Текст книги "7 тайн Древней Руси. Детектив Временных лет"

Автор книги: Михаил Савинов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 13 страниц) [доступный отрывок для чтения: 5 страниц]

Однако никаким внятным показанием источников подтвердить эту гипотезу не удалось. Нигде нет упоминаний о том, что Рерик Фрисландский предпринимал какие-то поездки на восток. В качестве доказательства пребывания датчан на Руси иногда приводят наличие характерного ютландского погребения в могильнике Плакун, близ Старой Ладоги. Но, как показали исследования археолога К.А. Михайлова, это самое раннее захоронение Плакуна было совершено все же несколько позднее эпохи Рерика Фрисландского – в 890-е гг.

Сущность третьей теории такова. Летописец называет варягами не скандинавов, а славян с южного берега Балтики. Имя Рюрик – не скандинавское Hroerekr, а славянское «рарог», или «ререк» т. е. «сокол». Эта теория появилась в XIX в., востребована она и сейчас, хотя арсенал доказательств, которыми пользуются ее сторонники, существенных изменений не претерпел.

Так как «норманисты» широко привлекают археологические свидетельства, антинорманисты тоже обратились к археологическим находкам для подтверждения своих взглядов. В Новгороде, да и на Рюриковом городище известны фрагменты характерной прибалтийско-славянской керамики. Приводят сторонники славянского Рюрика и лингвистические доказательства – интересные параллели обнаружились между диалектом новгородских берестяных грамот и западнославянскими языками. Наконец, изображение трезубца на геральдических привесках Рюриковичей можно трактовать как изображение сокола…

Но вот в чем сложность – на Руси немало западнославянских вещей, но совсем нет западнославянских погребений (в отличие от погребений скандинавских, которых у нас очень много). Значит, прибалтийские (и вообще западные) славяне не жили на Руси постоянно. А геральдические привески с трезубцем – довольно поздние, древнейшие экземпляры подобных привесок имеют двузубый знак, похожий на вилку, но даже эти привески с двузубцем относятся не ко времени Рюрика, а уже к X столетию…

Конечно, отрицать родство некоторых западных и северных групп славян – значит закрывать глаза на очевидный факт. Археологические и языковые свидетельства тому действительно есть. Но как это приблизит нас к разгадке истории Рюрика? Да, древнейшая каменная крепость Руси – Любшанское городище близ Старой Ладоги – имеет ближайшие аналогии среди славянских крепостей на Дунае. Да, диалект новгородских грамот имеет западнославянские параллели. Но и Любша, и формирование языка ильменских словен – это VII–VIII века, но никак не эпоха Рюрика. Ни археология, ни лингвистика не связаны в данном случае с сюжетом о призвании варягов. Да и сам летописец не дает повода относить русь и варягов к славянам – он помещает их в списки германских народов, а один раз – даже к финнам.

А теперь посмотрим, что объединяет все эти противоречащие друг другу теории. Их авторы не сомневаются в достоверности самого Рюрика как исторической фигуры. Швед, датчанин или руянин – но Рюрик был в нашей истории как реальный персонаж. Но можем ли мы вообще доверять летописному рассказу о призвании варягов, есть ли под ним какое-нибудь реальное событие?

Для ответа на этот вопрос потребуется детально разобрать летопись и уяснить, для чего понадобилась летописцу XII века «варяжская легенда».

«Повесть временных лет» – далеко не единственный наш древний источник, который повествует о родословии русских князей. В XI веке, на заре древнерусской литературы, деятели Русской церкви воздавали хвалу князю Владимиру, крестившему Русь, и перечисляли его предков. Но среди этих предков не было Рюрика!

Вот монах Иаков пишет в XI веке «Память и похвалу князю Владимиру» и касается княжеского родословия: «…князю Русскому Володимеру, сыну Святославлю, внуку Игореву».Рюрика в этом родословии нет.

Вот пишет митрополит Иларион в своем «Слове о законе и благодати»: «Похвалим же и мы… великаго кагана нашея земли Володимера, внука стараго Игоря, сына же славнагоСвятослава…» Рюрика опять нет!

Кстати, обратим сразу внимание и на необычный титул, которым назван в сочинении Илариона князь Владимир. К этому титулу мы обязательно вернемся в одной из следующих глав.

Важным источником для изучения древнерусского общества являются княжеские церковные уставы, которые в рукописной традиции приписываются Владимиру и Ярославу. В начале каждого устава приводится краткое родословие князей:…

«Се аз [5] … Володимир, сын Святославль, внук Игорев и блаженныя Олгы…»

Уставы эти дошли до нас в поздних списках, но Рюрика и там нет!

Да и в начале самой «Повести временных лет» есть интересное несоответствие, на которое давно обратили внимание исследователи летописей. Летописец, начиная летоисчисление русской истории, привязывает ее к библейской и византийской хронологии:…

«А от перваго лета Михаилова до перваго лета Олгова рускаго князя лет 29…»

До первого лета княжения Олега. Где же Рюрик?

Объяснение всему этому может быть только одно: рассказ о Рюрике – это вставка, включенная в готовый летописный текст в ходе очередного редактирования. Изначально никакого рассказа о Рюрике в русской летописи не было.

Но зачем же летописцу понадобился Рюрик?

На этот вопрос однозначного и четкого ответа пока не существует, однако кое-что ясно.

Древнерусский летописец никогда не работал просто так, для собственного удовольствия. Он нередко писал на заказ, и даже тогда, когда не имел прямого заказа, все равно не был свободен от каких-то политических пристрастий.

Летописи составлялись в монастырях или при кафедрах иерархов русской церкви – киевского митрополита, архиепископов и епископов. Светское летописание появилось на Руси гораздо позже.

Монастырь живет на добровольные пожертвования – вклады. Вклады делаются князьями, боярами, иногда и простыми людьми. Широко практиковались, например, вклады «на помин души» – после смерти вкладчика монахи обязывались возносить молитвы за упокой его души в течение определенного времени (время зависело от размера вклада). Такие вкладчики заносились в особую монастырскую книгу – синодик.

Как мы уже знаем, «Повесть временных лет» создавалась в несколько этапов. И на одном из этих этапов летопись редактировалась в Выдубицком монастыре (в Лаврентьевской летописи она завершается припиской «Игумен Сильвестр святаго Михаила написах книги си Летописец, надеяся от бога милость прияти…»). А вкладчики Выдубицкого монастыря – это князья Всеволодовичи, внуки Ярослава Мудрого и шведской принцессы Ингигерд, дочери первого шведского конунга-христианина Олава Шетконунга.

Ингигерд вышла замуж за Ярослава в 1019 г. – об этом пишут в своих анналах и сагах сами скандинавы. В качестве свадебного подарка она получила город Ладогу. Вот тогда-то и появилась на Руси легенда о Рюрике, попавшая в летопись на этапе создания той редакции «Повести временных лет», которая отразилась в Ипатьевской летописи.

Происхождение легенды о Рюрике – шведское, нельзя исключать, что в образе Рюрика каким-то образом отразился дед принцессы Ингигерд – конунг Эйрик Победоносный. Кроме того, в легенду могло попасть и какое-то древнее предание о скандинавских основателях Ладоги.

В летописи легенда о Рюрике появилась, скорее всего, с целью дополнительно удревнить русско-шведские связи и, может быть, в силу этого упрочить права Всеволодовичей на киевский стол.

Исследователи летописей обратили внимание на еще одно любопытное обстоятельство. Среди русских князей XI–XII вв. имя Рюрик – крайне редкое, в отличие, например, от имен Олег и Игорь. Нам известны только два Рюрика, и оба этих Рюрика – потомки сыновей Ярослава и Ингигерд…

Не менее, чем происхождение «варяжской легенды», интересна ее дальнейшая судьба.

Долгое время история о Рюрике переписывалась в составе летописей без серьезных изменений или дополнений. Она была принята как официальная версия русской истории,и в XIV–XV вв. никому не приходило в голову сомневаться в самом факте призвания Рюрика. Но позже, в XVI столетии, легенда эта стала причудливо трансформироваться и обрастать новыми подробностями.

Во второй половине столетия была создана самая большая из наших летописей – Никоновская. Она получила свое название по имени патриарха Никона, возглавлявшего Русскую церковь в середине следующего, XVII века. Никону принадлежал один из списков этой летописи, по которому она и получила свое название.

Так вот, в Никоновской летописи есть много известий, не имеющихся в других наших летописях. Что стоит за этими известиями – не дошедший до нас источник или фантазии летописца XVI века?

Вот каким сообщением дополняет Никоновская летопись легенду о призвании варягов:…

«В лето 6372 (864). Убиен бысть от болгар Осколдов сын. Того же лета оскорбишася Новогородци, глаголюще: «яко быти нам рабом и много зла прияти от Рюрика и рода его». Тогоже лета уби Рюрик Вадима Храброго и иных многих новогородцев советников его…»

Об Аскольде и Дире, первых норманнских предводителях, осевших в Киеве, у нас еще обязательно будет разговор впереди, а пока посмотрим на интересную ситуацию, изложенную в нескольких скупых летописных строчках.

Получается, что вскоре после вокняжения Рюрика против него возник какой-то бунт местной знати. Рюрик бунт подавил и убил зачинщика – некоего Вадима. Но кто такой Вадим? О каких новгородцах идет речь в Никоновской летописи – ведь археологических данных о существовании Новгорода в IX веке нет. За что этот Вадим получил прозвище Храбрый (если это прозвище)? На эти вопросы ответа нет, и любая попытка тех или иных авторов реконструировать события, показать, как складывается какая-то «оппозиция» Рюрику, в красках представить борьбу славянской знати против князя-чужеземца – все это, увы, не более чем фантазии…

Теперь вернемся чуть-чуть назад – в XV век. Именно в этом столетии на страницах летописей появился персонаж, который в дальнейшем станет важным героем позднего варианта легенды о Рюрике. Звали этого персонажа Гостомысл.

Гостомысл впервые появился в списке новгородских посадников, которым дополнена одна из древнейших наших летописей – Новгородская Первая, точнее, один из ее списков – так называемый Комиссионный.

«А се посадници ноугородские, – писал летописец, – Гостомысл, Коснятин, Остромир…». Итак, Гостомысл – древнейший посадник Новгорода.

Точное время его посадничества нигде не указано, но его можно с известной степенью вероятности восстановить. Второй упомянутый в этом списке посадник – Коснятин (т. е. Константин) известен нам по летописной статье 1018 г. Он испортит ладьи князя Ярослава, намеревавшегося убежать за море после поражения на юге от Святополка Окаянного. Известен нам и третий посадник списка – Остромир, по заказу которого было переписано Остромирово Евангелие – древнейшая русская рукописная книга, которую датируют 1054–1056 гг.

Значит, Гостомысл жил никак не ранее середины X в., что согласуется с археологической датой основания Новгорода, но никак не попадает во времена Рюрика.

В том же XV веке была составлена еще одна древняя новгородская летопись, известная под названием Новгородской Четвертой. В ней про Гостомысла сказано чуть больше –он назван старейшиной, которого словене, переселившиеся с Дунайской прародины на север, «посадили» в Новгороде. Эта интересная легенда может иметь под собой реальный факт – вспомним о параллелях между Любшей и крепостями дунайских славян.

И так как Гостомысл назван первым в списке посадников Новгорода, именно образ Гостомысла был использован при создании в начале XVI века «Сказания о князьях Владимирских» – самой знаменитой и популярной из поздних наших исторических легенд.

«Сказание» было придумано с конкретной целью – обосновать право русских государей на царский титул. Надо было максимально удревнить историю нашей правящей династии. Это сделали следующим образом – Рюрик был объявлен потомком некоего князя Пруса, род которого, в свою очередь, восходил к первому римскому императору Октавиану Августу.

В этом легендарном «Сказании» выведен и Гостомысл. Этот мудрый старейшина будто бы правил в древности новгородцами, а затем, тяжело заболев, советовал словенам отправить посланников на Запад и найти там князя из рода «Августа кесаря». Посланцы Новгорода отправились в путь и нашли Рюрика.

Итак, на Руси воцарились потомки Августа. Этот сюжет образовал первую часть «Сказания». А во второй части рассказывается, как во времена киевского князя Владимира Всеволодовича византийский император Константин Мономах отправил на Русь великие дары – венец (пресловутую «шапку Мономаха»), бармы [6] , сердоликовую «крабицу», принадлежавшую Августу кесарю. Вот тогда-то князь Владимир и получил прозвание Мономах.

Так Русь была поставлена в один ряд с великими империями прошлого – Римом и Византией. И уже в XVI веке рассказы о дарах Мономаха появились на страницах летописей. А в следующем, XVII столетии, передача регалий Мономаха на Русь и происхождение Рюрика от Августа широко воспринимались составителями летописей как реальный исторический факт.

В 1620-х гг. в Новгороде родилась новая легендарная повесть – так называемое «Сказание о Словене и Русе». В этой повести история Руси удревнялась примерно на тысячу лет и доводилась до времен Александра Македонского.

Если «Сказание о князьях Владимирских» в чистом виде плод работы книжников, то «Сказание о Словене и Русе» появилось в результате соединения книжных легенд и народных преданий. В этой повести объясняется новгородская топонимика (географические названия). Название свое эта легенда получила по двум ее героям – славянским князьям Словену и Русу.

Словен и Рус (у них были еще три брата, но они в «Сказании» никак себя не проявили) были легендарными вождями древних славян, живших на легендарной Дунайской прародине. Из-за усобиц они покинули берега Дуная и вместе со своими родами отправились на далекий север. Они пришли в район озера Ильмень и здесь основали город Словенск, или Великий Словенск. Великий завоеватель Александр Македонский, не имея возможности покорить русских князей из-за огромного расстояния и труднопроходимой местности, даровал им грамоту на владение всеми землями от Варяжского моря (Балтики) до Хвалимского, т. е. Каспийского. В «Сказании» объясняется топонимика Новгорода и его окрестностей – географические названия производятся от имен родичей Словена и Руса (например, от имени Рус – город Русса, от имени сына Словена – название реки Волхов, которая прежде называлась Мутная, и так далее). Позднее Словенск запустел, и был возобновлен на новом месте, «старейшиной и князем» нового города (Новгорода!) стал уже известный нам Гостомысл. Далее – все, как в «Сказании о князьях Владимирских».

В середине XVII в. история Словена и Руса также начала путешествовать по летописям. Надо отметить, что одной из первых летописей, в которую попала эта легендарная повесть, стал свод, созданный в 1652 г. при кафедре главы Русской церкви патриарха Никона. Так легенда была признана официальной версией русской истории.

Во многих летописях рассказ о Словене, Русе и потомках Августа дополнялся и рассказом о дарах Мономаха, который вставляли в летопись в соответствующем месте – приописании правления князя Владимира Всеволодовича. Так что образованный человек XVII в. мог, обратившись к летописям своего времени, увидеть величественную историю древнего государства, чья первая столица едва ли не древнее Рима…

Но есть среди этих поздних исторических легенд одна особенная. Она породила в науке большие споры, и некоторыми авторами принимается за настоящий исторический источник, поэтому обойти эту легенду вниманием мы, конечно же, не можем.

В строгом смысле это даже не летопись – никаких погодных статей в ней нет.

Появление этой «летописи», которую некоторые ученые считают уникальным и важным источником для реконструкции событий древнейшей русской истории, связано с именем первого русского историка Нового времени – Василия Никитича Татищева, автора обширного труда, известного под названием «История Российская».

В.Н. Татищев при написании «Истории Российской» опирался на множество подлинных рукописей, и ученые приложили немалые усилия для того, чтобы установить, какие именно из источников Татищева сохранились до наших дней. Большинство рукописей определить удалось.

Занимаясь собирательской работой, Татищев обратился за помощью к своему «ближнему свойственнику», Мелхиседеку Борщову (Борсчову), который был в то время архимандритом Бизюкова монастыря. Татищев просил архимандрита Мелхиседека: в случае обнаружения в монастыре каких-нибудь «древних историй» прислать их ему «для просмотрения» – «ибо я ведал, что он в книгах мало знал и меньше охоты к ним имел». И в мае 1748 г. архимандрит Мелхиседек прислал Татищеву письмо с тремя тетрадями, в которых излагалась неизвестная ранее история древнейшей Руси.

В приписке, которой Мелхиседек сопроводил таинственные тетради, было указано, что тетради эти принадлежат некоему монаху Вениамину, который «по многим монастырями домам ездя, немало книг русских и польских собрал». Архимандрит просил поскорее послать тетради назад.

Текст, который содержался в тетрадях Вениамина, был переписан, по мнению Татищева, в недавнее время («письмо новое, но худое, склад [т. е. язык текста. –М.С.]старый, смешанный с новым, но самой простой, и наречие новогородское»). Татищев выбрал из тетрадей то, чего не было «у Нестора», то есть в «Повести временных лет» и добавил в свою «Историю».

Переписчик тетрадей (монах Вениамин? архимандрит Мелхиседек? сам Татищев?) в начале повествования написал: «О князех русских старобытных Нестор монах не добре сведом бе, что ся деяло у нас в Новеграде, а святитель Иоаким, добре сведомый, написа…» – и далее следовал текст, якобы принадлежащий Иоакиму Корсунянину, первому архиепископу Новгорода, современнику Владимира Святого. Итак, переписчик доставшейся Татищеву «летописи» пытается с помощью записок Иоакима поправить Нестора.

Сразу заметим, что указание на неосведомленность Нестора могло появиться только в то время, когда появилось представление о Несторе как об авторе «Повести временных лет», то есть не ранее середины XVII века – именно тогда появилось вымышленное житие Нестора.

О чем же повествует летопись Иоакима? В начале ее пересказываются легенды о переселении славян с Дуная, упоминается князь Славен, основатель города Славенска (т. е. перед нами явное влияние уже известного нам «Сказания о Словене и Русе»).

Дальним потомком Славена был воинственный князь Буривой, который успешно сражался с варягами, а потом был побежден где-то в Бярмии на реке Кумени. Он устроился в городе Бярмы, который находился на острове и был хорошо укреплен….

«Людие же терпяху тугу великую от варяг, пославше к Буривою, испросиша у него сына Гостомысла, да княжит в Велице граде. И егда Гостомысл приа власть, абие варяги бывшия овы изби, овы изгна, и дань варягом отрече, и шед на ня, победи… Сеи Гостомысл бе муж елико храбр, толико мудр, всем соседом своим страшный, а людем его любим расправы ради и правосудиа…»

О призвании Рюрика в «Иоакимовской летописи» рассказано примерно так же, как и в других наших исторических легендах. Новшество одно – Рюрик (а за ним отправляются опять же к варягам!) вроде бы внук Гостомысла. Как и его могущественный дед, Рюрик «прилежа о росправе земли и правосудии». Из «летописи» известны и некоторые подробности личной жизни Рюрика – у него было несколько жен, из которых он больше всех любил некую Ефанду, дочь «князя урманского».

Некоторые ученые отождествляют Гостомысла русских источников с князем ободритов по имени Густимусл (имя Гостомысл в немецкой огласовке), который упоминается в некоторых восточнофранкских исторических сочинениях IX–X веков – например, в Ксантенских анналах.

Но не только Гостомыслом знаменита Иоакимовская летопись. Она излагает многие подробности русской истории и более позднего времени – вплоть до крещения Новгорода при Владимире Святом. Подробности эти появляются на тех местах, где «Повесть временных лет» молчит или ограничивается краткими обмолвками. Например, в «Повести» нет никаких подробных описаний в княжении Ярополка Святославича – и такие описания появляются в Иоакимовской летописи: «Ярополк же бе муж кроткий и милостивый ко всем, любляше христиан и асче сам не крстися народа ради, но никому же претяше…» Напротив, те события, которые в «Повести временных лет» описаны достаточно подробно(например, история мести княгини Ольги древлянам), внимания составителя «летописи» не привлекли.

Но посмотрим, что сталось далее с тетрадями Вениамина. Татищев посчитал, что тетради были списаны специально для него (и думаем, что он вполне мог быть прав – они, возможно, были не просто «списаны», но инаписаныименно для него!). Он отправил тетради назад и написал письмо в обитель, из которой происходила «летопись», прося прислать книгу-оригинал, но из монастыря пришло лишь сообщение о смерти Мелхиседека Борщова. «Пожитки его разсточены, иные указом от Синода запечатаны», – вот что узнал Татищев о книжных сокровищах Бизюкова монастыря. Не нашли и монаха Вениамина….

Поскольку сама «летопись» дошла до нас только в цитатах Татищева, проверить ее подлинность уже не удастся. Впрочем, нельзя исключать того, что будет найден новый список этой «летописи» или близкой к ней – наши поздние летописи и вообще исторические сочинения изучены еще довольно слабо.

Не вдаваясь в сложные аргументы в пользу подлинности или, наоборот, поддельности Иоакимовской летописи, ограничимся следующими фактами.

Язык «летописи», как признавал и сам Татищев, не является древним, многие слова стоят в форме XVII века, многих слов и вовсе не было в древнерусском языке. Некоторые свидетельства (например, рассказ о князе Славене или рассказ о смерти потомков Гостомысла еще при его жизни) выдают знакомство автора текста со «Сказанием о Словене и Русе» – самой популярной исторической легендой XVII столетия. Имена новгородцев X века, которые упоминаются в рассказе о крещении Новгорода, не имеют аналогий в летописях и носят явную печать стилизации (волхв по прозвищу Соловей, новгородский тысяцкий [7] Угоняй, посадник Воробей и т. п.). Все это указывает на то, что «летопись», скорее всего, написана на рубеже XVII–XVIII вв. – в ней отразились именно те представления о начальной истории Руси, которые были тогда распространены среди образованных книжников.

Но объявить Иоакимовскую летопись просто заурядной литературной подделкой было бы слишком просто. Если это подделка, то подделка, исполненная на очень высоком уровне. Автор «летописи» хорошо знал историческую литературу своей эпохи, причем не только русскую, но и переводную. Конечно, круг чтения «летописца» все же имел свои пределы. Так, он не был знаком с Комиссионным списком Новгородской Первой (иначе, вероятно, не выдумывал бы несуществующих посадников). Проигнорировал составитель «летописи» и историю Вадима Храброго (может быть, просто потому, что не читал Никоновскую летопись?).

Поставив своей целью дополнить рассказы русской летописи, «летописец» не выдумал чего-то совсем фантастического – все изложенные им факты действительно могли иметь место. С точки зрения историка, Иоакимовская летопись гораздо более правдоподобна, чем история о грамоте Александра Македонского русским князьям или рассказ о передаче даров Мономаха. Кстати, именно поэтому многие ученые используют данные Иоакимовской летописи в своих работах. В сущности, автор этой талантливой литературной мистификации занимался созданием не столько новых фактов, сколько новых подробностей на тех местах, где их не хватало в летописи. Но именно внимание к подробностям, пристрастие к развернутому повествованию, не свойственное аутентичным летописям, выдает в Иоакимовской летописи вероятный новодел. Поэтому мы констатируем сложность вопроса о происхождении этой «летописи» и в дальнейшем не будем ссылаться на нее как на исторический источник.

На Иоакимовской летописи кончается история литературной легенды о Рюрике и начинается история ее научного изучения. Она не окончена и сейчас – пожалуй, никакой другой сюжет древней русской истории не породил такой ожесточенной полемики, как «норманнская проблема». Уже в XVIII в. в науке выявились два направления, позднее получившие названия «норманнизм» и «антинорманнизм».

Первыми «норманнистами» стали работавшие в России немецкие ученые – И.Г. Байер и Г.Ф. Миллер. Сущность норманнизма состоит в признании ведущей роли скандинавов в образовании Древнерусского государства. Антинорманисты, начиная с М.В. Ломоносова (он отстаивал прусское [8] происхождение Рюрика и Руси), эту роль отрицают и полагают, что норманны присутствовали в нашей ранней истории исключительно как воины-наемники и купцы.

С развитием археологии и открытием на территории Руси массы скандинавских древностей основная полемика по норманнскому вопросу переместилась в эту область исторического знания.

По вопросу о происхождении первых русских князей и самого слова «русь» среди антинорманнистов нет единства. Некоторые считают слово «русь» по происхождению славянским, другие – иранским или даже кельтским. Род первых русских князей выводят то с острова Рюген, то из области славян-ободритов, то из Великой Моравии…

Но в наши дни термин «норманнизм» в его классическом значении в науке не употребляется. Никто не считает норманнов единоличными основателями древнерусского государства. Историки, археологи, лингвисты успешно работают вместе над изучением огромного массива разноязычных письменных источников и археологических находок. А вот антинорманнизм остался! Исследователи, причисляющие себя к антинорманнистам, образуют замкнутое сообщество и продолжают поиски балтийской или азово-черноморской Руси, хотя новых письменных источников по теме в последние сто лет почти не прибавилось, и новые «аргументы» антинорманнизма появляются только за счет переработки старых гипотез…

Но проблема норманнизма и антинорманнизма не ограничена только сюжетом о Рюрике. Она гораздо шире и охватывает роль скандинавов в нашей ранней истории в целом. Для того чтобы разобраться в этом вопросе, надо посмотреть, что же происходило в самой Скандинавии в эпоху Рюрика и первых его преемников.

Хронологически «священное время» у России, Швеции, Норвегии и Дании примерно совпадает. Как и у нас, у скандинавов IX–X вв. – это время возникновения национальных государств. И возникли наши государства очень близкими путями. Вот почему ученые, изучающие Древнюю Русь в первые века ее существования, часто обращаются к истории скандинавских стран, в первую очередь Швеции и Норвегии.

Дальними предками современных датчан, норвежцев и шведов были германские племена, расселившиеся с юга на север по Скандинавскому полуострову незадолго до начала новой эры. Все они говорили на одном языке, имевшем некоторые диалектные отличия. Занятиями их были земледелие и скотоводство. Но земледелием в гористой Скандинавии можно заниматься далеко не везде, и для жителей будущей Норвегии и Западной Швеции скотоводство вышло на первый план.

Жили древние скандинавы большими семьями, каждая такая семья занимала «длинный дом» – огромную постройку под крышей из дерна. В таком длинном доме жили сразу несколько поколений. В неотчуждаемой собственности такой семьи находились пашни и пастбища. Позднее, с ростом населения, семьи и их недвижимые владения стали дробиться, но и тогда родичи не теряли связи друг с другом и селились по соседству. Так образовывались крупные хутора и усадьбы.

Природные условия Скандинавии не позволяли ее обитателям расселяться деревнями, так, как жили, например, восточные славяне. Впрочем, и о славянах ранневизантийские авторы пишут, что их поселения невелики и разбросаны далеко друг от друга по огромному пространству.

Каждый современный народ континентальной [9] Скандинавии (норвежцы, датчане и шведы) сложился на основе нескольких древних племен. Так, в Норвегии обитали эгды, херды, ругии, тренды, халейги и многие другие, более мелкие племена. Швецию населяли мощные племенные союзы свеев и гаутов. На балтийском острове Готланд жили гуты, чьи потомки до сих пор четко отделяют себя от континентальных шведов. В Дании расселились даны и юты.

Основу скандинавского общества составляли, как и на Руси, свободные общинники. В «Северных странах» такой общинник – домохозяин назывался «бонд». Бонды сообща решали все важные дела на особых народных собраниях – тингах. Скандинавский тинг – прямой аналог древнерусского веча.

Тинг собирался в наиболее удобном с точки зрения географии месте, например в устье реки или в центре относительно густонаселенной области. Как правило, в этом же месте стояло и общее для всех бондов округи капище, в котором приносились жертвы в дни праздников календарного цикла или, например, перед военными действиями. На тинге не только решали важные для всей округи дела, но и торговали, обменивались новостями, договаривались о свадьбах. Тинг для любого свободного домовладельца был главным событием года.

Как и у восточных славян, межплеменные войны скандинавов выдвинули на передний план фигуру военного вождя – конунга и окружавшую его дружину – профессиональных воинов, ничем не занимавшихся, кроме войны.

Так же, как и русского князя, власть норманнского конунга была ограничена общинными традициями. Если конунг не выполнял возложенных на него задач, был неудачлив в военных предприятиях, он мог быть смещен или даже убит. Даже в XII столетии, когда в стране был уже только один конунг, процедура провозглашения нового правителя на тинге была обязательной.

Уже к VI в. в Скандинавии сложилась яркая военная культура. По местечку Вендель в Швеции, где был обнаружен очень богатый могильник этого времени, археологи называют время с V по VIII в. вендельской эпохой.

Воины вендельского времени носили устрашающие шлемы с полумасками, украшенные чеканными пластинами или литыми изображениями животных, оружием их были длинные обоюдоострые мечи с богатыми украшениями рукояти. Это было время легендарных конунгов, описанное в «Саге об Инглингах» [10] .

В это время сложился скандинавский эпос, частично записанный уже в христианское время, в XIII веке. Благодаря древним исландцам мы сравнительно неплохо знаем древнескандинавских богов и героев.

На вершине пантеона норманнских богов оказался Один – покровитель конунгов, дружинников, поэтов-скальдов и колдунов. Он ездит на волшебном восьминогом коне Слейпнире, его сопровождают два ворона, которых зовут Хугин и Мунин («Мысль» и «Память») и два волка – Гери и Фреки («Жадный» и «Алчный»). Один собирает погибших в сражениях воинов в своих чертогах – Вальгалле, где они сражаются и пируют. Любой скандинавский пир воспроизводил собою пиры Одина.