Текст книги "Зазнобы августейшего маньяка. Мемуары Фанни Лир (СИ)"

Автор книги: Михаил Азаров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 12 страниц)

Как украсть миллион

Четверть века спустя после описываемых здесь событий за один рубль давали 0,51 доллара США. На обработке льна рабочий в среднем получал ежемесячно 12 рублей, хлопка – 14, в пищевой промышленности – 15, горнодобывающей – 17, бумажном производстве – 18, химической промышленности – 21, металлообработке – 28.

Основные продукты питания в Московской губернии стоили: пуд ржаного хлеба – 80 коп.; пуд конопляного масла – 8 руб.; мера крупы гречневой (24,26 литра) – 1 руб. 80 коп.; фунт говядины – 14 коп. (5 руб. 40 коп. за пуд); пуд сала топлёного 9 руб. 60 коп.; пуд соли – 80 коп.; фунт сахара – 28 коп.

В середине 70-х гг. XIX века тарифы и цены были ещё ниже.

На миллион рублей, обещанный Николаем Константиновичем террористке Соне, в течение года могли бы безбедно существовать пять-шесть тысяч рабочих с семьями. Но великий князь захотел помочь свержению самодержавию. А как он будет жить при новом строе и сохранит ли голову на плечах, об этом Ники не задумывался.

Тем временем над ним сгущались тучи. После бракосочетания великой княжны Марии Александровны и герцога Эдинбургского, красочно описанного Фанни Лир, мать Ники обнаружила пропажу изумрудных серёг.

Великая княгиня Александра Иосифовна нисколько не сомневалась, что это дело рук её сына. Она пожелала с ним объясниться. Но Ники передал через посланного, что болен и никого не может принять. Даже мать.

Дальнейшее описывает Михаил Греческий:

«Это было неправдой. Кое кого, маясь в тот день животом, его высочество всё же изволил принять.

Принял он Фанни и корнета Савина. Фанни он преподнёс матушкины изумрудные серьги. Фанни обомлела: к двум изумрудам-кабошонам (отшлифованных в виде полусферы – авт.) в брильянтовых венчиках прикреплялись два изумруда-маркиза (ограненных овально – авт.), также в брильянтовых венчиках. Фанни тотчас же серьги надела. Как жаль, что не придётся в них щеголять на людях. Обвинят, неровен час, в воровстве.

Фанни бросилась щедрому дарителю на шею, но корнет охладил пыл влюблённых.

– У Фанни в ушах, – сказал он, эти камешки не принесут нам ни копейки. А ведь ваше высочество обещал на дело революции миллион.

– Пустяки, – беспечно отозвался великий князь. – Продам медали. Тем более, что Фанни они не нравятся. Я их давеча как раз собирался отнести ювелирам, да всё недосуг».

Как известно, о медалях Фанни Лир написала так: «…однажды вздумал продать всю свою коллекцию золотых медалей, драгоценных по семейным воспоминаниям, за целое столетие. Как я его ни стыдила, он всё-таки продал их за 3000 рублей, чтобы купить картину, приписанную кисти Карло Дольчи».

Сей мистически настроенный итальянский живописец ХУП века иногда впадал в манерность и слащавость. Это соблазняло любителей подделок. Одну из них и приобрёл Ники за бесценную коллекцию золотых медалей.

Вместо медалей великий князь на дело революции пустил уникальный раритет – старинные иконы из домовой церкви Мраморного дворца. Процентщик Эргольц после торговли до пены изо рта выложил за них девятьсот восемьдесят тысяч. Двадцать тысяч из миллиона пошли на уплату ему старого долга.

Савин «немедленно отвёз их товарищам, а именно террористке Соне».

Из молодых, да ранних

Через несколько лет великий князь узнал, кому помогал. Террористкой была Софья Львовна Перовская, внучка министра и дочь петербургского губернатора. В 16 лет она ушла из отчего дома и связалась с революционерами. В 19 приняла участие в «хождении в народ» и вела пропаганду среди петербургских рабочих. В 24 была обвиняемой по «процессу 193-х», но оправдана. В 25 вошла в исполком революционной партии «Народная воля». Активно занималась терроризмом. В 27 стала участницей покушения на Александра II 1 марта 1881 г.

Софье Перовской выпала сомнительная честь быть первой в истории России публично казнённой женщиной. Её повесили 3 апреля того же года вместе с народовольцами Желябовым, Кибальчичем, Михайловым и Рысаковым.

А великий князь потом до конца жизни мучился вопросом: неужели его деньги пошли на убийство обожаемого дяди-императора?

Чудовищный скандал

Пропажа фамильных икон больше встревожила Константина Николаевича, чем Алексадру Иосифовну. Он был уверен, что церковь обокрали домушники. При этом разбирающиеся в искусстве старинного письма.

Великий князь пожаловался столичному градоначальнику Фёдору Фёдоровичу Трепову.

Тем временем Ники колебался между желанием ехать в экспедицию в Среднюю Азию и стремлением унести ноги из России. К последнему подталкивали не только интуиция и нечистая совесть, но и желание жениться на Фанни. Он давно называл её жёнушкой, ещё до хивинского похода, но надо же узаконить отношения. Крепче привязать к себе Фанни и вырвать её из лап Савина. Это можно было легко устроить в Париже.

Надо было быстро принимать решение. Тем более, что события начали развиваться стремительно.

«Между тем треповское расследование шло полным ходом, – пишет биограф великого князя. – Полицейские агенты опрашивали слуг не только дворцовых. Переговорили они и с гатчинскими, и с михайловскими. Некая Катерина, горничная, взятая недавно Фанни в помощь Жозефине, сообщила за мзду, что помогала хозяйке, его высочеству и корнету Савину раскрывать ящики и вынимать оттуда старые образа.

У Катерины имелся жених, некто Андреев, арестованный за крамолу и ожидавший суда. Получив обещание, что и жениха её отпустят, и её саму не тронут, Катерина разговорилась и сообщила много других подробностей. Рассказала она и об «учительнице музыки» Софье, и о миллионе, и о торговле с Эргольцем, так как, по-видимому, не раз подслушивала за дверьми.

К Эргольцу поехали. Иконы были у него. Процентщик отдал их без звука, выбрав свободу и остатки состояния».

После этого Трепов лично доложил Константину Николаевичу о предварительных результатах расследования. Великий князь с негодованием отверг версию кражи своим старшим сыном и перевёл стрелку на американку.

И вот здесь в загадочной судьбе великого князя Николая Константиновича начинается след, ведущий к интересному предположению: а не является ли вся эта история блестяще разработанной и осуществлённой интригой? Целью её была дискредитация генератора либеральных идей и реформ – могущественного брата императора, великого князя Константина Николаевича. Выбив его из седла, оппозиционеры-консерваторы из дворянско-помещичьей элиты могли быть уверены: Россия останется в состоянии статус-кво. Она обойдётся без пугающих перемен. А им до кончины будет гарантирована спокойная жизнь.

Даже в энциклопедическом словаре Брокгауза и Эфрона в статье о Константине Николаевиче отмечается: «Со второй половины шестидесятых годов преобразовательная деятельность в морском министерстве стала несколько ослабевать. Введение броненосных судов, по отзывам специалистов, совершилось уже не с таким успехом, как предшествовавшая замена парусного флота паровым».

Одной из главных причин этого была реакция правящей элиты. А у генерал-адмирала, родного брата императора, не хватило сил её одолеть. В итоге страна осталась без современных судостроительной промышленности и мощного военно-морского флота. Через тридцать лет это аукнулось поражением в русско-японской войне.

Однако, для такого предположения нет документов. Впрочем, их могло и не быть вообще. Режиссёры поставленного спектакля спрятали концы в воду. Но имеющиеся факты и обстоятельства способны привести к выводу: великий князь Ники оказался пешкой в большой политической игре. Да и Фанни Лир могла оказаться не гастролирующей секс-бомбой, а – «засланным казачком». Из России или с Запада…

Но вернёмся к нашему повествованию.

Ф. Ф. Трепов Константина Николаевича недолюбливал. За то же, что и другие консерваторы: вольнодумство, либерализм, сотрясание устоев и пр. С хорошо скрытым злорадством он сообщил, что его сын связался со всяким отребьем – авантюристом Савиным, террористкой Перовской…

Великий князь, перебив, предложил посадить революционеров. Трепов пообещал это сделать тогда, когда их возьмут с поличным.

Константин Николаевич намёк понял: с поличным может оказаться и Ники. Тогда тень падёт на него, мозговой центр преобразований в России. Он потеряет влияние и авторитет у брата-императора. Разве Сандро (Александр II) будет слушать его, скомпрометированного такой дикой историей?

Градоначальник сообразил, что перегнул палку. Великий князь ещё в силе. Не стоит гуся дразнить…

Трепов поспешил заверить: он не сомневается, что великий князь Николай Константинович взял старые иконы на время. А о Перовской и Эргольце можно забыть. Даже не вносить их фамилии в протоколы.

Константин Николаевич понял: теперь он у Трепова на крючке. Но, может быть, всё обойдётся?

Кража в мраморном дворце

Не всё до конца ясно в этой криминальной истории. Потому имеются версии случившегося, общие в содержании, но разнящиеся в деталях и мотивах. Фанни Лир, например, пишет, что узнала о ней со слов великого князя Николая Константиновича: «У моей матери из дома украдено украшение из драгоценных камней и в краже обвиняют моего адъютанта Евгения. Если он не сможет оправдаться, то я вынужден буду сказать, что это сделал я. Меня арестуют, запрут, объявят сумасшедшим, а тебя обыщут и вышлют из России».

А вот как описывает этот эпизод князь Михаил Греческий.

«День 7 апреля 1874 года был самым обычным. Ничего в этот день не случилось примечательного. Наступила полночь. Петербургские улицы опустели. Домой спешили редкие прохожие.

Во дворце великого князя Николая Константиновича, казалось, все спят.

Одно окно, меж тем, светилось – окно комнаты, которое великий князь Николай окрестил «Фаниной светёлкой».

Великий князь только что вернулся с августейшего семейного ужина в Зимнем дворце. Ники в этот вечер украл у государыни драгоценную вещицу, снова печатку, на сей раз аметистовую.

Ни он, ни Фанни, ни даже Савин, однако ж, не радовались проделке. Все трое сидели в креслах, ничего не ели, но много пили. На душе у них кошки скребли. Через несколько дней Ники и Фанни отбывали в Париж и навсегда, может статься, покидали Россию.

С каждым выпитым бокалом Ники хмурился больше и больше. Обычная усмещка исчезла с его лица.

Во всех своих несчастьях винил Ники монархию вкупе с монархом и монаршим семейством Они связывали великому князю Николаю Константиновичу руки. Его к ним принадлежность не давала ему развернуться, заняться делами достойными, явить все его дарования.

Наконец великий князь совсем впал в отчаяние. Он даже и пить забыл – сидел, уронив голову на грудь.

Фанни, чтобы развлечь его, предложила заняться любовными играми.

– Да, конечно! – вскричал Ники. – Но не здесь! Едем в Мраморный дворец! Там, под носом у папа и мама, мы и займёмся! Это станет моей им местью! Превратим их чертоги в вертеп!

Никиных папа и мама действительно не было дома. Они также ужинали нынче вечером у государя, а после отправились в Павловск. Но и это было Ники на руку. Тем больше будет им с Фанни и Савиным ночью свободы.

Ники развеселился, как школяр, и заспешил.

Втроём они выбежали из дома, кликнули извозчика, доехали и вышли неподалеку от дворца. Никого в дворце не видно. Ники открыл своим ключом входную боковую дверь и знакомой чёрной лестницей привёл Фанни и Савина на свою половину.

Выпивку Ники хранил в изобилии и здесь. Веселие с винопитием продолжалось.

Пили они о трёх ночи. Дворец словно вымер, и об их увеселениях не знал никто.

Решили размять ноги. С пьяным хохотом побрели по залам, натыкаясь на столы, опрокидывая стулья, хлопая дверьми.

На шум никто не появлялся по-прежнему.

Беспрепятственно дошла весёлая троица до спальни великой княгини Александры.

Шторы в просторной комнате не были задернуты до конца, свет фонарей с набережной пробивался в щели и слабо освещал роскошное ложе. Матушкины духи, смесь туберозы и розы, пропитывали покрывало.

И троица предалась любовным утехам. Ники с особым сладострастием осквернял матушкину постель.

Наконец, пресытившись, они раскинулись голые на венецианских кружевах и замерли. Над головами у них поблескивали киоты. Это были одежды двух самых дорогих икон великой княгини Александры – Спаса Нерукотворного и Владимирской Божьей Матери. Дорогими иконы были во всех смыслах. Оклад в той и другой густо усеивали драгоценные камни. В нижней части оклада Владимирской сияло три огромных солитёра, посерёдке самый большой.

Великий князь опьянел от вина и святотатства. Святотатство он содеял двойное: вторгся в матушкины покои и осквернил её ложе. Голова у Ники шла кругом. Он с трудом приподнялся и указал на икону Богородицы.

– Это матушкина любимая. Её подарил мой дед, государь Николай I, в день её свадьбы, – проговорил Ники заплетающимся языком.

И тотчас он рухнул без сознания.

Очнулся великий князь поздно утром, в своей собственной постели у себя дома на Почтамтской. Фанни сидела рядом и гладила его по щеке. О том, что было ночью, Ники не вспомнил. Поведала ему обо всём Фанни.

– О, my God, в какую попали мы с тобой в переделку! – весело пожаловалась она.

Ники, мол, свалился замертво, а надо было убираться подобру-поздорову. Кругом во дворце тьма. Впотьмах отыскали Фанни и Савин чёрную лестницу, подняли великого князя на ноги, подхватили под руки и вдвоём поволокли. С грехом пополам выволокли на набережную, усадили на ваньку, довезли до Почтамтской. Двери были заперты, лакеи спали.

– Прислонили тебя, – рассказывала Фанни, – к стене, стоим, не знаем, что делать дальше. И тут, откуда ни возьмись, твой верный Савелов. Молодец старик, никогда не заснёт, пока не вернётся хозяин. Вышел он, взял тебя на закорки и донёс до спальни.

Прошло два дня. Утром в одиннадцать часов 10 апреля в Зимнем в дворцовой церкви закончился молебен в честь великого князя Владимира Александровича, второго сына государя. Праздновали семнадцатилетие его императорского высочества. На молебне присутствовала вся императорская семья Великий князь Константин с великой княгиней Александрой и детьми прибыли в это утро на торжественный молебен в Зимний прямо из Павловска.

Великий князь Николай также был зван на молебен, но совершенно о нём запамятовал. Не вспомнил он и о том, что папа и маман вернутся после молебна в Мраморный обедать.

Приехав домой, великая княгиня в сопровождении фрейлины фон Келлер вошла к себе в спальню, намереваясь переодеться к семейной трапезе. Тотчас заметила она, что с иконами, висевшими над изголовьем кровати, не всё благополучно. Оклад её дорогой Владимирской, государева свадебного подарка, вопреки обыкновению, не сиял.

Великая княгиня присмотрелась. В трёх нижних кастах на золотой филигранной пластине киота бриллиантов не было. На полу, под иконами валялась женская шпилька. Кто-то вынул бесценные камни, разломав филигрань.

Великая княгиня закричала, до смерти перепугав фрейлину. Та опрометью бросилась к ней.

– Нет, нет, милочка, – сказала Александра Иосифовна. – Я кричу, только чтобы облегчить душу. Со мной всё в порядке. Ники украл камни из киота Богородицы.

И тут вдруг на великую княгиню нахлынул прилив материнской любви. Она заплакала и просила фон Келлер сохранить всё в тайне.

Фрейлина обещала молчать, но кивнула на горничных, помогавших великой княгине переодеться. Насмерть перепуганные, они жались к дверям. Надеяться на их молчание не приходилось. Чтобы отвести от себя подозрение, девушки, надо полагать, расскажут обо всём, что видели теперь и слышали.

Великая княгиня просила молчать и их. Горничные в ответ что-то бормотали и делали книксен.

Фон Келлер не ошиблась. В тот же день Ники призвали к папа.

Кабинет великого князя Константина был так же, как и женина спальня, просторен, но выходил не на набережную, а на узкую улицу. Свет в кабинете застилала стена противоположного особняка, и был кабинет угрюм и темен. Эта тьма словно приуготовляла к худшему.

К удивлению Николая Константиновича, в кабинете находился папа вдвоём с мама.

Знаменитый портрет мама работы Винтергальтера по-прежнему висел у папа над столом, как в Никином детстве. Ники невольно сравнил мама двадцатилетнюю, на картине, с нынешней. Изменилась она преизрядно. Хороша великая княгиня всё так же, но взгляд уже не лучист, а высокомерен, и орлиный нос – скорей уж совиный. Та, на картине, чарует, эта, рядом с папа, страшит.

Ники всё ещё не мог опомниться.

– Но брильянты из киота, – пролепетал он. – Боже мой! Когда их украли?

Великий князь Константин пересказал то немногое, что знал.

– В точности, как у меня! – хлопнул себя по лбу Ники. – У меня пропали со стены золотые медали!

– Надобно, Ники, вызвать полицию.

– Брильянты украл он, – упрямо сказала Александра Иосифовна, едва за сыном закрылась дверь.

– Да нет, Санни, – возразил великий князь Константин, – это навряд ли. Ты видела, как он был потрясён. Нет, Санни, нет, сын наш не вор, в этом я уверен.

Но великая княгиня стояла на своём. Великий князь раздражался более меры, ибо и сам не был так уж уверен в невиновности сына. В конце концов, и топазовую государынину печатку, и образа из молельни украл, как выяснилось, он.

Но если всё откроется, прощай реформы, прощай будущее России. Стало быть, ничего не должно открыться.

«Расследую всё сам, – решил великий князь, – и сам, как найду нужным, накажу его. А пока – молчание».

– В любом случае, Санни, – примирительно сказал он вслух, – прошу вас молчать до времени.

– С одним условием.

– Говорите. Я исполню всё, что вы скажете.

– Отступитесь от «танцорки». Вы бесчестите нашу семью.

И это говорила она, вырастившая бесчестного сына! К тому же, теперь она пошла на прямой шантаж. Великий князь Константин не мог оставить «танцорку» – женщину, которую он любил, и детей, которых она ему подарила.

Великий князь ссутулился за письменным столом. Великая княгиня стояла над ним, как богиня мщения.

– Не могу, – еле слышно прошептал он.

Великая княгиня молча вышла.

Вечером того же дня Александра Иосифовна уезжала в Германию.

После полудня в Мраморный приехал деверь её, государь, проститься. Не в силах говорить, Александра взяла его за руку и подвела к иконам с разорённым киотом. Три нижних каста чернели, как пустые глазницы.

Государь покраснел от гнева. Пообещал царь нынче же, теперь же, по возвращении в Зимний, вызвать Трепова и велеть ему провести расследование.

Остаток дня великая княгиня принимала родных. С ними она дала себе волю. Особенно откровенна она была с Минии, женой наследника. Хорошенькая датчанка, живая, простая, сердечная, её императорское величество великая княгиня Мария Фёдоровна расположила к себе всю семью.

– Теперь, Минни, – со слезами в голосе сказала Александра Иосифовна, – Ники опозорен навек.

Вместо ответа Минни кивнула и тоже заплакала.

Великая княгиня Александра могла ехать спокойно.

Да, её сын опозорен. Но метила она не в него, а в его отца. Это было её местью за измену.

Вернувшись к себе на Почтамтскую, Ники сообщил Фанни о краже трёх солитёров и пересказал разговор с отцом. У Фанни перехватило дыхание. Она посмотрела на Ники с ужасом. Сказать, однако, она ничего не сказала.

«Не их ли это с корнетом рук дело?» – подумал великий князь. Но и он ничего не сказал вслух.

Всё же ни о чём не спросить Савина великий князь Николай не мог. Он послал за корнетом – того не оказалось дома. Кинулись искать в места, где бывал он – не нашлось его и там. Оставили записку у него на квартире и ожидали. Савин точно сквозь землю провалился».

Расследование

Трепов из кожи лез, дабы оправдать доверие государя. Но действовал не напролом, а умно и осторожно. Опрашивать прислугу Мраморного дворца он не стал, ибо не хотел, чтобы по столице поползли слухи, порочащие августейшее семейство. Слуги, между тем, язык за зубами не держали, но полиция затыкать им рты не собиралась.

Градоначальник направил агентов к петербургским ростовщикам. Не прошло и суток, как ему доложили: одному из ростовщиков 8 апреля какой-то офицер предложил купить три крупных бриллианта. Процентщику это показалось подозрительным. Он предложил офицеру за бриллианты сущие копейки в надежде, что сделка не состоится. Тот неожиданно согласился, и солитёры перекочевали к новому владельцу.

Процентщик беспрекословно передал покупку полиции. Трепов мог убедиться: все три драгоценных камня по описанию полностью соответствуют похищенным из опочивальни великой княгини Александры Иосифовны.

Теперь оставалось найти продавца. Процентщик божился, что видел его впервые и внешность не запомнил. Но при покупке в лавке находился другой клиент – юнкер, которого смог описать.

Быстро нашли юнкера. Юноша офицера запомнил. Лицо его юнкеру показалось знакомым. Кажется, он встречал где-то в верхах этого хлыщеватого капитана с пушками на эполете. Но такая деталь осложнила поиск. Эполеты с пушками не носили офицеры полков, шефами которых являлись великий князь Константин Николаевич и его старший сын Николай Константинович.

Вдруг один из сыщиков хлопнул себя по лбу:

– Этого капитана я видел в доме Николая Константиновича на Почтамтской!

Остальное было делом техники. Продавал брильянты адъютант старшего сына Константина Николаевича Ворповский!

Рано утром 14 апреля Ники разбудили и срочно пригласили в Мраморный дворец.

В кабинете отца находился градоначальник Трепов. Константин Николаевич сухо объявил сыну, что пригласил его по делу о краже солитёров, к которому он, Ники, имеет отношение.

Полицейские ввели Ворповского. Трепов сказал ему, что он обвиняется в хищении бриллиантовых лучей с иконы Владимирской Божьей матери, попытке разорения киота Спаса Нерукотворного и краже коллекции золотых медалей, являющихся собственностью его императорского высочества великого князя Николая Константиновича.

Адъютант отрицал все обвинения. А собранные Треповым факты юридически уликами назвать было нельзя. Поэтому Ворповского отпустили.

Отец и градоначальник устроили перекрёстный допрос Ники. Их интересовало: порядочный ли человек его адъютант, способен ли он на воровство, имеет ли долги и т. д.

Великий князь Николай Константинович защищал подчинённого, как лев. Его аргументы сводились к тезису: в капитане Ворповском он уверен как в самом себе.

Ники тоже отпустили. Адъютант его поджидал и наедине сообщил версию преступления. В изложении князя Михаила Греческого она выглядит следующим образом.

«…утром во дворец на Почтамтскую явилась старая нищенка. За убогой наружностью угадывалась, однако ж, порода. Чувствовалось, что знавала старуха лучшие дни, что некогда принадлежала к приличному, даже и высшему обществу. Она желала видеть его императорское высочество великого князя Николая.

Ворповский, привыкший давать докучливым пришельцам от ворот поворот, сказал ей, что его императорское высочество занят и что он, Ворповский, теперь за него. Старуха показала ему мешочек и сказала, что хочет продать его высочеству три брильянта, зная, что его высочество – собиратель ценностей.

Ворповский решил, что старухины «ценности» его высочеству не нужны. Но старуху ему было жаль. Из жалости он дал ей несколько денег и забрал у неё мешочек с брильянтами. Сам он при всём том, был без средств да и с камнями не знал, что делать. Пошёл он к ближайшему жиду и за ту же сумму оставил у него приобретение».

На резонный вопрос Николая Константиновича, почему же он не рассказал это в присутствии Константина Николаевича и Трепова, поступил ответ: «Я боялся».

Ники вернулся к отцу и Трепову. Он передал им рассказ адъютанта. Те поблагодарили и обрадовались, что теперь всё стало ясным.

В Зимнем дворце градоначальник доложил императору о завершении следствия по хищению бриллиантов. Они найдены и возвращены в Мраморный дворец. Ростовщику сдал их адъютант великого князя Николая Константиновича капитан Ворповский. Который похитителем, однако, не является. В спальню Александры Иосифовны могли войти лишь ближайшие родственники, врачи и проверенные слуги.

– Как и в будуар её величества, из которого похищены две печатки, – вставил Александр II.

Выслушав доклад, император поблагодарил Трепова за работу и сказал, что от дальнейшего расследования он освобождается.

Такое решение государь принял по понятным соображениям. Улики вели к кому-то из членов царствующего дома. Не в интересах Романовых было, чтобы об этом узнало общество. Дальнейший розыск следовало поручить той службе, которая умеет держать язык за зубами – III отделению, жандармерии. Она, тайная полиция, была подотчётна только императору.

Александр II отдал соответствующее распоряжение её шефу графу Петру Андреевичу Шувалову. Государь его уважал, но проблема была в том, что Шувалов и великий князь Константин Николаевич не выносили друг друга. Графиня Клейнмихель свидетельствует:

«Во главе департамента полиции была тогда одна из выдающихся личностей России: граф Пётр Шувалов, принимавший участие в Берлинском конгрессе. Это был приятный человек, чрезвычайно зоркий, притом очень благожелательный и справедливый. Я никогда не слыхала, чтобы он к кому-нибудь был несправедлив. Но, вследствие разногласий на политической почве, между ним и великим князем Константином Николаевичем установились неблагожелательные отношения.

Граф Шувалов был за необходимость союза с Германией, великий князь, будучи славянофилом, ненавидел высшие слои общества, был демократом, как это часто бывает с принцами, желающими равенства для всех, под условием, чтобы за ними всё-таки оставались данные им преимущества.

Я вспоминаю об одном столкновении этих двух государственных деятелей в государственном совете. Речь шла о балтийских провинциях. Великий князь поддерживал руссификацию их до крайности. Шувалов придерживался противоположного мнения. По окончании заседания великий князь ядовито сказал: «До свидания, господин барон». Граф Шувалов низко поклонился и ответил, не менее ядовито, по-польски: «До свидания, ясновельможный пан», что служило намёком на ту политическую роль, которую молва несправедливо приписывала великому князю в 1862 году, в бытность его в Польше.

После кражи в Мраморном дворце Шувалов прибыл к великому князю. Как он мне лично передавал, его намерения были самые благожелательные. Он хорошо знал, что ему придётся разбить сердце отца, и душа его была исполнена сочувствия. Весьма бережно сообщил он великому князю, что полиция уверена в том, что бриллианты похищены Николаем Константиновичем. Он прибавил, что это обстоятельство должно во что бы то ни стало быть заглажено и что он нашёл лицо, согласившееся за большую сумму денег взять на себя вину. Он умолял великого князя исполниться к нему доверия и содействовать ему для избежания скандала.

Великий князь не понял добрых намерений Шувалова и, обругав его, сказал: «Вы всё это изобрели лишь для того, чтобы распространять клевету о моём сыне, ваша жажда мести хочет его обезчестить. Я позову Николая и посмейте в его присутствии повторить ваши обвинения». Шувалов стал тоже резок и повторил перед великим князем Николаем свои обвинения. Последний разыграл роль возмущённого, стал очень дерзким с графом Шуваловым, и этот покинул кабинет великого князя, чтобы никогда уже туда не возвращаться».

Интрига осложнялась также традиционным вечным соперничеством между ведомствами внутренних дел и государственной безопасности. Трепов и Шувалов недолюбливали друг друга.

Император всё же предупредил брата, что он решил передать расследование о похищении брильянтов тайной полиции. При этом за Константином Николаевичем оставалось решающее мнение: давать ли делу дальнейший ход или положить его под сукно.

Последний вариант являлся прекрасным шансом спасти лицо. Однако Константин Николаевич захотел посоветоваться с сыном. Великий князь передал ему слова императора и прямо спросил: хочет ли он найти вора? Ники ответил, что очень желает этого. Только, по его мнению, не следовало подключать к розыску жандармерию. Его могла бы провести и обыкновенная полиция.

От отца Николай Константинович направился к Фанни. Ей передал содержание разговора с отцом. Любимая выразила недовольство тем, что он тоже хочет найти вора. В ответ Ники высказал предположение, что им мог быть Савин. Тем более, что после той сцены в матушкиной спальне корнет, как сквозь землю провалился. Его нет ни дома, ни во всех злачных местах. В заключение сказал, что она наверняка знает, кто украл брильянты.

Фанни бросилась к нему на шею и с рыданиями стала умолять поскорее отсюда уехать…

Так выглядит этот эпизод в версии Михаила Греческого.