Текст книги "Большая волна в гавани"

Автор книги: Михаил Самарский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 5 страниц)

Михаил Самарский
Большая волна в гавани

Глава 1

Нередко человек случайно оказывается в нужное время, в нужном месте, и тысячи дорог сходятся в одной точке.

Михаил открыл глаза, нащупал под подушкой телефон, на часах было девять утра. Нельзя сказать, что слишком рано, но если учесть, что он лег далеко за полночь, можно было бы еще часок другой смело поспать. Но, увы, привычка вставать рано утром плевать хотела на выходной день и сделала свое дело. Парень откинул одеяло, сел на кровати и, запустив руки в черные, как смоль кудри, взъерошил их. Прохладный пол приятно холодил ступни. После сна тело затекло, он потянулся, с наслаждением, до хруста в костях и, разминая шею, покрутил головой из стороны в сторону. Взгляд упал на блокнот, что лежал на тумбочке. Он взял его и принялся листать, рассматривая рисунки. Некоторые из них вызывали улыбку, другие, наоборот, заставляли хмуриться. Но, какие бы эмоции ни возникали в душе, каждый рисунок был отражением того или иного события, которое происходило в его жизни.

«Чистых листов осталось раз, два и обчелся, придется скоро заводить новый блокнот. Интересно, сколько у меня скопилось их за все эти годы? Надо бы посчитать как-нибудь», – подумал Михаил.

Он взял с тумбочки небольшое серебристое ведерко, из которого частоколом торчали карандаши. Вытряхнул содержимое на постель и среди этого количества с трудом отыскал огрызок черного графитового карандаша.

«И он тоже заканчивается», – цыкнул от досады парень.

Он выдвинул ящик тумбочки, достал темно-серую коробку, на крышке которой красовался ярко-красный логотип известной швейцарской марки, выпускающей товары для живописи, открыл ее и с сожалением обнаружил, что она пуста. Хоть он и не был профессиональным художником, но отдавал предпочтение качественным карандашам, рисовать которыми сплошное удовольствие.

«Ну что ж, придется снова сделать вылазку в художественный магазин», – сказал он вслух, нарушив тишину.

Рисование было его хобби, без которого молодой человек не мыслил своей жизни. Куда бы он ни шел, куда бы ни ехал, его верные спутники – блокнот и карандаш, всегда сопровождали его, не иначе, как Санчо Панса своего рыцаря. Был у него такой бзик – делать зарисовки всего, что происходило вокруг, только в своей интерпретации. Порой случалось, что он забывал взять с собой художественные принадлежности и чувствовал себя так, словно его лишили обеих рук одновременно. Тогда приходилось искать им замену и рисовать чем попало и на чем придется. Иногда в ход шли даже салфетки, а если и их не было под рукой, он делал эскизы позже, восстанавливая в памяти прошедшие события. С того момента, как парень увлекся рисованием, а это ни много, ни мало десять лет, таких житейских рисунков скопилось великое множество. Его увлечение нравилось не всем. Больше всего оно раздражало родителей. И в этом не было ничего удивительного. Кому понравится, когда во время семейного застолья или какого-то серьезного разговора сын достает блокнот с карандашом и начинает рисовать. В такие моменты, его мать, итальянка по происхождению, буквально выходила из себя и высказывалась с горячностью, присущей ее южному темпераменту. «Ragazzo pazzo», – бранилась она, что в переводе с ее родного языка означало чокнутый мальчик. В отличие от нее, отец, типичный сибиряк, был более сдержан, и, несмотря на это, порой мог так рявкнуть, что сыну ничего не оставалось делать, как спрятать подальше свои художества. Слава богу, хоть друзья относились к его увлечению с пониманием и перестали обращать внимания на товарища, который находясь с ними в компании непременно что-то рисует.

Молодой человек достал из ящика канцелярский нож и вместе с огрызком направился к рабочему столу. Выудил из-под него урну и, присев на стул, принялся точить то, что осталось от карандаша. Если вы думаете, что заточка карандаша это плевое дело, вы глубоко заблуждаетесь. Для нашего героя это был целый ритуал, который пробуждал в нем желание творить. Чем острее становился кончик грифеля, тем сильней чесались руки провести первую линию эскиза. И как бы ему ни хотелось быстрей приступить к рисованию, он шутил, спешка хороша при ловле блох, а что касается подготовки инструмента, это процесс тонкий и кропотливый, здесь суета неуместна, иначе после заточки карандаш будет напоминать скрюченные пальцы Кощея Бессмертного. Закончив возиться с грифелем, парень внимательно осмотрел результат своего труда и остался доволен результатом. Теперь изящный кончик огрызка напоминал иглу шприца, а дерево вокруг него было идеально гладким, словно его отполировали пилкой для ногтей. Он снова вернулся на постель, открыл в телефоне музыкальное приложение, нашел в плейлисте треки рэпера Logic и, вставив наушники в уши, включил любимый Cocaine. Уселся поудобней, опершись на спинку кровати и закрыл глаза, вспоминая сон. Всю ночь он любовался Юми, а она не скупилась и щедро одаривала его своей божественной улыбкой. Густые темные волосы шелком развевались на ветру, ореховые глаза сияли каким-то неземным светом, безудержной страстью, когда она крутила фуэте в неистовом танце. Ее фигура, обтянутая черным балетным костюмом, была восхитительной: хрупкая, гибкая и удивительно пропорциональная. Никогда в жизни он не встречал девушки, красивее её. Молодой человек раскрыл чистый лист блокнота и на долгое время пропал в мире линий, изгибов и теней…

Через какое-то время порыв свежего ветра, ворвавшийся в приоткрытое окно, заставил его оторвать взгляд от блокнота. Увидев в дверях соседа по комнате, Михаил выключил музыку и вытащил наушники.

– Эй, русский, ты опять рисуешь? – спросил Тони с типичной улыбкой – what’s up man?

Парень снял бейсболку, взлохматил прилизанные волосы цвета выгоревшей на солнце соломы и ловким движением руки забросил головной убор на крючок вешалки. Следом за ним полетела куртка, но, не достигнув цели, упала на пол, – эх, не попал, – он звонко щелкнул пальцами и поднял вещь.

– Фиговый с тебя баскетболист, американец, – усмехнулся Михаил, – а ты опять ходил фотографировать достопримечательности? – спросил он, продолжая свое занятие, – сдается мне, в Сендае уже не осталось ни одной подворотни, которой бы не запечатлела твоя камера.

– Между прочим, ты зря со мной не поехал, – хмыкнул сосед. Он стянул с шеи фотоаппарат и положил его на свою кровать, туда же кинул рюкзак, а потом и сам завалился на нее, не снимая обуви.

– Спасибо, – кивнул молодой человек, – мне хватило тех двух раз, когда я ездил с тобой. Неужели нельзя фотографировать в другое время, обязательно нужно переться ни свет, ни заря.

– Рембрандт, тебе этого не понять. Это ты любишь рисовать людей, а мне нравится снимать окружающий мир, а он особенно хорош на рассвете, когда вся природа еще спит, – фотограф выдвинул веский аргумент. Он закинул руки за голову, скрестил ноги и уставился в окно, – а сегодня еще и погода великолепная. Не сказать, что супер, как тепло, но зато солнечно. Самое то, что нужно для съемок. А какой океан был! – восхищенно протянул сосед и бросил взгляд на художника. Заметив, что тот на него не смотрит, снова отвернулся в окно.

– Какой? – машинально спросил Михаил. Закусив губу, он с усердием выводил изящные линии ножек танцовщицы, – океан, он и в Африке океан, – добавил парень.

– Не скажи, – возразил Тони, – сегодня он был необыкновенный, какой-то непривычно спокойный, будто притаился перед бурей. Это ты у нас филолог, а я юрист, так что мне сложно передать словами ту красоту, которую я наблюдал. Это надо было только видеть. А хочешь, я тебе сейчас покажу, – он подскочил с кровати, взял с тумбочки макбук, вернувшись на прежнее место, поставил его на колени и принялся скачивать снимки с фотоаппарата.

– Ну, давай, папарацци, посмотрим, что ты там наснимал, – улыбнулся художник.

Пока компьютер выполнял поставленную задачу, американец откинулся на стену, с улыбкой наблюдая за товарищем.

– Слушай, и долго ты собираешься валяться в общаге? – поинтересовался он.

– А что я, по-твоему, должен делать? – Михаил оторвал взгляд от рисунка, его левая бровь дернулась вверх, – или ты забыл, что администрация университета устроила нам сегодня выходной?

– Конечно, не забыл, – фыркнул Тони, – все-таки молодцы японцы. Нравится мне их традиция иногда делать дополнительный уикенд.

– Согласен, круто, – кивнул парень, – если бы подобное сделали в России, нам бы точно эта идея пришлась по душе, мы любим отдыхать. Такого количества праздников и выходных дней, как у нас, наверное, нет ни в одной стране мира, – усмехнулся он, – а вот японцам, по-моему, они триста лет не нужны. Я слышал, только четыре процента граждан используют этот день, как выходной, остальные, как пахали, так и продолжают пахать. Они же трудоголики еще те, – со знанием дела заявил Михаил.

– А ты не забыл, что мы сегодня идем к Йоши на вечеринку?

– Да не забыл, – отмахнулся он с карандашом в руке, – вот только думаю, стоит идти или нет.

– Майкл, да ты спятил? – воскликнул фотограф, – ты когда последний раз тусил у самураев в гостях?

– Никогда, – усмехнулся он.

Между собой молодые люди по разному называли японцев: и самураями, и панасониками, и джапанами, и нихондзинами. Но все эти эпитеты придумывались вовсе не из-за того, что они испытывали неприязнь к местному населению, а всего лишь шутки ради. Парни и друг над другом тоже бесконечно подшучивали. Тони, например, иногда называл Михаила «коза нострой» или «медведем». Он был из того числа американцев, которые до сих пор думают, что в России, по улицам городов разгуливают косолапые, мужики носят шапки ушанки и сутки напролёт играют на балалайке. Наш герой тоже не остался в долгу и тут же записал соседа в вожди краснокожих. Когда бледнолицый, светловолосый Тони услышал свое новое прозвище Чингачгук, он очень удивился: «Майкл, ты посмотри на меня, я же не имею ничего общего с индейцами, мои предки были ирландцами». Михаил тут же парировал: «То есть ты хочешь сказать, что я похож на медведя?». Американец окинул взглядом высокую мускулистую фигуру товарища и воскликнул: «Конечно, похож. Вылитый медведь и такой же здоровый. Гризли!».

Высокий рост и крупное телосложение достались Майклу от отца, а мать наградила его оливковым цветом кожи, серо-зелеными глазами и волосами цвета вороньего крыла. Наш герой был из тех парней, кого обычно называют грозой женских сердец.

– То-то и оно, – Тони многозначительно поднял вверх указательный палец, – русский, когда еще у нас будет возможность побывать на вечеринке японских студентов. Да я себе вовек не прощу, если вернусь в Орегон, так и не увидев, как веселится местная молодежь. Сдается мне, что там и твоя куколка будет. После того, как Йошу вчера свалил с клуба с ее подружкой, наверняка, он их тоже позовет. Так что тут даже нечего думать, сегодня вечером идем на тусовку и точка, – подвел итог сосед.

– Ладно, ладно, – согласно закивал художник, – убедил.

– Скачал, – радостно сообщил фотограф, он взял макбук и подошел к кровати приятеля, – подвинься, покажу, какую красоту ты сегодня проспал.

Михаил опустил ноги на пол, Тони присел рядом, поставил макбук на колени и приготовился пролистывать снимки, но тут его взгляд упал на блокнот в руке художника.

– Майкл, ты опять ее рисуешь? – нахмурился американец, – сколько у тебя уже рисунков с ней?

– Не так уж и много, – уклончиво ответил тот.

– Ага, – с сарказмом кивнул сосед, – русский, по-моему, ты серьезно влип, – с усмешкой сказал он, – хотя ты знаешь, я тебя прекрасно понимаю. Такую цыпочку грех не рисовать, – Тони подмигнул товарищу, – если бы она смотрела на меня такими же глазами, как смотрит на тебя, клянусь, я бы научился рисовать только ради одного этого взгляда.

Американец, как и его русский товарищ, тоже не был профессиональным фотографом, но он так умело выбирал ракурсы, что его снимки казались шедеврами, которыми можно было любоваться бесконечно. На многих фотографиях была видна статуя белокаменной богини Каннон, расположенная на территории одноименного храма. Стометровую деву можно было лицезреть практически из любой точки Сендая. Когда молодые люди выбирались на прогулку по городу, Михаил всегда чувствовал себя, будто под прицелом. Казалось, что зоркое око божества следило за каждым их шагом, укрыться от которого можно было только в каком-нибудь здании. Сей факт нисколько не смущал местных жителей, наоборот, они очень гордились своей покровительницей. Мало того, что она считалась одной из самых высоких статуй в мире и главной визитной карточкой города, так еще и приносила людям счастье и благополучие, при условии, если они молились в ее храме.

– А ты знаешь, как называется моя камера? – неожиданно спросил Тони.

Он прекратил листать снимки, на экране застыла богиня, снятая крупным планом. В ее правой руке была отчетливо видна жемчужина желаний, а в левой небольшой сосуд с водой мудрости, что символизировало ее, как исполняющую желания. Во всяком случае, так гласила древняя легенда.

– Canon, – Михаил бросил взгляд на фотоаппарат, а когда посмотрел на друга, тот хитро улыбнулся, – то есть ты хочешь сказать, что они назвали свою компанию в честь ее имени?

– Ты смотри, какой догадливый, – усмехнулся американец, – если честно, я тоже об этом узнал только сегодня, после того как погуглил картинки с ее изображением в интернете. Молодцы ребята, на фига им молиться, они решили добиться ее расположения, так сказать, кардинально. Надо бы как-нибудь подняться на статую, говорят, с ее смотровой площадки открывается потрясающий вид на Сендай.

В отличие от друга, в океане Михаил не заметил ничего необычного. В этот день на снимках он выглядел, как огромная серая лужа, сверкающая в лучах солнца. Хоть Тони и любил снимать, как он выражался, окружающий мир, но все же иногда в его объектив попадали люди. Да и как они могли не попадать, когда порой среди них встречались такие экземпляры, мимо которых невозможно было пройти. Японцы сами по себе народ необыкновенный, а некоторые из них выглядели, как пришельцы с других планет. Было в них что-то такое, что притягивало взор. Вот одного такого забавного старика американец снял в автобусе, на котором добирался до побережья океана. Михаил до корней своих волос был современным и толерантным человеком и всегда с пониманием относился к различного рода проявлениям человеческого «Я». Но, глядя на седовласого дедулю с бородой, как у Карла Маркса, одетого в ярко-розовое женское пальто из-под которого виднелось черное платье до пола, с ярко-голубым платком на шее и дамской сумочкой через плечо, парень впал в глубокий ступор и несколько минут безмолвно рассматривал чудаковатого пассажира.

– Ты не находишь его очаровательным? – с иронией спросил Тони.

– Да он просто милаха, – бросив взгляд на соседа, рассмеялся Михаил.

– Я точно так же, как ты сейчас, пялился на него в автобусе, – признался американец, – до тех пор, пока он не подмигнул мне, – хохотнул он, – ты лучше вот на этого чувака посмотри, – Тони открыл следующий снимок, – я его встретил в метро, пока добирался до станции.

Как и на предыдущей фотографии, на этой тоже был престранный старик. Вокруг его блестящей лысины свисали сосульки седых волос, что делало его похожим на кальмара, а жиденькая бороденка и куцые усики дополняли образ. Дедуля напялил на себя темно-синий костюм морячки, плиссированную короткую юбку и рубаху, большой воротник которой называют гюйсом, выпустил поверх дутой куртки стального цвета. На ноги он натянул белые гольфы поверх черных колготок и такого же цвета массивные мужские ботинки.

– Да уж, – протяжно произнес Михаил, рассматривая старика, – по-моему, местным пенсионерам нечем заниматься, – заметил он.

– Если бы было чем, они бы не просиживали часами в караоке и у игровых аппаратов, – хмыкнул фотограф, – у нас в стране тоже всяких чудиков хватает, но такого количества странных персонажей, как здесь, я не встречал нигде.

– Я даже представить не могу, чтобы в России какой-нибудь дедок так принарядился, а если бы такой смельчак нашелся, думаю, вряд ли он доехал бы до дома. Его бы прямо из метро замели в психушку, – усмехнулся художник. Русским сложно понять подобное проявление индивидуальности, у нас менталитет другой. В нашей стране ты должен быть, как все, а если не дай бог не такой, тогда ты изгой.

– Лично мне абсолютно по барабану, как человек выражает себя, – вздернул плечами сосед, – он имеет право быть тем, кем хочет и носить то, что ему нравится. Но, к сожалению, и в Америке есть люди, которые нетерпимо относятся к не таким, как они.

– Раз японцы смело ходят по улицам в подобных нарядах и не боятся осуждения и отчуждения в социуме, это говорит о том, что они по настоящему свободные люди. А свобода для человека превыше всего. Жизнь – она одна, и каждый должен прожить ее так, как хочет, а не так, как ему навязывает общество. И эти старые самураи служат тому подтверждением. Захотелось деду надеть костюм морячки и кто ему запретит? – парень снова посмотрел на Тони и продолжил: – никто. И плевать он хотел на всех с самой высокой точки богини счастья и благополучия.

– Э, брат, да ты еще и философ, – с улыбкой воскликнул американец, – хотя разве может художник не быть философом? – спросил он и тут же ответил: – вряд ли творчество возможно без философского осмысления. Я прав? – он по-дружески толкнул Михаила в плечо.

– Сто процентов, – подтвердил тот.

– Тогда поднимай свой зад и пошли подкрепимся, – Тони встал вместе с макбуком и положил его на свою кровать, – потом досмотрим фотки, а то я голодный, как стая диких кайотов.

– Такая же фигня, – согласно кивнул Михаил и сунул блокнот с карандашом под подушку, – а что разве кайоты бывают не дикими? – спросил он.

– Не бывают, – мотнул головой сосед, – но иногда американцы пытаются обмануть природу, надеясь приручить их. Берут на воспитание щенков, которые остались без родителей. Правда, не во всех штатах разрешено их держать, в некоторых за это могут оштрафовать или даже арестовать. Говорят, звери неплохо уживаются с людьми, вот только когда начинают взрослеть, становятся агрессивными и могут представлять опасность не только для домашних животных, но и для человека, – цыкнул языком Тони, – кайот это тот же волк, только размером чуть поменьше. Так что если вдруг решишь его завести, лучше откажись от этой идеи, – хохотнул приятель, – ты же сам говоришь: «Зверь, он и в Африке зверь».

– Спасибо за совет, Тони, – усмехнулся Майкл и направился в ванную, шлепая босыми ногами, – а то я уже хотел отправляться за зверушкой. Десять минут, и поедем обедать, – сказал он и закрыл за собой дверь.

Спустя время, он вернулся из ванны с полотенцем на бедрах и еще одним полотенцем вытирал волосы. Тони сидел за обеденным столом, в той части комнаты, которая служила молодым людям кухней. Хотя кухня это слишком громкое название, поскольку кроме чая, кофе и незамысловатых бутербродов, парни ничего не готовили. Они предпочитали питаться либо в университетских кафе, либо встречались после занятий и шли обедать где-то в городе. Молодые люди учились в одном кампусе, но на разных факультетах. Михаил изучал японскую филологию, а Тони международное право. Пока американец потягивал кофе из своей любимой чашки с надписью: «Если я тебе не нравлюсь – застрелись. Я все равно не изменюсь», Михаил надел джинсы, толстовку и присел на кровать, чтобы зашнуровать кроссовки.

– Я готов , – он вытащил из-под подушки свои художественные прибамбасы, сунул их во внутренний карман куртки и прихватил с тумбочки телефон с наушниками, – Тони, пошли уже, потом допьешь свой кофе.

Уже через некоторое время они подошли к калитке, ведущей за территорию общежития. Когда Тони приложил пластиковую карточку к замку, Михаил невольно улыбнулся, вспомнив день приезда в Японию. При заселении в общежитие, ему вручили две карточки, одну от комнаты, другую от этой калитки. В тот день, точно так же, как теперь делал американец, он приложил карточку к замку и потянул дверь на себя, но та даже не шелохнулась. Тогда он снова приложил карточку и стал толкать калитку от себя. И снова ничего. Неизвестно, сколько бы еще парень предпринял попыток, чтобы попасть в эту чертову калитку, если бы ему на помощь не подоспела пожилая японки, проходившая мимо. Она объяснила ему, что дверь открывается ни вперед, ни назад, а отъезжает в сторону. Михаил до сих пор помнит, как в тот момент ему стало стыдно, он почувствовал себя пещерным человеком и в который раз с момента прилета в Японию понял, что это страна из какого-то другого, параллельного, неизвестного ему мира.

– В пиццерию? – предложил Михаил, когда молодые люди вышли за территорию и направились по улице в сторону метро.

– Майкл, я понимаю, что в тебе бурлит кровь коза ностры, – усмехнулся Тони, – но мне твои пицца, паста, впрочем, как и все эти рамены, собу и прочая японская еда уже вот где сидят, – он провел ребром ладони по горлу и добавил: – давненько мы с тобой бургеры не ели.

– А ничего, что мы ими вчера ужинали, – напомнил приятель.

– Так это было вчера, – фотограф развел руками, – ты бы еще вспомнил, что мы с тобой ели в день нашего знакомства. Слушай, а поехали на острова Мацусима сгоняем, – предложил он, – мы там еще ни разу не были. Мои одногруппники японцы рассказывали, что там классно, да и кафешек всяких полно. Заодно, там и поедим. Ты как, не возражаешь? – он бросил взгляд на товарища.

– Я не против, – согласился Михаил.

Они свернули на оживленную улицу, зднсь тянулись сплошные торговые центры, рестораны, кафе, украшенные яркими вывесками, по которым бежали цепочки иероглифов. По проезжей части туда-сюда сновали начищенные до блеска автомобили и мотоциклы. Велосипедисты ехали по специально отведенным дорожкам. Михаил вспомнил, как первое время левосторонне движение резало ему глаз. Труднее всего привыкать к нему пешеходам из других стран.

– Вот скажи мне, русский, что здесь написано? – американец кивнул на расположенные вертикально большие ярко-красные иероглифы на стене высотного здания.

– Магазин электроники, – ответил Михаил, – «Big camera» называется.

– До чего же мудреный язык, – воскликнул Тони, всплеснув руками, – в нем, как и в твоем русском, можно голову сломать. Интересно, кто был его родоначальником?

– Китайцы, – пояснил Михаил, – иероглифы пришли в Японию оттуда, примерно в 500 году до нашей эры, когда у самураев еще не было своей письменности, а китайская уже вовсю развивалась. Позже японцы адаптировали их сложные символы в свой современный язык.

– Если бы я здесь учился на их языке, клянусь, я бы уже давно сделал ноги отсюда, – признался американец.

– Но ты же все равно изучаешь японский, – напомнил Михаил.

– Изучаю, – подтвердил он, – но чисто для развития, как в Америке учил немецкий. Я до сих пор не могу разобраться во всех этих азбуках.

– А что в них разбираться, – вздернул плечами художник и принялся объяснять: – хирагана используется для японских слов, катакана для заимствованных, а кандзи – сложные китайские иероглифы, ими постоянно пользуются при письме. В повседневной жизни все три азбуки смешиваются и используются вместе, так что можно одновременно встретить и хирагану, и катакану, и кандзи в…

– Стоп, стоп, стоп, – перебил фотограф и замахал руками, – Майкл, если тебя не остановить, ты будешь полчаса читать лекцию. Говорят, чтобы быть грамотным нужно знать две-три тысячи иероглифов. Неужели их можно запомнить? – спросил Тони, – я уже месяц не могу понять, какой иероглиф означает слово «человек», а какой «входить». Они похожи, как две капли воды, только у одного из них приставная палочка слева, а у другого – справа. Или, например, «сухой» и «тысяча», «самурай» и «земля» и таких примеров до фига и больше. У них если и есть различия, то такие, что сразу и не заметишь.

– Вот потому японцы изучают кандзи всю жизнь, начиная со школьной скамьи и вплоть до старости. Это мы с тобой выучили свои алфавиты, научились складывать буквы в слова, и дело с концом. Мой препод говорит, чтобы более менее хорошо владеть японским понадобится не меньше девяти лет.

– С ума сойти, столько лет учиться, – воскликнул американец и перевернул бейсболку козырьком вперед, – слушай, коза ностра, я все хотел спросить, а как тебя занесло на японистику?

– Я и сам не понял, – усмехнулся Михаил, – все дело в том, что я родился в семье лингвистов. Мать преподает итальянский в универе, отец – англоман, благодаря ему я неплохо знаю английский. Ну а поскольку знатоков европейских языков в семье хватает, меня решили засунуть на Восток.

– Да, – протяжно произнес он, – честно сказать, я не завидую тебе.

– Я сам себе не завидую, – хмыкнул Михаил и, кивнув на подземный переход наверху которого красовалась заковыристая буква «М» голубого цвета, сказал: – пришли.

Даже в метро у японцев всё по-другому. Оно хоть и небольшое по сравнению с московским и не такое помпезное, но зато оснащено по последнему слову техники. Повсюду световые табло указателей и никаких тебе открытых железнодорожных путей. Если вдруг какому-то любителю острых ощущений вздумается прогуляться по рельсам, для этого ему придется изрядно постараться, чтобы перелезть через автоматические платформенные ворота, установленные на всех станциях метрополитена. Больше всего Михаила удивляло, что здесь никогда не было столпотворений, даже в час пик. А поскольку японцы очень любят порядок и их главный жизненный принцип – не создавать неудобств другим людям, они очень внимательны к окружающим. Поэтому когда у эскалаторов или на платформе скапливалось много пассажиров, они все выстраивались в ровные, аккуратные очереди, и никому в голову не может прийти кого-то толкать или обгонять, что нередко можно встретить в метрополитенах других странах.

Молодые люди прибыли на железнодорожный вокзал Сендая за пятнадцать минут до отправления поезда до Мацусимы. Купили в автоматах билеты, сэндвичи, по бутылке сока, и уже через несколько минут заняли свои места в вагоне. Михаил часто вспоминал, как восхищался Сапсаном и гордился, что в России появился такой сверхскоростной поезд. А когда приехал в Японию и увидел, что здесь по всей стране курсируют такие составы, он был сильно удивлен. Да что там греха таить, он вообще первое время передвигался по стране в буквальном смысле слова с открытым ртом и не переставал восхищаться невероятной чистотой, технологичностью и современностью. Он до сих пор не мог привыкнуть к японским унитазам, на которых кнопок больше, чем на его телефоне, удивлялся аппаратам, стоящим здесь на каждом углу – в них можно купить все, начиная от еды и заканчивая одеждой. Подобные аппараты даже в храмах ставят, чтобы каждый желающий мог купить сувенир. Со временем Михаил привык к японской продвинутости и все эти вещи стали казаться настолько обыденными, как будто они всю жизнь окружали его. Вот уж действительно, к хорошему привыкаешь не просто быстро, а очень быстро.

– Эх, жаль фотоаппарат не взял с собой, – Тони покачал головой и, как бы оправдываясь, добавил: – я же не думал, что мы поедем на острова.

Поезд плавно тронулся, отъехал от вокзала и двинулся по эстакаде, стремительно набирая скорость. Сидя у окна, Михаил рассматривал город, сплетенный магистралями, точно паутиной.

– А телефон тебе на что? – бросил он, – на него фотки получаются не хуже, чем на твою камеру.

– Согласен, – закивал американец, – только когда снимаешь на айфон, чувствуешь себя каким-то блогером-любителем, а когда берешь в руки камеру, ощущаешь себя профессиональным фотографом.

Тони поднялся, снял куртку и кинул ее на сиденье перед собой. Желающих съездить на острова Мацусима в этот день оказалось не так много, в поезде было полно свободных мест.

– Вроде температура в вагоне двадцать два градуса, а такое ощущение, будто все тридцать, – американец плюхнулся на свое место.

Михаил последовал его примеру, избавился от верхней одежды, предварительно выложив на стол из кармана блокнот и карандаш. Кто-то читает в поездах, другие смотрят фильмы, третьи сидят в соцсетях, а он всегда рисовал. К тому же эскиз остался незаконченным, как только парень оказался в вагоне, все его мысли были о нем.

– Это из-за солнца, – он кивнул в окно и наполовину прикрыл шторку, чтобы не резало глаза, – светит, как прожектор.

– Слушай, а давай селфи сделаем, – предложил Тони, – у нас с тобой нет ни одной совместной фотки.

Майкл только открыл рот, собираясь сказать, мол в следующий раз, как фотограф навел на них айфон, перевернул бейсболку козырьком назад, изобразил пальцами знак виктории и сделал несколько снимков.

– Русский, я раз в жизни попросил тебя сфоткаться, ты мог хотя бы улыбнуться, – с укором сказал он, рассматривая снимки, – сидишь, как филин.

– Американец, ты же знаешь, я терпеть не могу фотографироваться, – ответил Михаил.

– Знаю, – хмыкнул Тони и добавил: – это было наше первое совместное селфи и, судя по тому, какой ты любитель сниматься, чувствую, что последнее.

Когда Тони произнес эти слова, никто из друзей даже не мог подумать, что они окажутся пророческими. Точно также парни не могли предположить, что они не попадут на вечеринку, на которую решили сходить. Впрочем, как и кофе, оставшийся на столе в общежитии, американец так и не допьет.

– Да ладно, – улыбнулся Михаил и шутя толкнул товарища плечом в плечо, – обещаю, мы еще непременно сфотографируемся вместе, – и добавил: – когда у меня будет настроение.

– Да ну тебя, – Тони махнул рукой и уткнулся в телефон, – я так и напишу в социальных сетях, что мой друг, русский «коза ностра», не в духе.

– Пиши, что хочешь, – усмехнулся художник и раскрыл блокнот на незаконченном рисунке.

Он снял колпачок с карандаша, благодаря чему грифель по прежнему остался острым и мысленно «сказал спасибо» производителям за это ноу-хау. Еще на перроне Михаил заметил среди японцев молодую пару европейской внешности. Теперь они ехали в соседнем ряду кресел, чуть впереди и наискосок от них. Пока художник рисовал, до него то и дело доносился веселый смех девушки и низкий хрипловатый голос парня. Между собой они общались на английском языке, из их непринужденного разговора Михаил понял, что молодые люди недавно познакомились. Они рассказывали друг другу, кто, где живет и работает в Сендае. Оказалось что и он, и она преподаватели английского языка. Парень обучает детей в школе, а девушка в детском саду.

«И здесь лингвисты»

Потирая небритый подбородок, Михаил в задумчивости рассматривал законченный эскиз. Как всегда, ему казалось, чего то не хватает. Он, как и многие творческие люди, всегда самокритично относился к своему детищу и очень часто оставался недоволен результатом, а известная фраза: «Главное, чтобы автору нравилось» была не про него. Он часто вспоминал друга их семьи – известного художника. Тот знал об увлечении парня, но никогда не видел его рисунков. А потом, однажды приехал к ним в гост, попросил Михаила показать свои шедевры.