Текст книги "Сто стихотворений"

Автор книги: Михаил Дудин

Михаил Дудин
Сто стихотворений

Соловьи

 
О мертвых мы поговорим потом.
Смерть на войне обычна и сурова.
И все-таки мы воздух ловим ртом
При гибели товарищей. Ни слова
 
 
Не говорим. Не поднимая глаз,
В сырой земле выкапываем яму.
Мир груб и прост. Сердца сгорели.
В нас Остался только пепел, да упрямо
Обветренные скулы сведены.
 
 
Трехсотпятидесятый день войны.
Еще рассвет по листьям не дрожал,
И для острастки били пулеметы…
Вот это место. Здесь он умирал —
Товарищ мой из пулеметной роты.
 
 
Тут бесполезно было звать врачей,
Не дотянул бы он и до рассвета.
Он не нуждался в помощи ничьей.
Он умирал. И, понимая это,
 
 
Смотрел на нас, и молча ждал конца,
И как-то улыбался неумело.
Загар сначала отошел с лица,
Потом оно, темнея, каменело.
 
 
Ну, стой и жди. Застынь. Оцепеней.
Запри все чувства сразу на защелку.
Вот тут и появился соловей,
Несмело и томительно защелкал.
 
 
Потом сильней, входя в горячий пыл,
Как будто настежь вырвавшись из плена,
Как будто сразу обо всем забыл,
Высвистывая тонкие колена.
 
 
Мир раскрывался. Набухал росой.
Как будто бы еще едва означась,
Здесь рядом с нами возникал другой
В каком-то новом сочетанье качеств.
 
 
Как время, по траншеям тек песок.
К воде тянулись корни у обрыва,
И ландыш, приподнявшись на носок,
Заглядывал в воронку от разрыва.
 
 
Еще минута. Задымит сирень
Клубами фиолетового дыма.
Она пришла обескуражить день.
Она везде. Она непроходима.
 
 
Еще мгновенье. Перекосит рот
От сердце раздирающего крика, —
Но успокойся, посмотри: цветет,
Цветет на минном поле земляника.
 
 
Лесная яблонь осыпает цвет,
Пропитан воздух ландышем и мятой…
А соловей свистит. Ему в ответ
Еще – второй, еще – четвертый, пятый.
 
 
Звенят стрижи. Малиновки поют.
И где-то возле, где-то рядом, рядом.
Раскидан настороженный уют
Тяжелым, громыхающим снарядом.
 
 
А мир гремит на сотни верст окрест,
Как будто смерти не бывало места,
Шумит неумолкающий оркестр,
И нет преград для этого оркестра.
 
 
Весь этот лес листом и корнем каждым,
Ни капли не сочувствуя беде,
С невероятной, яростною жаждой
Тянулся к солнцу, к жизни и к воде.
 
 
Да, это жизнь. Ее живые звенья,
Ее крутой, бурлящий водоем.
Мы, кажется, забыли на мгновенье
О друге умирающем своем.
 
 
Горячий луч последнего рассвета
Едва коснулся острого лица.
Он умирал. И, понимая это,
Смотрел на нас и молча ждал конца.
 
 
Нелепа смерть. Она глупа. Тем боле
Когда он, руки разбросав свои,
Сказал: «Ребята, напишите Поле:
У нас сегодня пели соловьи».
 
 
И сразу канул в омут тишины
Трехсотпятидесятый день войны.
 
 
Он не дожил, не долюбил, не допил,
Не доучился, книг не дочитал.
Я был с ним рядом. Я в одном окопе,
Как он о Поле, о тебе мечтал.
 
 
И может быть, в песке, в размытой глине,
Захлебываясь в собственной крови,
Скажу: «Ребята, дайте знать Ирине:
У нас сегодня пели соловьи».
 
 
И полетит письмо из этих мест
Туда, в Москву, на Зубовский проезд.
 
 
Пусть даже так. Потом просохнут слезы,
И не со мной, так с кем-нибудь вдвоем
У той поджигородовской березы
Ты всмотришься в зеленый водоем.
 
 
Пусть даже так. Потом родятся дети
Для подвигов, для песен, для любви.
Пусть их разбудят рано на рассвете
Томительные наши соловьи.
 
 
Пусть им навстречу солнце зноем брызнет
И облака потянутся гуртом.
Я славлю смерть во имя нашей жизни.
О мертвых мы поговорим потом.
 

1942

Жаворонок

Памяти К. Мархеля

 
Под сапогами оползает глина,
И вот опять встает перед тобой
Снарядами разрытая равнина,
Где третьи сутки колобродит бой.
 
 
Дрожит земля от бешеного гуда,
На сорок верст ворочается гром,
А он вспорхнул и с вышины, оттуда,
Рассыпался звенящим серебром.
 
 
Свистели бомбы. Тявкали зенитки.
Протяжный гул, невероятный вой…
А он висел на золотистой нитке
Между разбитым небом и землей.
 
 
Как будто бы пронизывала тело
Животворящей радости волна.
Моя земля травинкой каждой пела,
Таинственного трепета полна.
 
 
И раненый смотрел на клубы дыма,
Прислушивался к пенью, не дыша.
Здесь смерть была, как жизнь, необходима,
И жизнь была, как песня, хороша.
 

1943

Весна

Виталию Василевскому

 
…Мне грустно от сознанья,
Что так невыразительны слова.
Полна таинственного содроганья
Весенняя природа. Синева
Сквозит над лесом. Робкая трава
На солнцепеке зеленеет. Ломок
Схвативший за ночь лужи у каемок
С ажурными прожилками ледок.
Седой лишай на валунах намок.
Снег ноздреват. Прозрачен и хрустален
Ручья стремительного перелив.
Серебряные почки тонких ив
Горят на солнце. Пятнами прогалин
Покрыто поле. Черные грачи
Сидят на кучах темного навоза.
Сквозь легкий пар скользящие лучи
Нисходят в землю. Тонкая береза,
Как девочка, стоит на берегу.
 
 
Я счастлив тем, что увидать могу,
Как утром занимается заря,
Подслушать бормотанье глухаря,
Понять в тиши упрямый рост растений,
Язык неумирающей воды,
Перемещенье воздуха и тени,
Сверканье звезд, звериные следы,
Движенье соков по стволу сосны, —
Я счастлив ощущением весны.
Она во мне. Я вижу – надо мною
В сиянье ослепительного дня,
В лазури растекаются, звеня
На тонких струнах, жаворонки. Хвою
На синих елях ветер шевелит.
Мне давнее предчувствие велит
Поторопиться, не теряя мига,
Не обойти вслепую стороной.
Природы неразрезанная книга,
Как жизнь моя, лежит передо мной.
И в этот миг, наперекор покою,
Наперекор забвенью, не спеша,
Невыразимым счастьем и тоскою,
Как чаша, наполняется душа.
Прекрасен мир! Он нерушим и прочен.
Непобедим и вечен человек.
 
 
Блестят ручьи, и оседает снег
В канавах развороченных обочин.
Но, повстречавшись с пулею слепой,
На желтую разъезженную глину
Он здесь упал с пробитой головой
И в грязь густую вмерз наполовину.
Мели снега. Звенели холода.
И солнце вновь дробится в каждой склянке.
Еще не унесла его останки
Холодная весенняя вода.
Они лежат, промытые насквозь.
Шинель, как пепел, на ветру истлела,
И выпирает ключевая кость
Из темного, бесформенного тела,
И вылезает за ребром ребро,
Со лба сползает кожа, как повязка,
И зеленью покрылось серебро,
И свастика заржавела, и каска.
И сжатый рот, как серый камень, нем.
 
 
Что делал он и шел сюда зачем?
Ведь этот мир, в накрапах желтых пятен,
Наш до конца – и только нам понятен
И чужд ему. Мир им обезображен:
Не счесть воронок и глубоких скважин,
Подкошенных деревьев. От села
Остались только пепел да зола.
Летучий прах и мусор ветром скучен.
На кольях уцелевшего плетня
Горшки торчат, как головы. Как скучен
Тяжелый вид. Ни дыма, ни огня.
Ревет река, и берега покаты.
У переката пенный бьется вал
В быки и сваи черные. Пока ты
В оцепененье каменном стоял,
Уже расцвел подкошенный орешник,
Заплыл смолой в стволе сосны свинец.
И в чудом сохранившийся скворешник
Веселый возвращается скворец.
Малиновка у ржавого лафета
Свила гнездо и вьется у гнезда,
Поет и заливается с рассвета.
 
 
Гори, моя солдатская звезда!
О, дай мне сил и мужества, наполни
Мои глаза сверканьем синих молний,
Весенним громом уши оглуши,
Наполни сердце самой едкой желчью,
Дай мне азарт, и дай повадку волчью,
И вырви жалость из моей души.
О, проведи меня по бездорожью,
Развей по ветру горький смрад и прах,
Чтоб мир опять заколосился рожью,
Чтоб хмелем и смородиной пропах.
 
 
Пленительна, печальна и ясна.
За наступленьем шествует весна.
Цветет земля. Отныне и вовек —
Прекрасен мир и вечен человек!
 

1944

«Есть радость ясная в начале…»

 
Есть радость ясная в начале,
Обида темная – в конце.
А ты живешь одна – в кольце
Своих страстей, своей печали.
 
 
Твоя судьба в твоих руках,
Она легка и одинока.
Я ни обиды, ни упрека
Не вижу в медленных глазах.
 
 
Меня гнетет одна досада,
Тот молчаливый приговор
Непоправимого, в упор,
Случайно брошенного взгляда.
 

1944

«Совиных крыл неслышный взмах…»

 
Совиных крыл неслышный взмах,
Потом дождя прямые струи
И первые вполупотьмах
Слепые наши поцелуи.
 
 
Когда одна из полутьмы
Ты шла задворками из дому,
Когда почувствовали мы
Еще неясную истому,
 
 
Когда над лесом круглый гром
На части разлетелся с треском,
Когда горело все кругом
От фосфорического блеска, —
 
 
О, как та ночь была светла,
Как, светляков не замечая,
Она густой росой текла
Со щавеля и молочая,
 
 
Когда глаза твои мою
Насквозь пронизывали душу, —
Нет, я прощенья не молю
За то, что этот мир разрушил,
 
 
За то, что я в глаза другим
Смотрел и обнимал за плечи.
И вместо сердца горький дым,
И мне оправдываться нечем.
 
 
Меня твой образ сторожит
И дожидается ответа.
На грешных днях моих лежит
Упреком след ночного света.
 

1944

«В какой-то миг мне стала ясной…»

 
В какой-то миг мне стала ясной
Вся неизбежность этих встреч,
И воля в ярости напрасной
Нас не могла предостеречь.
Сад, хрупким золотом пронизан,
Горел последнею листвой.
Закаты плыли по карнизам
И умирали над Невой.
И звезды крупные смотрели
В разбег медлительной волны,
Как будто в мире в самом деле
Нет больше мира и войны.
 

1944

«Какая нива встанет на местах…»

 
Какая нива встанет на местах,
Где вся земля в могилах и крестах,
Где солнце поднимается во мгле?
Но мы живем на зависть всей земле!
И дерзости в простых сердцах у нас
Огонь неистребимый не угас.
 
 
Хочу, чтоб мысль и кровь друзей моих
Вошли в суровый откровенный стих,
Чтоб он неправдою не оскорбил
Торжественную тишину могил,
Чтоб он вошел как равный в честный круг
Моих друзей.
 

1945

«Мне все здесь дорого и свято…»

 
Мне все здесь дорого и свято,
У черных Пулковских высот:
Могила русского солдата,
На желтом бруствере осот,
Мать-мачехой и повиликой
С боков обросший капонир,
Перевороченный и дикий, —
Какой-то первозданный мир.
Кирпичная щербатая стена,
Моих друзей простые имена.
 
 
Мне хочется, чтоб девушки и дети
Пришли сюда на утреннем рассвете,
Чтоб день был светел, чтобы ветер тих,
Чтоб солнце золотилось на дороге.
…Забудь свои печали и тревоги,
Здесь мертвые спокойны за живых.
 

1945

«Есть мудрый смысл в непостоянстве…»

Б. Семенову

 
Есть мудрый смысл в непостоянстве
Природы чистой и простой.
 
 
Мой вечный спутник, ветер странствий,
Еще неистовее вой.
Клубясь, лети в дорожной пыли,
Чтоб только свист по сторонам.
 
 
Мы, знаю, слишком быстро жили,
И твой порыв по сердцу нам.
 

1945

«Печаль. Она приходит после…»

 
Печаль. Она приходит после.
Еще размах, еще бросок…
В последний раз ударят весла,
И лодка врежется в песок.
 
 
За ней волна, как гром, накатит,
И камыши прохватит дрожь.
И может быть, совсем некстати
Ты засмеешься и замрешь.
 
 
Волна сойдет. Дрожа от зноя,
Качнется тонкая лоза.
Заглянет солнце золотое
В твои лукавые глаза.
 
 
Я ждал тебя совсем иную
В обманчивой моей судьбе.
Прости меня, что я ревную
Весь мир сверкающий к тебе.
 

1945

«Не потому, что женщина любила…»

 
Не потому, что женщина любила,
Не потому, что женщина ждала,
Нет, сердце, опаленное дотла,
Уберегла в бою другая сила.
 
 
И пусть сейчас тебя не оскорбит
Мое признанье. Так душа хотела.
И, слепо вырываясь из орбит,
Я сам не знаю, где она летела,
 
 
Куда неслась, чтоб защитить меня,
Весь мир вставал, и глох поток огня.
 
 
И я пришел, я весь в глазах твоих.
Мне так светло, так хорошо —
   ты видишь?
…Как взмах ресниц медлителен и тих.
Ты все простишь и словом не обидишь.
 
 
А завтра? Видимо, судьба
У нас одна. И мы в нее поверим.
…Какая ночью протрубит труба,
Какая буря разворотит двери?
 

1945

«А знаешь, ты была права…»

 
А знаешь, ты была права,
Когда мы шли вдвоем с тобою
И нас встречали острова
Еще нехоженой травою.
 
 
От клевера и повилик
Летели золотые пчелы.
Парк был прозрачен и велик,
И море – синим и веселым.
 
 
А знаешь, ты была права,
Что все пройдет. И в самом деле,
Другая выросла трава,
Другие пчелы прилетели.
 
 
В ленивой музыке воды
Они звенят среди ромашек.
И на сыром песке следы
Почти такие же, как наши.
 

1945

«По лопухам и повилике…»

 
По лопухам и повилике,
В листве зеленой и резной
Дробился свет, плясали блики,
И мир кружился предо мной.
 
 
Цветной: зеленый, синий, белый,
В кипенье света и тепла.
И ты, как музыка, влетела,
И ты, как музыка, втекла.
 
 
Вошла в горячий запах лета,
В сиянье яркого огня.
И ливни хлынули. И где-то
Ломались молнии, звеня.
 

1945

Сфинкс

 
Нева под лунным светом стынет,
И, сердце страхом леденя,
Глазами каменной пустыни
Загадка смотрит на меня.
 
 
Какой творец ее увидел
И, проклиная бытие,
На всю вселенную в обиде,
Из камня вырубил ее?
 
 
За веком век. Холодный идол
С надменной строгостью лица
Остался верен и не выдал
И бред, и вымысел творца.
 
 
А я люблю тебя простую,
Ты мне не идол и не бог.
Не требую, не протестую —
Ты вне загадок и тревог.
 
 
Я тоже умирал от жажды,
Бродил по улицам пустым.
Ты обожгла меня однажды
Палящим холодом пустынь.
 

1945

«Поет метель. В дубленые тулупы…»

 
Поет метель. В дубленые тулупы
Сама зима окутывает трупы.
Последний сон… Последняя постель.
Отголосит отходную метель.
 
 
Ни холода не надо, ни тепла.
И только память о друзьях светла.
 
 
Исходит кровью рваная заря.
И от смертей тупеют писаря.
 

1946

А. Блоку

 
Его поэзия жива.
Ей все отдать душа готова.
Мелькают мысли и слова,
И наконец приходит слово —
 
 
Основа жизни и души.
Возьми его и не дыши.
Остановись. Не без опаски
Застынь над чудом. И постой.
 
 
И снова вымыслы и сказки
Начнут соперничать с тоской.
Опять кудлатые метели
Сплетутся в яростный клубок.
 
 
И ты поймешь, что в самом деле
Ты в этот миг не одинок.
Что ты сейчас один хозяин, —
Позвал вселенную на пир.
 
 
Еще пока неузнаваем,
Ты миру отдал этот мир
Взаймы. Да что там!
   Без возврата
Душа по слову отдана.
На бледной площади Сената
Трагическая тишина.
 
 
Есть удивительное свойство
У сказок, скрытое во мгле, —
То золотое беспокойство
За все живое на земле.
 
 
Пусть жизнь прошла и песня спета —
Густа могильная трава.
Но в чистом голосе поэта
Душа широкая жива.
Приникни к темному надгробью,
Завороженный и немой,
И ты поймешь, как пахнет кровью
Родник поэзии самой.
 

1946

«В моей беспокойной и трудной судьбе…»

И. Т.

 
В моей беспокойной и трудной судьбе
Останешься ты навсегда.
Меня поезда привозили к тебе,
И я полюбил поезда.
 
 
Петляли дороги, и ветер трубил
В разливе сигнальных огней.
Я милую землю навек полюбил
За то, что ты ходишь по ней.
 
 
Была ты со мной в непроглядном дыму,
Надежда моя и броня,
Я, может, себя полюбил потому,
Что ты полюбила меня.
 

1947

На берегу

 
Здесь чайки в белые буруны
Роняют крик.
И продолженьем волн уходят дюны
На материк.
 
 
И ты бежишь воде навстречу,
Во всем вольна.
И вновь тебе окатывает плечи
Ее волна.
 
 
Что хочешь делай. Чем угодно жалуй.
Хоть плачь, хоть пой.
Весь мир сейчас без горьких слез и жалоб
Перед тобой.
 
 
Он пред тобой и для тебя назначен —
Бери, дари.
Он весь промыт, он светел и прозрачен,
Как янтари.
 
 
Он пред тобой, и радостный, и громкий,
Во весь простор.
…У горизонта на дрожащей кромке
Стоит линкор.
 

1953

«Посмотри, как тихо позолоту…»

 
Посмотри, как тихо позолоту
Август рассыпает на полях.
Аисты готовятся к отлету.
Ласточки сидят на проводах.
 
 
Созреванья легкая усталость
У самой природы – погляди.
Милая, нам многое досталось,
Многое осталось впереди.
 
 
Небо выше и просторы – шире.
Наше поле в скирдах золотых.
Самая большая радость в мире —
Это делать счастье для других.
 
 
От всего, что в этом мире скрыто,
Против нас готовится в тиши,
Самая надежная защита —
Ясное спокойствие души.
 
 
Я тебя за тыщу верст услышу,
Звонкой песней отзовусь в ответ.
Ласточки воротятся под крышу,
Аистов придумает поэт.
 

1953

Янтарь

 
Кусок промытый янтаря,
Веселый, как заря,
Вчерашний выбросил прибой
В подарок нам с тобой.
 
 
Прозрачный, как цветочный мед,
Он весь сквозит на свет.
Он к нам дошел, к другим дойдет
Сквозь сотни тысяч лет.
 
 
Он выплыл к нам с морского дна,
Где тоже жизнь цвела,
А в глубине его видна
Застывшая пчела.
 
 
И я сквозь тысячи годов
За ней готов в полет:
Узнать, с каких она цветов
Свой собирала мед.
 
 
Я жизнь люблю. Она рассказ
Развертывает свой.
И как мы счастливы сейчас,
Лишь знаем мы с тобой.
 
 
Теперь уже не наугад,
Наш опыт разберет —
И что такое в жизни яд,
И что такое мед.
 
 
Любовь. Ее не взять годам
И силой не сломать.
Я сам, я сам ее раздам,
Чтобы опять, опять
 
 
Она на радость молодым
В прожилках янтаря
Сквозь сотни лет пришла к другим,
Живым огнем горя.
 

1953

«Я воевал, и, знать, недаром…»

 
Я воевал, и, знать, недаром
Война вошла в мои глаза.
Закат мне кажется пожаром,
Артподготовкою – гроза.
 
 
На взгорье спелая брусника
Горячей кровью налилась.
Поди попробуй улови-ка
И объясни мне эту связь.
 
 
Года идут, и дни мелькают,
Но до сих пор в пустой ночи
Меня с постели поднимают
Страды военной трубачи.
 
 
Походным маршем дышат ямбы,
Солдатским запахом дорог.
Я от сравнений этих сам бы
Освободился, если б мог,
 
 
И позабыл, во имя мира,
Как мерз в подтаявшем снегу,
Как слушал голос командира,
Но что поделать – не могу!
 
 
Подходят тучи, как пехота,
От моря серою волной,
И шпарит, как из пулемета,
По крышке дождик проливной.
 

1955

«Нынче осень, как поздняя слава…»

 
Нынче осень, как поздняя слава,
Ненадежна и так хороша!
Светит солнце весеннего сплава,
За холмы уходить не спеша.
 
 
А по кромке зеленой у леса
Зеленеют в воде камыши.
И под тенью густого навеса
Тишина и покой. Ни души.
 
 
У опушки сухого болота
Вырастает вторая трава.
Красота! И стрелять неохота —
Поднимаются тетерева.
 
 
Я нарочно оставил двустволку,
Чтоб не трогать внимательных птиц.
А по лесу звенит без умолку
Комариная песня синиц.
 
 
В рыжей хвое лесные дороги.
Листья падают, тихо шурша.
И душа забывает тревоги,
И обиды прощает душа.
 
 
Видно, лето не кончило повесть,
И запас у природы богат.
Бронзовея, прямые, как совесть,
Смотрят старые сосны в закат.
 

1955

«По щебню пулковских расщелин…»

 
По щебню пулковских расщелин
Окоп взбирался на окоп.
…Опять зениткою нацелен
В ночное небо телескоп.
 
 
Там солнца плавятся в пожарах.
И там, загадочна досель,
Как на прицеле, в окулярах
Дрожит космическая цель.
 
 
Астроном мыслью путь проделал
В необозримый мир планет.
И, как вселенной нет предела,
Мечте его предела нет.
 
 
И за мечтою этой смело,
Опережая чудеса,
Ракеты трепетное тело
С земли рванется в небеса.
 
 
Она пройдет потоком света,
Меж звезд сияя горячо.
…Снежинка – малая планета —
Ему садится на плечо.
 

1955

«Здесь сосны, ветер и зима…»

 
Здесь сосны, ветер и зима,
Приди сейчас сюда сама,
И будет май и юг.
Засмейся громко иль заплачь,
Но только все переиначь,
Как ты умеешь вдруг.
 
 
Здесь день и ночь трубит трубой
По мерзлым отмелям прибой
В кипенье белых пен.
И льда налет, и брызг полет
Весь день до ночи – напролет,
Всю ночь – без перемен.
 
 
И любо мне на берегу
У всех ветров стоять в кругу,
Глотать морской настой
И знать, что ты идешь сама
Сюда, где сосны и зима,
Что можно вновь сойти с ума,
Сказав мгновенью – стой!
 

1956–1957

Сосны на берегу

А. Пунчонку

 
Неправда! Есть еще в пороховницах
Запас хороший пороха сухого.
И есть еще на глубине души
Святая нерастраченная совесть.
Она-то и дает, наверно, право
Глядеть в глаза, и верить, и любить,
И обнимать с надеждою за плечи
Редеющих, как зимний лес, друзей.
 
 
Я каждый день хожу сосновой рощей
По берегу янтарного залива,
Где ветер, набегающий со взморья,
Гудит в вершинах и несет по склону
Сыпучий снег с песком сыпучих дюн,
Где грозно замерзающее море
Кувалдами тяжелыми колотит
В береговой белеющий припай.
 
 
Давно я знаю, что покоя нету,
Что счастье человека вне покоя,
Что время выдувает из души
Всю накипь, неудачи и сомненья,
Как ветер, набегающий со взморья,
Сдувает пену с бесконечных волн.
 
 
«Пройдет и это» – мудрость Соломона
Не нашему характеру сродни.
Мы любим землю. Мы земные люди.
 
 
Мы жили больше в помыслах грядущим
И очень мало для себя самих.
Гремел Октябрь над нашей колыбелью
Раскатами «Авроры». Резал уши
В два пальца свист метели продувной.
Походные костры и бивуаки,
Забытые могильные курганы
И серый пепел страсти и раздумий
На рано поседевших волосах.
 
 
Мы не сдались. Мы, словно эти сосны
По берегу, все в ссадинах и шрамах,
Корявые, высокие, прямые,
Ломаемся, но не умеем гнуться.
Мы глубоко в земле сплелись
   корнями,
Мы в небесах вершинами сплелись
И бурю, налетающую с моря,
Встречаем грудью, как всегда,
   в упор.
 
 
Редеем мы. Но выстоять нам надо.
Уже встает, уже шумит подлесок,
Поддерживая нас и подпирая,
Вершинами вытягиваясь к солнцу,
По-своему шумит…
 

1956–1957

Иван-чай

 
Он розов, он лилов, он фиолетов,
Метельчатый, высокий иван-чай.
…Не спрашивай, не жди моих ответов,
Моей глухой тоски не примечай.
 
 
Он пахнет медом, сенокосным зноем.
Войди в него, слегка пошевели —
И зашумят над иван-чаем роем
Встревоженные пчелы и шмели.
 
 
Кукушка закукует на опушке,
Надеждой вечной сердце веселя.
Здесь в капонирах били наши пушки,
Горели камни, плавилась земля.
 
 
Душа моя, в тоске не будь немою.
У памяти прощенья не моли!
Окопы зарастают над Невою —
Здесь полегли товарищи мои.
 
 
Давно истлели звезды из фанеры,
Осыпались могильные холмы.
Живые – мертвым, верные без меры,
Своею жизнью присягаем мы.
 
 
А жизнь летит? И ветерок, качая,
Сдувает вниз, к сплетенью корневищ,
Лиловые метели иван-чая,
Печального растенья пепелищ.
 

1956–1957

Стихи о необходимости

 
На тихих клумбах Трептов-парка
Могил в торжественном покое
Давно горят светло и ярко
Пионы, астры и левкои.
 
 
И за судьбу земли спокоен,
Ее простор обозревая,
Стоит под солнцем русский воин,
Ребенка к сердцу прижимая.
 
 
Он родом из Орла иль Вятки,
А вся земля его тревожит.
Его в России ждут солдатки,
А он с поста сойти не может.
 

1958

Ода буксирам

 
На сыром ветру линяют флаги,
Низкие темнеют корпуса.
Я люблю вас, моря работяги,
Различаю ваши голоса,
 
 
Хриплую, скупую перекличку.
Наблюдаю деловую стать,
Старую рабочую привычку —
Никогда на месте не стоять.
 
 
Отдыхать вам некогда! Довольно
Дела в шторм и в голубиный штиль,
Это знают пристани Стокгольма,
Копенгаген, Генуя и Киль.
 
 
День и ночь бессменны ваши вахты.
И в портах стоящие вокруг
Белоручки лайнеры и яхты
Без усилий ваших – как без рук.
 
 
Вы мне однокашники и други,
Спутники поэзии моей,
Грубые от соли и натуги,
Добрые работники морей.
 

1958