Текст книги "Вдоль каменного пояса"
Автор книги: Михаил Заплатин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 5 страниц)
Тозамтоуи, а по ней к Уральскому хребту, в район горы Манья-Тумп.
Петр Ефимович выслушал меня до конца и с искренним удивлением спросил: : ;
– Ты чо, начальник, ходил ли чо ли Тозя*!* тоуя?
Старые манси не пользуются картами, да Н не умеют ими пользоваться. Они просто запоминают тропы. Помнится, как Петр Ефимович вел нас по пути, которым ходил десять лет назад. Он часто останавливался, присматривался к местности и потом, узнав или припомнив направление, шел дальше. Зрительная память исключительно развита у этих таежных людей.
Мы долго еще рассуждали о предстоящем походе, договаривались об условиях и закончили тем, что выйдем в тайгу завтра утром.
Не буду описывать наших сборов: они обычны и известны каждому. Брали самое необходимое: сухари, сахар, чай, соль, крупу, сухое молоко, ружья, патроны, фотоаппараты, запас пленки и киносъемочную камеру. Все это нужно было нести в рюкзаках. По примеру Петра Ефимовича на этот раз отказались от палатки и спальных мешков. Спать летом в тайге под открытым небом – одно удовольствие. В крайнем случае можно всегда соорудить шалаш. Из спальных принадлежностей прихватили с собой лишь легкие брезентовые чехлы от спальных мешков.
Мы условились со стариком, что завтра зайдем за ним, когда будем проходить мимо его дома. Но утром у нас в комнате неожиданно появился сам Петр Ефимович.
– Что случилось? – забеспокоился я.
– Покажи груз, начальник.
Я показал на два пузатых рюкзака. Старик попробовал их на вес:
– Однако тяжелый, надо олень.
Не говоря больше ни слова, он взял оба рюкзака и понес их из комнаты. Мы пошли за ним. К нашему удивлению, у крыльца стоял небольшой северный олень. На спине его уже были навьючены маленький мешок и ружье хозяина. Старик стал прилаживать к вьюку и наши рюкзаки.
Я молчал, растроганный добротой старика. Он проявил к нам большое уважение – взял в поход своего собственного оленя, чтобы везти наш груз.
Возле оленя сидела белая собака. По обрубленному хвосту я узнал четвероногого спутника старика– Паля. Состарился, одряхлел пес, но, видно, продолжал неотступно следовать за хозяином.
– Паль!
Пес повернул голову.
– Ты что, забыл, как на глухарей охотились!?
Паль нехотя встал и, виляя хвостом, подошел.
Принюхиваясь, он лениво помахивал обрубком хвоста и пристально смотрел мне в глаза, как будто вспоминал: «Где это я видел тебя, человек?» Не мудрено: прошло три года. Понюхав еще раз мои ноги, он сильнее замотал хвостом. Глаза его стали добрыми. Узнал!
Между прочим, собаки у северных народов и у сибирских жителей очень добродушные. Они не лают по-пустому, как наши дворняжки, и не бросаются на незнакомца. Лежит посреди деревни огромная собачина со страшной мордой, этакий лев, вроде спит, а одним глазом следит за тобой. Обойти его, кажется, нельзя. Идешь мимо и душа в пятки: «Вот бросится сейчас!» А он проводит тебя одним глазом и не моргнет.
К СВЯЩЕННОЙ ГОРЕ
После полудня мы от-I ‘правились. Впереди шел Петр Ефимович и вел за узду оленя с колокольчиком на шее. Рядом с ним семенил верный .друг старика – пес Паль. Следом шли мы, увешанные ружьями и фотоаппаратами.
Вышли к тому месту, где быстрая Манья впадает в Северную Сосьву, и направились вдоль берега в глубь тайги. Шли самым удобным путем – по берегам Маньи. Лучше десять раз переходить вброд реку, чем идти по таежным болотам по колено в грязи.
К вечеру второго дня' мы достигли своей старой стоянки, на берегу речки Мазыпатьи. Отсюда двинулись по тропе Лебедзинского. Она совсем заросла. Никогда бы и не узнать былой дороги, если бы срубленные великаны сосны не напоминали о старинной просеке.
Когда кончился сосновый бор после Мазыпатьи, старик снова повел нас к долине Маньи. Начались болотистые низины. Мы направились к озеру Сур-тым-Тур. Я видел это озеро с Уральского хребта, когда мы ходили на исток Печоры. Большой круг
его блестел среди зеленого океана тайги. Показывая на него, Петр Ефимович говорил тогда:
– Это Суртым-Тур. Там утка много есть.
Он снял с плеча ружье, приложился к нему и, отвернув лицо в сторону, добавил:
– Так стреляй – много убивай.
– Так мы зайдем туда, Петр Ефимович!
– Э-э-э, дорога шибко худой: болото.
Теперь мы шли к этому озеру по едва заметной
тропе. Дорога действительно была «шибко худой». Прыгали мы с кочки на кочку, из лужи в лужу, ноги до колен вязли в отвратительной темно-коричневой жиже. В воздухе не умолкала гнусавая комариная симфония.
Особенно доставалось нашему оленю. Его панты были буквально облеплены комарами. Животное отфыркивалось от насекомых, которые назойливо лезли ему в ноздри.
Комары – это бич тайги. Известный исследователь Северного Урала Э. Гофман писал в 1856 году: «Приятно жить в горах, но комары, комары!.. Они уничтожают почти всю прелесть этой жизни».
Болоту, казалось, не будет конца. Приходилось то и дело выливать из сапог грязную жижу. Неожиданно нахмурилось небо, откуда-то нанесло тучи, заморосил мелкий дождь.
От дождя быстро сыреет тайга. Лужи образуются там, где в солнечную погоду обычно сухо. Постоянные болота, наполнившись водой, становятся еще непроходимее. Мы идем следом за стариком, собирая на себя влагу с мокрых листьев. Через полчаса промокли до нитки. Комаров становилось еще больше. Тучами вьются они над нами, лезут 30
в уши, за ворот, кусают руки, лицо. Комару маленький дождь нипочем!
На болоте уверенно продвигался лишь олень. Там, где мы проваливались по колено, копыта животного только слегка придавливали землю и не тонули. Когда олень ступает на мягкую болотистую поверхность, ступня раздвигается на четыре острые конечности, копыто как бы начинает стоять на четырех широко развинутых точках. Таким образом олень превосходно держится даже на зыбких местах болот.
Впереди между деревьями заблестела водная поверхность озера. Но старик отвернул от него в сторону. Не упуская из вида Суртым-Тур, мы прошли еще километра два и остановились на берегу ручья, текущего из озера в Манью. Здесь было сравнительно сухо. К тому же и дождь перестал.
Развьючили оленя. Петр Ефимович привязал к его шее баклажку, которая, путаясь в ногах, мешала бы ему быстро передвигаться. Так он не уйдет далеко от нашего лагеря.
Как приятно после трудного перехода развести костер, обсушиться! У костра оживает человек. Все таежные невзгоды забываются, как только разгорается чудодейственный огонек. Ну, а кружка горячего чая буквально воскрешает путешественника: к нему возвращается веселое настроение, работоспособность,– появляется разговорчивость, желание шутить.
На таежном костре чай готовят очень крепким. Не знаю, вредно или нет пить крепкий чай, но после трудных переходов по тайге и горам именно крепкий чай спасает от усталости, утоляет жажду и добавляет силы.
Под вечер погода наладилась. Заходящее солнце оранжевыми лучами осветило тайгу. Наступило приятное вечернее затишье. Дым от костра расползался по низинам. В кустах вдоль ручья засвистели рябчики.
Всю ночь у костра урчала собака: в тайге ходил медведь.
* * *
Солнце еще не поднималось из-за леса, когда старик разбудил нас.
– Вставай надо. Утка много Суртым-Тур.
Снова чайник висит над костром. Мы готовим
снаряжение, кинокамеру, фотоаппараты, ружья. Петр Ефимович сообщает:
– Моя слушал, утка крякал много.
Предупреждаю его:
– Если на озере есть лебеди, стрелять не надо: мы'будем снимать.
– Ладно. Будем снимай, – сказал он, посмотрев внимательно в сторону озера, и, почесав затылок, добавил: – Я думай, как пойдем: берег совсем топкий.
Об этом думали и мы с Павлом, навертывая на ноги сразу по две портянки, чтобы крепче сидели сапоги. Только там, где редкие деревья подходят близко к воде, можно кое-как подобраться к берегу. В течение получаса мы, чертыхаясь, пробирались по земле, которая колыхалась под нами, как корка на киселе. Часто эта корка не выдерживала нашего веса, и мы – то один, то другой – проваливались по колено в отвратительную чавкающую грязь. А в одном месте Павел угодил в жижу почти по пояс.
Но вот и берег. Мы дошли до крайних деревьев и выглянули из-за стволов. Перед нами было громадное озеро, окруженное со всех сторон стеной леса. Противоположный берег его казался очень далеким. На озере плавало много стай различных уток: нырки, шилохвости, кряквы, чирки.
Завидев нас, утки предусмотрительно отплыли на середину озера. В нескольких местах появлялись большие круги – это ходила рыба, по всей вероятности, крупная.
Но вот в прибрежной траве противоположного берега появились какие-то белые птицы.
– Лебедь! – крикнул старик.
– Тише! – попросил я.
Мы с Павлом быстро приготовили кинокамеру. Через телеобъектив на матовом стекле я увидел, как два белоснежных лебедя с четырьмя уже большими лебедятами важно плавали среди травы. Расстояние, отделяющее нас, было внушительным, однако птицы вели себя настороженно. Они, вероятно, заметили нашу группу.
Вдруг один из лебедей, очевидно самец, разбежался по воде и взлетел. Сделав круг над озером, он издал тревожный крик, затем пошел на снижение к своему семейству. Я снимал этот кадр и очень боялся, что лебеди улетят совсем. Однако все кончилось благополучно: самец просто произвел разведку, уточнил наше присутствие.
Дикий лебедь—это грациозная, изящная птица. Многие привыкли видеть этих красавцев в зоопарке или на городских прудах, считают их ручными и домашними. На самом деле это очень нелюдимая птица. Старик манси рассказал нам, что весной супружеская пара лебедей выбирает себе для гнездовья самое глухое таежное озеро в безлюдных лесных просторах. Причем, гнездятся только по одной паре на озере. Они не переносят соседства своих сородичей, выживают их. Дело доходит до страшной битвы, пока одна из пар не сдается, не уходит с озера.
Засняв лебедей и уложив аппаратуру в рюкзак, мы стали советоваться, что делать: стрелять уток или нет?
– На котел мяса надо, – заявил Петр Ефимович.
На озере шла мирная, суетливая жизнь. Утки были так увлечены нырянием, что не хотелось их тревожить. Первый же выстрел всполошит их, вызовет всеобщую панику. И это на озере, на берегах которого давно уже не раздавалось ружейных выстрелов!..
– Не надо стрелять уток, лучше рябчиков,– сказал Паша.
Он, конечно, имел свои соображения: за утками надо лезть в воду, а это не очень приятно.
Старик возразил:
– Э-э! Рябчик чево! Совсем плохой пища. Утка лучше!
Я стал на сторону Паши:
– Пожалуй, не будем стрелять уток: не достанешь их на воде.
– Может, твоя верно говори, начальник, – согласился старик. – Пойдем тайга – будет глухарь, капалуха.
И мы пошли к своему лагерю. Я был доволен тем, что мы .не нарушили мирной жизни глухого таежного озера.
Каждому настоящему любителю природы знакомо, наверно, такое чувство, когда не поднимается рука, чтобы выстрелить в зверя или птицу. Стоишь, как зачарованный, и любуешься живой картиной. Еще мгновение, и нет ее, исчезла. «Ну и хорошо»,– говорит какой-то внутренний голос...
* * *
На другой день мы покинули нашу стоянку у озера Суртым-Тур и отправились к устью Тозам-тоуи. Трудно различить две речки в месте их слияния. Которая из них Манья, а которая Тозамтоуя? Просто два шумливых ручья.
Обрывистые берега мешали приблизиться к воде. Выбирая удобный путь, мы двигались, не теряя реку из вида.
В тайге нет дорог, но есть звериные тропы. Звериные тропы... Это звучит как-то по-сказочному. Косули, лоси, дикие северные олени ежедневно ходят на водопой и кормежку по одним и тем же тропкам вдоль ручьев и рек. Животные искусно обходят болота, непроходимые заросли, каменные препятствия.
По таким необычным дорогам и вел нас Петр Ефимович. В тайге было тихо. Лишь изредка раздавался пронзительный крик кедровок, оповещавших о нашем присутствии. Они надрывно кричали, словно хотели сказать: «Внимание, лесные жители! К нам пожаловали незваные гости!»
– Зачем орет? Совсем плохой птица! – говорил с возмущением старик и с ненавистью поглядывал на кедровок.
Между деревьями поблескивала Тозамтоуя.
Шумные порожки чередовались с тихими и глубокими плесами. Крутые, заросшие лесом берега сменялись болотистыми низинами. Густые кедрачи вдруг уступали место сплошным сухостоям. Высохшие и сломленные бурями деревья, похожие на телеграфные столбы, тянули к небу обломки сучьев. Кругом было дико и по-таежному величаво.
У глубоких ям, в которых важно плавали крупные хариусы, мы останавливались, готовили несложный инструмент для рыбалки. Крючок, обмотанный птичьим пером, и удочка готова. Здесь же на берегу разводили костер, нанизывали Пойманных хариусов на палочки и пекли «таежный шашлык». Долго не задерживались. Попив крепкого чайку, шли дальше.
Невдалеке от этих мест путь наш пошел между возвышенностями. Заметно переменилась растительность: вместо болот с чахлыми деревьями потянулись высокорослые ели, лиственницы, пихты и березы. Мы то идем по живописной долине, то поднимаемся на небольшую сопку. Начались первые отроги Урала. Впереди хорошо различаются синеватые горы.
С каждым шагом поднимаемся выше и выше. Ручьи перестали прятаться в зеленых мхах, побежали между камнями, наполняя тайгу громким журчанием. С гор потянуло прохладой, уральским холодком, от которого преследующие нас комары поспешили скрыться.
Наше молчаливое шествие натыкалось иногда на шумно взлетающего с земли глухаря. Собака отчаянно срывалась с места и уносилась следом за птицей. Такие встречи становились все чаще и чаще. Петр Ефимович говорил:
– Табор делать надо, начальник: глухарь есть.
Но больше всего на нашем пути встречалось рябчиков. Любопытству их не было предела! Услышав наше приближение, они словно нарочно вылетали из кустов, садились на" деревья и начинали свистеть. Собака не обращала внимания на эту «мелкую» дичь. Мы тоже проходили мимо. Лишь только отдельные экземпляры привлекали наше внимание только для киносъемки или пополнения запасов. Тушка рябчика, запеченная на палочке у костра, – лакомство.
Под вечер вышли к живописному ручью, впадающему в Тозамтоую слева. Небо горело малиновым закатом. Дым костра расползался по речке. Тучи комаров вились возле нашей стоянки. Над нами с характерным криком пролетели два лебедя, окрашенные в пурпур заходящим солнцем. Наверное, направлялись на Суртым-Тур.
Прошла еще одна таежная ночь с таинственной тишиной, с черными силуэтами деревьев на фоне звездного неба. Длительные разговоры, чаепитие у огня и ночлег под несмолкаемый треск костра...
Нас будят выстрелы в тайге. Оглядывайся: чуть свет, а старика уже нет у костра. Паша бормочет спросонья:
– На охоту утащился, старый!
Из леса прибегает Паль, радостно виляет хвостом и норовит лизнуть каждого из нас. В глазах его можно прочесть: «Хозяин идет с едой. Будет вкусный завтрак!»
И действительно, вскоре между деревьями замелькала маленькая фигура старика. В руках он несет двух огромных птиц. Их вытянутые шеи неимоверно длинны, лапы волочатся по земле.
Мы встречаем охотника с восторгом.
Старик кладет глухарей у костра, садится на землю и закуривает махорочку. Затягиваясь дымом, он хитро щурит глаза, поглядывает на нас:
– Зачем долго спишь? Охота утром самый хороший!
Чтобы не остаться перед стариком в долгу, Паша начинает теребить одну птицу. Другую берет сам Петр Ефимович и, не трогая пера, вынимает из нее внутренности. Эта будет на завтра. В пере она долго сохранится.
Затем старик берет ощипанного Пашей глухаря. Я слежу за работой Петра Ефимовича и удивляюсь его умению разделывать дичь. Он никогда не палит .глухарей над костром. Умелыми движениями пальцев сдирает с птицы кожу, которая нашим рукам совсем не поддается. «Раздев» таким образом дичь, старик, ловко орудуя острым ножом, отделяет куски мяса. Через несколько минут в руках у него остается один скелет, который он бросает собаке. Такой искусной разделке дичи позави-довщ1 бы любой городской кулинар!
Даже при нашем аппетите мы осилили только половину глухаря. Полкастрюли мяса остается на ужин. Не мудрено. Ведь в этой птице и после разделки не меньше четырех-пяти килограммов.
Крепкая утренняя «заправка» нужна для последнего трудного перехода. Еще день, и мы подойдем к району горы Манья-Тумп. Петр Ефимович уже наметил стоянку на реке – это длинный остров, 38
омываемый двумя большими протоками. И мы должны во что бы то ни стало дойти туда до вечера.
Переход был мучительным и долгим: верховья Тозамтоуи в сплошных завалах. Днем стояла жара. Комары не давали покоя. С горки на горку, через поваленные деревья, вязкие болотистые низины, многочисленные ручьи – так шли мы до самого позднего вечера. Уже закатилось солнце, а острова еще не было видно.
Темнота подкралась как-то незаметно, словно подкараулила нас. В тайге сразу стало жутко. Мы выбрались из леса ближе к речке. И на берегу уже нельзя было ничего различить, кроме блестящей водной ленты. Но наш старый манси, всматриваясь в темноту, продолжал идти по берегу.
– Может быть, остановимся, Петр Ефимович?
– Место худое. Мох нету. Чево олень кушай?
Мы продолжаем идти в зловещей темноте. Глаза пытаются разглядеть хоть что-нибудь, но ничего не видят. Идем молча, в каком-то забытьи, И вдруг из-за склона лесистой горы блеснул огонь.
Мы разом остановились. Темнота мгновенно исчезла, воздух наполнился каким-то матовым зеленоватым светом.
Как в самой страшной сказке, перед нами появился совершенно фантастический пейзаж. Между застывшими силуэтами деревьев плыл ослепительный диск луны.
Откуда взялось ночное светило? Мы его не видели все прошлые ночи. Наступило короткое молчание. Первым нарушил его Павел.
– Страшное зрелище, – тихо сказал он.
Еще не освободившись от сильного впечатления, я смог только молча кивнуть головой. На лице Петра Ефимовича еще оставались следы растерянности, но он бодро заявил:
– Совсем светло место лагерь искать!
Кому что, а ему «место лагерь, олень мох». Старик, конечно, испугался в первые секунды, но у него это быстро прошло. Не раз он видел такие картины в тайге. Мне же диск луны казался неимоверно огромным и таинственным.
– Манья-Тумп совсем близко, – сказал Петр Ефимович и показал на гору, из-за которой только что вынырнула луна.
Так вот каким сюрпризом встречает нас Манья-Тумп– некогда священная гора, на которой по преданиям стояла одно время легендарная Золотая Баба, идол и предмет поклонения окрестных, да и не только окрестных, племен...
Скоро на речке показались шпили высоких елей, озаренных лунным светом. Это была еловая роща, омываемая со всех сторон речкой. В тайге часто так бывает: раздвоившись на две протоки, речка образует лесной остров. Как правило, на нем почему-то всегда растут громадные ели.
Мы перебрались через речку на лесистый остров и на берегу, обращенном к луне, устроили лагерь.
Непередаваема красота лунной ночи в тайге. Тишина такая, что слышно собственное дыхание. Слышно, как шумит пламя в костре, как переливаются струи воды в речке. А кругом все застыло: не шелохнется ни единый листок, деревья словно окаменели навсегда. Сказкой веет от их бессильно опущенных ветвей.
Лежавшая у костра собака все время была настороже и тихо урчала. Она то и дело оглядывалась по сторонам, ее уши все время были в движении. Животное слышало такие звуки, которые нашему уху недоступны. Ночная тайга была полна жизни.
Лунная ночь в тайге – это поэма, это симфония. Тайны ночного леса, пожалуй, можно выразить только музыкой...
Мы сидели вокруг костра, молча ели вареного глухаря, молча пили чай, посматривая на выступающую из-за леса Манья-Тумп. Нам в такую ночь и сон не шел.
– Сколько километров до Манья-Тумп?
Старик вынул изо рта трубку, посмотрел на силуэт горы:
– Может, три, может, четыре.
Задача наша очень ясная – мы должны подняться на вершину. Но как на это посмотрит старик? Как бы не обидеть его.
– Петр Ефимович, нам нужно подняться на Манья-Тумп.
Старик снова вынул трубку изо рта, внимательно посмотрел на меня.
– Зачем тебе Манья-Тумп? Ходи тайга – лось много, глухарь есть!
– Мы должны заснять гору, на которой стоял ваш бог. Пойдешь с нами?
Старик замотал головой.
– Не сердись, начальник, Манья-Тумп моя ходи нету: боюсь.
– Вместе-то ведь не страшно!
Манси снова замотал головой:
41
3 М, Заплатин
– Сам ходи, моя нету.
Я молча любовался лунным пейзажем. Вдруг возникла дерзкая мысль:
– Паша! Пойдем ночью на гору!
Павел на какой-то миг стушевался, но быстро опомнился:
– Пойдем!
– А не боишься?
– Нет!
– А я боюсь, но очень хочется пойти. Попробуем?
– Попробуем!
Старик слушал нас и качал головой, очевидно, думая: «Вот попал в компанию!» Он пытался отговаривать нас:
– Зачем тайга ночью ходи? Завтра пойдешь!
Но дерзкая затея не давала нам покоя. Кто откажется идти по тайге в такую сказочную ночь!
– Чево я делай буду? – спросил старик.
– Отдыхай! Утром харюзков надергай, глухарь прилетит – стреляй.
Мы забрали киноаппаратуру, еду, ружья, электрические фонари и, взвалив на плечи рюкзаки, пошли. Старик провожал нас некоторое время по берегу и, как мне казалось, был очень задумчив. Я попытался подбодрить его:
– Все будет хорошо, Петр Ефимович! Жди нас завтра.
Он наклонился ко мне и тихо, чтобы не слышал Павел, сказал:
– Увидишь чево Манья-Тумп, не трогай: больной будешь.
Петр Ефимович показал рукой, куда нам идти,
и вернулся к лагерю. Мы с Пашей сразу же попали в таинственный и страшный мир.
Шли, выбирая освещенные луной места. Там, куда не проникал лунный свет, стояла зловещая темнота. Ночной лес всегда вызывает в человеке чувство боязни и настороженности. Мы держались ближе друг к другу и поминутно освещали темные места. Не притаился ли кто-нибудь там? Шли молча, напрямик через лога и завалы, по камням и глубокому мху, через мелкие ручьи, заросшие высокой травой.
Все время поднимаясь, мы незаметно обошли гору. С одного из бугров увидели ее вершину, черной шапкой выступающую среди леса. Отсюда хорошо было видно, что Манья-Тумп стоит отдельно от Уральского хребта.
Луна стояла в самом зените, но как только она скроется за гору, мы окажемся в темноте. В тайге тогда будет еще страшнее. Надо спешить. Старик наверняка беспокоится за нас и если не увидит огонька на вершине, то подумает, что с нами что-то случилось.
Включив фонари, снова лезем вверх. Часто останавливаемся, отдыхаем. Разговариваем шепотом, руки бьет мелкая дрожь. Но какая-то сила все равно гонит вверх. Паша часто смотрит на меня, очевидно, старается увидеть выражение моего лица. Я в свою очередь тоже слежу за его лицом. Виновато улыбаемся друг другу. Наконец, я говорю:
– Довольно, Пашка, трусить!
– А сам-то ты!..
Мы вышли на освещенный склон. Над ночной тайгой струился холодный лунный свет. Лесные холмы внизу тонули в легкой зеленоватой дымке. В звездном небе висел ослепительный серебряный диск. По долине Тозамтоуи тянулся дымок – наш старик палил костер.
Подъем стал пологим, вершина горы постепенно теряла свой куполообразный вид. Чем выше к ней поднимались, тем больше она выравнивалась. Скоро стали видны просветы между деревьями, стоящими на противоположном склоне.
– Смотри-ка, смотри! – быстрым шепотом проговорил Павел.
Я вздрогнул от неожиданности, остановился и посмотрел туда, куда указывал мой спутник. На одном из деревьев чернел силуэт оленьих рогов. Паша осветил их фонарем и опустил пятно света по стволу вниз. На земле валялся череп какого-то животного. Среди мха торчал старый продырявленный котел. К огромному камню были прислонены чурки с выструганными на концах головами идолов. С ветвей деревьев, как длинные лишаи, свисали светлые полуистлевшие тряпки. Это было, по всей вероятности, заброшенное жертвенное место.
Мы почувствовали легкое разочарование: хотелось увидеть что-то сверхъестественное. Однако луна, черные стволы деревьев, рога и череп, деревянные идолы и полумрак среди тайги – все это по-своему действовало на психику. В древности здесь определенно могла стоять Золотая Баба! А кто нам докажет обратное?
Павел двинулся к деревянным истуканам. Я крикнул:
– Пашка! Не подходи: здесь могут стоять самострелы! *
Он отскочил, как ужаленный. Мы отошли на почтительное расстояние. Я объяснил Паше, что в старину вокруг жертвенных мест иногда расставляли самострелы – устройства со стрелой и натянутой тетивой. Посторонним нельзя было подходить к таким местам, и если кто осмеливался, погибал.
Под каменными глыбами на склоне мы выбрали место для ночлега. Отсюда была видна долина Тозамтоуи с дымком в нашем лагере. Что-то делает сейчас старик?
Заполыхал костер, мы подкрепились. Луна опустилась за горы, и в тайге стало темно.
Какая-то тень промелькнула над нами. Где-то невдалеке глухо проухал филин и под конец разразился на весь лес задористым человеческим хохотом. От этого мурашки пробежали по коже. Павел уставился на меня широко раскрытыми от удивления глазами.
– Это филин! – сказал я.
Павел с искренним огорчением заявил:
– Скорей бы проходила ночь! Не уснешь ни черта!
Мы пытались уснуть, но безуспешно: нервы были до того напряжены, что глаза открывались при малейшем звуке.
Так прошла ночь. Постепенно заалел восток. Над реками появился туман, который скоро заполнил все таежные низины. В молочной пелене оставались видны лишь острые шпили деревьев на возвышенностях. Только теперь стало тянуть ко сну. Веки словно налились свинцом. Костер потух, и мы незаметно уснули.
Над тайгой поднималось дневное светило. Пригретый туман тянулся вверх, медленно растворяясь в воздухе. Солнечные лучи веером расходились в молочной пелене. Где-то далеко слышался колокольчик нашего оленя. Потом прозвучали один за другим два выстрела. Я тронул Павла за ногу:
– Вставай!
Павел потянулся в своем чехле и, зарывшись в него снова, пробурчал невнятно:
– Сейчас, сейчас, еще одну минуточку.
Снова заполыхал костер. Мы отогрелись, доели
остатки вчерашних запасов. Подождали, когда туман рассеялся окончательно, и начали осмотр вершины Манья-Тумп. Кое-где лежали огромные каменные глыбы, заросшие лишайниками и мхом. Это останцы. Вполне вероятно, что в древности гора была совершенно безлесной.
Убого выглядело молебное место. Над совершенно истлевшими деревянными идолами и жалкими остатками какой-то утвари с веток деревьев свисали, как лишаи, обтрепанные и выцветшие лоскутки с узелками. Пожалуй, наиболее живописными были оленьи рога, развешанные на нескольких деревьях, да черепа, разбросанные на земле и заросшие мхом. Видно, сюда давно не приходили молиться старые манси: кости истлели и позеленели.
Небо над горной тайгой было прозрачно-голубым. Легко дышалось над этими зелеными просторами. Со стороны Урала возвышалась серая стена Поясового Камня. На восток до самого горизонта тянулись зеленые дали – древняя лесная страна 46
Манси-Поль. Из тайги на нас смотрели островерхие макушки елей. Левее возвышалась голая вершина горы Иохт-Хури. А дальше, на север, за ней тянулось море вершин с острыми гребнями. Перед нами простирался хмурый горный пейзаж нетронутого Урала.
Я очень люблю североуральский пейзаж и беспредельно счастлив тем, что Урал – моя родина. Люблю эту гордую и в то же время суровую красоту, от которой веет могуществом, силой. Могучая красота гор седого Урала вселяет в душу человека чувство, которое можно выразить только словами восхищения...
Почему именно здесь, на этой горе, а не на другой, было молебное место? Может быть, потому, что здесь так красиво? Нет, причина, наверное, в другом.
Район горы Манья-Тумп очень лесистый. Здесь, на реке Манье и ее притоках Тозамтоуе, Мазы-патье и Арбынье – самые лучшие леса, преимущественно хвойные. Хороший лес является пристанищем зверей и дичи, в реках, текущих среди таких лесов, много рыбы. Гора зеленой шапкой возвышается над всеми лесными массивами. Самое удобное место для «бога», чтобы созерцать ему сверху свои владения, благодатные места для охоты.
По словам К. В. Сальникова, «племена лесной полосы Восточного Урала оставили интереснейший вид археологических памятников – жертвенные места, которые располагались на скалистых вершинах гор или останцах... Эти пункты поражали воображение первобытных обитателей Урала и рассматривались ими, видимо, как места священные,
связанные с обитанием духов – хозяев гор, леса, лесного зверя и т. п.».
Считалось, что эти горы были полны разного зверья, и когда божество проникалось добротой к людям, оно сгоняло зверей вниз, в леса, давая тем самым богатый промысел охотникам.
Как правило, такие места сохранялись в тайне от посторонних. Под страхом смерти никто не имел 'права подниматься на эти горы. Не случайно вокруг жертвенных мест, на подступах к божеству, устанавливали самострелы. О них знал только шаман. Временами люди под предводительством ша-мана-жреца собирались для общего моления и жертвоприношения. Самой ценной жертвой являлись белый олень или белая лошадь, которых закалывали на жертвенных местах и съедали. Женщины не имели права не только присутствовать при жертвоприношениях, но даже проходить вблизи этих священных мест.
Тот же Сальников пишет, что «подобного рода священные места, на которых совершались жертвоприношения, продолжали существовать еще в предоктябрьский период у коренного уральского народа – манси».
Остатки давно заброшенного жертвенного места мы и нашли на горе Манья-Тумп. ■,
– Почему гора называется Манья-Тумп? – спросил Паша.
Оглядывая с горы даль, я начал рассуждать: «Тумп» по-мансийски – гора, отделенная от других гор, или каменный остров. Название «Манья-Тумп» означает – особняком стоящая гора в верховьях Маньи.
Манья-Тумп действительно стоит особняком,
островом среди сравнительно ровной таежной низины. Вблизи протекает речка Манья. Можно справедливо заметить: «Почему Манья-Тумп названа горой в верховьях Маньи? Ведь гора на таком же расстоянии отстоит и от верховий речки Тозамтоуи! С таким же основанием ее можно было бы назвать Тозамтоуя-Тумп»!
Но дело в том, что река Манья когда-то имела особое значение в жизни манси: по ней в древности проходила дорога через Урал. Неудивительно, что гора, бывшая приметным местом на этой дороге, названа именем той речки, по которой и шел весь путь.
ЭКСКУРС В ПРОШЛОЕ
Мы находились вблизи древнего пути через Уральский хребет. Левее нас, в сторону Урала, лесные массивы прорезала ленточка реки Маньи.
Хребет на месте водораздела имеет глубокую впадину с огромной болотистой низиной, в районе которой берут начало две реки, текущие в разные стороны: Манья и Егра-Ляга.
Павел, которого все больше заинтересовывал Урал, спросил меня, что я знаю об этих местах. Я обрадовался возможности выложить свои знания. Еще готовясь к путешествию, я прочел много старинных книг по истории уральского Севера.
Манья стекает с восточного склона Урала в Северную Сосьву. Егра-Ляга направляет свои воды на запад,' в бассейн Печоры. Текущую на запад Егру-Лягу древние манси называли Ольс-Манья (Илыч-ская Манья), а Маныо именовали Тайт-Манья (Сосьвинская Манья). Егру-Лягу русские называли Югрой, потому что она вытекала со стороны хребта, за которым на востоке находились земли, называемые русскими также Югрой.
