Текст книги "И звуки, и краски (СИ)"
Автор книги: Михаил Шабалин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 7 страниц)
Дернувшись словно от попадания снаряда, танк в смертной истоме потянулся, выпуская воздух из пневматической подвески, и обмяк.
Беско, чувствуя, что еще немного и он бы потерял сознание от усталости, не сразу поднял голову.
Танк стоял в двух десятках метров. Приборы, даже лишенные способности видеть Беско, вели танк совершенно правильно; колея пришлась бы как раз по телу Лена.
Он лежал на спине и смотрел в небо. Каким огромным может быть небо в степи! Какая тишина стоит в мире. Только где-то в утробе танка со стоном умирает турбина, рокочет поисковый аэрокар. Сейчас бросить бы все… Как устал Беско от бесконечных занятий. Каждый день, каждый день одно и то же: системы оружия нашего, системы их оружия, способы защиты, уязвимые места, тактика боя, стратегия обороны, стратегия нападения, виды оружия, системы поражения, виды документации, приемы конспирации… И тренировки, тренировки, тренировки… Куда меня готовят? – думал Беско. И почему вообще так складывается жизнь? Точнее, не складывается? Спроси его еще две-три зимы назад, кем он хочет стать, не смог бы ответить точно. Но достаточно точно мог бы сказать, кем не хотел быть. Военным Лен никогда не хотел быть. Эта непрерывная муштра… Огромная система армии, как оказалось, направлена лишь на одно: лишить человека индивидуальности, не позволить ему быть личностью. Конечно, в сущности это необходимо. Разве можно приказать индивидуальности и личности убить другого человека? С танком Беско расправился без сожаления. Все эти сотни машин и аппаратов, уничтоженных, взорванных им за последние полгода, не нашли в его душе сочувствия. Но ведь армия создана не только для того, чтобы выводить из строя технику противника…
Особенно тяжелы для Беско физические упражнения на уничтожение противника… Как им еще в голову не пришло применить способности Беско против людей? Конечно, нет худа без добра: Беско стал подтянутым, мускулистым. Разве раньше он смог бы бежать несколько часов без перерыва по жаре? Упаси бог… Но как хочется, как когда-то давным-давно спрятаться от всех и вся на крыше сарая, и лежать, растворяясь в небе. Хотя бы даже как сейчас, но без контроля, без соглядатаев, без телохранителей – так их растак! Кто кого и зачем охраняет, Беско не мог понять. Телохранители дежурят ночью у его кровати и провожают Беско даже тогда, когда ему нужно сходить по малой нужде. Если охраняют Беско и его жизнь так ценна, то стоит ли бросать его под гусеницы танка?
Аэрокар, не снижаясь, курлычет и описывает круги. Там, наверху, его видят на экранах мониторов. Какое счастье, что еще не читают мыслей. Хотя следят и слушают ежесекундно. Ему надоело собирать «клопов». Время от времени он собирает очередной урожай и распоряжается им по-своему с истинно армейским юмором. Пару оставил в гулком дивизионном сортире, один прицепил к шерсти полкового пса, еще один в воротнике обер-дектора – командира строевой части. Беско представил себе, как слухачи собирают информацию о нем: «Ать-два! Трах-бах!! Гав-гав!» – и ему стало легче.
«Что же они не едут? Скорее всего боятся, что я что-нибудь не доломал в танке. Осторожные… Еще бы… Если незаряженные ружья стреляют, это ничего. А если ахнет „недоломанный“ танк? Неплохо бы так и сделать».
Может тогда в отпуск отпустят? Как хочется увидеть Лийю. Когда он видел ее в последний раз? Когда это было? И было ли вообще? Был ли университет, или всегда существовал только продектор О Тун? «Кур-рсант Лен! Вы стоите в кар-рауле и видите, как к вам приближается Хр-ранитель… Ваша р-реакция?.. Не пр-равильно! Павтар-ряю для дур-раков!»
Беско вспомнил свой последний визит в университет. Как хотел он увидеть Тылко, последнего родного человека в городе… Он давно простил предательство «сопливому Тылко»… Слаб человек. Уж что, что, но эту-то истину Беско познал полной мерой. Известие о том, что Тылко погиб потрясло Лена. Он даже пытался оправдаться перед сокурсниками за то, что «они-то думали… а он-то оказывается… И одет как „функ“, и машина у него, и что так долго не давал о себе знать, хотя, как видно и жил, будто сын удельного головы…»
«Тылко погиб… – не отпускала Лена единственная мысль. – Что могло заставить его поехать на эту дурацкую станцию, где у него никого никогда не было? Как он мог попасть под поезд? А я-то посылал на голову друга столько проклятий там, в тюрьме!»
Курлыканье аэрокара приближалось. Горячий ветер турбин погнал пыль и пригнул травы.
* * *
Секретно
– Категория: 0
– Агенты: 232; 404.
– Технические средства: 17; 2; 4; 5-спутн.
– Носители информации: ликвидированы
– Количество экземпляров: 1
18.30. Объект в составе группы (поименный перечень прилагается), проследовала от площади Могущества до пересечения улиц Равенства и Имени аллес-дектора О'Кода.
18.45–19.35. Объект, не принимая непосредственного участия, является свидетелем захвата служебного автомобиля (Таура-М) дежурной группой спокойствия.
19.40. Группа, имея заложниками двух сотрудников службы Спокойствия (продектор Фролко Ник и фордектор Ванко Б'Урди) проследовал по улице Равенства через площадь Первого Слова и далее по улице Великих Старцев до ресторана «Тихая заводь», где совершила въезд в вышеупомянутый ресторан через витринное стекло.
Как свидетельствует техн. ср. № 17, именно Объект настояла на том, чтобы во время следования турбохода по указанному маршруту, фордектор Ванко Б'Урди пел непристойную песню Гойко Гона «Эх я, шкура я!»
При этом она кричала: «Громче!» и «В окно, неподкупный! В окно!»
20.05. Группа в неизменном составе совершает вынюхивание нескольких баллонов газа. Зарегистрирован акт глумления (техн. ср. №№ 4, 5) над честью работников службы Спокойствия. №№ 3 и 7, а также 9 и 2 заставляли вышеупомянутых сотрудников прислуживать за столом в кружевных чепчиках и передниках.
20.30. Совершается акт надругательства над честью сотрудников службы Спокойствия. Фордектора Ванко Б'Урди и продектора Фролко Ника награждают «эполетом чести», для чего используются части женского туалета: как то, разорванный на две части женский лифчик.
21.20. Группа оскверняет памятник Великому Старцу Сойко, №№ 4, 6, 9 по прилагаемому списку мочатся у основания памятника, а № 7, взобравшись на фигуру Сойко, привязывает к его простертой руке использованный баллон с загубником.
22.25. К группе присоединяется №№ 23, 49, 8 по списку. Объект в составе меньшей группы (№№ 1, 3, Т, 10, 23) следуют на автомобиле, принадлежащем 23, в направлении правительственного поселения.
23.08. Объект в «охотничьей сторожке», зона контроля агентов 307 и 309.
23.45. № 7 по списку предлагает Объекту вступление в половую связь. Объект неоднократно отвергает предложение, но в конце концов дает согласие, после чего совершает шутовскую подстановку (объект посылает вместо себя № 10 по списку).
24.05. Объект на автомобиле, принадлежащем 23 по списку, направляет в зону прекращения контроля и достигает ее к 24.35.
Конец документа.
Хан, прикрыв веки, долго сидел над докладом спецслужбы, пытаясь представить себе Ге в обществе прыщавых юнцов, мочащихся у памятника Сойко, с гоготом сосущих загубник баллона, смотрящих на его девочку блестящими глазами, предлагающих ей «вступить в половую связь», и наполнялся омерзением и бессилием. С каким бы удовольствием он выстрелил в лицо этому прыщавому юнцу – номеру 7 по списку. Надо бы посмотреть еще раз, кто это. Вроде бы сынок аллес-дектора – начальника штаба… Хотя зачем? Какая разница… Где-то, когда-то, как-то это все равно произойдет. Конечно, но ведь не так же, хотелось бы, чтобы все это произошло по-человечески. Но рыба гниет с головы… Хан знает, что творится в самих «счастливых семействах». Дети – только слабое отражение того, что происходит на дачах, в охотничьих домиках, за заборами и стенами усадеб.
Сотворенное нами зло напоит землю ядом, А яд отравит наших детей.
Чье это? А-а… Гойко Гон.
Хан скомкал донесение и бросил его на черный пол камина, достал из стола циркониевый генеральский лучемет и прицелился в белеющую груду бумаг. Прежде чем потемнел, защищая глаза прицел, он все-таки заметил, как брызнули сгустки огня.
Первое время, просматривая видеозаписи, доставленные с полигонов, где испытывалось «новое оружие» – Беско Лен, Хан чувствовал себя как именинник, получивший новую игрушку. Да, впрочем, и военные были увлечены не меньше. От того, что мог делать этот мальчишка, захватывало дух. Хранитель подписывал все новые и новые протоколы испытаний. «Танковая атака», «Расстрел», «Коррекция курса»…
Аллес-дектор, отвечающий за программу, стал придирчив к безопасности Беско. Десятки агентов переворошили настоящее и прошлое, взяли под контроль связи, отношения Лена. Став секретным оружием парень должен был исчезнуть из памяти тех, кто знал о его способностях. Это могло быть осуществлено только одним способом…
Первые комплименты и восторженные отзывы заставляли Беско тянуть так, что требовалось сдерживать его, давая возможность восстановить силы. Но постепенно его интерес к работе угас. Нет, это не были те кратковременные взбрыки, что случались с ним в первое время. Тогда все легко решалось с помощью толкового «функа» – Денко Дана. Теперь дело обстояло гораздо серьезнее.
Бригада психологов контролировала работу, учебу и – жизнь парня, а у того апатия сменялась депрессией, депрессия – агрессивностью.
Хан с недоверием просмотрел видеодоклад, подготовленный психологом, отвечающим за Беско. Данные медицинского контроля, карты, энцефалограммы, анализы крови, вперемежку с замечаниями, написанными таким языком, что у старца стягивало во рту от желания сплюнуть. Он придирчиво смотрел записи, сделанные на полигонах, космодромах, океанах. Беско бегал по плацу, стрелял из лучеметов, взрывал самолеты, прыгал с парашютом.
«Ну, злой… – соглашался он с растущим раздражением, – но какой нормальный человек любит строевую подготовку? Ну, а тут – устал, это же видно… Идиоты заумные. Дай им волю, изуродуют парня… Конечно, этот Лен – враг. Что-что, но этому нехитрому умению – с первого взгляда понимать, что человек – враг, Хана научила жизнь. Но и враги бывают разные. Бывают достойные – такие как этот Лен. А бывают – слизь… Тьфу! Он вспомнил № 7 из доклада спецслужбы. Изуродуют – покачал головой Хан, продолжая разговаривать сам с собой. В этого парня вбили уже столько, сколько платформ космического щита…
– Психолога, закрепленного за Леном, ко мне! – Заработала отлаженная машина вызова. Оборвав разговоры, сработали десятки фонов, поднялись в воздух аэрокары, понеслись машины.
В зависимости от того, где „брали“ нужного Хранителю человека, он представал перед ним либо в бабочке, либо в исподнем, а то и без всего. В зависимости от результата разговора, настроения Хранителя, текущей политики, вызванный возвращался в кабак или бордель, на берег реки для продолжения рыбалки, а мог, и такое случалось нередко, с перерывом на газовую камеру – в тели, на карьер.
– Жить хочешь? – спросил Хан стоящего перед ним немолодого, полнеющего человека с плешью на голове.
– Жить хочешь, спрашиваю? – грозно повторил вопрос Хан.
– Если потребуют интересы Режима… – начал дрожащим голосом психолог.
– Так, так… – с живейшим вниманием, склонил голову на бок Хранитель, – говори, говори… Режим, интересы… Еще что скажешь? Не потей, – предложил он психологу, лицо которого на глазах покрывалось крупной росой. – Ну, что замолчал?.. Ну, а раз замолчал, тогда меня слушай. Интересы Режима – это твой пациент, ты понял? Если он не войдет в норму… Впрочем, об этом потом. Он должен войти в норму. Ведь должен же ты жить в самом-то деле! Внуки есть?
Психолог отрицательно покрутил головой.
– Зря. Внуки – это прекрасно. Это лучше, чем дети, уверяю тебя. А у внуков должен быть дед. Значит, пациент твой должен войти в норму. Я логичен? – остановился, обернувшись Хаско Хан.
– Да, – закивал головой психолог.
– Ну вот видишь… – совсем уже умиротворенно развел руками Хан. – Значит, думай активнее. А пока расскажи, что там у него стряслось?
Психолог пытался говорить, но, судя по всему, во рту у него пересохло. Он и этого перепугался: надо было говорить, а не получалось.
Хан кивком показал на разверзшуюся стену, где из напитков известного ряда „от воды залива Сна до расплава соли“ не было двух крайних. Психолог, не выбирая, потянул что было ближе, стучал керамикой, стучал зубами, лил желтый сок на несвежую рубаху.
Ты что, и вправду специалист в своем деле? – спросил Хан.
Психолог убежденно затряс головой.
– Ну так говори!
– Хранитель, у моего пациента – пассивный протест…
– Это еще что такое?
– Он не хочет, Хранитель, заниматься тем, что ему предлагается.
– Ну это же и так ясно, что не хочет! Я спрашиваю, как сделать, чтобы он захотел? Ты пробовал рыбалку, охоту, баб? Море ты пробовал?
– Я думал…
– Ты плохо думал! – заорал Хан. – Так думают лишенные памяти! Или, может, тебе ее и в самом деле вышибить? Что ты писал о неудовлетворенности его? Что вы там пробовали с ним? Как можно не хотеть баб в его возрасте? Может, он гомик?
– У него нормальные реакции, Хранитель…
– У-у-у… – с ненавистью посмотрев на психолога, сжал кулаки Хранитель. – Мало я вашего брата, гнид… Реакции… Интеллигент вонючий! – Он со смаком плюнул на ковер.
С психологом внезапно произошла метаморфоза. Такое бывает с очень робкими людьми.
– Ты чего орешь? – выпучив глаза, закричал он. – Ты разобраться хочешь, или власть тут продемонстрировать? Или думаешь, что я не знаю власти твоей? Убить, убить, да еще раз убить!.. Уголовник!
– Ну ладно орать-то… – сказал Хан и направился к раскрытой стенке. – И так тошно. – Он позвякал посудой, вытащил ручной работы каменный горшок с горным, черным, как деготь, корнем Хоста, протянул психологу молоток, свежевыструганную дощечку из пинь-дерева. Некоторое время они были заняты каждый своим делом: психолог, сосредоточенно посапывая, отбивал корень, а Хан прокаливал песок. Потом они так же молча прихлебывали жгучую жидкость. Наконец, Хан нарушил молчание.
– Слушай, ты и в девках, наверное, понимаешь, что к чему? А? Ну да ладно… Об этом потом. Сейчас давай о деле. И без этого, чтоб… без „пассивных реакций“.
Психолог оказался занятным человеком. Понимал с полуслова, сам говорил хотя и мудрено, однако по делу. И главное: самое главное, и это старик понял звериным своим чутьем, что для психолога и в самом деле не проблема то, что так мучит Хранителя – полное бессилие там, где кончается власть „уголовника“. В другое бы время отвернуть башку на месте за такие слова, но сейчас пусть живет. Только бы вернул мальчишку, да помог с Гейей.
– Значит, ты убежден, что вся причина в этом? – с нажимом на слово „убежден“ спросил Хан.
– Да, – ответил психолог.
– И если ему обеспечить возможность заботиться о предмете своей любви, то у него все придет в норму? И работать будет?
– Я отвечаю только за то, за что ответить в состоянии. Он придет в состояние нормы. Другими словами, исчезнут все признаки спонтанной агрессии, депрессивные синдромы…
Видя, как перекосилось лицо Хранителя, психолог торопливо закончил:
– …он превратится в нормального человека… А захочет ли он работать, это не у меня надо спрашивать. Есть, знаешь ли, еще такая штука, как мировоззрение. Я психолог, а не идеолог.
– Но ты понимаешь, что этой девицы нет в живых? – тихо спросил Хан.
– И это тоже не ко мне, – отрезал психолог. – … Селекционеры…
Хранитель неподвижно смотрел в пространство перед собой.
– Единственное, что я мог бы тебе посоветовать… Слышишь?
– Ну, ну…
– Сведи его с внучкой своей. Ведь это же и есть решение проблемы… Двух зайцев, так сказать.
– Как это ты себе представляешь – „сведи его“? Предложить помочиться на памятник Великому Сойко в ее компании, или вместе положить их под танк на полигоне?
– Фантазия у тебя, – пожевал губами психолог и сплюнул чешуйку Хоста, – прямо царская какая-то. Их надо оставить вдвоем. Вот и вся задача. Остальное они сделают сами. Забросить их, скажем, в рыбацкий поселок, в заброшенный скит, или на яхте отправить в море. В лесу оставить, в конце-концов, на пару декад…
– А они, конечно, с радостью подались в море на яхте, в лес и в рыбацкий поселок.
– Ну, это-то мы можем сделать, – успокоил его психолог. – Это не трудно. Будешь время от времени говорить нужные слова, выучишь десяток движений, которые надо будет сделать, и в нужный, момент она прыгнет в море. Умеет она с аквалангом обращаться?
– Парашютистка она у меня.
– Что ж… тоже неплохо.
* * *
Какое наслаждение эти подушки из пуха птицы ку! Кажется, что голова невесома. Жидкостная постель – тоже неплохая штучка: невыразимое единство податливости и упругости. Потягивается Денко, и постель тоже сладостно содрогается. Денко открыл глаза. Девушка из „дежурной группы“ уже не спит. Какая она по-настоящему хорошенькая. Этот ее вопрос в печальных темных глазах…
– Не уходи. Давай вместе выпьем чего-нибудь тонизирующего. Ты любишь настойку Васты?
– Люблю.
– А горячий Хост?
– Не против.
У всех девушек из дежурной группы есть один недостаток – удивительная послушность.
– Я передумал. Я буду завтракать один.
Немедленно выскользнула из-под одеяла. Откуда их вербуют, таких одинаково равнобедренных… Ишь, длинноногая!
– Стой!
Остановилась, как после выстрела, опять ко всему готовая.
– Я же просил….
Раздадся звонок фона. Не разбираясь, Денко потянул к себе кучу одежды – где там приколот аппарат?
– Да… – благодушно сказал он, – Дан слушает.
Однако хрипловатый голос мгновенно заставил его отбросить благодушие. Голос зазвенел жестко и собранно.
– Да, Хранитель! Ясно. Займусь немедленно!
Некоторое время он молча сидел, собираясь с мыслями, потом перевел взгляд на девушку. Опять этот скорбный вопрос в глазах.
– Одевайся! У меня дела.
Подумав, что напрасно он так резко с ней, Дан шлепнул рукой по шоколадному бархату кожи: „До вечера!“
* * *
Жизнь Беско переломилась на том самом рубеже, когда его вызвали ранним утром в кабинет ректора. Тюрьма, пытки, Гойко Гон, перевернувший душу. И мысли, мысли, мысли. Новое ускорение жизнь приобрела, когда он заглянул в мертвые глаза Хранителя. Глаза, в которых не было даже надежды на сочувствие. Глаза, которые принадлежали живому человеку, и тем не менее не жили.
И шквал событий потом.
Первое удивление офицеров, присутствующих на „испытаниях“: опытнейший водитель турбохода не в состоянии завести машину, если Беско этого не хочет. Десятки телекамер, фиксирующих каждое его движение во время эксперимента. Внимание окружающих, в целом, чего греха таить, – приятное. Все и всякие заботы с Беско были сразу же сняты. „Вы не проголодались, Лен?“ – Что бы вы хотели съесть на ужин?» – «Что еще и ужин будет?» – «Как вы предпочитаете просыпаться?» Вопрос не понят. Пояснили: «Со светом или без света? Под музыку? Какую? Необходимо ли менять наклон кровати или ее жесткость? Какую температуру предпочитаете утром? Нужен ли утренний массаж? Каков объем и характер утренней информации, каков способ подачи? Особенности интерьера помещения? Стиль, эпоха, детали, мелкие привычки? Какие напитки предпочитаете утром?»
Жизнь превратилась в скатерть-самобранку. Малейшее желание улавливалось и тут же материализовывалось. При словах: «Эй, сейчас бы…» – два десятка топтунов, постоянных сопровождающих, вытягивались, готовые немедленно исполнить желание. Конечна, немного досаждал ежедневный медицинский контроль, но попытки отлынивать мягко пресекались. Экспресс-анализ крови, сердечные ритмы, энцефалограмма, анализ всех возможных выделений, включая пот и выдыхаемые газы. На двадцать минут его превращали в куклу, которую кувыркали, пеленали, куда-то укладывали, слушали, нажимали и оттягивали. После этого за дело принимались гигиенисты, парикмахеры, костюмеры, после чего личный повар и, наконец, личный шофер и два охранника.
За Беско закрепили баллисту. Секретарь в чине обер-дектора почтительно сообщал план работы на день, утвержденный Комиссией: анализ уязвимых узлов удокской военной техники (самолеты) – два часа. Работа на тренажерах – два часа. Перерыв – два часа. Камерный концерт на южном побережье. Играет сам Сырко Пан! Потом – возвращение к работе – аэродром – вечерние полеты – четыре часа.
Работать приходилось с полной самоотдачей; занятия в учебных классах, схемы, видеозаписи производственных испытаний различных видов военной техники. Компьютеры, буквально терзающие хитроумными вопросами, вновь макеты самолетов, и удокских, и отечественных, двигатели, турбины, составы смесей, блоки, узлы, особенности работы, режимы…
Голова после пары часов уже ни на что не годилась. Хитроумно построенная программа включала в действие руки. Беско перебирался в кабины новейших истребителей и бомбардировщиков, надевал шлемофоны, в которых раздавались команды и шумы, сопровождающие реальный полет. За окнами кабины сияло несуществующее в реальности солнце, освещало аэродром столь же нереальный, хотя и полную копию где-то существующего. Он заставлял оживать все действия, запускал турбины, выводил самолет на рулежную дорожку, выползал всеми габаритами на взлетную полосу, запрашивал диспетчера, получал разрешение на взлет, совершал сотни заученных до автоматизма движений, считывал показания скорости, оборотов.
Измотанный непрерывным движением, дрожа всем телом, Беско выползал из кабины очередного тренажера и попадал в объятия бесчисленной своей обслуги: его вновь раздевали, обжигали паром, мяли, натирали, пеленали, рассказывали анекдоты, переодевали, кормили изысканнейшим обедом, сажали в баллисту: десяток минут перегрузок, десяток – невесомости и – очередной рай на земле: тихое море, пальмы, мраморные ступени дворца, предупредительные слуги, ни одного лишнего слова, как впрочем, и движения, беседка в закатном солнце, изысканный маэстро Сырко Пан. Худой, с неизменно-многозначительной улыбкой на скуластом лице. Человек-оркестр. Музыка. Неспешная прогулка по берегу моря. Особая, ни с чем не сравнимая, свежесть ветра, промчавшегося многие тысячи верст над морем.
Из кустов словно обер-дектор в штатском:
– Программа, равный Лен.
Дремота в баллисте, танкодром. Рев турбин, пыль, грохот, минирование, разминирование, подрыв зарядов, выведение из строя автомобилей, бронетранспортеров, танков, орудий, ракетных установок. Первое время все это захватило Беско, поглотило без остатка. Но вскоре невидимый нагар на душе сковал желания и мысли. «Ну почему все время убивать? Почему всегда разрушать?» Даже если деятельность предполагала созидательный момент, в целом она была разрушительной. Испытания самолета, но ведь на таком самолете не повезут детей на море. Сооружение подводной платформы, но ведь не лодий же там собираются выращивать! В любой среде, на любом участке суши и моря, в воздухе – все одно, все одно и то же: смерть, смерть, смерть. Сначала он попросту не замечал этой особенности своей работы. Честно говоря, дело увлекало. Это было слишком не похоже на ту псевдоработу, к которой привык с самого детства. Уборка баркусов: не видит ли десятник? Если нет, сиди. Видит – шевелись, но не поспешай. Рьяно навалишься – себе же хуже. Завтра должен будешь собрать столько же. Если не соберешь, значит, замыслил что-то против Режима. Рано или поздно приедут за тобой. Если десятник не видит – руби зелень по верхушкам, пусть баркус сгниет там, где вырос. Если видит – медленно, тщательно обламывай верхушки, отряхивая, аккуратно складируй в корзину и удивляйся, если делают замечания. В чем дело? Можно находить промашки в работе самого десятника. Укажи раз-два публично на недоработки и ошибки десятника, и он станет тебя избегать, а значит, можно и вздохнуть посвободнее. Правда, в этом случае, возможна и скорая месть. Так что выигрывают в конечном счете те, кого как бы и нет. Не проявляешь себя – надежный человек. Все пошли – ты пошел. Встали – ты встал. Нет секир, нечем ветки рубить. Стой и жди. Если знаешь, где есть секиры, молчи. Скажешь – плохо твое дело. И десятник, и те, с кем работать, этого не простят. Кому охота железом махать?
Поэтому и говорить лишнего не стоит. Можно про спорт. Кто как что пнул – это пожалуйста. Это поощряется, есть даже лотерея, можно «Дайду» выиграть.
Давит, давит тоска душу парня. Валятся из рук истребители и бомбы, выпадают из памяти схемы взрывателей. Спроси его, чего не хватает – не сумел бы ответить. Все дольше засиживается с ним психолог, подсовывает разные задачки: кого бы взял с собой, да на кого кто похож, кому бы что отдал, да кому бы чего пожелал… Некому! Не-ко-му! Один Беско. В целом мире один-одинешенек. Тысячи людей окружают его. Но разве же это люди? Охранники с рыбьими глазами, молчаливые, как рыбы, и такие же холодные. В каждом сне видит он тюрьму и Гойко Гона… Рассказывает ему о том, чего не успел досказать.
Есть еще где-то его деревня. Там – Ли. Но не пускают к ней ни на день, ни на час. Стоит только заикнуться, как немедля начинают подсовывать кого-нибудь. То горничная слишком долго постель стелет, и халатик у нее расстегнут. То вдруг у массажистки авария – застегни ей что-нибудь. А, то и вовсе по-простому… Иногда он сдается. Но это не приносит освобождения. Пожалуй, тоска становится еще сильней. Отводи потом глаза при встрече…
«Господи… чего хотят они все? – спрашивает себя порой Беско. – А я? Я-то чего хочу?» Какие-то самые простые желания способен отрефлексировать: хочется рассказать кому-нибудь о себе. Хочется услышать сочувствие. Хочется сделать что-нибудь вместе. Именно вместе с кем-то другим. Ему хочется любви.
Но как, как можно сделать все это, если ты не принадлежишь самому себе? Если время расписано до минут? И что не менее страшно – даже не говорят, что впереди! Ты – орудие, точнее – оружие в чужих руках. В последнее время – поездки на космодром. На земле, значит, все уничтожено, что только можно. Теперь полеты на баллисте сопровождаются испытательными программами: Беско должен увидеть космические объекты. Хватит ли у него способностей воздействовать на аппараты, несущиеся в пространстве с такой огромной скоростью? Беско пытается объяснить, что для него нет разницы в том, с какой скоростью движется объект, поскольку скорость, в конечном счете – это изменение расстояния, а ведь оно существенной роли не играет. Важно найти лишь объект в пространстве. Сложно лишь это…
Вспомнились ничего не понимающие желтые волчьи глаза аллес-дектора. – руководителя программы «сверхоружие». Как может скорость объекта не иметь значения? Вся наука об уничтожении основана на знании скорости объекта… Не понимает, но не мешает. Отдает приказ: разработать план. Три дня Беско никто не беспокоит. На четвертый появляется секретарь: «равный Лен…»
Как они забегали, когда Беско объявил, что он не хочет работать.
– Простите, равный Лен… к-как?
Он объясняет. Добавляет кое-что еще. Потом, подумав, еще добавляет. Этого уже хватило. Обер-дектор убежал.
Не трогают еще два дня.
Через два дня появляется Декко Дан. Несмотря на то, что он был всегда где-то рядом, он не стал ближе. Наоборот. Теперь Беско уже наверняка. знает, что функционер – один из таких. А может быть, даже и страшней. Потому что у всей этой огромной своры нежити давным-давно нет душ. Возможно, и не было никогда. Родились они – все эти Пойко Поны, Хаско Ханы, все эти дектора и Аллес-декторы, и ни у кого из них не было души никогда. А Денко Дан душу продал. От того он был страшнее всех.
Дан чувствовал это отчуждение и избегал встреч наедине.
Характерный свист и гуканье баллисты заставили Беско бросить корневище топань-древа, из которого он резал дракона. Собственно, и резать там было нечего, Танк, разворачиваясь, вывернул из земли уже готового. Всего-то и надо было – почистить, вставить правый глаз и приделать левую ногу… Лен быстро смел мусор, бросил ножик в тумбочку, снял с полки пачку солдатской порнографии и улегся на кровать в полевой форме и армейских башмаках. Сомнений относительно того, к кому прибыли гости на этот забытый богом полигон у него не было.
Проходя через садик генеральского дома Денко Дан не пренебрег ни одной из систем оповещения. Подал предупредительный сигнал у ворот, а у дверей даже подставил лицо телекамере. «Не кто-нибудь иной, а именно он – друг, товарищ и брат…»
Беско встретил «друга, товарища и брата», не встав с постели, лишь взглянул поверх обреза журнала на вошедшего.
Дан высыпал десяток дежурных слов, приветствия, сведения о погоде и о видах на урожай, о зверствах удоков на соседнем континенте, после чего подошел вплотную к Беско и показал на рубиновую бусинку «клопа», вшитого в лацкан своего косюма.
– Какая духота у тебя, – сказал он вслух. – А на Восточном океане… – Денко мечтательно прикрыл глаза. – Поднимайся, слетаем. Дело есть.
В баллисте молчали. Распластанный ускорением, Беско равнодушно смотрел как полуденное небо стало сначала синим, потом черным. Прорезались сначала робко, а потом во всю силу заполыхали звезды. Ему было видно лицо Дана, на котором меняющееся освещение вкупе с перегрузками устроили адский театр. Кольца поджимали хорошо, и Беско подремал десяток минут в невесомости. Сказывалась наработанная привычка.
На подлете к океану Дан придирчиво осматривал желто-белую кайму прибрежных вод в трубку цели: водил вдоль всего побережья, менял увеличение.
– Песок, что ли, выбирает? – подумал Беско.
Но Дан выбрал просто безлюдное место. Нашел, щелкнул задатчиком и закрылся обручем. На спуске лицо его, постаревшее за последнее время, было еще страшнее. Сползшую кожу лица освещали пляшущие языки пламени.
* * *
– Ну что, что тебе еще нужно? – Дан в отчаянии потряс руками.
Беско остановился и смотрел, как песок возле ноги выпирал вверх, осушаясь и меняя цвет.
– Ну скажи ты мне, неужели то, что у тебя есть – это хуже, чем тюрьма? Ну?
– Кому? – тихо спросил Лен. Это было его первое слово с момента встречи.
– Что? – не понял Денко Дан.
– Я говорю, – терпеливо разъяснял Беско, – кому лучше?
– Вот видишь, ты даже не понимаешь.
– А ты думаешь, что тебя можно понять?! Ты считаешь, что может найтись человек, который тебя поймет? – Беско посмотрел в глаза Дану, и тот смешался.
– Хорошо, я буду стараться тебя понять. Я очень буду стараться тебя понять. Все же должны где-то существовать глубины логики, с помощью которой можно доказать, что телей быть лучше, чем Хранителем.
– Ты знаешь, Дан… То, что ты сказал, для меня аксиома.
Ты помнишь, у кого-то из древних была формула: лучше быть униженным, чем унижать. Почему у тебя не вызывает вдохновения тысячелетняя формула мудрости, а?
– Это мудрость для скота. И придумана она загонщиком на скотобойне, чтобы скот лучше шел. Тут, как говорится, кем ты себя считаешь? Хочешь тем, хочешь этим.
