Текст книги "В двух шагах от рая"

Автор книги: Михаил Евстафьев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 27 страниц) [доступный отрывок для чтения: 10 страниц]

Для некоторых военнослужащих горизонт заканчивается рамками батальона, для других – рамками полка, иные мыслят в границах дивизии, и уж совсем немногим выпадает участь служить в штабе армии, и думать масштабами стотысячного войска. Для людей, приближенных к штабу армии, командующий всегда был простым смертным.

Низшим армейским чинам некогда было задумываться и обсуждать, где живет тот или иной генерал, с кем живет, на какой машине ездит на службу, что ест на обед и в какую баню ходит мыться. Для них уровень командующего недосягаем.

Знали люди, стоящие у подножья, и удерживающие ногами своими армейскую махину, что нельзя критиковать командующих, – история сама над ними надсмеется, если они ничтожны и глупы, – людей этих, на вершине айсберга, должно холить и лелеять, и гордиться ими должно, ибо их фамилии громкие скорей войдут в историческую летопись, нежели фамилии сослуживцев по батальону, и через пять, десять лет приятно будет упомянуть, что служил при таком-то командующем, и непременно подчеркнуть, что, мол, в наш полк он приезжал неоднократно, и что знали мы его, видели не единожды на боевых, и что, мол, мужик-то он что надо, толковый мужик!

Командующий вернулся из центра боевого управления, где выслушал утренние доклады, и теперь был занят неотложными делами, связанными с готовящейся крупной операцией. Он заканчивал разговор по телефону и жестом пригласил советника и генерала заходить и садиться.

Сорокин отметил про себя, как и при встрече неделю назад, что командующий вновь держится не совсем по-приятельски, пусть даже и разговор у них шел на «ты». Вдобавок, командующий во второй раз за последние дни назвал генерала Сорокина не Алешей, как когда-то называл, а Алексеем Глебовичем, на «ты», но по имени отчеству, тем самым дав понять, что особого панибратства ожидать не следует. Слишком высоким оказался его, командующего, взлет за последние годы, слишком оторвался он от старых сослуживцев. Впрочем, Сорокин надеялся, что как-нибудь за время пребывания в Кабуле удастся им посидеть вдвоем за бутылочкой, и предаться ностальгическим воспоминаниям о тех первых годах, и тогда все изменится.

– Вот сюда, пожалуйста, – позвал командующий, торопясь выпроводить гостей. – Виктор Константинович, и ты, Алексей Глебович, иди взгляни.

Он подвел их к окну, отдернул белые тюлевые занавески, открывая вид на беседку с остроконечной крышей. Прямо за беседкой находился окруженный деревьями и стеной из маскировочной сети бассейн с небесно голубой водой. Слева за соснами стояло несколько самодельных деревянных лежаков. Полный мужчина в полосатых плавках грелся на солнце, второй мужчина плавал в бассейне, сильно отталкиваясь от стенок. На небольшом столике стояли разные бутылки.

– Виктор Константинович, вы не теряйте время, спускайтесь к бассейну, я дам указание адъютанту, он вас проводит туда. А мне, извините уж, сегодня никак не выбраться. Работы – невпроворот.

Попрощавшись и с командующим, и с советником, Сорокин нашел кабинет председателя парткомиссии, вошел.

– Алексей Глебович! Садитесь пожалуйста! Афганские песни хочу переписать. Хотите, и на вашу долю перепишу?

– Почему бы и нет?!

Упитанный полковник, выдававший талоны на импортную технику и костюмы «Адидас», распечатал купленный в дукане блок кассет «Sony», и поочередно наклеивал на каждую кассету маленькие липучие бумажки, которые обозначали стороны А и В, и на которых можно было затем писать названия.

– Все, будет сделано!

Отказать генералу в талонах, тем более генералу из оперативной группы министерства обороны, было нельзя, но председатель парткомиссии, хитрый лис, построил весь разговор таким образом, что в результате Сорокин оказался в роли выпрашивающего.

– Заходите, товарищ генерал. Всегда рад помочь, – сказал на прощание полковник.

Попросил о пустячке, а сам теперь обязан остался, ругался Сорокин. Этот проходимец непременно о взаимной любезности попросит.

– Молодая поросль идет, – заметил товарищу дежурный офицер в вестибюле у главного входа, провожая взглядом генерала Сорокина. – Пижон! Красуется, доволен собой. – Он подождал, пока генерал сел в машину: – Раньше, что ни генерал – так уж пенсионер почти что. А теперь, Юра, совсем другое дело. Полковничьи погоны не успел примерить – генеральские выписывают. Это, брат, все Афган! Кабы не война, откуда в армии свежая кровь взялась бы? Здесь думать надо, рисковать, эти старперы там наверху не потянут, это им не в кабинете сидеть, да бумажки перекладывать, да на дачке расслабляться с внучатами. Вот помяни мои слова, Юра, и кремлевских старцев скоро подожмут новые силы, уже поджимают – перестройками, ускорениями. Да разве они могут ускоряться?

В город из штаба армии можно было выехать по двум дорогам. Первая предназначалась для высоких чинов, служила своего рода парадным входом в штаб 40-й. Она начиналась под дворцом, вела мимо резиденции, где работала оперативная группа министерства обороны, и где проживал сам Федор Константинович, личный представитель министра обороны, для которого специальным бортом привезли корову из Советского Союза, а вместе с коровой, как полагается, доярку, чтоб молочко к столу свежее подавать.

Дорога выходила на асфальтированный квадрат вокруг афганского министерства обороны. Сюда же, на этот квадрат, выходила и вторая дорога, почти неведомая для генералитета, потому что генералы, как господа в былые времена, не любили ездить по пыльным, неровным дорогам, не заглядывали господа на черный ход, который предназначался для людей мелких, ничтожных, из прислуги.

Однако, генерал решил ехать именно по второй дороге, которая начиналась между домом офицеров, магазином военторга и кафе и прерывалась двумя контрольно-пропускными пунктами.

Они проехали первое из двух КПП, тощие трубы котелен, торчащие, как спички, над одноэтажно-плоскими модулями, спортивную площадку, миновали второй КПП, поехали под горку, оставляя слева за каменным забором убогий музей афганских Вооруженных сил, с устаревшей, разваливающейся советской военной техникой, покрытой толстым слоем зеленой краски. За музеем находился так называемый «крестик», своего рода перекресток. Налево от него начиналась дорога к двум полкам – десантному и мотострелковому – и товарно-закупочной базе с огромными ангарами-хранилищами. Ранним утром проползли здесь длинным хвостом боевые машины. Теперь же из-за дувала тянулись, укутанные в пыль, многочисленные «КамАЗы».

Свора босоногих пацанов «атаковала» их. Наиболее ловкие цеплялись за борт, откидывали брезент, принимались выкидывать на дорогу все, что попадалось под руку. Бегущие за грузовиком мальчишки мигом хватали сброшенные из кузова вещи и, сверкая пятками, неслись в проулки.

– О дает! Что делают, мерзавцы! – ругался Сорокин. – Вот наглецы!..

Происходили эти пиратские набеги на советские колонны грузовиков часто и так молниеносно, что никто из водителей, как правило, не успевал среагировать.

Сашке было ни до чего, хотя он и поддакивал на замечания генерала. Сашка думал свою солдатскую думу о спрятанном в багажнике товаре, и поймал себя на мысли, что пацаны, видать, большие бабки делают, и мелькнула мысль, что надо бы, раз он уж ввязался в это дело, хоть долю какую-то запросить, пусть даже мизерную, не за спасибо же головой рисковать! Спасибо на хлеб не намажешь.

В районе «крестика» в контейнерах сосредоточились дуканы – скромные магазинчики с традиционным набором платков, «вареных» джинсовых костюмов, ручками на любой вкус, солнечными очками и «ногтегрызками» – маникюрными щипчиками, которые почему-то в Союзе оказывались лучшим сувенирчиком; можно было и бутылку водки купить на «крестике» в любое время суток. Дуканы украшали безграмотные надписи на русском языке, типа «Мища-лавк-дукан», плакаты с индийскими чернобровыми, черноглазыми красавицами и героями американских боевиков, типа Рембо, с горно-подобными бицепсами и накаченным торсом, с пулеметными лентами крест-накрест.

За заводом Кока-колы, во дворе которого стояли сотни ящиков с пустыми бутылками, врылись еще несколько контейнеров-дуканов. Дорога в этом месте была разбитой, «Волгу» с генералом трясло, трясло и грузовики. Они сбавляли ход, чтобы не разбить подвеску и проследовать на малой скорости мимо спрятавшегося за дуканом патруля военной автоинспекции. И тогда пыль нагоняла водителей грузовиков, пробравшись вовнутрь, повисала в кабине.

Время от времени владельцы дуканов выходили с лопатами побросать на проезжую часть дороги воду из луж, чтобы прибить желтую ядовитую пыль.

«Волга» генерала выехала к афганскому министерству обороны, и, обогнув здание по периметру, помчалась по обсаженному деревьями Дар-уль-Аману – длиннющей асфальтовой нитке, ведущей к центру Кабула.

С обеих сторон располагались различные министерства и ведомства, школы, лавки, хлебопекарни, частные виллы.

Сашка наблюдал урывками в зеркало за генералом. Сорокину было на вид лет сорок. Он был подтянутым, но рано состарившимся, с седыми волосами и красными сосудиками возле носа и на самом носу.

Генерал затягивался сигаретой и чуть хрипловатым голосом говорил, больше себе самому, нежели шоферу:

– Слева, параллельно этой дороге идет другая, поуже, прямиком к Политехническому институту выходит… Никогда не ездил по ней?

– Знаю, конечно, товарищ генерал, – отозвался Сашка. – Ее «духовкой» называют. Нам запрещено по ней ездить.

– … «духовка», м-да…нас на ней в восьмидесятом чуть было не сожгли заживо…

Они проехали развилку, где солдаты из Царандоя, афганской милиции, останавливали и досматривали машины. Один солдат хотел было тормознуть «Волгу», но заметил за рулем советского водителя в форме.

Потянулись виллы, миновали советское посольство, обнесенное двухметровой стеной. Невдалеке, на пустыре около посольства, одиноко торчал допотопный броневик с открытым кузовом – афганские солдаты несли дежурство.

Слева от посольства находились дуканы, и Сашка на секунду-другую покосился на развешанные перед входом джинсы.

Под мостом осталась речка Кабул, которая мутным, жиденьким, зелено-коричневым ручейком пересекала весь город. На берегу полупересохшего русла афганцы полоскали одежду, купали детей, мыли посуду, машины, и если бы они не оправлялись еще в этот грязный сток, речушка бы наверное давно пересохла.

В конце улицы, там, где она упиралась в площадь, на самом видном месте красовался огромный плакат-портрет афганского короля начала века Амануллы Хана с роскошными усами, во френче, портупее, с красными петлицами.

Обычно советские военные и гражданские лица, работающие в Кабуле, начинали спорить, кто это на самом деле – герой гражданской войны Блюхер или же Берия, и дивились, отчего так афганцы почтительно относятся к советским деятелям сталинской эпохи. И, обычно, под конец спора приходили к выводу, что афганцы, также как и советские люди, почитают сильные личности и сильную руку, и тоскуют по тем временам, когда был порядок.

Весь путь до аэродрома Сорокин курил, уйдя в воспоминания о вводе войск, о подполковничей бытности. Пропихивали они тогда дивизию зимними дорогами через тоннель на Саланге, задыхаясь от солярных и бензиновых выхлопов. Серпантин был сужен сугробами, машины скользили по заледенелой дороге. Колонна с танками и бронетранспортерами застряла. Скинули в пропасть застрявший грузовик.

Вспоминал он, как ехал по незнакомому Кабулу и страшно захотелось мандаринов. На каждом углу он видел сработанные из дерева двухколесные повозки с наполненными мандаринами лотками. Приказал тогда водителю бэтээра остановиться, спрыгнул вниз и подошел к одному такому лотку. В кармане были только советские рубли. Протянул продавцу пятерку. Продавец повертел в руках незнакомую синенькую бумажку, отдал назад. Тогда Сорокин достал десятку. И десятка не произвела на афганца никакого впечатления. Ну, черт с тобой, решил он, и вынул из глубины кармана купюру в двадцать пять рублей. Продавец отрицательно покачал головой.

А как-то раз на новеньком «Уазике» отправился он в город из части, и около кабульского Университета остановила его толпа девушек-студенток, несколько сот человек, выволокли из машины, испачкали какой-то краской, его и водителя, забросали помидорами и тухлыми яйцами!

На словах все было просто и ясно: интернациональная помощь, защита южных рубежей. Партия говорила одно, а на деле все иначе представало, и все вынуждены были мириться с этой двойственностью.

Чуть было не сожгли заживо… В феврале это было, накануне Дня Советской Армии. Совещание проводил тогдашний член Военного совета. Возвращались в дивизию поздно, стемнело уже и решили, чтобы не терять время, рвануть напрямую, по «духовке», как назвал ее Сашка-шофер, так быстрее: к Политехническому институту, там налево, к элеватору, и вниз, по краю Кабула прямо в дивизию, в район «Теплого стана» – так окрестили его советские.

«Духовка» была совершенно свободна, ни одной встречной машины. Улицы опустели, дуканы закрылись, хотя обычно в это время магазинчики работали, и керосиновые лампы бросали свет в темноту улиц.

Сорокин сидел на броне, свесив ноги в командирский люк, жмурился от холодного встречного ветра. БТР вписался в крутой поворот и начал тормозить – впереди, в ста метрах, перегородив улицу, выросла толпа афганцев.

– Праздник у них какой, что ли? – сказал Сорокин, и крикнул вниз, лейтенанту, который сидел на командирском месте внутри бронетранспортера: – Давай на малой скорости, потихоньку. Расступятся!

Толпа проглотила БТР и дальше не пускала. Дурацкая ситуация! В первые минуты Сорокин растерялся. Он пытался приветливо улыбаться афганцам, махал рукой, в ответ получал откровенно враждебные возгласы. Народ вдруг забурлил, как море во время шторма, заклокотал от ненависти к советским военным.

«Аллах Акбар! Аллах Акбар!» – пронеслось по толпе. Сорокин снял висевший на открытом люке автомат, щелкнул предохранителем, передернул затвор, выстрелил вверх. Что-то ударило его сзади по голове, палка вроде, хорошо что он был в меховой шапке, она смягчила удар. Полетели камни. Он пострелял еще несколько раз в воздух, одиночными. Толпа продолжала напирать на бронетранспортер. Пришлось спешно и потому неуклюже, – Сорокин даже в один момент почувствовал, что застрял в люке, занервничал, – спускаться под броню, спасаясь от камней, наглухо закрыть все люки.

Впившись в триплекс, ждали. Гулко отдавались удары по броне: камнями, лопатами, мотыгами. Кто-то запрыгнул на бронетранспортер, стучал ногой в люк. Однородная, яростная толпа с искаженными лицами сжимала машину со всех сторон.

Прошло минут пять. Лейтенант первым из троих в бронетранспортере прервал молчание:

– С факелами идут!

Кто-то из афганцев швырнул в бронетранспортер бутылку с керосином или бензином, потом факел, броня вспыхнула сверху, огонь побежал вдогонку за разлившейся жидкостью. Афганцы отпрянули от машины.

В кабине запахло дымом. Лейтенант ждал приказа. По щекам подполковника катились капли пота.

– Сгорим, товарищ подполковник, – выдавил наконец из себя лейтенант.

– Ну, сынок, выбирай., – сказал Сорокин механику-водителю. – Или сгорим заживо или вперед.

В кабине появился дым. Лейтенант закашлял.

Зарычали моторы, БТР стронулся с места, резко дернулся вперед. Раздался крик, второй, третий. Машина набирала скорость, разгонялась, подпрыгивая по человеческим жизням, как по кочкам на проселочной дороге.

Метров через двести они вырвались из толпы и понеслись, как сумасшедшие, врезаясь и опрокидывая встречные машины, по темному городу.

На территории дивизии солдат вылез из бронетранспортера и направился к казарме, оставив работающий двигатель. Сорокину показалось, что парень весь седой вдруг стал…

На одной из центральных улиц «Волга» остановилась, пропуская справа «Тойоту» с открытым кузовом. Кузов с верхом был завален разрубленным на части верблюдом. На кровавых мясных кусках лежал хазареец лет девяти, чумазый, в штопаной-перештопаной голубой нейлоновой куртке. Видимо, мясо еще отдавало теплом, и согревало парнишку – он смеялся, махал всем рукой, что-то лепетал.

Над аэродромом барражировали вертолеты, прикрывая собой заходящий на посадку Ил-76-ой. Самолет спускался по спирали, малюя в небе, словно мелом, черточки с закорючками – следы отстреливаемых тепловых шашек, похожие ловушки отлетали и от вертушек.

Часовые на воротах вопросительно уставились на «Волгу» с афганскими номерными знаками. Один из десантников остался стоять за приваренной к воротам красной звездой, второй с ленцой вышел к машине, заглянул из-под нависшей на глаза каски в кабину.

– Что вы как мухи сонные возитесь! – прикрикнул на часового шофер Сашка.

– Откуда машина?

– Машина генерала Сорокина, из штаба армии, давай, открывай ворота…

– С афганскими номерами пропустить не могу.

– А вот этот пропуск не видишь?! – ткнул в лицо часовому картонный прямоугольник Сашка.

– Для аэродрома другой нужен.

– Не тяни резину!

– Подождите, я сначала доложу…

– Идиотов поставят на пост… – пробурчал привыкший к более уважительному отношению со стороны часовых Сашка.

– Я извиняюсь, товарищ генерал, – вернулся десантник, – но машину пропустить не могу.

– Ладно, – Сорокин вышел из машины. – Я сообщу, когда приехать за мной, думаю, что дня три-четыре там пробуду. Счастливо! Поезжай осторожней!

– Не волнуйтесь, товарищ генерал, Алексей Глебович, все будет в порядке. Я сейчас прямиком обратно в штаб армии поеду. Последнюю фразу Сашка проговорил не глядя на генерала. Неудобно ему было прямо в глаза врать.

А что если меня заметут, переживал Сашка, поеду сейчас в дукан, а рядом окажется патруль, или афганцы донесут? Что я потом скажу генералу? Он доверяет мне. Ладно, решил после долгих колебаний Сашка, в первый и последний раз. Этот товар отвезу. Но если они еще раз меня заставят вывозить из штаба краденое… Нет, пусть снимают с машины, пусть бьют, но во второй раз не повезу. И денег никаких не надо!

Сорокин направился к одноэтажному деревянному домику перед литерной площадкой.

– Товарищ генерал, вылет через двадцать минут.

– Хорошо.

Пока он ждал, с неба спустились еще два Ил-76-ых, подрулили и запарковались на бетонке, выпустили привезенных людей.

Подъехали два «Уазика» со старшими офицерами, которые уважительно козырнули генералу, подошли поздороваться. Встали рядышком, закурили.

– Мы как-то из Джелалабада возвращались, – сказал один полковник. – Обезьяну везли комдиву. В подарок, на день рождения. В сумку посадил, а она возьми да вылези. Я думаю, теперь никуда не денется, дверь закрыта. Взлетели. Обезьяна, дура, вырвалась. Пробралась к экипажу. Повисла у них над головой, и давай с приборами баловаться, тумблеры включать-выключать. Представь, летишь, а тут макака какая-то тебе движки выключает. Командир не растерялся, схватил ее за лапы и выкинул на.уй в окно…

Подогнали к литерной площадке две вертушки. Сорокин вошел первым, сел на мягкое кресло у иллюминатора.

– Здравия желаю, товарищ генерал, – козырнул командир экипажа, представился: – Майор Митрофанов.

Сорокин кивнул.

– Парашют оденьте, пожалуйста, товарищ генерал.

– Я без парашютов летаю. Если собьют, он уже не понадобится.

– Извиняюсь, конечно, но иначе не полетим.

– Хорошо, – Сорокин запутался в ремнях, – показывай, как одевать!

Вертушки прошли над прилипшими к окраине Кабула кишлаками, перемахнули через холмы. Впереди летело прикрытие – пара Ми-24-х, пятнистые от маскировочной зелено-коричнево-серой краски «крокодилы». Вскоре настигли колонну, помчались над бетонкой.

Прильнув к иллюминатору, разглядывал генерал железную змею, пересекавшую долину дольками машин. Все напоминало ему первые годы в Афганистане, и одновременно все представлялось как-то иначе, пожалуй, более упорядоченно и продуманно.

Хорошая армия, думал генерал, только надо всегда правильно в ней все организовать. Нам было во сто крат сложней, мы пришли на пустое место. Да, нынешняя 40-я совсем другая. Крепкая, опытная, с хорошими тылами. Операции вон нынче как обставляют, все знают, разведка отличная, спецназ работает, взаимодействие с афганскими спецструктурами, все учитывается. Многому научились! Плохо только то, что политическая обстановка к лучшему не изменилась, только усугубилась. И мятежники за эти годы окрепли. Не помогай им Запад оружием, деньгами, военными советниками, мы б эту чертову контрреволюцию давно уже раздавили, с нашей-то мощью! А то получается, что победа вроде бы где-то и близко, а конца войне все не видно. Сколько же это будет все продолжаться? Воевать на равных, в горах даже, мы научились, а вот сможем ли победить окончательно? Ну пусть год, два, три пройдет. А дальше? А дальше афганцы должны сами научиться защищать свою революцию! Поможем им создать крепкую армию и вперед! А нам, видимо, все ж придется уходить. Не можем же мы здесь находиться вечно! Это же не Германия тебе, и не Польша с Венгрией!

А потом думал генерал о недостатках. Именно недостатках. Проблем в Советской Армии быть не могло. Это Сорокин уяснил сразу, как получил полковника. Если у тебя есть проблемы, значит ты никудышный политработник. Проблемы были в ротах, батальонах, полках. Теперь можно было рассуждать только о недоработках.

Почему-то у нас чаще беспокоятся о внешнем облике солдата, о чистоте дорожек в части, о ярких плакатах с портретами Ленина и цитатами из материалов партийных съездов, нежели о сущности дела, рассуждал генерал.

Однако, замечая армейские изъяны, критикуя иногда и начальство, и порядки, конечно же про себя критикуя, либо меж очень близких друзей, генерал не собирался, и не скрывал это, что-либо предпринимать для исправления ошибок, глупостей всяких и показушничества. Не для того дослужился он до генеральских погон, чтобы открытым недовольством смести всю карьеру коту под хвост.

Он критиковал в мыслях, подмечал упущения многочисленные, и гордился, что, в отличие от стареющего генералитета, переживает и понимает, что не все в родимой Советской армии идеально, и тешил себя надеждами, что, мол, придет время, поднимется он выше по иерархической лестнице, и вот тогда уж возьмется за дело, и все недоделки эти припомнит и начнет исправлять.

Впрочем, перечил тут же собственным рассуждениям генерал, разве когда-нибудь было у нас ВСЁ идеально? Разве можно ВСЁ исправить? На это много времени надо, и сил. Вот если бы я был, скажем, начальником ГлавПУра, тогда бы можно было б взяться и исправить ВСЁ, или по крайней мере хотя бы большую часть! А, впрочем, не так уж ВСЁ плохо и сейчас.

Под масксетью офицеры командного пункта превращались в причудливых пятнистых существ, раскрашенных солнечными кружочками с головы до ног. Сорокину доложили, что колонны из Кабула двигаются по плану, больше двенадцати машин сломались по дороге, а двое солдат погибло в результате несчастного случая – их машина упала в пропасть, что майора одного чуть не раздавили бронетранспортеры, майор между ними стоял, курил, его в критическом состоянии доставили в госпиталь, доложили, что к вечеру ожидают прибытие основных сил.

До начала операции оставалось несколько дней: надо было подтянуть войска, сконцентрировать их в нужных районах, согласно разработанным и утвержденным планам, перегруппировать при необходимости, получить и обдумать разведданные, провести политическую обработку района, и когда критическая масса будет набрана, когда закончена будет расстановка, как на шахматной доске, тогда можно будет начинать партию.