Текст книги "Мохнатый бог"

Автор книги: Михаил Кречмар

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 27 страниц) [доступный отрывок для чтения: 10 страниц]

Глава 12 Охота с рогатиной

Тот вариант охоты с рогатиной, который принято называть «русской охотой», уже довольно сильно отличается от тех первобытных охот, о которых рассказывалось вначале.

Эта охота производилась всегда вдвоём – двумя рогатчиками или рогатчиком и его помощником, вооружённым ружьём. Таким образом, существовала определённая подстраховка в той мере, в какой она вообще была возможна при этом поединке.

Сейчас я дам слово выдающемуся русскому медвежатнику М. Андриевскому:

«Медведь, подрываемый лайками, поневоле отсиживается и возится с ними, но когда завидит охотника и сообразит, что от него уже не уйти, останавливается, с решимостью идти на драку.

При некотором навыке такую окончательную остановку легко отличить от простой задержки для защиты от назойливости собак. Инстинктивно понимая, что человек куда опаснее собак, медведь, решившись на драку, не обращает уже на них внимания, сосредотачивая его на главной опасности, т. е. человеке. При этом зачастую хитрит: делает вид, что не замечает человека, отворачивает от него голову в сторону, но маленькие пронзительные глазки его зорко следят за тем, что делает охотник. Когда медведь улучит подобный момент, то, заложив уши назад, с удивительной быстротой атакует его, причём обыкновенно коротко и сильно рычит – пугает.

Если охотник слишком горяч, тороплив или малосведущ и поэтому, сблизясь с медведем, станет чрезмерно круто наседать на него, не заметя, что тот уже сбавил ход, чтобы улучить минуту и удобнее броситься на врага, то медведь живо смекнёт это, и, делая вид, что неуклюже торопливо спасается, сам искоса поглядывает на него, а когда достаточно напустит на себя виду, то вдруг разом круто обернётся и бросится на оторопевшего от неожиданности охотника с такой быстротой и ловкостью, которых, по-видимому, нельзя ожидать от его неуклюжей фигуры. Зная эти тактические уловки медведя, опытный рогатчик по мере того, как уменьшается расстояние между ним и медведем, сам замедляет ход там, где позиция медведя выгоднее его позиции, и настигает его в более чистых и таких местах, в которых удобнее окончательно сойтись с ним, но никогда не подъезжает ближе двадцати-тридцати шагов, причём представляет, что будто боится медведя и заслоняет собой рогатину, особенно блестящее перо её. Такая видимая робость охотника обманывает бдительность медведя, делает его более самоуверенным и беспечным.

Тогда он не старается уйти или забиться в чащу или лом и, будучи настигнут на чистом месте, т. е. положении, менее выгодном для него, чем для человека, не выдерживает и бросается на охотника. А этого только и нужно рогатчику.

Напустив зверя шага на три, на два, т. е. на расстояние, с которого уже можно достать рогатиной, надо решительно ударить его, и непременно в передние части тела, т. е. в грудь, по лопаткам или под пах, смотря по тому, как зверь идёт. Обыкновенно медведь бросается на четвереньках, как собака, редко на дыбках… Удар рогатиной должен быть короткий, сильный, но без размаха.

Само собою разумеется, что рогатчики должны быть искренние, надёжные охотники, ловкие и сильные душой и телом люди. Кроме того, они должны иметь некоторый навык, или, по крайней мере, один из них, а другой должен знать хотя бы теоретически, как принимать на рогатину. Они должны как бы спеться вместе, потому что у каждого рогатчика есть свои известные привычки и манеры, которые надо знать, чтобы уметь без звука, без слов, понимать друг друга тогда, когда вся жизнь идёт на ставку и когда ревёт только медведь да лают собаки, а охотники работают молча, а если уже выкрикнут слово, так именно то необходимое, полное смысла слово, от быстрого и удачного выполнения которого зависит судьба их обоих».

Однако существует ещё несколько способов охоты с рогатиной, каждый из которых, пожалуй, следует оговорить подробнее. Конечно, вышеупомянутый метод М. Андриевского может смело считаться самым волнующим и высокоспортивным из них, в значительной степени из-за большого элемента риска. Есть что-то от римских гладиаторских боёв в том, что современный человек с холодным оружием идёт один на один, чтобы поразить зверя в его родной стихии – диком русском лесу.

Другой вариант охоты с рогатиной используется в основном при охоте на берлоге. От этого способа, по-видимому, и идёт название этой охоты. Самое старое описание этого первобытного способа мы находим у французов, посетивших Россию в XIX столетии, потом оно многократно перепевается различными журналистами и «охотничьими» литераторами, так что я, в свою очередь, предпочитаю сделать собственную выжимку из известных мне источников, нежели цитировать многие страницы старинного текста.

Суть этого способа заключалась в том, что русский охотник, обнаружив берлогу медведя, не звал никого на помощь. Он потихоньку отступал от затаившегося или спящего зверя и отправлялся на поиски небольшого, но крепкого дерева (по сведениям всех авторов, чаще всего – берёзы). Толщина её у комля должна была достигать около 10–15 сантиметров – с тем, чтобы предмет, который изготавливался из неё, получился не очень тяжёлым и ловким в обращении. Главное же свойство этой берёзы заключалось в том, что на стволе в 2–2,5 метрах от основания должны были расти два крепких толстых сука, расходящихся вверх под углом в 10–15 градусов. Все остальные сучья на берёзе обрубались так, что эта развилка венчала получающийся шест. Концы этих сучьев заострялись и обжигались на огне. Противоположный конец шеста также заострялся. Вот этот шест с заострёнными рогулиной и рукоятью и вправе называться прародителем того копья для медвежьей охоты, которое в новое время также называлось рогатиной.

Закончив изготовление этого странного оружия, охотник вновь возвращался к берлоге и, приставив заострённые концы к выходу, начинал дразнить зверя, пытаясь заставить его покинуть убежище. Между тем, как я уже говорил в одной из предыдущих глав, любая берлога делается медведем таким образом, что выход из неё всего один. Медведь, чувствуя свою беспомощность в тесном убежище, делает рывок вперёд, чтобы вырваться на «оперативный простор» и расправиться с обидчиком. В тот момент, когда он пытается выскочить через лаз или, как его называют сибирские охотники, – «чело», охотник всаживает в него заострённую рогулину, а другой, тоже заострённый, конец шеста втыкает в грунт. Оказавшийся в безвыходном положении медведь продолжает рваться вперёд, всё сильнее и сильнее всаживая в себя остриё и всё крепче и крепче упирая древко рогатины в землю. Охотник практически отпускает древко и только чуть-чуть направляет его, с тем чтобы зверь поразил себя самым верным образом.

Таким образом, медведь сам наносит себе такие тяжкие повреждения, от которых и умирает.

Впоследствии раздвоенная на конце палка была сильно усовершенствована – таким образом, что она превратилась в уже описанный нож на древке с перекладиной, однако сама охота на берлоге с рогатиной практически не претерпела изменений со времён язычества до начала XX века. Именно этой охотой любили баловаться русские государи Алексей Михайлович, а также Александр II Освободитель. Безусловно, одним из основных её плюсов считалась её большая безопасность (особенно при подстраховке стрелками, вооружёнными огнестрельным оружием), что, впрочем, не помешало однажды медведю вырваться из берлоги. Жизнь Александру II тогда спас вовремя подоспевший егерь.

Небезынтересно, что положил начало традиции медвежьей охоты как исконной забавы русских государей «первый западник на верхах власти» – Димитрий I, известный более под позорной кличкой Лжедмитрий. До него «идеалом московского царя считался раззолоченный и неподвижный идол». Димитрий же сделал всё, чтобы вдохнуть в этот идеал энергию западного мира.

Глава 13 Охота на берлоге – традиционная охота в России

Сама по себе охота на берлоге считалась самым традиционным видом охоты на медведей в России. Преимущество её заключалось в сравнительной безопасности и высокой результативности – упустить зверя можно было только в результате цепи совершенно невероятных случайностей. Сложность состояла только в одном – прежде чем начинать охоту, берлогу предстояло найти.

До революции медвежьи берлоги (вернее, их поиск) давали побочный приработок изрядному количеству мужиков в северных лесных губерниях. Дело в том, что охота на берлоге считалась барской забавой, и господа платили за найденную берлогу деньги и притом – довольно большие по тем временам. Плата за берлогу могла быть двоякой: мужику платили определённую сумму сразу после того, как проверяли его сообщение, или расчёт вёлся после охоты – по два рубля серебром за каждый пуд веса убитого медведя. При этом отсчёт начинался после пяти пудов.

Таким образом, мужики были заинтересованы искать берлоги не вслепую, а тропить медведей по осени, причём отыскивать следы наиболее крупных экземпляров. При выплате суммы учитывались удалённость берлоги от населённого пункта, удобство подхода к ней, количество дней, в которые обходилась охота. По утверждению М. Пришвина, цены на некоторые берлоги доходили до двухсот рублей.

Подобную барскую забаву описал и Н. Некрасов в своём стихотворении «Медвежья охота».

Охота на берлоге постепенно превратилась в настоящий ритуал со своей атрибутикой, обычаями и порядками. Появились специальные тяжёлые медвежьи штуцеры, весившие до шести килограммов, «медвежьи» охотничьи кинжалы, богато разукрашенные, с воронёными клинками, «медвежьи» топорики и даже водка «Медвежья». Одним из классических примеров таких «берложных» аксессуаров служит известная пуля Ширинского-Шихматова. Обладающая никудышной баллистикой, она призвана наносить страшнейшие раны накоротке – на расстоянии до пяти – максимум десяти метров.

В своём стремлении обезопаситься во время медвежьей охоты баре порой доходили до полного абсурда. Вот как описывает эту охоту полковник Гагерн, посетивший Россию в 1839 году.

«Обед за гофмаршадьским столом, затем охота на медведей.

Об этом я должен рассказать. M-me X стреляет хорошо, поэтому

она одна из всех дам участвовала в охоте. Стрелки стояли около одной башни, куда были приведены два ручных медведя, долго уже сберегавшихся в клетке для такого удовольствия. Медведи, когда они находились вблизи m-me X, были убиты ею. Вечером Риго заговорил об этой охоте с одной русской дамой: „Я не знал, что русские дамы охотятся на медведей". Дама отвечала: „О, это совсем не по-русски, это по-мюнхенски“».

Как уже упоминалось, во время зимней охоты на медведя 90 процентов успеха заключается в умении найти берлогу. Зачастую это происходило само собой – при рубке леса, прокладке зимней дороги, на белковье и других, столь же мало имеющих отношение к медвежьей охоте промыслах. Однако для тех лесовиков, которые на заработок от найденных берлог рассчитывали жить большую часть года, российский авось не годился. Задолго до первого снегопада они устанавливали места, которых придерживался тот или иной медведь, следили за его перемещениями и держали ухо востро! Едва землю сковывал настоящий зимний морозец и припорашивал снег, они спешили к своим заветным местам, чтобы проследить, не двинулись ли в путь медведи. И если они обнаруживали признаки их передвижения к зимним местам, тут уже вставали им на пятки и не упускали почти до самого места залёжки. Добравшись до такого места, они не торопились подойти к берлоге, а очерчивали её предварительное местоположение кругом метров в двести и давали медведю «облежаться». Только потом они приступали к поискам непосредственно логова внутри этого круга и, лишь найдя его, отправлялись в город требовать себе награду за обнаруженного беспомощного зверя.

Тропление медведя по снегу – и автор это знает по своему опыту – неблагодарное, сложное и трудоёмкое занятие, к тому же не сулящее верного успеха. Обнаружить след медведя, двинувшегося к местам зимнего залегания на Дальнем Востоке, не представляет особого труда. Вдоль нерестовых проток и рек звери держатся почти до самого ледостава – даже в суровом Анадырском крае некоторые мишки остаются у источника пищи до самого начала ноября, когда снега уже по колено и мороз давит уверенно за 20 градусов. Но достаточно пройти вдоль так называемого шва – опушки, отделяющей лес от лесотундровой равнины, как натыкаешься на ровные «ходовые» медвежьи следы, ведущие из леса в сторону зубчатых заснеженных гор. Там, в горах, и располагаются зимние логова этих медведей.

^{Скальные цирки – в них залегают на зиму медведи Охотского побережья.}

Встав на такой «ходовой» след, надо быть готовым к длительному пути – даже если конечный его пункт будет в двух километрах от его начала. Мой отец в Северо-Восточной Якутии тропил одного такого сверхконспиратора в течение двух дней и прошёл с учётом всех извилин около десяти километров, несмотря на то, что по прямой от берлоги до начала тропления было не больше двух километров. Медведь петлял, делал настоящие скидки, перед самой берлогой около пятидесяти метров пятился задом, а затем прыгнул на три метра в сторону, в куст, с которого осыпался снег. Только тогда он счёл возможным в открытую подойти к берлоге. Она располагалась на невысокой сухой гриве посреди лиственничной заболоченной низины и была выкопана в песчаном грунте. Охотники подошли почти к самому челу, стали по обе его стороны, затем напарник отца бросил в чело зажжённую бумагу. Медведь попытался выскочить наружу, и всё было кончено.

Судя по литературным источникам, медведи не всегда прибегают к такому запутыванию – например, известный знаток повадок этих зверей Б. Завацкий утверждает, что в бассейне Енисея эти звери не пользуются такими методами, а напрямую ложатся в берлоги.

Тем не менее основная часть сведений о подобном поведении мишек почерпнута из литературных источников европейской части страны. Поэтому можно предположить, с какими ухищрениями сталкивались егеря-медвежатники в своём нелёгком труде.

В литературе мы сталкиваемся также с намёками на то, что найденные берлоги сохранялись егерями и лесниками в большом секрете и что существовала определённая форма «воровства» берлог – это случалось, если кто-нибудь вытрапливал по следу не медведя, а лесника и, опередив его, находил барина, желающего поохотиться. «Краденые» берлоги, как и полагается в России, продавались вполцены.

Когда берлога бывала найденной, саму охоту производили или непосредственно на берлоге, или путём загона.

Считалось, что наиболее удобно охотиться на берлоге втроём. Участие большого количества народа в медвежьей охоте обычно приводит к неразберихе и путанице, совершенно нежелательной, а зачастую даже опасной. В классической литературе описывается наиболее часто такой вариант: двое стрелков, вооружённых ружьями, а третий участник при собаках и вообще на подхвате. В случае необходимости этот третий рубит перед берлогой мешающие стрельбе деревья, помогает выжить зверя из берлоги и вытащить его до дороги после охоты. Судя по всему, ранее в роли этого «третьего» выступал мужик, нашедший берлогу.

Охота могла производиться с помощью собак или без них, с так называемым ежом. Так или иначе, начало у неё всегда одно – охотники, не доходя метров пятидесяти до берлоги, останавливаются, и «мужик» или егерь показывает им берлогу. Один из них, как правило, самый опытный, подходит к самой берлоге и становится так, чтобы иметь возможность сразу выстрелить в зверя, едва тот покажется.

Став напротив чела, этот охотник подавал знак рукой, вслед за этим подходили и остальные. Спустив одну собаку, стрелки занимали места в пяти-восьми шагах от берлоги, становясь с одного бока, чтобы не попасть под перекрёстный огонь друг друга. В рекомендациях также обычно указывалось, что становиться надо с южного бока чела.

Ширинский-Шихматов говорит, что следует помнить о том, что чем ближе к выскочившему зверю находится охотник, тем больше у него шансов попасть в него пулей по убойному месту. При удачном раскладе один точный выстрел решает исход всего дела.

Когда собака спущена, она сразу показывает две чрезвычайно важные для охотников вещи – как расположено чело под снегом и лежит ли медведь или он вот-вот покажется.

Спускать в это время другую собаку не рекомендуется, так как две лайки принимаются, подзаводя друг друга, мелькать перед челом так быстро, что обе рискуют попасть под пулю.

До сих пор у опытных охотников выскочившего из берлоги медведя принято ранить так, чтобы он сохранял способность двигаться. Этот жестокий приём применяется якобы для того, чтобы дать возможность собакам притравиться по зверю. Однако реально этот способ мало что даёт, потому что собаки очень быстро понимают, что находящийся перед ними медведь никакой опасности для них не представляет. Кстати, именно по этой причине неэффективны и испытания по медведю, посаженному на цепь. Моё же личное отношение к любой охоте сводится к тому, что если уж человек вынужден прибегать к такому методу воздействия на природу, то чем быстрее решается дело, тем гуманнее для обеих сторон. Поэтому выстрел в упор и наповал представляется наилучшим выходом из всех таких положений.

Вариант охоты без собак отличается от охоты с собаками только тем, что перед выходом к берлоге вырубается небольшое дерево, чаще всего ель, с правильной небольшой кроной. Эта крона выравнивается по примерному размеру чела. Пресловутый третий участник охоты засовывает это деревце – «ёжик» в отверстие берлоги и понуждает таким образом медведя рвануться вперёд. Несмотря на то что силы человека и медведя несоизмеримы, тех секунд, пока он прорывается вперёд, достаточно для того, чтобы стрелки уложили зверя наповал. При этом, однако, возникают проблемы с извлечением мёртвого зверя из берлоги, тогда как при варианте с собаками медведь чаще всего успевает выскочить наружу.

Если охота на берлоге в Европейской России носила по большей части, как я уже говорил, ритуальный характер, то в Сибири и Северной Америке добыча этих зверей имела вполне устойчивый коммерческий характер.

Уже упоминавшийся ранее Гартвиг пишет о промысле наших медведей во второй половине XIX века следующее:

«Медведей также преследуют в Сибири из-за меха. Чёрный мех молодого обыкновенного или бурого медведя очень ценится для оторочек, мех старого зверя, напротив, очень дёшев. Мех белого медведя идёт на прекрасные санные полости и стоит 3–5 руб.».

Что касается Северной Америки, то он же отмечает:

«Гудзонбайской компанией продано с публичного торга в марте 1848 года 536 шкурок бурого, серого и белого медведей а также 2566 шкурок чёрного медведя…в августе того же года – 2997 шкурок чёрного медведя».

Сегодня такой же коммерческий смысл имеет и широко распространённая на юге Дальнего Востока охота на белогрудого медведя в дуплах. Экономический смысл этой охоты весьма прост.

Лапы с подушками – от 500 до 1000 рублей за килограмм (китайцы используют их для приготовления определённых деликатесов национальной кухни). Сухая желчь – от 3 до 8 долларов США за грамм. Плюс стоимость жира, плюс иногда можно съесть мясо. В среднем каждый убитый медведь приносит какому-нибудь шкотовскому или дальнереченскому мужику до 300 долларов США.

ОХОТА НА БЕЛОГРУДОГО МЕДВЕДЯ В ДУПЛЕ

Охота на белогрудого медведя в основном связана с поиском толстых дуплистых деревьев.

Но давайте по порядку.

Мой друг Антон взял «медвежью» лицензию в один из самых приятных горнотаёжных районов Приморского края. В принципе мне хотелось вместе с ним попробовать именно охоту «на слух» в кедрачах. Но получилось так, что на тот момент, когда медведи ещё жировали в лесу, нам удалась всего одна поездка в угодья. На два дня. Чего было, конечно, недостаточно.

Последний раз мы собрались в лес перед самым закрытием. Местные мужики сказали, что им известно несколько очень перспективных деревьев, возле которых по осени крутились медведи.

^{Для того чтобы заставить белогрудого медведя выйти, охотники снизу поджигают дупло.}

Но точно ли кто-нибудь лежит в них, они не знали. Поэтому предложили пройти до самого дальнего дуплистого дерева километров семь. А потом, если в нём никого не окажется, проверять на обратном пути все остальные.

По дороге я на правах более опытного товарища объяснил Антону, что на 99 процентов медведь (если мы его добудем) окажется небольшим, как собака. Ну, во-первых, этот вид медведя сам по себе небольшой по габаритам (отмеченный максимум – 250 кг), во-вторых, маленьких медведей в мире гораздо больше, чем больших, ну и, в-третьих, в дуплах деревьев обычно залегают маленькие медведи. С другой стороны, в любом случае медведь есть медведь.

Нашими проводниками были двое местных молодых, но очень искушённых охотников. Собственно говоря, это был их участок, с которого они жили. Я буду их называть Первый Местный (который, собственно говоря, и командовал охотой), специалист именно по добыванию медведей, и Второй Местный – несколько на подхвате.

С днём охоты нам невероятно повезло. Он выдался тёплый, безветренный, небо чуть затянуто лёгкой дымкой. Размявшись пешком километра четыре по «бураннику», мы встали на лыжи и пошли до потайного зимовья-переходнушки, которое мужики ещё не достроили.

Первые «медвежьи деревья» они показали нам перед избушкой – три огромных тополя стояли недалеко друг от друга, у одного было видно боковое дупло с обкусанными стенками.

«Лазил туда, значит, – удовлетворённо сказал Первый Местный. – Знать бы, остался он там или нет».

Мы шли по краю террасы, и двадцатиметровые тополя внизу отнюдь не выглядели теми великанами, которыми оказывались при ближайшем рассмотрении.

Места, по которым мы двигались, были совершенно замечательными. Смешанный лес, в котором, с подъёмом, стали преобладать ель и кедр – эдакие тёмно-зелёные свечи в буром тополево-осиновом редкостое. Огромные тополя как поражали моё воображение два года назад, так и продолжают поражать. Я даже затрудняюсь сказать, сколько обхватов имеют эти гиганты в диаметре. Мне сразу вспоминаются мэллорны во «Властелине колец» – да, вот в нашем краю тоже растут деревья-гиганты! Собственно говоря, именно в этих гигантах и находят своё убежище белогрудые медведи.

«То самое» дерево было около двенадцати метров высотой и росло внутри тесного каменистого распадка, крутые склоны которого поросли густым старым кедрачом. Второй Местный снял с плеча мешок (обыкновенный холщовый мешок с лямками) и вытащил из него маленькую бензопилу-сучкорез. Первый Местный очень серьёзно расставил нас вокруг дерева, причём самое серьёзное внимание уделялось поведению человека с пилой. По задумке, он должен был пропилить в стволе дерева небольшое отверстие, чтобы добраться до дупла и поглядеть, есть там зверь или нет. Как объяснял наш провожатый, медведь из берлоги выходит обычно ну о-о-очень неохотно, но раз на раз не приходится – случается, что вылетает свечой и сразу бросается вниз по стволу. В общем, никакой уверенности, что будет так, а не иначе, быть не должно. В любом случае с медведем не шутят. Даже с маленьким.

В общем, взяли мы под прицел обломанный ствол тополя, наш провожатый загремел бензопилой, прорезал окошко, потом вздохнул и заглушил агрегат. «Снег внутри. Медведь не ложился». Мужики затыкают дырку куском бревна – «так всегда делаем, авось на следующий год ляжет». Мы разочарованно повесили ружья на плечи, я спрятал фотоаппарат, и мы двинулись обратно.

Тут подоспело следующее дерево. Собственно говоря, там было два дерева с дуплами – оба толщиной в несколько обхватов, оба исцарапанные зверями. Первый Местный осматривает оба и, не объясняя причин выбора, кивает на то из них, которое стоит ближе к борту долины. Мы с Антоном крутимся неподалёку, оба Местных возятся у комля – словом, ничто не напоминает той строгой расстановки по номерам, которая присутствовала в первом случае. Опять гремит бензопила, и вдруг один из ребят возбуждённо говорит: «Лежит, лежит. Сейчас будем брать!»

Второй Местный подходит к нам и протягивает клок шерсти, вырванный бензопилой. После этого начинает поиск лучших позиций.

Дело усугубляется тем, что дерево это высокое и имеет развилку на высоте около десяти метров. Один конец этой развилки вполне живой и тянется вверх ещё метров на десять. Второй же направлен в сторону, он пуст внутри, и в нём невооружённым глазом просматриваются несколько дырок. Кроме того, есть и главный выход – прямо обломанный кусок ствола. Первый Местный объясняет, что не всё так просто – во-первых, стрелять в медведя надо только тогда, когда он вылезет наружу (иначе замаемся доставать его из дерева); во-вторых, надо хорошо продумать, как он будет вылезать и на какую строну. Медведь – он тоже делан не чем попало, он понимает, что пришла смерть, что положение его безвыходное, и он через себя извернётся, но попытается спастись. Поэтому Первый Местный расставляет нас с особым тщанием, предоставляя Антону наиболее выигрышное место. У него Benelli М3 с коротким стволом, патроны Rottwail, снаряжённые пулями Бреннеке весом 39 граммов. При контрольном отстреле они показали феноменальную кучность – практически сливаются пробоинами. Расстояние метров тридцать. Первый Местный рекомендует ставить пулю. Было бы чуть поближе, я бы немного поспорил в пользу картечи. Тем не менее Антон всё равно ставит картечь четвёртым зарядом.

В это время Второй Местный колдует возле комля с пилой. Пила работает плохо, глохнет, медведь внутри сердится и пытается поймать шину зубами. Я ему в принципе не завидую. А в этом конкретном случае – и подавно. Местные, посовещавшись, решают развести костёр, нагреть над ним пилу и продолжить процесс доставания медведя из дерева. В промежутке Второй Местный тыкает прутиком в щель от пилы, медведь выркает и ловит прутик зубами. Тут же крутится Найда, маленькая сухоногая лаечка Первого Местного, истерически лает на щель, заводя сама себя до собачьей истерики. Попутно Второй Местный пытается собрать дрова для костра, перемежая свои действия замечаниями вроде «лес есть – дров нету» и прочими таёжными открытиями и мудростями. Наконец дрова собраны, костёр горит, и мужик держит над костром пилу, словно собрался приготовить из неё шашлык.

Пила, действительно, заводится, и Второй Местный начинает вырезать окошко в стволе – размером где-то 15x15 сантиметров. До дупла расстояние где-то сантиметров 25, шина пилы короткая. Но в какой-то момент сухая половина дерева начинает трещать и качаться – медведь пошёл наверх. «Пошёл! Пошёл!» – кричит Первый Местный, и Второй Местный бросает пилу и отскакивает в сторону с карабином в руках.

^{Белогрудый медведь рвётся наружу в клубах дыма.}

Но ствол перестаёт качаться, и, простояв минуты две наготове, местные начинают реализовывать вторую часть плана.

«Наверху засел. Надеется, что мы уйдём. Выкуривать придётся», – говорит Первый Местный, стоя в двадцати метрах в стороне и держа под прицелом дупло.

Я предлагаю выстрелить по дереву несколько раз, естественно, в то место, где медведя гарантированно нет. Первый Местный утверждает, что это совершенно бессмысленно, много раз пробовано, и вообще… Тем не менее я жертвую четырьмя патронами из своего «Вепря-Супер». Полуоболочечные пули пробивают огромное дерево насквозь, но что толку… Отсутствие всякого шевеления подтверждает правоту профессионала.

Второй Местный наконец допиливает окошко и разводит в нём небольшой костёр. Я подхожу ближе и вижу, что внутри находится гнездо из ветоши диаметром около 90 сантиметров. Второй Местный очень ловко насовывает туда веточек, действуя, как пресловутая старушка у костра Яна Гуса. Я жертвую для разжиги свой носовой платок, Второй Местный пропитывает его бензином из бака бензопилы, причитая при этом, что бензина совсем не осталось. А вдруг придётся дерево валить, если медведь наверху застрянет? Нет, не хватит бензина, однако…

Но пока Второй Местный возится с костром, в дело снова вступает Найда. Она бросается в дырку, засовывает туда голову – дырка ей как раз по размеру – и снова исходит диким лаем.

В конце концов собаку отгоняют, Второй Местный разжигает в дупле огонь. Огонь гореть не хочет – видимо, медведь заткнул своим тылом верх дупла и тяга отсутствует.

«Лапника тащи, лапника», – кричит Первый Местный, на что Второй угрюмо бурчит: – «Да где ты тут ёлку видишь?»

Но медведь наверху, видимо, сдвигается, и в пятнадцатиметровой трубе ствола сразу появляется тяга. Причём тяга такая, что ветки сгорают, как в паровозной топке, и воздух влетает туда со свистом – так, что возле этой топки стоять холодно. Я тоже ухожу со своего поста и начинаю подтаскивать туда дрова – ибо, смех и грех, в этом лесу на самом деле хороших дров нет. А те, которые есть, прогорают, как спички. Но пламя уже бушует вовсю, туда лезет собранный на каких-то дальних ёлках лапник, из дуплистого отростка начинает валить дым, сперва потихоньку, а потом посильнее и посильнее. В конце концов Второй Местный и я возимся у дупла, как кочегары, и тут Первый Местный кричит: «Лезет! Лезет!»

Мы со Вторым очень-очень шустро отбегаем к карабинам. Дупло уже полностью закрыто дымом, разглядеть в нём совершенно ничего невозможно, но Антон уверяет, что там показался конец носа. Проходит полминуты, в дереве что-то шуршит, и наконец из дупла до середины вылезает медведь. Я сопоставляю его с виденными мной его бурыми собратьями и прихожу к выводу, что он размером со среднего самца бурого медведя. А значит, по меркам белогрудого, он просто большой.

«Большой! Большой! Такие обычно под корягами лежат!» – галдят дружно оба местных охотника. И все застывают с оружием наготове, следя за развитием событий.

Разглядывая высунувшегося из дупла медведя, я тем временем прихожу к довольно неутешительным выводам.

Во-первых, медведь сейчас лежит на свежем воздухе, и любая мотивация, чтобы он покинул дупло, для него исчезла. Во-вторых, это большой и соответственно умный медведь, и он понимает, что дупло, хоть и с горящим внизу огнём, даёт ему хоть какую-то безопасность. Ну и, в-третьих, темнота – единственный союзник медведя – подкрадывается и подкрадывается. А месяц– январь… И подкрадывается она быстро.

Я предлагаю застрелить его прямо сквозь дерево, а потом вытащить через низ. После краткой перепалки все соглашаются, и Второй Местный начинает вырезать внизу большое окно, дабы вытащить упавшего внутрь зверя. Услышав грохот бензопилы, медведь вновь залезает обратно.

В это время Второй Местный выпиливает окно 50x50 сантиметров и утверждает, что этого достаточно. Я, поглядев на морду медведя, про себя сомневаюсь, но, помня о наступающей темноте и о том, что в бензопиле горючего в обрез, молчу. Первый Местный кричит: «Давай огня, больше! Пока его не подпалишь, не вылезет!» И сам срывается со своего поста, собирая ветки, а я, вместо кочегара, стою на подаче дров. Огонь бьёт вверх, я подозреваю, что даже на уровне медведя становится жарко вато.