Текст книги "Семейная хроника (СИ)"

Автор книги: Михаил Антонов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 5 страниц)

Когда последний раз опустили занавес, а публика стала расходиться, я очнулся и, вытирая слезы, как пьяный спустился вниз. Ребята что-то говорили мне, но я ничего не видел и не слышал. Не помню, как я дошел до дома, как уселся на ступеньки и, как опять и опять вспоминал все действие, ставил себя на место героя и снова плакал от бессилия помочь, подсказать: не надо умирать! Ведь жить так хорошо, несмотря на все неудачи. Ведь вон Сеньков разошелся с женой и не умирает, а женился на другой и живет. Я бы так не сделал. И вдруг впервые мне пришло в голову, что я-то тоже умру. Не сейчас, но когда-то мне придется умереть. Все останется по-прежнему: звезды также будут загораться по ночам, люди будут жить, радоваться, а меня похоронят – закопают в яму. <Я был> обескуражен этой мыслью. Мне так стало жалко себя, что я не сдержался и заплакал навзрыд, задыхаясь. Никогда не плакал, как бы не приходилось туго.

В таком расстроенном положении меня застали дядя Боб и дядя Рафа. Дядя Боб что-то сказал на немецком и зашел в дом, а дядя Рафа сел со мной молча, обнял, прижал к себе и стал поглаживать по плечу. Я заплакал еще сильнее. Он что-то говорил, но я не понимал его. Но постепенно голос журчащий, как ручей в лесу, принес какое-то успокоение, и я постепенно стал вникать в смысл его речи. Он догадался, отчего я плакал, понял мое состояние. И с его опытом жизни и знанием характеров людей, не только успокоил, но и заставил меня все рассказать ему. Я чистосердечно рассказал ему, прибавив, что убил бы такую жену и смылся бы. Он рассмеялся и ввел меня в святые святых, сказав, что этого никогда не было, а автор придумал сам все, как можно трогательнее. И что они «играли» на сцене придуманную пьесу, а в жизни такое почти не бывает.

В жизни все проще. Мы сидели долго, и я как-то незаметно раскрыл мою детскую душу с героическими помыслами и с согласием даже умереть мученической смертью для счастья людей. Только вот себя жалко – не хочется умирать. Вышла мать и позвала нас чай пить, да и ложиться спать пора.

На следующий спектакль я уже шел, неся маленький чемоданчик братьев. Мне разрешили посмотреть, как гримируются артисты. На моих глазах из дяди Боба получился молодой человек, а дядя Рафа превратился в старого еврея.

Дали первый звонок, и я побежал занять свое место у прожектора. Ребята меня уже ждали, беспокоясь, куда я запропастился.

Начался первый акт «Уриэль Акоста». С открытием занавеса со мной произошло то же самое, что и раньше– я потерял себя. Я был там, среди действующих лиц. Но, если на первом представлении мне было жаль этих хороших людей, попавших в такое тяжелое положение, то в «Уриэле...», по мере развития действия, мне все больше и больше становилось страшно. Страх так объял меня, так разросся в моей душе, что в антракте я никак не мог успокоиться. Я дрожал мелкой дрожью, стараясь всеми силами заставить себя помнить, что это не Уриэль, а дядя Боб. Я же сам видел, как он переделался в Уриэля. А этот злой старик на самом деле добрый дядя Рафа. Моих сил хватило только на антракт. Поднялся занавес и снова я очутился в объятиях тех чар, что струились со сцены не только на меня, но на всех зрителей. На этом спектакле, как я помню, заплакал, когда происходила сцена <встречи> Уриэля со своей слепой матерью. Не в силах смотреть на сцену, чувствуя подступившие к горлу рыдания, я отвернулся и, стараясь отвлечься, поглядел на зрителей. На глаза мне попалась тетушка, комкавшая в руке платок. С судорожно дергавшимися губами, она беззвучно плакала одними глазами. Слезы текли, и она их не утирала. Не стыдясь, забыв об окружающих.

Совсем рядом со мной кто-то всхлипнул, и я не смог сдержаться– заплакал. Ребята стали толкать меня под бока, и я, приходя в себя, сумел скомкать рыдания, преодолеть плач. Драма кончилась. Хоть не со счастливым, но с благополучным концом. Уриэль живой, сломленный, но непобежденный и у него уже есть ученики.

Я ждал братьев у клубного выхода. Через час я увидел их и побежал к ним, крича:

– Дядя Боб, как вы хорошо играли! Как хорошо!

– А я? Разве я плохо играл?– спросил дядя Рафа.

Я не мог сказать ему, что мне хотелось обозвать его, как обзывают пьяные мужики. Я молчал.

– Вот тебе и барометр,– сказал дядя Боб.– Если Давид не хочет с тобой говорить, значит, ты добился своего. Значит, роль провел ты великолепно. Держи, Давид, чемодан.

Я молча шагал между ними, пытаясь понять, почему дядя Рафа хорошо играл, если мне он не понравился, да и не только мне. Расспросить я их постеснялся.

Придя домой, поужинав, дядя Боб сказал, что завтра целый день будет ловить рыбу. Я лег спать, наказав матери разбудить...»

По– моему очень неплохой рассказ о том, как жили в маленьких провинциальных городках в СССР, в 1933 году. Оказывается, мой отец был кем-то вроде Мишки Квакина, лазил по чужим садам, терроризировал девчонок, дрался с другими парнями, и как губка впитывал искусство и литературные произведения.

Кстати, благодаря современному интернету можно получить ссылку на то, кем были братья Адельгейм, и даже ознакомиться с содержанием разыгрываемых ими пьес. https://ru.wikipedia.org/wiki/%D0%91%D1%80%D0%B0%D1%82%D1%8C%D1%8F_%D0%90%D0%B4%D0%B5%D0%BB%D1%8C%D0%B3%D0%B5%D0%B9%D0%BC

В начале 30-х годов в семье Антоновых произошло много событий. Выросший старший сын Анны Ивановны– Саша – закончил школу и даже выучился на бухгалтера. После чего был призван в армию и отслужил срочную службу на Черноморском флоте.

Вернувшись из армии в Грязи, он устроился там бухгалтером на одном из местных предприятий. Парнем он был самостоятельным и под влиянием тогдашней моды вдруг решил сменить себе фамилию на, как ему тогда казалось, более благозвучную и героическую – Дубровский. Выполнив все необходимые формальности, он подал заявление в ЗАГС и с тех пор стал именоваться Александром Васильевичем Дубровским.

Произошли изменения и в судьбе моего деда Антонова Василия Степановича. Сначала его карьера вроде как пошла в гору – его из директоров ресторана железнодорожной станции Грязи перевели на такую же должность, но в город Воронеже. А это был огромный областной центр, никак несравнимый с Грязями, ставшими городом в 1928 году и с населением в 10 000 человек. Но что-то у деда на этой должности не заладилось, то ли образования не хватало, то ли умения ладить с нужными людьми, и его отправив работать на станцию Купянск– узловая. Во время этих переводов Василий Степанович перемещался по новым местам работы один. Семью с собой не перевозил, жена и дети продолжали жить в Грязях. Что, наверное, и способствовало тому, что он сошелся с гражданкой Дубининой.

А в 1936-м в декабре, в Грязях стало известно, что Антонов Василий Степанович погиб при странных обстоятельствах, по официальной версии якобы застрелился из своего наградного револьвера.

Причины этого поступка, да и достоверность его не ясны до сих пор. Сам ли он нажимал на курок, «помогли» ли ему «добрые люди» нам не известно. А через некоторое время – в 1937– умерла от болезни и Анна Ивановна Антонова. Так пятеро ее детей стали круглыми сиротами.

Старший из детей Анны Ивановны и соответственно старший мой дядя– Александр Дубровский жил уже самостоятельно, своей семьей. Он женился на Варваре Васильевне и в 1935 году у него родился единственный сын Юрий. В Грязях Александр проработал до 1937 года и в 1938 году он перевелся работать в Кантемировку в тамошнее отделение "Мосзаготторга".

Уже в Кантемировке он был арестован по подозрению, как враг народа, и просидел полгода под следствием. Но дядюшке повезло. По счастью, он сохранил в загашнике тот самый номер местной газеты, где было опубликовано его официально зарегистрированное ЗАГСом объявление о смене им фамилии. Получалось, что он не враг, пытающийся скрыться от органов, а просто человек, сменивший на волне моды свою фамилию. Да к тому же, видимо, именно в этот момент наркомом НКВД вместо Ежова назначили Берию.

Как известно, эта смена руководства карательных органов сопровождалась "посадкой" тех чекистов, которые пользовались покровительством прежнего наркома, и освобождением части арестованных узников, особенно тех, кому и инкриминировать было совершенно нечего. Александра Васильевича Дубровского тоже освободили и оправдали полностью.

Тут пришло время развеять еще одну семейную легенду, на которую намекает даже мой отец в своих записях. Дескать, сталинский нарком Николай Ежов приходится нам родственником. Для 1960-х, когда мой отец писал свои записки, сходство имен и фамилий могло считаться доказательством подобного факта. Но благодаря современным интернет возможностям опровергаются подобные предположения парой кликов.

Напомним, моя прабабушка в девичестве носила фамилию Ежова и был у нее брат Василий Ежов, сын которого в 1930-е годы якобы служил в ГПУ– НКВД. Именно ему (приходившемуся двоюродным братом моей бабушке Анне Ивановне Антоновой) в нашей родне и приписывали звание наркома.

Что же выяснилось: нарком НКВД Николай Иванович Ежов, родившийся в 1885 году вовсе не в заштатных Грязях, а в столичном Санкт-Петербурге, к нашему Николаю Васильевичу Ежову (1905-1974) г.р. никакого отношения не имел, если не считать некоторого сходства имени и фамилии.

Так развеяна была еще одна семейная байка. Оно и к лучшему. Нарком Ежов Н.И. совсем не тот человек, близостью к которому ныне принято гордится. Были у нас родственники и с более интересными судьбами.

После смерти Анны Ивановны семья Антоновых распалась. Почему и на основании каких законов, сказать не могу, но система действовала четко и отлажено. Никого не забыли и не оставили беспризорным. Всем нашлось, где и на кого учиться.

Самую младшую из Антоновых Верочку (1926 г.р.) поначалу взял к себе жить старший брат Саша Дубровский. Какое-то время Вера жила в его семье. Но, как я уже писал, в 1938 у Александра начались проблемы с НКВД и Веру забрали из его семьи, определив в Богучарский детский дом №1.

По рассказам самой Веры Васильевны, она одиннадцатилетняя девочка, одна отправилась из Кантемировки в Богучар. Хотя, по мнению ее двоюродной сестры Нины Деулиной, сопровождающая женщина – соцработник все же была и как-то Веру сопровождала.

Мне сейчас сложно установить, кто из кузин был прав, а кто просто запамятовал, но чисто для справки сообщу, что расстояние между двумя этими населенными пунктами приблизительно равно 60 км.

В Богучарском детском доме Вера Антонова пробыла до 1940 года. После выпуска из детдома ее отправили учиться в Воронеж, в ФЗУ при воронежском заводе СК-2 на химика.

Младший из братьев Владимир Антонов (1924г.р) в 1940-м году закончил ремесленное училище и был направлен на Воронежский авиазавод. Так что брат с сестрой оказались одновременно в одном городе и наверняка могли видеться.

Моего же отца – Алексея Антонова – судьба занесла сначала в город Клинцы Орловской области, где в 1938 году он получил среднее образование, закончив рабфак. А затем он как-то оказался в городе Орске Чкаловской области (ныне Оренбургской). Обидно, что за те тридцать лет, что мы жили с отцом бок о бок, он ни разу мне ничего об этих городках не рассказывал. Не о Клинцах, не об Орске. Даже когда мы с ним вместе, как минимум, дважды проезжали Орск на поезде. Он ни разу не дал мне понять, что в этом населенном пункте прошла часть его молодости. Только в конце жизни, один только раз, у него сорвалось с губ, что именно в Орске он стал играть на трубе в духовых оркестрах. Надо ли говорить, как я был озадачен, когда из отцовского военного билета узнал, что именно Орским горвоенкоматом в сентябре 1940 года он был призван в ряды Красной Армии. Где Грязи, а где Орск, что его туда занесло?

Антонову Алексею с армейской службой повезло. Во-первых, его призвали в музвзвод, (не зря он освоил игру на духовых в славном городе Орске). Во-вторых, он попал в 84-й путейский батальон, в железнодорожные войска, а с большинством железнодорожных работ он с детства был знаком. Вырос на железнодорожной станции, да и дед его по матери, и почти все дяди работали на железной дороге. А в-третьих, он еще и попал на Дальний Восток– места романтические и далекие.

Про этот период своей службы Алексей Васильевич рассказывал немного, в основном о конфликте со старшиной учебной роты, где он проходил курс молодого красноармейца, да про проверку их части каким-то заслуженным, боевым комдивом.

Старшина учебной роты почему-то не любил именно военных музыкантов, считая их лоботрясами и бездельниками. Именно за принадлежность к этой группе военнослужащих и должен был страдать красноармеец Антонов. Но Алексей был в учебной команде одним из самых шустрых: быстро одевался и еще быстрее наматывал обмотки, так что довольно ловко уклонялся от старшинских каверз. Кроме того, отец оказался неплохо подготовленным спортсменом: он занимался атлетикой– смесью из бокса, борьбы и тяжелой атлетики. А при строительстве модных тогда акробатических пирамид был низовым, удерживая на себе гимнастов верхних уровней. Так что старшина впервые убедился, что и среди музыкантов могут быть нормальные солдаты.

А во время инспекции батальона легендарным командиром красноармеец Алексей Антонов то ли был в кухонном наряде, то ли исполнял стародавнюю солдатскую мудрость о том, что надо держаться подальше от начальства, но поближе к столовой.

Комдив же, прибывший с проверкой их батальона, решил появиться внезапно и зашел с тылу. Один, без свиты, закутанный в плащ-палатку, он проник в часть со стороны хозяйственного двора. Там он вступил в разговор с красноармейцем Антоновым и его напарниками по службе, которые его не признали и охотно поделились с ним сведениями о том, что в части ждут проверяющего и наводят марафет.

Внимательно выслушав солдат, начальник с удовольствием использовал факты, ими приведенные, в своей инспекции.

Но самой интересной оказалась судьба старшего из братьев Антоновых – Михаила.

К сожалению, мне не пришлось с ним не видеться, ни разговаривать, поэтому я его судьбу описываю в основном на основании сухих официальных армейских документов.

После смерти отца и матери Михаил некоторое время работал на элеваторе и в марте 1939 года был призван в Красную Армию, в царицу полей – пехоту.

Поначалу попал он в 844-й запасный стрелковый полк, располагавшийся в городе Ливны Орловской области, где он принялся осваивать воинскую специальность пулеметчика. Обучение продолжалось до февраля 1940 года.

Как известно 30 ноября 1939 началась не сильно популярная в советской историографии Советско– Финская зимняя война. Война шла трудно, были большие потери и в феврале 1940 года пулеметчик Михаил Антонов в составе лыжного батальона 150-й стрелковой бригады Петрозаводского направления прибыл в действующую армию. К сожалению, о его пребывание на полях боев этой войны сведениями я не располагаю, но одно знаю точно: в марте 1940 года финны осознали всю безнадежность своего положения и попросили советское правительство о заключение мира.

Так мой дядя Михаил выиграл свою первую войну.

Далее в его послужном списке написано, что с марта по декабрь 1940 года он является курсантом полковой школы 756-го стрелкового полка 150-й стрелковой дивизии. Как я понимаю, стать курсантом военного заведения, если тебя уже призвали рядовым красноармейцем в армию можно, только если тебя перевели в учебное отделение, готовящее будущих сержантов. Видимо, красноармеец Михаил Антонов показал себя в боях с неплохой стороны, раз ему предложили выучиться на младшего командира (звания сержант тогда еще официально не было).

150-я стрелковая дивизия Красной Армии имела короткую, но легендарную историю участия в трех освободительных компаниях.

«Создана дивизия в сентябре 1939 года в Белоруссии. В сентябре-октябре 1939 года она принимала участие в освобождение Западной Белоруссии от польских панов. В декабре 1939 – марте 1940 года 150-я сд участвовала в советско-финской войне. 20 марта отправлена на перегруппировку, а 7-14 апреля 1940 года была погружена в эшелоны и отправлена в БОВО. В июне – июле 1940 года принимала участие в Бессарабской кампании».

Судя по всему, где-то в 20-х числах марта 1940 года красноармеец Михаил Антонов и вливается в ряды 150-й стрелковой дивизии. И уже в ее составе в июне– июле 1940 года участвовал во втором военном конфликте, где снова победил, освободив, как тогда говорили от боярской Румынии молдавские земли и самих молдаван. Так что за год с небольшим службы в рядах красной армии мой дядя Михаил Антонов значительно расширил границы СССР и освободил много новых советских граждан.

Карьера у него складывалась хорошо. В декабре 1940 года он успешно заканчивает учебу и получает вполне заслуженные треугольники в петлички, (что соответствует современному званию сержанта), и должность помощника командира взвода. Его переводят в штат учебной роты. Теперь он сам командует молодыми курсантами полковой школы 756-го стрелкового полка.

А в мае 1941 года он по рекомендации командования становится курсантом Харьковского пехотного училища. Перед ним открылась офицерская карьера в Красной Армии. Простившись с сослуживцами и подчиненными, Михаил Антонов покидает город Беляевка Одесской области и едет к новому месту службы и учебы в славный город Харьков.

Часть вторая

Как три брата-богатыря Злого Ворога одолевали, а сестрица– лебёдушка им в тылу помогала

1941

Итак, летом 1941 года младшие Антоновы: Вера и Владимир жили в Воронеже. Старший брат Александр Дубровский работал бухгалтером в Кантемировке, а два средних брата Михаил и Алексей находились в рядах Красной Армии. Михаил приступил к учебе в Харьковском пехотном училище, а Алексей проходил срочную службу в составе отдельного железнодорожного батальона. И поскольку этот батальон был переброшен на новую западную границу СССР в район города Львова, то первым с немецкими захватчиками встретился именно он – красноармеец Алексей Антонов.

22 июня, в воскресенье, в их подразделении с утра проводился военно– спортивный праздник. Намечался кросс по пересеченной местности и еще некоторые мероприятия. В 10 часу утра в небе показался самолет, который радостно приветствовали, считая, что видят в вышине сталинского сокола. Однако летчик оказался гитлеровским стервятником и их радости совсем не разделял, что и продемонстрировал, сбросив на ближайший городок несколько бомб.

Так в 84-м отдельном путейском батальоне 27-й железнодорожной бригады стало известно о начале войны. Музыка сразу была оставлена до тех пор, пока не замолчат пушки. Красноармеец Антонов был переведен из музыкантов в путевые обходчики.

В свое время отец на обычной карте европейской части СССР цветными фломастерами нарисовал для нас свой боевой путь, и в дальнейшем я буду использовать эту карту в своем рассказе.

Узнав о начале войны, командование 27-й ж/д бригады отправило свои части на запад, навстречу врагу. Столкновение с немцами произошло недалеко от города Перемышль (Пшемысль, теперь это территория Польши). Кстати, этот городок успешно отбили у немцев уже 23 июня, возможно, в этом была заслуга и воинов – железнодорожников. Повторно немцы сумели захватить этот городок только 27 числа. К тому времени они прорвали нашу оборону севернее Львова, и советским войскам в Перемышле грозило окружение.

Пришлось 27-й ж/д бригаде отступать. По ходу отступления взрывали станционные строения и мосты. Взрывали все в Пшемысле, в Стрые, на реке Днестр мост в Ходорове. Специальными крюками, которые тянул за собой паровоз, ломали шпалы, закручивали рельсы винтом, толовыми шашками взрывали пути, мосты, столбы.

"Идешь, – рассказывал отец,– по путям и через пятьдесят метров кладешь под рельс шашку. Отрезаешь шнур на полторы минуты и, пока ставишь следующую шашку, предыдущая рвет пути. К столбу тоже привяжешь шашку, и он после взрыва как карандаш ломается».

Короче, чтобы ничего гадам-фашистам не досталось.

У железнодорожных войск не было ни пушек, ни танков, ни авиации. Максимум, винтовки и пулеметы, а самым грозным их оружием были бронепоезда. Но время подобной техники прошло – им немало доставалось от самолетов противника. Они, правда, отстреливались из счетверенных пулеметов "максим", предназначенных для зенитного отпора, но малая скорость бронепоезда, по сравнению с самолетами, и предсказуемость его пути по рельсам сказывалась. Немец бросал одну бомбу на рельсы впереди поезда другую сзади, а потом методично с помощью коллег расстреливал обездвиженного стального исполина.

В результате вскоре многие железнодорожные батальоны мало чем отличались от обычных пехотных частей. Иногда иные командиры и пытались использовать их как пехоту, затыкая путейцами различные дыры в своей обороне.

Но все по порядку. После города Ходорова их маршрут пролегал через Тернополь, но оказалось, что немцы уже ждут их прямо на вокзале и с самыми недобрыми намерениями. Деятельность железнодорожной бригады немцам совершенно не нравилась. Немецкое командование распорядилось считать всех взрывающих железнодорожную инфраструктуру не солдатами, а террористами, как и партизан. И, соответственно, велело относиться к ним ни как к военнопленным, а как к бандитам и террористам, расстреливая на месте.

Поэтому маршрут 84-го ж/д батальона сворачивает на юг к городку Чортков. Выйдя из под удара, батальон задержался только в Хмельницке– на карте есть отметка о том, что там тоже взрывали мост через Южный Буг. Далее было беглое отступление к Белой Церкви, где тоже взрывали, как и в Боярке. К концу лета они добрались уже до Киева. В районе Фастово шли ожесточенные бои и солдатам– железнодорожникам опять пришлось сидеть в окопах и стрелять в немецкую пехоту из винтовок.

В Киеве их саперы ничего не взрывала, скорее всего, не было приказа. И это оказалось большой ошибкой советского командования. 23.08.1941-го года немцы с ходу захватили единственный исправный мост через Днепр севернее Киева, прорвались на восточный берег и образовали важный плацдарм. С севера Юго-Западный фронт обходили танки Гудериана, с юга Клейста. 15.9.41г. они соединились у Лохвица.

Потери Красной Армии были огромными, говорят, только в плен попало 655 тысяч человек.

Но вот красноармейцу Алексею Антонову повезло, он успел вырваться из этого котла.

Про первую переправу через Днепр советских войск не снято фильмов, не написано книг. Она ничем не знаменита, про нее не любят вспоминать командармы Красной Армии. А вот отец рассказывал мне про нее неоднократно.

Про то, как с группой сослуживцев вышел на крутой правый берег реки. Офицеры их батальона к тому времени как-то незаметно исчезли пару дней назад, команд никто не отдавал, в наряды не ставил, службу не спрашивал. Даже старшина с кухней тоже не показывался больше суток. И как им быть, и что им делать, они не знали, потому и двинулись бойцы самостоятельно. Шли пешком, шли на восток. Пока не добрались до широкой реки. По размерам сразу решили, что это Днепр. И вот перед ними открылось все великолепие реки – несколько сот метров водной глади, и далеко внизу левый берег, где фашистов вроде как быть не должно.

Сам– то красноармеец Антонов плавал отлично и в одиночку мог бы спокойно преодолеть реку, несмотря на то, что лето кончилось, и вода в сентябре в реке была весьма прохладной. Но как-то неловко было спасаться одному, без оружия, без товарищей, как потом доказывать, что ты не дезертир, что не просто шкуру свою спасаешь, а организованно осуществляешь отход на новые рубежи обороны.

Кроме воинов железнодорожников выходили к реке и другие солдаты, и даже командиры из чужих воинских частей. Берег постепенно заполнялся людьми, которые не знали, что делать и куда идти. Все они, наверное, думали, что вот-вот придет какой-нибудь большой начальник и все организует: и их переправу, и их спасение. Однако решительные командиры все не появлялись, а те, что приходили, сами не знали, что им делать. Недалеко от солдат-железнодорожников вышел на берег какой-то ротный политрук. Но вместо отдачи организационных команд он огляделся, достал из кобуры пистолет и, видимо, в приступе отчаянья выстрелил себе в висок.

Красноармейцы – железнодорожники подошли к нему посмотреть и стали решать, что с ним делать. Забрали документы– сдать начальству, когда оно появится, пистолет– на всякий случай, да заодно сняли и добротные офицерские хромовые сапоги. Политруку они уже не нужны, а им долго еще придется отступать с такими командирами.

Канонада на западе усиливалась, берег заполнялся солдатами, солнце перевалило за полдень. И тут красноармейца Антонова осенила простая мысль. Он обратил внимание на находившуюся поблизости шахту. Под небольшим углом в гору, словно в нору, была проложена узкоколейная железнодорожная ветка. Видимо по ней гоняли в шахту вагонетки. Алексей поделился идей с сослуживцами, и они приступили к работе. В шахте оказался необходимый инструмент, а навыки у них были свои, недаром же они железнодорожники. Разобрав часть узкоколейки, бойцы взяли несколько шпал и спустили их к воде, где и сколотили себе из них несколько плотов. Три шпалы вдоль, две – поперек, для связки, грести можно и совковыми лопатами вместо весел.

Вот на таком плоту бойцы 84-го путейского батальона и преодолели Днепр широкий. Организованно и с оружием. Когда они уже с левого берега взглянули на великую реку, то увидели, что ее гладь усеяна их последователями. Таких шикарных плотов уже никто не строил, все спешили, да и навыков не было, но от узкоколейки остались только рельсы. Зато несколько десятков или даже сотен советских бойцов спаслись от немецкого плена.

На ближайшем привале, уже в относительной безопасности, стали решать, что делать с наследством застрелившегося политрука. Документы хранить доверили сержанту, пистолет тоже кто-то взял, а сапоги, оказались маломерки– 40 размер, и подошли только красноармейцу Антонову. Он охотно сбросил свои уже сильно поношенные ботинки с обмотками и надел щегольскую кожаную обувку.

Эти сапоги вызывали немало завистливых взглядов других солдат и сержантов. У офицеров возникали вопросы, почему красноармеец обут не по уставу. Пришлось Алексею Антонову сменять их на обычные кирзачи. Дали ему новенькую пару, да еще спирта и консервов в придачу. А в хромовых сапожках стал щеголять ротный старшина, ему про офицерские сапоги вопросов не задавали.

Видимо, догнали воины-железнодорожники свой путейский батальон уже в районе Бахмача, где на отцовской карте опять появляется отметка о проведенных взрывах.

Затем были Льгов, Курск и путь батальона резко сворачивает на юг– на Белгород, Люботин и на Харьков.

Кстати, именно там, в Харькове, в это время учился в пехотном училище на офицера его старший брат Михаил. Настоящий романист обязательно бы дал братьям встретиться, но я пишу не роман, поэтому ничего выдумывать не буду. Вряд ли братья догадывались, что находятся недалеко друг от друга. Да и, скорее всего, с приближением фронта училище вместе с личным составом было эвакуировано вглубь страны.

Александра Дубровского тоже призвали в ряды вооруженных сил на героический Черноморский флот. К сожалению, мне пока не известно, на каких кораблях он выходил в море и в каких боевых операциях участвовал. Поэтому фантазировать не будем.

Верочке Антоновой в 1941-м году исполнилось 15 лет, и она училась на химика в ФЗУ при воронежском заводе СК-2(Синтетического каучука). С началом войны все училище вместе с заводом решено было эвакуировать.

7 ноября 1941-года их посадили в поезд и повезли на восток. Ехали в теплушках, без всяких удобств, не помыться, не постираться, часто голодные и почти все время холодные.

Эшелон шел медленно и очень долго. Не один месяц. Сначала планировали остановиться в Уфе, но там от эшелона с «фабзайцами» отказались. Пацаны и девчонки все еще сидели в вагонах и колесили по Уралу. И только в Свердловске на легендарном «Уралмаше» их, наконец-то, приняли. И случилось это в марте 1942 года! За время путешествия ребятишки изрядно оголодали, обносились и намерзлись, возможно, даже завшивели– ездили– то всю зиму в дощатых теплушках.

На «Уралмаше» в химиках не нуждались. По крайней мере, в таком их количестве. Профиль у завода был другой, там делали танки, пушки и другую продукцию, и все из металла, а не из каучука. И Вере Антоновой, как и многим другим, пришлось переквалифицироваться. Ее определили в приемосдатчики. В обязанности юной заводчанки входило принимать и отправлять вагоны с заводскими грузами. Что она и делала и днем и ночью, и в любую погоду. Всю войну.

Владимиру Антонову, младшему из братьев, в 1941 шел семнадцатый год. К началу войны он уже окончил ремесленное училище и был направлен на Воронежский авиазавод.

После начала боев, в октябре 1941-го года, завод было решено эвакуировать на Восток. Эшелоны с техникой и людьми пригнали под Куйбышев в Безымянку, где еще до войны с 1940 года закладывались новые цеха для производства боевых самолетов.

Условия труда были тяжелейшими. Первым делом устанавливали станки и только потом вокруг них возводили стены цехов и крыши над головой. И лишь в третью очередь думали о рабочих, о том, где и как они будут жить. Говорят, в Безымянку к 1943 привезли 250 000 человек. Жилье вроде строили, но это была капля в океане. Рабочих все равно не хватало. Потому смены на производстве были по 12-16 часов, спали часто на рабочем месте. Было голодно и холодно.

1942г.

Однажды я спросил отца, как он встречал новогодние праздники во время войны.

Зиму 1942 года, по его рассказу, он встречал на Украине в районе Харькова.

Под Москвой шло зимнее наступление советской армии, а на Украине фронт стабилизировался, и красноармеец Алексей Антонов весь день 31 декабря провел в дозоре, чуть ли не на нейтральной полосе. Было холодно, он страшно продрог и замерз. Вечером его сменили, и в землянке налили стакан водки. Он выпил, поужинал, прилег у печки и проснулся уже утром 1 января Нового 1942 года.

В этом году всех ждали испытания не меньшие, чем в минувшем.

Где-то на берегу Черного моря находился старший брат Александр Дубровский. Его военно-морская эпопея продолжалась до середины 1942 года и закончилась тяжелым ранением. После госпиталя он был списан с флота, то ли кораблей уже не было для такого количества матросов, суда– это же не танки и не самолеты, их быстро не построишь, то ли Александр по здоровью уже не годился для походов в море. Но для сухопутных войск он вполне еще подходил, и бывший моряк стал учиться на танкиста. К сожалению, нет у меня никакой информации, какой танк он освоил, в какой должности и в какой части он готовился воевать.