Текст книги "Мертвые души"
Автор книги: Михаил Булгаков
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 4 страниц) [доступный отрывок для чтения: 2 страниц]
Булгаков Михаил
Мертвые души
Михаил Булгаков
Мертвые души
Комедия по поэме Н. В. Гоголя в четырех актах
(двенадцать картин с прологом)
ДЕЙСТВУЮТ:
Первый в спектакле.
Чичиков Павел Иванович.
Секретарь опекунского совета
Половой в трактире в столице.
Губернатор.
Губернаторша.
Дочка губернатора.
Председатель Иван Григорьевич.
Почтмейстер Иван Андреевич.
Полицеймейстер Алексей Иванович.
Прокурор Антипатор Захарьевич.
Жандармский полковник Илья Ильич.
Анна Григорьевна.
Софья Ивановна.
Макдональд Карлович.
Сысой Пафнутьевич.
Петрушка.
Селифан.
Плюшкин, помещик.
Собакевич Михаил Семенович, помещик.
Манилов, помещик.
Ноздрев, помещик.
Коробочка Настасья Петровна, помещица.
Манилова Лизанька.
Мавра.
Параша.
Фетинья.
Квартальный.
Губернаторский слуга.
Капитан-исправник.
Капитан Копейкин.
Мижуев, зять.
Действие происходит в 30-х годах прошлого века.
ПРОЛОГ
Первый. ...и увернулся из-под уголовного суда! Но уже ни капитала, ни разных заграничных вещиц, ничего не осталось ему. Удержалось у него тысячонок десяток, да дюжины две голландских рубашек, да небольшая бричка, да два крепостных человека: кучер Селифан и лакей Петрушка. Вот в каком положении очутился герой наш!., и съежился он, и опустился в грязь и низменную жизнь. (Пауза.) Но надобно отдать справедливость непреодолимой силе его характера... В нем не потухла непостижимая страсть к приобретению!
...В ожидании лучшего, принужден он был заняться званием поверенного, плохо уважаемым мелкою приказною тварью и даже самими доверителями. Из поручений досталось ему, между прочим, одно: похлопотать о заложении в опекунский совет нескольких сот крестьян...
Занавес открывается, слышен звон гитар. Отдельная комната в трактире в столице. Ужин. Свечи. Шампанское. Из соседней комнаты доносятся звуки кутежа. Поют: "Гляжу как безумный на черную шаль, и хладную душу терзает
печаль..."
Чичиков. Бесчисленны, как морские пески, человеческие страсти, почтеннейший. (Наливает Секретарю шампанское.)
Секретарь. То-то бесчисленны. Попроигрывались в карты, закутили и промотались как следует. Имение-то ведь расстроено в последней степени. Кто же возьмет его в заклад?
Чичиков. Зачем же быть так строгу, почтеннейший? Расстроено скотскими падежами, неурожаями, плутом приказчиком.
Секретарь. Гм...
Доносится хохот. Стальной бас поет. "С главы ее мертвой сняв черную шаль! Отер я безмолвно кровавую сталь!!" Дверь в отдельную комнату приоткрылась. Видно, как прошел пьяный конногвардеец, пробежал половой, прошла цыганка.
Затем дверь закрывают. Чичиков вынимает взятку и вручает ее Секретарю.
Секретарь. Да ведь я не один в совете, есть и другие.
Чичиков. Другие тоже не будут в обиде. Я сам служил, дело знаю.
Секретарь. Хорошо! Дайте бумаги.
Чичиков. Но только вот какое, между прочим, обстоятельство: половина крестьян в этом имении вымерла, так чтобы не было потом каких-нибудь привязок.
Секретарь (хохочет). Вот так имение! Мало того, что запущено, и люди вымерли!..
Чичиков. Уж, почтеннейший...
Секретарь. Ну, вот что: по ревизской-то сказке... они числятся?
Чичиков. Числятся.
Секретарь. Ну, так чего ж вы оробели? Один умер, другой родится, а все в дело годится... (Берет у Чичикова бумаги.)
Чичиков (вдруг изменившись в лице). А-а!!..
Секретарь. Чего?
Чичиков. Ничего.
Донеслись голоса: "Саша! Александр Сергеевич! Еще шампанских жажда
просит..." Хохот. Опять голоса: "А уж брегета звон доносит!.."
Секретарь вынимает брегет, встает, жмет руку Чичикову, выходит.
(По уходе его стоит молча, лицо его вдохновенно.) Ах я, Аким-простота!.. Ах, я!.. ах, я!.. Ищу рукавиц, а они, вон они, за поясом!.. Да накупи я всех этих, которые вымерли... (пугливо плотнее закрывает дверь отдельной комнаты) пока еще не подавали новых ревизорских сказок... Приобрети их, положим, тысячу, да, положим, опекунский совет даст по двести рублей на душу: вот уже двести тысяч капиталу. Ах, без земли нельзя ни купить, ни заложить. (Вдохновенно.) А я куплю на вывод, на вывод. Земли в Херсонской губернии отдаются даром, только заселяй. Туда я их всех и переселю, мертвых. В Херсонскую! В губернию! (Крестится.) Пусть их там живут, покойники. Ах, ведь захотят освидетельствовать купленных крестьян... (Смеется.) Я представлю свидетельство. Время удобное, недавно была эпидемия, имения брошены, управляются как ни попало. Под видом избрания места для жительства загляну в те углы, где можно удобнее и дешевле купить...
Первый. ...Страшно, чтоб как-нибудь не досталось...
Чичиков. Дан же человеку на что-нибудь ум! Да никто не поверит. Никто! Предмет покажется ему невероятным. Никто не поверит. Еду. (Потрясает колокольчиком.)
Половой вбегает. Донесся шум кутежа. Хор: "Мой раб, как настала вечерняя
мгла, в дунайские волны их бросил тела!"
Сколько тебе следует?
Половой подает счет. Чичиков бросает ему деньги.
Еду!!..
Занавес
АКТ ПЕРВЫЙ
КАРТИНА ПЕРВАЯ
Кабинет Губернатора.
Губернатор в халате, с "Анной" на шее, сидит за пяльцами, мурлычет.
Слуга. К вашему превосходительству коллежский советник Павел Иванович Чичиков.
Губернатор. Дай фрак.
Слуга подает фрак.
Проси.
Слуга выходит.
Чичиков (входя). Прибывши в город, почел за непременный долг засвидетельствовать свое почтение первым сановникам... Счел долгом лично представиться вашему превосходительству.
Губернатор. Весьма рад познакомиться. Милости прошу садиться.
Чичиков садится.
Вы где служили?
Чичиков. Поприще службы моей началось в казенной палате. Дальнейшее же течение оной продолжал в разных местах. Был в комиссии построения...
Губернатор. Построения чего?
Чичиков. Храма Спасителя в Москве, ваше превосходительство.
Губернатор. Ага!
Первый (выходя). ..."Благонамеренный человек", – подумал Губернатор. "Экая оказия, храм как кстати пришелся", – подумал Чичиков.
Чичиков. Служил и в надворном суде, и в таможне, ваше превосходительство. Вообще я незначащий червь мира сего. Терпением повит, спеленат и сам олицетворенное терпение. А что было от врагов по службе, покушавшихся на самую жизнь, так это ни слова, ни краски, ни самая кисть не сумеют передать. Жизнь мою можно уподобить как бы судну среди волн, ваше превосходительство.
Губернатор. Судну?
Чичиков. Судну, ваше превосходительство.
Первый. ..."Ученый человек", – подумал Губернатор. "Дурак этот губернатор", – подумал Чичиков.
Губернатор. В какие же места едете?
Чичиков. Еду я потому, что на склоне жизни своей ищу уголка, где бы провесть остаток дней. Но остаток остатком, но видеть свет и коловращение людей есть уж само по себе, так сказать, живая книга и вторая наука.
Губернатор. Правда, правда.
Чичиков. В губернии вашего превосходительства въезжать, как в рай.
Губернатор. Почему же?
Чичиков. Дороги везде бархатные.
Губернатор смущенно ухмыляется.
Правительства, которые назначают мудрых сановников, достойны большой похвалы.
Губернатор. Любезнейший... Павел Иванович?
Чичиков. Павел Иванович, ваше превосходительство.
Губернатор. Прошу вас пожаловать ко мне сегодня на домашнюю вечеринку.
Чичиков. Почту за особую честь, ваше превосходительство. Честь имею кланяться. Ах... Кто же это так искусно сделал каемку?
Губернатор (стыдливо). Это я вышиваю по тюлю.
Чичиков. Скажите (любуется). Честь имею... (Отступает, выходит.)
Губернатор. Обходительнейший человек!..
Занавес
КАРТИНА ВТОРАЯ
Гостиная в доме Губернатора. За портьерой карточная комната.
Издалека доносятся клавикорды. Выплывает Губернаторша, Губернатор и Дочка. Председатель, Почтмейстер и
Чичиков кланяются.
Губернаторша. Вы...
Губернатор (подсказывает). Павел Иванович!
Губернаторша. ...Павел Иванович, не знаете еще моей дочери? Институтка, только что выпущена.
Чичиков. Ваше превосходительство, почту за счастье.
Дочка приседает, Губернаторша, Губернатор и Дочка уплывают. Из карточной
доносится смех.
Почтмейстер. Лакомый кусочек, судырь ты мой!
Председатель. Греческий нос.
Чичиков. Совершенно греческий! А скажите, Иван Григорьевич, кто этот господин, вон?..
Председатель. Помещик Манилов.
Почтмейстер. Манилов, помещик. Деликатнейший, судырь мой, человек.
Чичиков. Приятно познакомиться.
Полицеймейстер (в портьере). Иван Андреевич, тебе!
Председатель. Да вот, Павел Иванович, позвольте вам представить помещика Манилова.
Полицеймейстер. Иван Григорьевич, Иван Григорьевич!
Председатель. Прошу прощения. (Уходит в карточную.)
Чичиков и Манилов раскланиваются, усаживаются.
Манилов. Как вам показался наш город?
Чичиков. Очень хороший город, общество самое обходительное.
Манилов. Удостоили нас посещением. Уж такое, право, доставили наслаждение. Майский день, имянины сердца.
Чичиков. Помилуйте, ни громкого имени не имею, ни ранга заметного!
Манилов. О, Павел Иванович!.. Как вы нашли нашего губернатора? Не правда ли, препочтеннейший человек!
Чичиков. Совершенная правда, препочтеннейший человек.
Манилов. Как он может этак, знаете, принять всякого. Наблюсти деликатность в своих поступках.
Чичиков. Очень обходительный человек, и какой искусник – он мне показывал своей работы кошелек. Редкая дама может так искусно вышить.
Манилов. Но, позвольте, как вам показался полицеймейстер? Не правда ли, что очень приятный человек?
Чичиков. Чрезвычайно приятный человек, и какой умный. Очень достойный человек.
Манилов. А какого мнения вы о жене полицеймейстера?
Чичиков. О, это одна из достойнейших женщин, каких только я знаю.
Манилов. А председатель палаты, не правда ли?..
Чичиков (в сторону). О, скука смертельная! (Громко.) Да, да, да...
Манилов. А почтмейстер?
Чичиков. Вы всегда в деревне проводите время?
Манилов. Больше в деревне. Иногда, впрочем, приезжаем в город для того, чтобы увидеться с образованными людьми. Одичаешь, знаете ли, взаперти. Павел Иванович, убедительно прошу сделать мне честь своим приездом в деревню.
Чичиков. Не только с большой охотой, но почту за священный долг.
Манилов. Только пятнадцать верст от городской заставы. Деревня Маниловка.
Чичиков (вынимает книжечку, записывает). Деревня Маниловка.
Первый. ...хозяйством он не занимается, он даже никогда не ездит на поля.
Собакевич (внезапно, из портьеры). И ко мне прошу.
Чичиков вздрагивает, оборачивается.
Собакевич.
Чичиков. Чичиков. Вас только что вспоминал председатель палаты Иван Григорьевич.
Садятся.
А прекрасный человек...
Собакевич. Кто такой!
Чичиков. Председатель.
Собакевич. Это вам показалось. Он только что масон, а дурак, какого свет не производил.
Чичиков (озадачен). Конечно, всякий человек не без слабостей. Но зато губернатор – какой превосходный человек.
Собакевич. Первый разбойник в мире.
Чичиков. Как, губернатор – разбойник? Признаюсь, я бы этого никогда не подумал. Скорее даже мягкости в нем много. Кошельки вышивает собственными руками, ласковое выражение лица...
Собакевич. Лицо ласковое, разбойничье. Дайте ему только нож да выпустите на большую дорогу – он вышьет вам кошелек, он вас за копейку зарежет. Он да еще вице-губернатор – это Гога и Магога.
Первый. Нет, он с ними не в ладах! А вот заговорить с ним о полицеймейстере, он, кажется, друг его...
Чичиков. Впрочем, что до меня, мне, признаюсь, более всех нравится полицеймейстер. Какой-то этакий характер прямой.
Собакевич. Мошенник. Я их всех знаю. Весь город такой. Мошенник на мошеннике сидит и мошенником погоняет. Все христопродавцы. Один только...
Прокурор показывается за спиной Собакевича.
и есть порядочный человек – прокурор...
Прокурор улыбается,
да и тот, если сказать правду, свинья!
Прокурор скрывается.
Прошу ко мне! (Откланивается.)
В карточной взрыв хохота. Оттуда выходят Губернатор, Полицеймейстер,
Председатель, Прокурор и Почтмейстер.
Председатель. А я ее по усам, по усам!.. Почтмейстер. Подвел под обух ее короля!..
Слуга. Ваше превосходительство, господин Ноздрев.
Губернатор (тяжко). Ох...
Прокурор. Батюшки, с одной только бакенбардой!
Ноздрев (является, и следом за ним плетется Мижуев, оба явно выпивши). Ваше превосходительство!.. Ба... ба... ба... И прокурор здесь? Здравствуй, полицеймейстер. (Губернатору.) Зять мой, Мижуев. А я, ваше превосходительство, с ярмарки к вам.
Губернатор. Оно и видно. Долго изволили погулять.
Ноздрев. Ваше превосходительство, зять мой, Мижуев.
Губернатор. Весьма, весьма рад. (Откланивается, уходит.)
Ноздрев. Ну, господа, поздравьте, продулся в пух. Верите, что никогда в жизни так не продувался!.. Не только убухал четырех рысаков, но, верите ли, все спустил! Ведь на мне нет ни цепочки, ни часов. Зять мой, Мижуев.
Полицеймейстер. Что цепочка! А вот у тебя один бакенбард меньше другого.
Ноздрев (у зеркала). Вздор!
Председатель. Познакомься с Павлом Ивановичем Чичиковым.
Ноздрев. Ба-ба-ба... Какими судьбами в наши края? Дай я тебя расцелую за это! Вот это хорошо! (Целует Чичикова.) Зять мой, Мижуев. Мы с ним все утро говорили о тебе.
Чичиков. Обо мне?
Ноздрев. Ну, смотри, говорю, если мы не встретим Чичикова.
Председатель захохотал, махнул рукой и ушел.
Но ведь как продулся! А ведь будь только двадцать рублей в кармане, именно, не больше, как двадцать, я отыграл бы все. То есть, кроме того, что отыграл бы, вот как честный человек, тридцать тысяч сейчас бы положил в бумажник.
Мижуев. Ты, однако ж, и тогда так говорил. А когда я тебе дал пятьдесят рублей, тут же и просадил их.
Ноздрев. И не просадил бы! Не сделай я сам глупость, не загни я после пароле на проклятой семерке утку, я бы мог сорвать банк!
Полицеймейстер. Однако ж не сорвал?
Ноздрев. Ну, уж как покутили, ваше превосходительство! Ах, нет его... (Почтмейстеру.) Веришь ли, я один в продолжение обеда выпил семнадцать бутылок шампанского.
Почтмейстер. Ну, семнадцать бутылок ты не выпьешь.
Ноздрев. Как честный человек говорю, что выпил.
Почтмейстер. Ты можешь говорить, что хочешь...
Мижуев. Только ты и десять не выпьешь!
Ноздрев (Прокурору). Ну, хочешь биться об заклад, что выпью?
Прокурор. Ну, к чему ж об заклад!..
Ноздрев (Мижуеву). Ну, поставь свое ружье, которое ты купил!
Мижуев. Не хочу.
Ноздрев. Да был бы ты без ружья, как без шапки. Брат Чичиков, то есть как я жалел, что тебя не было!..
Чичиков. Меня?!
Ноздрев. Тебя. Я знаю, что ты не расстался бы с поручиком Кувшинниковым.
Чичиков. Кто это Кувшинников?
Ноздрев. А штабс-ротмистр Поцелуев!.. Такой славный. Вот такие усы. Уж как бы вы с ним хорошо сошлись! Это не то что прокурор и все губернские скряги...
Полицеймейстер, Почтмейстер и Прокурор уходят.
Эх, Чичиков, ну что тебе стоило приехать? Право, свинтус ты за это, скотовод этакий! Поцелуй меня, душа!
Мижуев уходит.
Мижуев, смотри, вот судьба свела. Ну, что он мне или я ему? Он приехал Бог знает откуда, я тоже здесь живу. Ты куда завтра едешь?
Чичиков. К Манилову, а потом к одному человечку тоже в деревню.
Ноздрев. Ну, что за человечек, брось его, поедем ко мне.
Чичиков. Нельзя, есть дело.
Ноздрев. Пари держу, врешь. Ну, скажи только, к кому едешь?
Чичиков. Ну, к Собакевичу.
Ноздрев захохотал.
Что ж тут смешного?
Ноздрев (хохочет). Ой, пощади, право, тресну со смеху.
Чичиков. Ничего нет смешного. Я дал ему слово.
Ноздрев. Да ведь ты жизни не будешь рад, когда приедешь к нему. Ты жестоко спешишься, если думаешь найти там банчишку или добрую бутылку какого-нибудь бонбона. К черту Собакевича! Поедем ко мне, пять верст всего.
Первый. ...а что ж, заехать, в самом деле, к Ноздреву, чем же он хуже других? Такой же человек, да еще и проигрался!
Чичиков. Изволь, я к тебе приеду послезавтра. Ну, чур, не задерживать, мне время дорого.
Ноздрев. Ну, душа моя, вот это хорошо! Я тебя поцелую за это. И славно. (Целует Чичикова.) Ура, ура, ура!
Заиграли клавикорды.
Занавес
КАРТИНА ТРЕТЬЯ
У Манилова. В дверях. На Маниловой капот шелковый, по оригинальному
определению Гоголя, "бледного" цвета.
Манилов. Вы ничего не кушали.
Чичиков. Покорнейше, покорнейше благодарю, я совершенно сыт.
Манилов. Позвольте вас препроводить в гостиную.
Чичиков. Почтеннейший друг, мне необходимо с вами поболтать об одном очень нужном деле.
Манилов. В таком случае позвольте мне вас попросить в мой кабинет.
Манилова уходит.
Чичиков. Сделайте милость, не беспокойтесь так для меня, я пройду после.
Манилов. Нет, Павел Иванович, нет, вы гость.
Чичиков. Не затрудняйтесь, пожалуйста, проходите.
Манилов. Нет, уж извините, не допущу пройти позади такому образованному гостю.
Чичиков. Почему же образованному? Пожалуйста, проходите.
Манилов. Ну, да уж извольте проходить вы.
Чичиков. Да отчего ж?
Манилов. Ну, да уж оттого!
Входят в кабинет.
Вот мой уголок.
Чичиков. Приятная комнатка.
Манилов. Позвольте вас попросить расположиться в этих креслах.
Чичиков. Позвольте я сяду на стуле.
Манилов. Позвольте вам этого не позволить. (Усаживает.) Позвольте мне вас попотчевать трубочкою.
Чичиков. Нет, не курю. Говорят, трубка сушит.
Манилов. Позвольте мне вам заметить.
Чичиков. Позвольте прежде одну просьбу. (Оглядывается.)
Манилов оглядывается.
Я хотел бы купить крестьян.
Манилов. Но позвольте спросить вас, как желаете вы купить крестьян – с землею или просто на вывод, то есть без земли?
Чичиков. Нет, я не то чтобы совершенно крестьян... Я желаю иметь мертвых...
Первый появляется.
Манилов. Как-с? Извините, я несколько туг на ухо, мне послышалось престранное слово?
Чичиков. Я полагаю приобресть мертвых, которые, впрочем, значились бы по ревизии как живые.
Манилов уронил трубку. Пауза.
Итак, я желал бы знать, можете ли вы мне таковых, не живых в действительности, но живых относительно законной формы, передать, уступить... (Пауза.) Мне кажется, вы затрудняетесь?
Манилов. Я? Нет. Я не то... Но не могу постичь. Извините... Я, конечно, не мог получить такого блестящего образования, какое, так сказать, видно во всяком вашем движении... Может быть, здесь скрыто другое? Может быть, вы изволили выразиться так для красоты слога?
Чичиков. Нет, я разумею предмет таков, как есть, то есть те души, которые точно уже умерли. (Пауза.) Итак, если нет препятствий, то с Богом можно бы приступить к совершению купчей крепости.
Манилов. Как, на мертвые души купчую?!
Чичиков. А, нет! Мы напишем, что они живы, так, как стоит в ревизской сказке. Я привык ни в чем не отступать от гражданских законов. Я немею перед законом. (Пауза.) Может быть, вы имеете какие-нибудь сомнения?
Манилов. О, помилуйте, ничуть. Я не насчет того говорю, чтобы иметь какое-нибудь, то есть критическое предосуждение о вас! Но позвольте доложить, не будет ли это предприятие, или, чтобы еще более, так сказать, выразиться – негоция, – так не будет ли эта негоция несоответствующею гражданским постановлениям и дальнейшим видам России?
Чичиков. О, никак. Казна получит даже выгоду, ибо получит законные пошлины.
Манилов. Так вы полагаете?..
Чичиков. Я полагаю, что это будет хорошо.
Манилов. А если хорошо, это другое дело. Я против этого ничего.
Чичиков. Теперь остается условиться в цене.
Манилов. Как в цене? Неужели вы полагаете, что я стану брать деньги за души, которые, в некотором роде, окончили свое существование! Если уж вам пришло этакое, так сказать, фантастическое желание, я предаю их вам безынтересно и купчую беру на себя.
Чичиков. Почтеннейший друг, о! (Жмет руку Манилову.)
Манилов (потрясен). Помилуйте, это сущее ничего, а умершие души, в некотором роде – совершенная дрянь.
Чичиков. Очень не дрянь. Если бы вы знали, какую услугу оказали сей, по-видимому, дрянью человеку без племени и без роду! Да и действительно, чего не потерпел я! Как барка какая-нибудь среди свирепых волн... (Внезапно.) Не худо бы купчую совершить поскорее. Вы уж, пожалуйста, сделайте подробный реестрик всех поименно. И не худо было бы, если бы вы сами понаведались в город.
Манилов. О, будьте уверены. Я с вами расстаюсь не долее, как на два дни.
Чичиков берет шляпу.
Как, вы уже хотите ехать? Лизанька, Павел Иванович оставляет нас.
Манилова (входя). Потому что мы надоели Павлу Ивановичу.
Чичиков. Здесь, здесь, вот где, да, здесь, в сердце, пребудет приятность времени, проведенного с вами! Прощайте, сударыня. Прощайте, почтеннейший друг. Не позабудьте просьбы.
Манилов. Право, останьтесь, Павел Иванович. Посмотрите, какие тучи.
Чичиков. Это маленькие тучки.
Манилов. Да знаете ли вы дорогу к Собакевичу?
Чичиков. Об этом хочу спросить вас.
Манилов. Позвольте, я сейчас расскажу вашему кучеру.
Чичиков. Селифан!
Селифан (с кнутом, входя). Чего изволите?
Манилов. Дело, любезнейший, вот какое... Нужно пропустить два поворота и поворотить на третий...
Селифан. Потрафим, ваше благородие. (Выходит.)
Чичиков и Манилов обнимаются. Чичиков исчезает. Пауза.
Манилов (один). Не пошутил ли он?! Не спятил ли с ума невзначай! А?.. Нет, глаза были совершенно ясны!..
Первый. ...не было в них дикого беспокойного огня, какой бегает в глазах сумасшедшего человека; все было прилично и в порядке. (Смеется.) Как ни придумывал Манилов, как ему быть, но ничего не мог придумать!..
Манилов. Мерт-вые?!.
Занавес
КАРТИНА ЧЕТВЕРТАЯ
[У Собакевича]
Первый. ...Мертвые? Чичиков, садясь, взглянул на стены и на висевшие на них картины. На картинах все были молодцы, все греческие полководцы. Маврокордато в красных панталонах, Миаули, Канари. Все эти герои были с такими толстыми ляжками и неслыханными усами, что дрожь проходила по телу! Между крепкими греками, неизвестно каким образом, поместился Багратион, тощий, худенький...
Чичиков. Древняя римская монархия, многоуважаемый Михаил Семенович, не была столь велика, как Русское государство, и иностранцы справедливо ему удивляются. По существующим положениям этого государства, ревизские души, окончивши жизненное поприще, числятся до подачи новой ревизской сказки наравне с живыми. При всей справедливости этой меры, она бывает отчасти тягостна для многих владельцев, обязывая их вносить подати так, как бы за живой предмет. (Пауза,) Чувствуя уважение к вам, готов бы я даже принять на себя эту тяжелую обязанность в смысле... этих... несуществующих душ...
Собакевич. Вам нужно мертвых душ?
Чичиков. Да, несуществующих.
Собакевич. Извольте, я готов продать.
Чичиков. А, например, как же цена? Хотя, впрочем, это такой предмет... что о цене даже странно...
Собакевич. Да чтобы не запрашивать с вас лишнего – по сту рублей за штуку.
Чичиков. По сту?!
Собакевич. Что ж, разве это для вас дорого? А какая бы, однако ж, ваша цена?
Чичиков. Моя цена? Мы, верно, не понимаем друг друга. По восьми гривен за душу – это самая красная цена.
Собакевич. Эк, куда хватили! По восьми гривенок. Ведь я продаю не лапти.
Чичиков. Однако ж согласитесь сами, ведь это тоже и не люди.
Собакевич. Так вы думаете, сыщете такого дурака, который бы вам продал по двугривенному ревизскую душу?
Чичиков. Но позвольте. Ведь души-то самые давно уж умерли... Остался один не осязаемый чувствами звук. Впрочем, чтобы не входить в дальнейшие разговоры по этой части, по полтора рубли, извольте, дам, а больше не могу.
Собакевич. Стыдно вам и говорить такую сумму. Вы торгуйтесь. Говорите настоящую цену.
Чичиков. По полтинке прибавлю.
Собакевич. Да чего вы скупитесь? Другой мошенник обманет вас, продаст вам дрянь, а не души; а у меня, что ядреный орех, все на отбор: не мастеровой, так иной какой-нибудь здоровый мужик. Вы рассмотрите: вот, например, каретник Михеев... Сам и обобьет и лаком покроет. Дело смыслит и хмельного не берет.
Чичиков. Позвольте!..
Собакевич. А Пробка Степан – плотник! Я голову прозакладаю, если вы где сыщете такого мужика. Служи он в гвардии, ему бы Бог знает что дали. Трех аршин с вершком росту! Трезвости примерной.
Чичиков. Позвольте!!
Собакевич. Милушкин, кирпичник! Мог поставить печь в каком угодно доме. Максим Телятников, сапожник! Что шилом кольнет – то и сапоги, что сапоги то и спасибо! И хоть бы в рот хмельного! А Еремей Сорокоплехин! В Москве торговал! Одного оброку приносил по пятисот рублей!
Чичиков. Но позвольте! Зачем же вы перечисляете все их качества?! Ведь это все народ мертвый!
Собакевич (одумавшись). Да, конечно, мертвые... (Пауза.) Впрочем, и то сказать, что из этих людей, которые числятся теперь живущими...
Чичиков. Да все же они существуют, а это ведь мечта.
Собакевич. Ну, нет, не мечта. Я вам доложу, каков был Михеев, так вы таких людей не сыщете. Нашли мечту!
Чичиков. Нет. Больше двух рублей не могу дать.
Собакевич. Извольте, чтобы не претендовали на меня, что дорого запрашиваю, – семьдесят пять рублей, – право, только для знакомства.
Чичиков. Два рублика.
Собакевич. Эко, право, затвердила сорока Якова. Вы давайте настоящую цену.
Первый. ...Ну, уж черт его побери. По полтине ему прибавь – собаке на орехи.
Чичиков. По полтине прибавлю.
Собакевич. И я вам скажу тоже мое последнее слово: пятьдесят рублей.
Чичиков. Да что, в самом деле! Как будто точно серьезное дело. Да я их в другом месте нипочем возьму...
Собакевич. Ну, знаете ли, что такого рода покупки... и расскажи я кому-нибудь...
Первый. Эк, куда метит, подлец!
Чичиков. Я покупаю не для какой-нибудь надобности... а так, по наклонности собственных мыслей... Два с полтиной не хотите, прощайте.
Первый. ..."его не собьешь, не податлив", – подумал Собакевич.
Собакевич. Ну, Бог с вами, давайте по тридцати и берите их себе.
Чичиков. Нет, я вижу – вы не хотите продать. Прощайте, Михаил Семенович.
Собакевич. Позвольте... позвольте... Хотите угол?
Чичиков. То есть двадцать пять рублей? Даже четверти угла не дам, копейки не прибавлю.
Собакевич. Право, у вас душа человеческая все равно что пареная репа. Уж хоть по три рубля дайте.
Чичиков. Не могу.
Собакевич. Ну, нечего с вами делать, – извольте. Убыток, да уж нрав такой собачий: не могу не доставить удовольствия ближнему. Ведь, я чай, нужно и купчую совершить, чтоб все было в порядке?
Чичиков. Разумеется.
Собакевич. Ну, вот то-то же. Нужно будет ехать в город. Пожалуйте задаточек.
Чичиков. К чему же вам задаточек? Вы получите в городе за одним разом все деньги.
Собакевич. Все, знаете, так уж водится.
Чичиков. Не знаю, как вам дать... Да вот десять рублей есть.
Собакевич. Дайте, по крайней мере, хоть пятьдесят.
Чичиков. Нету.
Собакевич. Есть.
Чичиков. Пожалуй, вот вам еще пятнадцать. Итого двадцать пять. Пожалуйте только расписку.
Собакевич. Да на что ж вам расписка?
Чичиков. Не ровен час... Все может случиться...
Собакевич. Дайте же сюда деньги.
Чичиков. У меня вот они, в руке. Как только напишете расписку, в ту же минуту их возьмете.
Собакевич. Да позвольте, как же мне писать расписку? Прежде нужно видеть деньги... (Написал расписку.) Бумажка-то старенькая. А женского пола не хотите?
Чичиков. Нет, благодарю.
Собакевич. Я бы недорого и взял. Для знакомства по рублику за штуку.
Чичиков. Нет, в женском поле не нуждаюсь.
Собакевич. Ну, когда не нуждаетесь, так нечего и говорить. На вкусы нет закона.
Чичиков. Я хотел вас попросить, чтобы эта сделка осталась между нами.
Собакевич. Да уж само собой разумеется... Прощайте, благодарю, что посетили.
Чичиков. Позвольте спросить: если выехать из ваших ворот к Плюшкину это будет направо или налево?
Собакевич. Я вам даже не советую дороги знать к этой собаке. Скряга! Всех людей переморил голодом!
Чичиков. Нет, я спросил не для каких-либо... Интересуюсь познанием всякого рода мест. Прощайте. (Уходит.)
Собакевич, подобравшись к окну, смотрит.
Первый. ...Кулак, кулак, да еще и бестия в придачу!..
Занавес
АКТ ВТОРОЙ
КАРТИНА ПЯТАЯ
[У Плюшкина]
Запущенный сад Гнилые колонны. Терраса, набитая хламом. Закат.
Первый. ...Прежде, давно, в лета моей юности, мне было весело подъезжать в первый раз к незнакомому месту. Все останавливало меня и поражало.
Теперь равнодушно подъезжаю ко всякой незнакомой деревне и равнодушно гляжу на ее пошлую наружность, моему охлажденному взору неприютно, мне не смешно, и то, что пробудило бы в прежние годы живое движение в лице, смех и немолчные речи, то скользит теперь мимо, и безучастное молчание хранят мои недвижные уста. О, моя юность! О, моя свежесть!
Слышен стук в оконное стекло. Плюшкин показывается на террасе, смотрит
подозрительно.
Чичиков (идет к террасе). Послушайте, матушка, что барин?
Плюшкин. Нет дома. А что вам нужно?
Чичиков. Есть дело.
Плюшкин. Идите в комнаты. (Открывает дверь на террасу.)
Молчание.
Чичиков. Что ж барин? У себя, что ли?
Плюшкин. Здесь хозяин.
Чичиков (оглядываясь). Где же?
Плюшкин. Что, батюшка, слепы-то, что ли? Эхва! А вить хозяин-то я.
Молчат.
Первый. ...если бы Чичиков встретил его у церковных дверей, то, вероятно, дал бы ему медный грош. Но перед ним стоял не нищий, перед ним стоял помещик.
Чичиков. Наслышав об экономии и редком управлении имениями, почел за долг познакомиться и принести личное свое почтение...
Плюшкин. А побрал черт бы тебя с твоим почтением. Прошу покорнейше садиться. (Пауза.) Я давненько не вижу гостей, да признаться сказать, в них мало вижу проку. Завели пренеприличный обычай ездить друг к другу, а в хозяйстве-то упущения, да и лошадей их корми сеном. Я давно уже отобедал, а кухня у меня низкая, прескверная, и труба-то совсем развалилась, начнешь топить – пожару еще наделаешь.
Первый. ...Вон оно как!
Чичиков. Вон оно как.
Плюшкин. И такой скверный анекдот: сена хоть бы клок в целом хозяйстве. Да и как прибережешь его? Землишка маленькая, мужик ленив... того и гляди, пойдешь на старости лет по миру...
Чичиков. Мне, однако ж, сказывали, что у вас более тысячи душ.
Плюшкин. А кто это сказывал? А вы бы, батюшка, наплевали в глаза тому, который это сказывал! Он пересмешник, видно, хотел пошутить над вами. Последние три года проклятая горячка выморила у меня здоровый куш мужиков.
Чичиков. Скажите! И много выморила?
Плюшкин. До ста двадцати наберется.
Чичиков. Вправду, целых сто двадцать?
Плюшкин. Стар я, батюшка, чтобы лгать. Седьмой десяток живу.
Чичиков. Соболезную я, почтеннейший, соболезную.
Плюшкин. Да ведь соболезнование в карман не положишь. Вот возле меня живет капитан, черт знает откуда взялся, говорит – родственник. "Дядюшка, дядюшка" – и в руку целует. А я ему такой же дядюшка, как он мне дедушка. И как начнет соболезновать, вой такой подымет, что уши береги. Верно, спустил денежки, служа в офицерах, так вот он теперь и соболезнует.
Чичиков. Мое соболезнование совсем не такого рода, как капитанское. Я готов принять на себя обязанность платить подати за всех умерших крестьян.
Плюшкин (отшатываясь). Да ведь как же? Ведь это вам самим-то в убыток?!
Чичиков. Для удовольствия вашего готов и на убыток.
Плюшкин. Ах, батюшка! Ах; благодетель мой! Вот утешили старика... Ах, Господи ты мой! Ах, святители вы мои... (Пауза.) Как же, с позволения вашего, вы за всякий год беретесь платить за них подать и деньги будете выдавать мне или в казну?
Чичиков. Да мы вот как сделаем: мы совершим на них купчую крепость, как бы они были живые и как бы вы их мне продали.
