355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Михаил Архиепископ (Грибановский) » Над Евангелием » Текст книги (страница 5)
Над Евангелием
  • Текст добавлен: 4 августа 2017, 15:30

Текст книги "Над Евангелием"


Автор книги: Михаил Архиепископ (Грибановский)


Жанры:

   

Религия

,

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 15 страниц)

XVII. «Бог есть дух» Ин.4:24

Так сказал Господь жене самарянке у колодца Иаковлева. Понятен ли нам смысл этой открытой Господом истины? Кажется, вполне понятен; мало того, мы не только эту истину понимаем, но так привыкли к ней, так сжились с нею, что она не останавливает уже нашего внимания; мы считаем ее вполне достоверной и ясной. Для нас очевидно, что Бог может быть только существом духовным, что Его нельзя представить себе, как представляли и представляют доселе язычники, какой-либо материальной силой или каким-нибудь явлением природы: грозой, солнцем, луной или в виде того или другого животного и т. п.

При всем современном удивлении к силе электричества, никому не придет в голову обожествлять эту силу, признавать ее богом, приносить ей жертвы и пр. Для нас представляется совершенно ясным, что Бог не может быть ничем материальным или природным; Он несравненно выше всего этого; Он – духовен.

Но имеет ли эта очевидная истина какое-либо непосредственное и жизненное для нас значение? Этого не видно. Нравственного смысла мы из нее не извлекаем; своим сердцем мы на ней не останавливаемся; нашу деятельность она не освещает и ею не руководит; нашу совесть она ни к чему не обязывает; к высокому подвигу нас не влечет; мы скользим по ней своим сознанием так же равнодушно, как, например, над отвлеченным положением: "безусловное – безгранично".

Почему же это так? Может быть, откровение Господа, что Бог есть дух, действительно, только философская, отвлеченная истина? Конечно, нет. Это невозможно предположить по тому одному, что у Господа каждая мысль так всестороння и полна, что непременно имеет жизненное и нравственное приложение. Дело не в истине, а в нас самих. И мы, к сожалению, доказываем это отрицательным образом своими печальными злоупотреблениями в отношении этой истины.

В великом откровении, что Бог есть дух, мы не только не видим для себя побуждения к высокому жизненному подвигу, но очень часто пользуемся им, как средством оправдать нашу леность, нерадение и косность в своих отношениях к Богу.

Бог есть дух… Не думается ли нам при этом, что он бесконечно далек от нашей обыденной жизни и так возвышается над ней, что трудно и поставить Его в какую-либо близость к нашему житейскому обиходу? В слове "дух" нам звучит что-то туманное, неуловимое, что-то такое, во что можно и должно верить, но веру во что нельзя проявить ни в каких определенных образах и действиях. И выходит так, что наша жизнь идет своим чередом, а вера в Бога витает у нас где-то в безвоздушном пространстве, отделенном от всего живого, не оказывая на нас никакого деятельного влияния. Это точно томный свет луны, в лучах которого мы склонны помечтать иногда о том, что само по себе прекрасно и возвышенно, но что не имеет никакой связи с действительностью и никаких прочных надежд па осуществление, что мы сами в душе признали лишь прекрасной химерой.

Бог есть дух. Это – что-то стоящее бесконечно выше всякой материальной природы, отделенное от нее но самому своему существу, противоположное ей. Трудно найти между высочайшим духом и грубой материей точки соприкосновения и взаимодействия. А природа, между тем, совершает свой путь но своим собственным непреложным законам: мы все в ее власти и сами – часть ее. Какое же практическое значение, думается нам, может иметь для нас вера в духовного Бога? Верить в него должно, но ведь колесница нашей жизни катится себе но наклонной плоскости, но выбитой событиями дороге, и все ее винты и колеса подчинены не зависимым от нашей веры механическим законам. Какой же смысл, говорят нам, в призывании Его на пути жизни, в молитвенном обращении к Нему во время житейских неудач и скорбей?!

Бог есть дух… Но что такое дух? – говорим мы. Это – идея, мысль, нечто отвлеченное, нечто доступное лишь мысли.

Чем дальше мы рассуждаем в этом направлении, тем безжизненнее, неопределеннее, туманнее становится для нас Бог. Мы начинаем и называть Его уже не Богом, а божеством, абсолютом и иными именами, говорящими не о живом личном существе, а о какой-то отвлеченной идее… Мы мысленно признаем Его, мы не станем отвергать Его существования, наша мысль не удовлетворяется грубым отрицанием материализма… Но все это наше признание очень дешево нам стоит: оно не составляет для нас какого-либо свободного подвига или хотя бы существенного жизненного вопроса. Лукавое сердце подсказывает нам: почему бы Его и не признать?!

Мысль как будто находит в этом успокоение, а практически это не обязывает ни к чему особенному.

Такими хитрыми извивами мы в открытой Господом истине, что Бог есть дух, находим средство оправдать свою леность и косность, свою холодность и нерадение в отношении к Богу, признавая Его умом и оставаясь без Него в жизни, отдавая себя во власть стихийных сил природы.

В чем же кроется причина таких лукавых изворотов человеческой души? Прежде всего обратим внимание на то, что так происходит дело не только относительно данной истины, но и многих других, не менее важных и высоких. Тут, очевидно, кроется общая причина и весьма глубокая.

Кто, вдумываясь в жизнь, не замечал, что чем ни выше, ни жизненнее какая-либо идея, тем искуснее мы умеем своим рассудком исказить ее, заставить служить ее своим низменным инстинктам и именно ею оправдать свою косность и негодность?

Идея как будто не теряет своего величия, но она производит свое действие, как раз противоположное своему истинному предназначению. Она точно отражается в каком-то другом противоположном, темпом мире и оттуда уже греет и произращает своей силой обращенные туда низшие стороны нашей природы… Где же и в чем эта темная сила, своим отражением искажающая лучи божественной истины и направляющая их для достижения своих темных целей? Это – та же враждебная сила, которая искони борется со всякой истиной и мешает всеми способами человеку стремиться к божественному свету жизни, и пользуется для этого косностью нашей телесной природы и эгоизмом душевной. Это – та же сила, которая пригвоздила ко кресту Подателя вечной жизни, которая боролась с Его последователями яростью язычников и, побежденная здесь в открытой борьбе, вступила, наконец, в скрытую борьбу путем всяких софизмов и хитросплетений нашего лукавого и перебежного ума…

Обратимся к истории – и мы увидим, какова тактика этой враждебной силы, и какова та цель, к которой мы невольно идем сейчас, повинуясь ее внушениям.

Если мы вспомним предшествующую появлению Христа историю человечества, то увидим, что она носит по преимуществу характер религиозный. Вся жизнь народов принимала часто трагический отпечаток вследствие суровых запросов национальной веры. Тысячи, десятки тысяч жертв человеческих бросались под колесницу мрачного индийского бога Джаггернаута. Младенцы бессердечно и неумолимо сожигались в ненасытной утробе Молоха; женщины отдавались невольному и позорному разврату в угождение богине Мелитте. Недаром в индейских ведах весь мир представляется лишь гигантской жертвой, воскуряющейся пред великим богом Варуной. Все тогда держалось на народной вере, все приносилось на ее алтарь. Все высокие характеры, все подвиги великих душ появлялись во время подъема народных верований. Как изживались боги, так иссякала и народная жизнь. Переходные эпохи были эпохами смены вер языческих. Божества были не безжизненными: в них были заключены источники всяческой энергии. Бог для языческого народа был той высокой природной силой, которая, по его верованию, в конце концов победит все и все разрешит в себя. Это казалось так просто и так реально. Тут не было бессилия туманности. Боги не были отвлеченными представлениями, мыслями или понятиями; они не выдумывались человеком, а создавались самой природой: реально предстоя людям в той или другой силе, возвышаясь своим грозным небосклоном, грозя бурей, громом или молнией, иссушая зноем солнца, возбуждая производительной силой жизни, – сама природа была их богом, могущества которого нельзя было не признать; оно переливалось в их собственных жилах огненным потоком. Повинуясь инстинкту олицетворения, в могучих силах природы они видели тех страшных и великих богов, во власти которых – судьбы отдельных людей и всего народа; они предавались им, верили в их действительную силу и в этой непоколебимой вере жили, развивая свои народные силы, воюя с другими народами и подчиняя их своим богам.

Так было до Рождества Христова. К этому времени мысль своим сомнением привела уже к полному разложению природные верования тогдашнего человечества. Последнее уже томилось тоской, предоставленное самому себе и не имея пред чем преклониться. Чрез это подготовлялась более или менее удобная почва для восприятия того, что было возвещено Христом. А Им было возвещено то, что природные боги – ничто, что вся сила в Том Всевышнем, Который есть всемогущий дух, сама любовь, сама святость, сама свобода. И это возвещено было не столько словом, сколько – и это самое главное – делом, непосредственным влиянием Божественной Личности Христа, Его жизнью, Его смертью, воскресением и, наконец, ниспосланием Им Святого Духа на своих последователей. Они воочию, на самих себе, испытали божественную силу Духа и ощутили ее в своем собственном духе как силу Божию, как Бога. Вся жизнь их затем была выражением их непреклонной веры в торжество Духа на земле. Они видели, что вся природа подчинена Его силе; они видели это и в жизни своего возлюбленного Господа и Учителя, и на своих собственных делах и чудесах; они испытали на себе, что все природные душевные доблести, вся житейская мудрость, ученость и прочее, все это ничто пред той Божественной истиной, пред той жаждой спасения, любви и самоотвержения, которые открыты им Св. Духом и совершенно изменили их и переродили их природу. Природные боги в их собственной душе были повергнуты во прах; ничтожество их, по их же собственному ощущению, было очевидно; явления и силы окружающего мира неизбежно потеряли в их глазах свой божественный ореол и казались вполне подчиненными властвующей силе Св. Духа; нравственное сознание, возрожденное Христом, ясно и громко возвещало славу новому, святому, духовному Богу, имеющему победить все враждебное Ему и освободить людей от ига темных сил природы, на служение святой всемогущей любви и свободе, на свободный подвиг святому и духовному Богу вечной жизни.

Язычество вступило в ожесточенную борьбу с христианством. Сперва была борьба открытая. Но здесь христианство силой своего духа одержало полную победу. Тогда возникла борьба окольными путями: соблазном всяких сделок ради внешнего торжества, софизмами в области рассудка и религиозной мысли и т. п. И здесь борьба оказалась довольно удачной; на этой почве она упорно продолжается доселе в различных формах.

Проследим ее в области взятой нами откровенной истины, что Бог есть дух. Сила Св. Духа, ниспосланная Иисусом Христом, сила личная, свободная, живая, реально переродившая последователей Христа и реально действовавшая в них, конечно, не замедлила отразиться и в области их рассудка и стать здесь самой возвышенной христианской идеей. Тактика темной языческой силы направилась на то, чтобы сделать эту идею из жизненного факта только мыслью, только теоретической истиной, только одним отвлечением. Последователи Христа, воспринимая своим свободным духом свидетельство Христа, что Бог есть дух, видели в этом свидетельстве лишь неизбежное признание той реальной непобедимой силы Духа Христова, которую они сами восприняли в свой дух, которая их переродила, которая чрез них, чрез их самоотвержение, все победит и все преобразит. Нельзя ли внимание человека от этой области внутренней духовной жизни направить на ее лишь мысленное отражение в душе? Это было бы очень выгодно: ведь мысль гибка; она может всячески изменяться, может благовидно, незаметно приспособляться к нашей косной природе, чрез которую главным образом и действует сила, влекущая нас долу. Люди, по самой своей натуре, особенно склонные к теории, могут помочь этому переходу жизненного убеждения в одну лишь мысленную форму признания. На помощь им придет и наша природа, ищущая всячески уклонения от подвига одухотворения и вместе с тем оправдания себя в этом уклонении, отлично пользуясь в этом случае нашим лукавым рассудком. Живой дух, объятый пламенем свободы и любви, не обманешь и не обойдешь; мысль же всегда готова к уступкам, и с нею бороться несравненно легче.

Если истина "Бог есть дух" станет только мыслью, всецело перейдет в рассудочную область, то для косных сил природы, чрез которые и действует главным образом темная, вниз влекущая сила язычества, положение для борьбы будет самое благоприятное.

Так в действительности и было. Отвернувшись от прежних природных богов, с чем в действительности люди остались? Указан новый Бог; Он – единственно истинный Бог; Он – дух; Он – всесильный Владыка природы; к единению с Ним, к приобщению Его силы, к усвоению Его свободы люди призваны. Все это хорошо; но дело в том, что природа с ее прежними природными богами властвовала над душой, не спрашивая нас; она насильно предъявляла нам свои права, давила нас своей силой или возвышала нас своей красотой. Не то с Духом Божиим: ощутить Его силу своим духом, признать сердцем Его права на нас, приусвоить Его благодатные дары можно лишь свободным подвигом, по мере борьбы с собой и победы над собой. А это трудно, это противно нашей косной природе, это трудный и великий подвиг, от которого мы всячески стараемся уклониться.

И вот – что же мы видим? Когда прошел благодатный прилив внутренней энергии, возбужденный тем одушевлением и той любовью, которые вызваны были Лицом Богочеловека, человек стал поддаваться стихийным позывам своей природы и мало-помалу опять очутился в ее власти. Что же делать? Признать Богом природу нельзя: мысль показала эту невозможность, и нравственное сознание, просвещенное светом христианства, не позволяет этого. Приблизиться во что бы то ни стало к новому Богу, в области духовной любви и свободы, приусвоить себе Его силу, сделать Его своим действительным, а не номинальным только Богом – весьма трудно, хотя мысль теоретически и подсказывает, что это – Бог истинный. Мы прибегаем к выгодному для нас извороту: мы умеренно признаем Бога-духа своим главой, мысленно преклоняемся пред Ним, а в действительности отдаемся во власть стихийной природы, не признавая теоретически ее царственных прав.

Какие же следствия этого? Прежде были природные боги, и они были для человека реальны и сильны. Теперь наш Бог есть бесконечный дух; но Он на вершинах, именующихся христианскими обществами, признается лишь идеально; Его реальной мощи мы не переживаем; Он для нас бессилен; Он для нас лишь идея, мысль, иногда просто даже звук. Сила природы была воочию; в нее нельзя было не верить; она сама давала чувствовать свою мощь во всем; человек верил в нее твердо. Сила духа дается лишь свободе; а где эта свобода? Где стремление, где любовь к ней? Наоборот, мы все более подпадаем под обаяние ума и открытых им непреложных законов внутреннего и внешнего мира! Свобода – это для нас ересь, бунт, целая революция. Только лишь у тех, у кого эти законы высосали всю кровь и разбили всю жизнь, – только у тех есть жажда подвига свободы, на которую и откликается Дух Христов. Но это больше в низших слоях верующих, которых мы обозначаем, как невежд; на верхах же нашей современной культуры никакого особенного позыва к освобождению от гнета наличной природы совершенно не замечается: должно быть, этот гнет достаточно для них легок. Поэтому нет и призыва к духу свободы, отсюда нет и реальной силы духа; мы ее не ощущаем, а потому и верим в нее слабо; в жизни она проявляется в самой ничтожной степени, почти что незаметно; рассчитывать на ее победу трудно; это даже и не приходит в голову: ведь мы предчувствуем победу только того, что в нас самих сильно и крепко; а разве это можно сказать про силы духа, о существовании которого мы даже совершенно забываем?

Христос говорит, что пламенная любовь и святость духа победят все; что они – действительные силы; что будут новое небо и новая земля, в которых любовь восторжествует надо всем. Но разве, по чистой совести, мы реально переживаем эту всепобеждающую силу, чувствуем ее? Разве для нас очевидна ее внутренняя мощь? Конечно, нет. Мы можем теоретически признать, поверить, что, действительно, это, пожалуй, так должно бы быть; но это лишь признание умственное, номинальное. Поэтому-то оно и не имеет живой силы. Против него говорит весь наличный опыт, против него говорит наше непосредственное земное чувство. В нас этот дух любви ничтожен, слаб, не имеет никакой силы. Как же нам реально поверить в его мощь и торжество? И приходится довольствоваться лишь словом, звуком. Таким образом случилось вот что: старые боги развенчаны, а новый Бог еще бессилен в нас, и когда он будет у нас Богом реально, на самом деле, в глубине души, а не на словах, не в одной мысли, – это вопрос. Природа уже не может занять прежнего места в храме веры, а дух еще не вошел в нашу религиозную жизнь; мы еще не живем им, как прежде жили, да и теперь живем природой. Как же мы можем веровать твердо, жизненно, что ему принадлежит божественная власть? Он для нас скорее фикция, чем действительность. И вот мы никому и ничему не можем всецело поклониться. Прежде переходные эпохи были промежутками от власти одного природного бога ко власти другого, были сменами династий природных богов; теперь все они с религиозных алтарей ниспровергнуты, их там нет; а в духе мы еще не создали алтаря новому Богу. Мы даже и забыли про Него. Отсюда наша тоска.

Мне приходит в голову сравнение. Представим, что у какого-нибудь народа была постоянная смена тиранических династий; при этом благосостояние внешнее и внутреннее становилось все хуже, исхода не было никакого, и отчаяние овладело всеми. Но вот является из неведомой страны царский сын и говорит, что есть страна, в которой под необыкновенным личным влиянием и руководством ее Царя-Отца можно жить свободно, радостно и мирно; говорит о законах и правах тамошних и предлагает идти к нему и стать под его власть. Одушевление объяло многих; местная династия было ниспровергнута; приняли некоторые улучшения, о которых говорил царский сын, и собирались идти. Некоторые, действительно, пошли, но… трудности переселения, тот образ жизни, те условия, которые должны были встретиться в совершенно новой стране, – все это устрашило большинство, нарушая его застарелые привычки и избалованные вкусы. Оно понемногу отлагало переселение. Лишь немногие втихомолку продолжали уходить; а остальные пока стали ограничиваться тем, что признали своим номинальным главой того сильного и мудрого царя, а управляться пока решили сами собой. Мало-помалу самая мысль о переселении стала позабываться; и даже те некоторые законы и обычаи, которые были внесены в жизнь страны со слов царского сына, стали выдаваться законодателями, как свои собственные, и стали искажаться; совершенно забылось, что они могли иметь благотворное влияние только благодаря живой, личной силе того царя великого и тем своеобразным особенностям природы и образа жизни, о которых говорил царский сын. В результате получилось полное расстройство.

Пока духовный Бог будет нашим только номинальным главой, пока мы не решимся на действительный подвиг порвать с нажитыми привычками и предпринять постепенное переселение в новую область духа, с его свободой, с его полнейшим самоотвержением, со всем его нравственным строем, – до тех нор мы будем так же немощны и шатки, так же неустроены и несчастны, как и сейчас. Половинчатое признание нового владыки-духа лишь по мысли, по одному пустому звуку не только не может принести реальной пользы, но еще более запутает нашу жизнь, обольстит, обманет пашу мысль, усыпит бдительность, подкупит совесть, покажет мысленно нас лучшими, чем мы есть на самом деле.

Подмена действительного, живого Бога-духа, к Которому можно прийти лишь свободным духовным подвигом, мысленной идеей о нем, есть грандиозная фальсификация, приносящая с собой неисчислимый вред для всей внутренней жизни христианского человечества.

XVIII. «Не ропщите между собою. Никто не может прийти ко Мне, если на привлечет его Отец, пославший Меня» Ин.6:43–44

Сколько душ, усердно, кажется, стремящихся ко Христу и, однако, не находящих в себе полной веры в Него! Постоянно их тревожат сомнения, многого они никак не могут допустить и понять. Евангелие не производит на них того благодатного влияния, которое должно бы производить, они не могут найти в себе веры во все то таинственное, что читают в нем; иногда и прямо соблазняются некоторыми непостижимыми речами и чудесными фактами, которые сообщаются им. Точно между ними и Христом что-то есть такое, что их не допускает к Нему, отчуждает и отдаляет от Него, что заставляет их относиться к Нему как бы извне, критически, а иногда и прямо душой расходиться с Ним. В глубине их сердец тот же недоверчивый ропот, те же ворчливые протесты и возражения, которые видел пред собой Христос, когда говорил окружающей Его толпе: Не ропщите («Μη γογγύζετε» – «не ворчите») между собой.

Где же тому причина?

Мы очень склонны искать ее в нашем метрическом положении. Прежде, дескать, возможна была цельная вера; прежде не нарождалось стольких "вопросов". Теперь мы живем в такую несчастную эпоху, когда сомнения проникают всюду. Оттого мы и не можем относиться ко Христу так, как другие относились к Нему когда-то. Мы роковым образом, помимо пашей воли, несем па своих плечах тяготу нашего скептического века.

Это объяснение – скорее самооправдание. И оно не верно. Если оно общепринято, то только потому, что потворствует нашей косности, слагая нашу собственную вину на не зависящие от нас обстоятельства. Мало того, оно положительно вредно, потому что отвлекает наше внимание в ложную сторону от действительной опасности. Мы напрасно думаем, что наши сомнения – что-то новое и небывалое. Они были еще при жизни Господа и затем повторялись и повторяются непрерывно. Во все века они зарождаются в каждой человеческой душе при известных ее внутренних состояниях.

Мы смотрим на наши отношения ко Христу с точки зрения исторической перспективы, и, взбираясь мысленно на высокий, созданный веками протекшей жизни пьедестал, желаем оправдать этим наши сомнения относительно того, что когда-то совершалось в едва видной глубине времен. Это – печальное заблуждение. История не возвышается над Христом, а проходит внизу вокруг Него, и отношения к Нему каждой человеческой души определяются не ее историческим положением среди других, предшествовавших ей и последующих личностей, а степенью того свободного усилия, которое человек употребляет, чтобы обратить свои взоры па ту центральную Личность, что царит надо всем и может быть видна отовсюду всем и каждому. С тем напряжением свободы, которое мы сейчас в себе создаем и поддерживаем, мы и две тысячи лет тому назад, во время земной жизни Господа, верили бы в Него и поступали бы относительно Его так же, как веруем и поступаем в настоящее время. Разница была бы только в мотивах и названиях, которыми наш личный свободный дух воспользовался бы, чтобы заявить и оправдать такое или иное свое отношение ко Христу. Что в данный исторический момент имеется под рукой, то он и берет; не будь одних мотивов, он подберет другие, подобные им, и подопрет этим свою свободу на желательной для пего степени. Тут история, собственно, не при чем: она только дает разные орудия, меняет обстановку и подрисовывает декорации, среди которых совершается одна и та же вечная драма человеческого духа, основанная на взаимной борьбе духовной веры против плотского неверия. Христос пребывает в области свободного духа. Мы устанавливаем к Нему свои отношения лишь настолько, насколько обращаемся к Нему именно этой силой. И степень ее свободной энергии определяет степень нашей в Него веры. При всякой исторической обстановке мы может или держать свою духовную свободу в сильном напряжении, или допускать ее до значительного ослабления. Сообразно с этим и вера во Христа то будет светить сравнительно ясно, то мерцать сомнениями. Мы думаем, что тут на нас решающе влияют наличные мотивы и представления, а на самом деле мы сами выбираем из них только те и подтасовываем их именно так, чтобы обнаружить то, что уже предрешено самым делом в нашем свободном духе. Мотивы и соображения всегда имеются для того, чтобы подняться вверх, и для того, чтобы опуститься вниз. Мы пользуемся тем материалом, который в данное время подходит к уровню нашей свободы, и облицовываем им для видимости ее ступень, на которую мы уже заранее поставили себя. Итак, наши отношения ко Христу происходят не от исторического нашего положения, а от высоты или низости того духовного уровня, на котором мы сами себя держим своим свободным усилием, где бы мы ни находились и когда бы мы ни жили. Вместо того, чтобы, как очарованным, смотреть вовне и вдаль, объяснять оттуда свои сомнения и покорно преклоняться пред их призрачно-роковой неизбежностью, – нам нужно сосредоточить свое внимание внутрь себя и вверх, и мы увидим совсем с другой стороны надвигающуюся опасность, найдем мужество к борьбе с ней и обретем веру.

Внутренняя человеческая жизнь на всем протяжении истории имеет свои постоянные течения или сферы, возвышающиеся одна над другой. Есть течение чувственно-материальной жизни, где люди стихийно несутся и движутся во взаимной жестокой борьбе. Есть сфера умственной жизни, в своем прозрачном свете соединяющая людей разных и далеких веков единством идей и вопросов, со своими законами и свойствами. Есть сфера высших человеческих симпатий и сострадания, проходящая горячей струей через всю историю, согревающая людей и составляющая из них на земле живой организм. Есть, наконец, сфера свободной веры, где собираются лучи духовного солнца, подающего всему и движение, и свет, и теплоту, созидающего жизнь, и которым мы живем, движемся и существуем. Какое бы историческое положение мы ни занимали, где бы и когда бы мы ни жили, все равно эти слои нашей жизни непременно существуют в нас, как, не взирая ни на какую долготу, всякое тело обязательно имеет и какую-нибудь свойственную ей высоту. В исторической перспективе эта высота в отдалении может казаться очень маленькой, и люди как будто превращаются лишь в математическую линию движения. Тем не менее, всмотревшись ближе, мы увидим, что и там человек был человеком, и там, внутри него, проходили и чувственно-материальное могучее движение, и умственные запросы, и токи сердечных симпатий, и живой мир веры. История лишь усложняет эти слои жизни, делает их более содержательными, более, так сказать, качественно-широкими, но не уничтожает их и не изменяет их взаимного положения.

И действительная драма человеческой жизни совершается совсем не на полях внешней истории, а именно в том внутреннем мире, где проходят эти основные течения, и состоит она в их взаимной и часто беспощадной борьбе. Каждое из них имеет свою природу, свои законы, свое направление, свои приемы борьбы. Перипетии ее и наполняют собой всю жизнь каждой отдельной души в каждой точке истории. Исконная борьба веры и неверия есть собственно взаимная борьба свободного духа и всех остальных течений нашей природы.

Во власти человека непосредственно только область его духовной свободы, и как бы ни была слаба эта сила, как бы ни ленился он ее сосредоточивать, она в нем не уничтожается совершенно никогда, и он всегда может ею пользоваться. Все другое течет и развивается по своим природным, совсем ничего общего не имеющим со свободой человека законам, и во власти человека находится только посредственно, через его свободу, ток, который он может сосредоточивать и направлять в различной степени и в разные стороны.

Как на земле солнце, бросая свои лучи в один уголок мира, порождает в нем могучую жизнь, а, оставляя другой, замедляет ее развитие и цепенит, так и духовная свобода человека, обращая свои лучи с большей ими меньшей силой в ту или другую область, может вызывать там могучую жизнь, а здесь – едва заметные ростки. Может случиться и так, что человек вообще слишком слабо собирает и направляет лучи свободы, и тогда стихийные течения жизни идут и развиваются по своим законам и по внешним влияниям, бушуя и затопляя иногда собой все и разрушая всякие преграды, поставляемые слабыми остатками свободы.

Чем слабее свобода, тем более стихийно и независимо течет внутренняя жизнь человека, так что, под конец, он своим сознанием только пассивно присутствует там, где более в данный момент притягивающей силы и увлекающего движения. Если у него доброе от природы сердце, он живет своим сознанием в этой сфере и подчиняется ее законам. Если он имеет ясный и острый ум, – он следует за развертывающейся сетью его логических соображений. Если у него могучая фантазия, – он отдается миру образов и грез. Если в нем заявляет свою несокрушимую силу чувственность и эгоизм, – он становится их безответным слугой. Конечно, тут возможны всякие колебания, всякие перемещения из одной сферы в другую, вследствие и различного колебания свободы и различной силы стихийных влечений и внешних влияний, но схем остается одна и та же. Человек своим сознанием и остатком свободы то поднимается в высшую сферу, то опускается в низшую. И везде, раз вступив в то или другое течение, он уже принужден следовать его законам, подчиняться своеобразным его путям, роковым образом идти, так сказать, по его орбите, захватывающей в себя известный круг явлений. Мало того, он самым присутствием своего сознания в той или другой области усиливает его природное течение, его быстроту и развитие, и вместе с ним, увлекаемый его волнами, неудержимо несется сам.

Область свободного духа раскрывается только свободными усилиями человека. Конечно, и здесь есть свои законы, своя постепенность развития, но это законы свободы, и человек может во всякое время или поднять эту свою силу на одну линию выше, или опустить ее ниже предшествовавшего уровня. Конечно, и в этой сфере – своя особая стихия, течению которой человек подчиняется, раз он в нее вступает; есть своя орбита, определяемая центральным солнцем, притягивающим наш дух; но в этой стихии и в этой орбите человек может держаться только но мере своей свободы и сознательности, а не по мере утраты той и другой, как в других областях. В этом их коренная противоположность, и из этой противоположности возникает их взаимная борьба.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю