Текст книги "Хмурый Император (СИ)"

Автор книги: Михаил Ланцов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 20 страниц) [доступный отрывок для чтения: 8 страниц]

Глава 9

1889 год, 1 мая. Санкт-Петербург

Девять дней. Девять тяжелых, напряженных дней. Аресты. Допросы. Ходатайства. Доклады. Слезы. Стоны. Ругань… все слилось в кошмарной канители. Голова раскалывалась, а волосы становились дыбом.

Изначальное желание «выжечь заразу» как-то поутихло по мере того, как всплывали новые фигуранты дела. Тут и кое-какие промышленники отличились, за которыми числились грешки по железнодорожным делам. Те же Поляковы, например, прекрасно понявшие, что под них копают. Но в основном сплошной и монолитной когортой шли крупные аристократы. Кто-то готовил, кто-то помогал, кто-то знал, но не донес. В общем – большая такая деревня с круговой порукой.

И что с этим делать Император не понимал. Всех судить? Да буря поднимется такая, что его сдует не заметив. А после того, как всплыло соучастие Победоносцева, он просто боялся читать дальше. Ну как соучастие? Он выражал заговорщикам сочувствие, всячески донося до них, что он и его последователи поддержат переворот, коли он случится…

– Вы воспитывали моего отца. Вы воспитывали меня. – Холодно говорил Император, бросив перед ним на стол копию дела. – И так поступили. Вы даже не представляете, как я хотел вас повесить. Прямо вот так в мундире да при всем честном народе. А потом повелел бы похоронить за оградой кладбища с запретом отпевать. Ибо вы – мерзавец! Старый, никчемный мерзавец! Я доверил вам одно из самых важных дел в Империи. А вы…

– Ваше… – тихо, почти едва слышном пролепетал Победоносцев.

– Молчать! – Рявкнул Николай Александрович, отчего этот старик вздрогнул и сник. – Возьмите эту папку и почитайте, что о вас наперебой болтали ваши же дружки, полные высокой духовности и морали. Так вы говорили? В чем вас только не обвиняют. От мужеложства до признания духовным лидером заговора, будто бы это вы подбивали честных дворян на мерзости.

– Нет… нет… нет… – с полным отчаянием в глазах прошептал Победоносцев.

Император посмотрел на этого зловредного старика, совершенно раздавленного обстоятельствами и с трудом сдержался от улыбки. Победоносцева не любили. Он многим отдавил мозоли своей принципиальностью. Участвовал ли Константин Петрович в заговоре? Без всякого сомнения. Но был там скорее фигурой, с которой вынужденно сотрудничали. Люди Владимира Александровича сыграли на раздражении бывшего обер-прокурора Священного Синода от «либеральных» шагов Императора. Он-то надеялся совсем на другие. Но оговаривали от души. Буквально каждый причастный называл Победоносцева, обличая едва ли не в том, что он злой гений заговора. Но вот беда – показания противоречили друг другу. Из-за чего совершенно ясно было только одно – Константин Петрович там был «попутчик», которого привлекли и терпели ради пользы дела…

– Простите… простите меня, – со слезами на глазах произнес Победоносцев, так и не открыв папку с делом.

– Бог простит. Мне, как Императору этого невместно. Я – карающий меч правосудия, а не баран божий. А теперь идите и искупайте свои грехи. Трудом и усердием!

– Что? – Не понял Константин Петрович.

– Идите работать. Нечего рассиживаться! Только кровью и потом можно искупить свою вину. Для пролития крови вы уже стары, да и войны никакой нет. Поэтому идите и трудитесь. Если меня устроит ваш труд, возможно, вы будете прощены. И я не шучу – узнаю, что еще раз вы где-то в чем-то против меня окажетесь замешаны – повешу. Вы поняли меня?

– Да, Ваше Императорское величество! – Воскликнул Победоносцев, рухнув на колени.

– Хватить юродствовать. Я это не люблю. По делам их узнаете! Все. Свободны. У меня еще много дел на сегодня.

Константин Петрович часто закивал. Потом не по-старчески бодро вскочил и направился к двери.

– Папка.

– Что-что? – нервно переспросил он, остановившись и обернувшись.

– Папку возьмите. Почитайте, с какими мерзавцами вы связались. Вас они оговаривали так самозабвенно, что я понял – вы не так уж и глубоко завязли в заговоре. Иначе бы они нашли кого-то другого в качестве козла отпущения.

Победоносцев кивнул. Забрал папку. И поспешно вышел из кабинета. Нет. Вылетел. На этом аудиенция закончилась. Император вернулся к делам. А уже на следующий день – 1 мая – состоялось заседание Сената.

Николай Александрович не желал затягивать дело с заговорщиками. Просто опасаясь, что определенная нестабильность в обществе, связанная с провалом дворцового переворота, может вылиться во что-то большее. Поэтому, 27 апреля он издал указ, который повелел напечатать во всех газетах России. И уже 1 мая собрал суд – сразу Сенат, чтобы некуда было подавать апелляцию, ибо выше него только монарх.

Указ был встречен населением Империи неоднозначно. Кто-то ликовал. Кто-то ругался. Безразлично на его не отреагировал никто.

В своей сущности этот указ в немалой степени подражал знаменитой 58-ой статье в Уголовном кодексе СССР до Хрущевской эпохи. Только «контрреволюция» избавилась от совершенно неуместной приставки. Так что теперь под эту статью подпадало всякое действие, направленное к свержению, подрыву или ослаблению власти Империи или Императора.

Именно этот указ вводил такие понятия как «измена Родине», «террористический акт», «государственная тайна», «шпионаж», «саботаж», «хищения имперской собственности» и так далее. И наказания – одно другого краше. Кровожадным наш герой не был, поэтому смертную казнь указывал лишь как крайнюю меру. Остальных ждали каторжные работы разной продолжительности и конфискация имущества. Ну и разные детали, усиливающие наказание. Например, запрет на встречи, передачу посылок и переписку на весь срок каторжных работ.

Иными словами, указ сводился к тому, что у Императора нельзя воровать, его власть нельзя оспаривать и уж тем более, против него нельзя восставать. Точнее можно, но наказание за это будет самое суровое. Куда там ссылки! Например, Владимир Ульянов за свои художества в 1897 году не в Шушенское должен будет поехать на три года, подлечиться на парном молоке и свежем воздухе, а на каменоломни отправиться лет на двадцать пять без права переписки. Да с конфискацией всего имущества семьи. То есть, лишив свою мать, брата и сестер средств к существованию. Сурово? Может быть. Но иметь дело с психами-идеалистами и прочими мерзавцами Император не хотел. Пускай их лучше родственники сами по чуланам душат. Да и промышленников, снабжающих деньгами этих деятелей, тоже требовалось предостеречь от глупостей.

По большому счету простого народа этот указ касался мало. Прежде всего из-за четко обозначенных критериев и «порогов вхождения». А вот всякого рода революционеров и промышленников с чиновниками – очень даже трогал. Поставил царю пушку бракованную – саботажник. Принял такую на баланс – изменник. Все просто, очевидно и доходчиво. Оставалось только сделать так, чтобы этот закон начал работать…

Заседание Сената проходило открыто и свободно. Так что журналистов туда набилось – масса. Кто мог – сидел. Остальные толпились, желая послушать и, если получиться, посмотреть на все своими глазами. Ведь суд над заговорщиками после такого указа ожидал быть сенсационным.

И ожидания их не подвели. Великие князья Алексей Александрович, Владимир Александрович, Сергей Александрович, Павел Александрович и Николай Николаевич Младший как зачинщики заговора получили по двадцать пять лет каторжных работ без права переписки. Более того – они лишались всех прав и титулов, наград и достоинств, низводясь до самого низкого и презренного общественного состояния. А их имущество в полном объеме отписывалось в казну. Аналогичный приговор распространялся и на покойного Николая Николаевича Старшего.

Хуже всего пришлось Владимиру Александровичу. У него ведь были дети – три сына и дочь, которые также лишались всех прав, титулов и имуществ. То есть, среди прочего, устраняясь из порядка престолонаследия и ссылаясь вместе со своей материю на постоянное поселение на Сахалин под гласный надзор полиции. Мария Павловна, правда, была урожденной принцессой Мекленбург-Шверинской и формально Император не мог лишить ее титула. Но он мог денонсировать его признание, не лишая подданства. Что вело к тому, что перед лицом нашего героя она была обычной женщиной без рода и племени.

Гвардейским офицерам, пошедшими за Великими князьями в этом заговоре повезло не больше. Их также лишали всех наград, титулов и званий, а их семьи, кои они были, высылались на вечное поселение на Сахалин под надзор полиции. Каторжные работы, правда, составляли не двадцать пять лет, а двадцать. Но это ровным счетом ничего не меняло, ибо их ждала гарантированная смерть на каторге. Столько там не живут.

Досталось практически всем. Кое-кого Император выгородил, потому что он был нужен и замарался не сильно. Как того же Победоносцева. О! Константин Петрович сидел на этом суде и смотрел с ТАКИМ выражением на своих недавних соратников, что как они живыми остались – загадка. Он ведь прочитал их показания. Прочитал и осознал.

Очень неожиданный приговор. Вся «прогрессивная общественность» России до самого последнего момента думала, что уж кто-кто, а Великие князья точно соскочат, отделавшись легким испугом. А тут – вон как дело обернулось.

Еще и Император, после оглашения приговора вышел и выступил с краткой, но пламенной речью о том, что родичи его – надежда и опора престола и всей России…

– А потому и спрос с них строже всего! – Продолжал он. – Ибо кровь от крови! Кому как не им я должен доверять больше всего? Но ничего просто так не дается! За большое доверие и спрос велик. И если простого человека еще можно простить, то их – нет. Не пощажу. Как бы ни любил и не ценил. Ибо Империя превыше всего!

И зал вспыхнул аплодисментами. А Император с мрачным лицом удалился быстрым шагом.

Но хлопали не все… Да, в зал набилось очень много разного рода общественности, жаждущей посмотреть на то, как монарх станет «отмазывать своих». Поэтому-то этот поворот и вызвал у них сплошные восторги. Что у «прогрессивных», что у служивых, честно тянущих свою лямку. А вот супруга Владимира Александровича и мать Николая Николаевича Младшего сорвались с мест и бросились в ноги вдовствующей Императрице. Моля и прося их не губить. Прямо прилюдно. Сразу, после того, как Император удалился. Но та даже слушать их не пожелала:

– Они шли убивать моего сына! – Раздраженно прошипела Мария Федоровна.

– Нет! Нет! Это все наветы! Этого не может быть! – Причитали две женщины, еще не до конца осознавшие, что уже сегодня их переоденут в самое простое платье и повезут на вечное поселение на острове Сахалин совершенно обычными обывателями. Ежели по правам смотреть, каковых за ними более не имелось, как и заслуг, титулов и родства, оного они были лишены в судебном порядке, будучи супругами заговорщиков.

– Я сделала что могла, – холодно процедила Мария Федоровна. – Поначалу он хотел всех повесить.

– Как повесить?! – Опешили эти две дамы.

– А как прикажете поступать с бунтовщиками и изменниками?

– Но как же… – начали было лепетать эти дамы, но вдовствующая Императрица сделала жест, и жандармы их оттащили в сторону, заткнув рот. После того разговора с сыном, что произошел на следующий день после попытки переворота, она много думала. И чем дальше, тем больше ужасалась тому, во что они ввязались. Показания выглядели каким-то кошмаром. Но главное – все говорило о том, что ни ей, ни ее детям жизнь никто не планировал оставлять.

На самом деле она соврала. И это она уговаривала сына три дня до опубликования манифеста, повесить мерзавцев. А еще лучше четвертовать или на кол посадить. Но Николай Александрович смог сдержать ее ярость и обернул расправу в хоть сколь-либо разумный и справедливый формат. Во всяком случае, слыша, какое ликование и радостное возбуждение звучит как в самом здании Сената, так и на улице, ему удалось угодить и черни, и общественности. В очередной раз. Как и тогда – в Москве, где, по слухам, про Николая уже сказки начали сказывать. Дескать, добрый и справедливый царь придет и всех мироедов разгонит.

Впрочем, вечером того же дня, Николай Александрович собрал небольшой совет из оставшихся кровных родственников. Куда велел доставить и Владимира Александровича с супругой и детьми. Их уже переодели в одежду простолюдинов и посадили чуть в стороне от полноправных членов Императорской фамилии.

– Мне жаль ваших детей, – тихо произнес наш герой, глядя в глаза своему дяде. – Кровавую мерзость задумали вы. Не они. Парни даже и знать не знали ни о чем. И ни в чем не принимали участия. Я прав?

– Да… – хрипло произнес осунувшийся Владимир Александрович.

– Не слышу?

– Так точно, Ваше Императорское величество!

– Хорошо. Поэтому я хочу дать им шанс. Один. И чтобы не было никакого недопонимания, говорю об этом перед лицом всей фамилии. Но сперва нужно устранить даже саму возможность малейшей опасности для Империи, которая может проистекать от вас в будущем. Ведь вы, – указал он на Марию Павловну, – лишившись всех российских титулов, остаетесь, тем не менее, сестрой Великого герцога Мекленбург-Шверинского, и имеете право отъехать к своей родне. Ты же, – обратился он к Владимиру Александровичу, – достаточно молод, чтобы пережить каторгу и, после освобождения, можешь попытаться найти приют у своей супруги под крылышком Кайзера. И я бы был безумцем, оставляя в таких условиях ваших детей на свободе. Так что их ждет постриг и монашеский обед.

– Но… – промямлила женщина… – но как же так?

– Если ты добровольно, подчеркиваю – добровольно, согласишься променять сытую жизнь в Германии на монашеский клобук, отказавшись от всех своих мирских имен и титулов. И тоже самое сделаешь ты, дядюшка, согласившись, после отбытия каторги отправиться в монастырь. То у ваших детей появится шанс прожить свободную жизнь на службе Империи. Они получат фамилию Шверинские и личное дворянство. Никаких титулов, разумеется, им не перепадет. После чего они будут зачислены в любой кадетский корпус, кроме столичных, и, по их окончании, служить на благо России. Елена же будет зачислена в младший класс Смольного института в статусе личной воспитанницы моей матери, что убережет ее от перевода в Александровское училище. А потом, по завершению учебы, будет выдана замуж с приданным от моего имени. В общем – думайте. Или так, или…

– Я согласна! – срывающимся голосом воскликнула Мария Павловна.

– Тогда бери бумагу и пиши, – произнес Император, кивнув на небольшой столик. – Однако ты должна понимать – ели твои дети не оправдают мои надежд, последуют за вами. У них не будет второго шанса. Узнаю, что связались с заговорщиками, предателями или бунтарями – покараю без всякого снисхождения.

– Один шанс – это не так уж и мало, – твердо произнесла Мария Павловна.

– Это намного лучше, чем там судьба, которую вы уготовили мне… – печально усмехнувшись, согласился с ней Император, вынудив потупиться и, сделать вид, будто она с головой ушла в «бумагу».

Глава 10

1889 год, 9 мая. Санкт-Петербург

Второго мая в Сенате слушали дело «железнодорожников», третьего – «о саботаже на коронации», четвертого – «о моряках». Император не стал тянуть кота за хвост и решил завершить эти тяжелые и, в общем-то взаимосвязанные слушанья как можно скорее. Требовалось идти дальше и иметь на плечах этот груз выглядело дурной идеей.

Воронцов-Дашков и прочие фигуранты по делу о саботаже коронации пополнили Императорскую казну на тридцать семь миллионов рублей. Поляковы и прочие участники, осужденные по делу «железнодорожников», принесли Николаю Александровичу шестьдесят пять миллионов рублей. А «Морское дело» собрало «урожай» порядка сорока двух миллионов рублей.

Солидно? Очень. Но главную прибыль принесли, конечно, заговорщики. Те самые, которые во главе с Владимиром Александровичем попытались захватить власть в стране. А также их последователи, которых оказалось на удивление много. Потрошил, Николай Александрович, конечно, не всех. Но даже эта осторожная «жатва» принесла шестьсот двадцать миллионов по самым скромным подсчетам.

Кого там только не было! Самыми «вкусными», конечно же, оказались всякие аристократические дома, имели большие земли, а также разного рода предприниматели. Например, по этому делу были арестованы купцы Морозовы. Прямо всем кагалом, которым и отправились на каторгу. Николай Александрович, еще живя в XXI веке слышал о том, что это семейство активно помогало революционерам всех сортов. А потому отреагировал на них очень остро, не желая ни прощать, ни понимать, ни входить в положение.

Отдельную радость Императору доставило то, что по делу заговорщиков оказался привлечен и Лев Николаевич Толстой. Очень уж не любил он его еще со школьных лет. До зубовной боли, ибо не цепляли его ни романтика в описании этого писателя, ни интриги, ни тем более военные сценки. Они на его взгляд были предельно пусты, скучны и занудны. Да, конечно, в отношении Льва Толстого все было неоднозначно с показаниями. И, по существу, его можно было не трогать. Но личная неприязнь, вкупе с крайне опасным и разрушительным для общества философским течением, которое проповедовал этот деятельно, сыграли свою роль. Самую, надо сказать, удручающую для этого писателя.

Поначалу-то Николай Александрович хотел без лишней возни провернуть Льва Николаевича через аппарат и отправить на пожизненную каторгу. Однако мама шепнула на ушко, что делать этого нельзя ни в коем случае, ибо он такого поступка и добивается. Специально хочет пострадать от властей, чтобы обрести статус мученика или даже святого. Чего нельзя допускать. Поэтому Император нашел другой вариант. Он распорядился опубликовать свидетельские показания, касающиеся Толстова с ремарками и заметками следователей. Все самое низкое, что удалось собрать о нем. А людям повелел объявить: светский суд не может решать судьбу юродивого, пока тот не украл на базаре краюху хлеба или иное преступление». Чем самым решительным образом дискредитировал старика, выставив лицемером, лгуном и удивительным мерзавцем, что прячется за красивые позы и громкие слова. Но на деле не стоит и выеденного яйца.

Старик не пережил позора и третьего дня застрелился. Супруга же публично от него открестилась. Ибо позор коснулся и ее головы. Впрочем, такой опосредованный удар пришелся только на Толстого. Остальные деятели культуры, засветившиеся в этом деле, пошли под паровой каток репрессивного аппарата без всяких «предварительных ласк». Тем более, что тот дух упадничества, мистики и наркотического угара, что определял эстетику конца XIX века, мало приносил позитива и конструктива людям. Так что этих – творцов Императору было не жалко. Ни писателей, ни поэтов, ни художников. За исключением отдельных индивидуумов.

Совокупный «навар» от конфискаций на этих делах составил около семисот шестидесяти миллионов рублей. Примерно. И это – только в России, не считая заграничного имущества и счетов в иноземных банках. Но за них требовалось бороться, благо, что судебный процесс и осуждение были оформлены чин по чину. Однако пока Император на них не рассчитывал. Да и вообще – об объеме конфискаций не распространялся. Нечего «дразнить гусей». Тем более, что подавляющая масса приобретенного имущества обладала низкой ликвидностью, будучи представлена землей, заводами, рудниками и прочим.

Так или иначе – слушанья были завершены. Их результаты напечатаны во всех газетах Империи, дабы все прониклись масштабом «звездопада». Тем же номером был повторно размещен указ «о делах государственных» и манифест, объявляющий 1 мая государственным праздником – «Днем Империи». А в Санкт-Петербурге тем временем 9 мая собралась первая в мире пресс-конференция. Император специально пригласил журналистов из всех ведущих мировых газет, дабы они могли позадавать вопросы. Наверняка ведь весь мир был потрясен грандиозностью происходящих событий в России и теряется в догадках.

Не ожидал, что соберутся, но, как ни странно – приехали. И приглашенные, и те, кто услышал. И не только журналисты, но и разные зеваки.

Сели. Начали беседовать. Поначалу спокойно и вполне благопристойно. Однако среди прибывших журналистов хватало и тех, что по какой-то либо причине не любил Россию и ее Императора, либо просто дурачился. Поэтому чем дальше, тем больше появлялись острые вопросы. Оппоненты ведь думали, что Николай Александрович стушуется. Но не тут-то было! Он к этому и готовился, даже как-то растерявшись поначалу из-за странно вежливого настроя. Ведь там, в XXI веке любая пресс-конференция в любой момент могла превратиться в место очень напряженных дискуссий.

– Господа, я понимаю, к чему вы клоните, – выдерживая невозмутимое благожелательность на лице, произнес наш герой. – Но я хотел бы вам напомнить о судьбе Франции. Ведь именно эта страна по праву считается самой революционной державой в мире. Давайте мысленно перенесемся в 1871 год. Франция и Пруссия сражаются самым отчаянным образом, являя друг перед другом образцы героизма и мужества. Фортуна оказалась на стороне Пруссии. По ряду причин, не будем их разбирать. Франция проиграла генеральное сражение и, по существу, войну. В то же время Пруссия не исчерпала своих сил. Она может наступать дальше. Ее цель Париж и слава. И что мы видим? Французы, вместо того, чтобы мобилизовать все силы на борьбу устраивают революцию. Из-за чего весь тыл французской армии разваливается, ее остатки окончательно расстраиваются, а Франция падает как перезрелый плод прямо в руки Бисмарка. Без боя. Что это? Народная борьба или чей-то злой умысел?

– Что вы этим хотите сказать? – Возмутился берлинский журналист.

– Только то, что Пруссия и ее солдаты честно сражались. И они побеждали. Им незачем было совершать такой поступок. Ведь если бы это вскрылось, то можно было бы сказать, будто бы они украли свою победу. Но нет. Пруссия ее заслужила честно. Вопрос лишь в том, кому было выгодно, чтобы Франция оказалась совершенно раздавлена, а у ее восточной границы появилась угроза из, не побоюсь этого слова, сильнейшей армии в мире.

– Вы хотите сказать, что Парижскую коммуну устроили специально?

– Я хочу сказать, что в 1871 году Франция потеряла шанс на первенство или хотя бы паритет в военно-морских силах. И последующее десятилетие не позволило ей оправиться от этого удара. Если в январе 1870 года Франция боролась за место самой сильной и значимой морской державы, то в январе 1881 года настолько безбожно отстала, что берут сомнения в том, морская ли она держава вовсе?

– Вы что, обвиняете англичан? – Воскликнул британский журналист.

– Я никого не обвиняю. Я хочу донести мысль, что революция, кроме красивых лозунгов ничего позитивного не принесла Франции. Люди получили права, но смогли ли они ими воспользоваться к общей пользе? Нет. Франция с каждой революцией становиться все слабее и слабее. А вспомните события столетней давности? Сколько было крови! А какой результат? Если бы не добрая фея в лице Наполеона Бонапарта, Францию бы просто растащили на куски соседи. Впрочем, от потери флота и его таланты не спасли. Нет, я никак не оспариваю гений адмирала Нельсона. Разбить противника, превосходящего числом и качеством судов непросто. Ведь французские и испанские корабли тех лет были существенно сильнее и крепче английских. Но вот люди… Не стоит забывать о том, что из-за революции добрые моряки покинули как французский, так и испанский флот. Кто-то отправился на тот свет, кто-то в эмиграцию. Ведь флот – не кавалерия. Там лихостью Мюрата победы не возьмешь. Там порядок нужен, дисциплина, профессионализм и холодный расчет. Поэтому, как только на флот приходит революция – все, суши весла, достойно воевать этот сброд больше не состоянии.

Наступила небольшая пауза. Журналисты переваривали услышанное.

– Свобода, равенство, братство, – продолжил Император. – Красивые слова. Но что от них выиграла Франция? Каждый отдельный человек – понятно. А как же Франция? Кто подумает о ней? Ведь если так дальше пойдет, то все скатится к тому, с чего начиналось сто лет назад. Франция ли прекратит свое существование, либо скатится в ничтожество. Сами видите – от революции к революции она все слабее и слабее. Это ли цель каждого француза? Личная свобода в ущерб благополучия Отечества?

Говорили долго. Очень долго. Настолько, что Император даже проголодался и чрезвычайно устал. Журналистов, особенно французских, остро заинтересовал вопрос революции. Особенно той, что отгремела в 1871 году, современниками которой они были сами. Николай Александрович готовился к таким вопросам, поэтому оперировал выписанными на бумажку цифрами. Благодаря которым в сочетании с приемами демагоги вполне уверенно доказал, что революция отбросила Францию на десятилетие назад или даже больше.

Очень, надо сказать, своевременные и крайне болезненные слова. Ведь на носу было празднование столетия Великой французской революции.

Да, Франция была республикой. Но на выборах 1885 года в Парламент прошло 80 бонапартистов несмотря на все усилия правительства. Это было не большинство. Однако звоночек очень характерный, даже несмотря на то, что дом Бонапартов возглавляли малоактивные и непопулярные потомки Жерома. А ведь там была еще и партия Орлеанского дома. И те, кто что почитал убогими обоих претендентов. То есть, будучи де факто монархистами, они были вынуждены поддерживать республику за неимением достойного претендента. Иными словами, монархисты, объединившись, вполне уверенно могли побороться за большинство в парламенте.

Таким образом, поднимая и раскрывая этот вопрос в деталях, Николай Александрович провоцировал тем самым обострение внутреннего политического кризиса Франции. Но не это главное. Разберутся как-нибудь. Куда ценнее было другое. За время пресс-конференции, избегая открытых обвинений Император категорически усложнил отношения между Англией и Францией. Открыто он ничего не говорил, но сделать очевидный вывод о том, кому было выгодно мутить Францию, лишать ее флота и отбрасывать назад. Германию он также не обошел своим внимание. И на вопрос, «почему между нашими странами портятся отношения» от одного из немецких журналистов, заметил:

– А что вы хотите? В 1870 году Пруссия начала войну с Францией за объединение северогерманских земель. Россия при этом заняла дружественный нейтралитет, позволяя германцам полностью сосредоточиться на войне с французами. И заметьте – ничего не требуя взамен. Потому как со времен Петра Великого – немцы были для нас близким, дружественным народом. За вычетом редких конфликтов. Да чего и говорить, даже во времена Ивана Грозного в грандиозной битве при Молодях за нас против степной орды сражались саксонские рейтары.

– Ваше Императорское величество, – произнес германский журналист. – Но Россия выигрывала от своего нейтралитета. Ведь благодаря победе нашего оружия вам вернули право держать флот в Черном море.

– Если бы мы выждали несколько месяцев, позволив прусской армии увязнуть в боях с Францией, и ударили со своей стороны, то добились бы много большего, – пожав плечами произнес наш герой. – Не красиво, зато очень прагматично. Но мы так не поступили из-за теплого нашего отношения к Пруссии и всей Германии. И что получили взамен? Всего семь лет спустя – вы вернули нам черную неблагодарность и предательство наших интересов на Берлинском конгрессе. Там, усилиями Германии была умалена кровь, пролитая русскими солдатами в войне с турками. Как бы вы сами относились к русским, если бы мы украли вашу победу в 1871 году? Поняли отчего отношения между нашими державами столь неуклонно портятся? Но не будем о грустном. Может быть еще все образуется. Какие еще вопросы вас волнуют?