удалось, так ради чего выжигать ресурс кораблей? Ансамбль песни и пляски везти? После похода через пол-глобуса эскадру пришлось бы загонять на восстановительный ремонт…

Но тут лесенки с переходами закончились, лейтенант вежливо раскрыл дверь салона и молча козырнул. Громыко поблагодарил моряка кивком, переступил комингс и вошел; офицер закрыл за ним дверь снаружи.

Внутри за столом восседал еще один динозавр, даже не хрущевский, а сталинский: флота адмирал Сергей Георгиевич Горшков. Белейшая скатерть, чай в серебряных подстаканниках; плоская бутылочка коньяка “Двин”.

– Врач-то разрешил?

Горшков только рукой махнул. Громыко устроился на вполне привычном стуле. Взялся за ручку подстаканника:

– Горячий… Что скажете?

Горшков прищурился. Постучал пальцами по своему чайному прибору.

– Пассажир это.

Громыко молча поднял брови. Адмирал отпил чаю, не заметив, горячий ли, и объяснил:

– Не служил. В море не бывал. Так… Экскурсия на речном трамвайчике. Видно. По взгляду. По тому, как ногу ставит на палубе… Чувствую, меня не обманешь.

– А остальной экипаж?

Адмирал пожал плечами:

– Его нет. Роботы. Вот как тот, что нас лимонадом спаивал.

Теперь уже Громыко принялся пить чай. Долго, мелкими глоточками. Наконец, спросил:

– Как вы полагаете, американцы догадались?

– Риковер мог бы. Но я на него сразу насел, уши заплел. А сенаторов тот парень уже сам чем-то напугал. Видели, как один пистолет у пояса нашаривал? И как поляк лоб вытирал платочком?

– Я вполоборота сидел, не все рассмотрел. Гипнотизер?

– Возможно. Я успел подумать, что пана Збигнева сейчас кондратий хватит.

– Но, мне кажется, в делегации хватало моряков. Догадаются, что неопытен.

Горшков долил стаканы с чаем из плоской бутылочки доверху. Проворчал:

– На всех флотах имеются молодые офицеры, необмятые. Напрашивается, что такого вот молодого послали с нами общаться. Прочие сидят по каютам. Например, медицинский карантин.

Громыко вздрогнул. А ведь мер защиты не принимал никто! Ни их медики, ни штатовские. И, если…

– А что за шутка была, отчего вы даже ложечку выронили?

– Ложечку я на публику выронил. Не переиграл?

– Здесь не МХАТ. Сойдет. В чем соль?

– Когда Риковер спросил про шахматы, парень показал на столе эллипс рассеивания, его все артиллеристы знают наизусть. И потом на русском добавил, помните?

– “Больше рогатый, чем китаец”?

– На морском жаргоне артиллеристы именуются “рогатые”, а ракетчики “китайцами”.

– Почему “рогатые”, понимаю: стволы. Годами в море, опять же… Но почему “китайцы”?

– Много их. Если на корабле вообще есть ракетчики, то их столько, что даже отдельный замполит назначается.

– И каков же вывод?

– У него за основное вооружение артиллерия. Ракеты вторичны.

Громыко поморщился:

– Я имел в виду несколько иное. Выходит, он даже наш морской жаргон знает?

– Лучше исходить из того, что знает и американский. Но жаргон – еще одна неясность. Ведь ракеты у нас появились только в шестидесятых. А подводные лодки, где много ракет и ракетчиков, так и вовсе на десять лет позже. Винегрет получается. Оливье. Герб из восемнадцатого, сам корабль из начала сороковых, жаргон из шестидесятых.

Горшков отпил здоровый глоток чая, и Громыко последовал его примеру. Адмирал внимательно посмотрел на министра, понизил голос:

– Так вот, Андрей Андреевич, из этого винегрета у меня и родилась идея. На первый взгляд, безумная.

Громыко успокаивающе поднял обе руки:

– Ничего страшного. У меня вот и безумной даже нет. Слишком я далек от вашей специфики. Ничего на ум не идет.

Горшков снова долил стаканы из плоской бутылочки.

– Помните, на Черном Море снимали кино про аргонавтов? Построили трирему еще, помните?

Громыко кивнул.

– А вот представим, – Горшков заговорил тише, медленнее, раздельно:

– Что Америку не открывал Колумб. Что Америку открыли, допустим, уже в двадцатом веке. Но не высаживаются: ученые запретили. Изучают новый континент со спутников, с вертолетов. Мальчики в индейцев играют, предположим, снимается кино. Экзотично, популярно. И вот, скажем, плывут киноартисты или там студенты вокруг Камчатки. Каноэ из кинореквизита, грим, костюмы эти с бахромой. Тут их шторм уносит к берегам, допустим, Аляски. Либо в район Сиэтла, неважно… Как баржу с Зиганшиным, помните?

Громыко распахнул глаза:

– Понятно! Вот индейцы смотрят: прибило к берегу каноэ. Привычной формы. Только не из шкуры, а из сверхпрочной пленки, но Чингачгук-то слов таких не знает. Каркас не ивовый, титановый. Вместо дульнозарядного карамультука или вообще лука со стрелами – автомат Калашникова… Да в нем бы Архимед ничего не понял! Опять же, у гостей непромокаемые плащи, алюминиевые канистры, нержавеющие ножи с пустотелой пластиковой рукояткой, плавающие. Рация, антибиотики, рост, вес… Невообразимый для дикаря срок жизни.

– Вот почему такой контраст между техникой и поведением единственного человека при ней… Только сейчас в роли дикарей мы, – адмирал вдохнул коньячный запах, проворчал:

– А линкор что… Линкор – “Советский союз”, двадцать третий проект. Я его в наркомате сколько раз на чертежах видел. В институте имени Крылова модель есть, вернемся – попросите показать. Отличается где-то в чем-то, по мелочи, не в ключевых местах.

Выпили – чаю в стаканах оставалось разве на донышке.

– Надо же, сколько лет прошло. А казалось, вчера. Теперь все другое, – Громыко вздохнул. – Роботы эти, космос… Если у него на бортах и старый герб СССР, и сегодняшний герб – то, наверное, найдется и будущий герб?

Горшков согласился:

– Мир меняется. Я чувствую это в море, я вижу это на суше… – адмирал потянул носом:

– Вот, уже и в воздухе чем-то повеяло.

Вошел вестовой, прекрасно уловивший момент превращения стаканов с чаем в стаканы с коньяком. Поставил блюдца с пахучими горячими булочками, длинными полосками мяса. Взглядом поинтересовался: не надо ли еще чего? Горшков сделал отрицательный жест ладонью, тогда вестовой без единого слова вышел.

– Если говорить о диких идеях, – Громыко не поставил стакан, так и держал его в ладонях, будто грел, наслаждаясь ароматом испаряющегося коньяка:

– То и линкор и все остальное могут быть просто громадным скафандром. А сам инопланетянин подобен моллюску в раковине. Потому он всегда один, потому никто больше не показывается. Форму принял, замаскировался. Но в деталях ошибся, откуда же знать ему, что у нас именно вот этого корабля не построено.

– И потому на девчонку не отреагировал, – адмирал кивнул. – Даже я заметил. Даже Риковер, черт старый, глазом косил. А гость – нет. Равнодушен. Да, так все сходится. Но мне больше нравится моя мысль.

– Потому, что ваша?

Чокнулись – все равно чаем уже и не пахло. Выпили. Закусили горячими булочками. Горшков ухмыльнулся:

– Не без того. Но не только. Ведь, если это играющий в нас мальчик из тридцать второго века, то с ним договориться можно. Не зря же он играется именно в нас, а не в тех же бразильцев. А вот как с моллюсками договариваться, думаю, даже ваше ведомство не знает.

– А если он все же примет их сторону?

Горшков прекрасно понял, что сейчас министр спрашивает не про моллюсков. Пожал плечами:

– У нас имеются баллистические ракеты, способные попасть в крупную морскую цель. Хотя бы “четыре ка восемнадцать”. Я присутствовал на испытаниях, еще в семьдесят четвертом году. Десять из одиннадцати попали, причем один боевой блок врезался прямо в мишень. Точность исключительная. А сбивать баллистическую ракету на последнем участке траектории…

Адмирал побарабанил пальцами по серебряному подстаканнику:

– Я уж не говорю, что ракета в залпе не одна. Залп не отобьет и наша двадцать пятая система, не то, что американцы.

Горшков поставил стакан и прибавил несколько раздраженно:

– В конце-то концов, не сорок первый год, с гранатами на танки можно не прыгать.

Громыко поставил стакан и потер прикрытые веки:

– Прыгать или не прыгать, а уступать нельзя. Как тогда, с Адэнауэром, за послевоенные границы в Европе. Если мы им уступим, то прокляты будем всеми замученными и убитыми. Когда я веду переговоры, то, случается, слышу за спиной шепот: „Не уступи им, Андрей, не уступи, это не твое, а наше.“

Выпили молча, не чокаясь. После долгого молчания тишину нарушил министр:

– Что ж, с этим уже можно выходить на Москву. Понятно, что самое вероятное – это просто линкор из параллельного измерения. На контакт не идет, соблюдая меры биологической безопасности… Из Аргентины ничего не сообщали об эпидемиях, но времени прошло мало. Надо бы, кстати, наших предупредить.

Чокнулись. Выпили. Закусили полосками мяса.

– Американцев предупредим?

– Ночью не стоит, еще не так поймут. А вот утром предложим обменяться данными. Мой парнишка стакан прихватил, упаковали. Дома отдадим ученым, пусть бацилл поищут.

– На серебре-то?

– Ах да, что же это я. Ну хотя бы изотопный состав пусть определят.

Чокнулись. Допили. Незаметно возникший вестовой забрал опустевшую посуду. Громыко задумчиво произнес ему вслед:

– Интересно, что сумели понять американцы. Там, кроме напуганного сенатора и обиженного поляка, хватает грамотных. Взять хотя бы моего коллегу из Госдепартамента…

* * *

– Из Госдепартамента пришли очередные инструкции.

Сенатор, летавший с авианосцев, и самую малость не угробивший один из них, отозвался желчно:

– Не думаю, что мы услышим нечто новое. Однако…

Сенатор, летавший с авианосца сегодня впервые в жизни, покачал в руке стакан доброго виски, погремел кубиками льда. Со вздохом перегнулся через низкий столик, взял у референта стопку листов.

– Так… Что тут у нас… Ну разумеется. Вот послушайте: на Холме полагают, что нам невыгоден как нейтралитет Алого Линкора, так и его союз с большевиками. В самом деле, кто бы мог подумать?

– Но, сэр… А если сюда заявятся сто Алых Линкоров? Двести? Триста? Не лучше ли нам все же заключить с красными союз? Против Гитлера мы воевали вместе.

– И вырастили себе проблему, с которой никак не управимся до сих пор, – Збигнев Бжезинский тоже посмотрел сквозь виски на заходящее солнце. Ночевать на военных кораблях джентльмены не остались, перебрались на яхту, малозаметную среди серых стальных мастодонтов. Здесь, на яхте, имелись хорошие запасы универсального лекарства лучших марок лучших лет; референты и слуги, угадывающие желания хозяев по движению бровей; вот разве что женским обществом пришлось пока пренебречь. Дела важнее. Особенно такие.

Джентльмены пили на просторной площадке “летящего мостика”, флайбриджа, наслаждаясь превосходным видом на небывалый морской парад. Весь Третий Флот и весь Четвертый Флот, куда ни глянь – грозные силуэты, серая сталь, огни, патрульные самолеты, вот-вот спуск флага… Горстка советских кораблей терялась, как мышь в лесу. Даже сам Алый Линкор на таком фоне смотрелся тем, кем и являлся: кораблем-одиночкой, жалким перед могучей армадой. Огни на пришельце не горели, он светился весь. Мерцал неярким вишневым, переливался оттенками красного, искрил золотыми значками по всему корпусу.

Нет смысла гадать, откуда он взялся и почему. Если он примет приглашение США, нет проблем. А если не примет…

– Большевикам такую игрушку отдавать никоим образом нельзя. Это нам ясно безо всяких бумажек с Холма.

– Сэр, но почему вы решили, что большевики с ним сумеют договориться? Легендарный “Мистер No” не сказал ни слова. Не считать же эту его вульгарщину про монгольские шахматы. Адмирал слишком военный, совершенно не способен держать poker face. Даже ложечку выронил! Тогда как мы вполне достойно презентовали Свободный мир. Начиная от вертолета и заканчивая очаровательной мисс Клаудией. Я считаю, это наша несомненная победа.

Сенатор, летавший с авианосцев, и едва не сжегший один из них, посмотрел на референта устало, печально:

– Юноша, не все принимают решения теми органами, что увеличиваются в объеме от уменьшения видимой длины юбки. Большевики прислали на встречу не красотку, не отару дипломатов – а единственного моряка. И вот он как-то сумел договориться с гостем. Вы же смотрели видеозапись? Именно те кадры, от которых легендарный старый хрыч дядюшки Джо уронил эту самую ложечку.

– Но гость сказал всего несколько слов. Эксперты уже установили, что это. Русский морской жаргон. Гость уточнил, что больше полагается на артиллерию, нежели на ракеты. Значит, можно предположить, что наши миры разошлись уже после того, как у русских ракетчиков стали звать “китайцами”. Следовательно, нам известен период…

– Важны не циферки, а то, что они прекрасно поняли друг друга без перевода! Если это взаимопонимание усилится… Пришелец знает и английский, его сороконожка четко дала мне понять это. Но никакого предложения на английском – ни мне, ни Хайману, если уж так нужен моряк! – не последовало.

Сенатор, имеющий знакомых в Госдепартаменте, прищурил веки, окончательно уподобившись черепахе. В стакане Збигнева звякнули кубики льда.