Текст книги "Крестоносцы на Востоке"

Автор книги: Михаил Заборов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 26 страниц)

Венецию, однако, совсем не устраивала война с Египтом. У республики св. Марка были с ним хорошо налаженные коммерческие сношения. Сребролюбивые венецианские купцы, изрядно наживавшиеся на перевозке паломников в Сирию и Палестину, на доставке восточным франкам подкреплений и хлеба с Запада, в то же время с выгодой сбывали оружие египетскому султану. Они ежегодно зарабатывали миллионы, продавая Египту, кроме того, лес и железо, а там покупая рабов. Правда, султан взимал с ввозимых и вывозимых венецианцами товаров различные пошлины, но зато венецианские купцы могли торговать по всей стране и без каких-либо ограничений. Чтобы торговля росла и развивалась, гласила одна охранная грамота, выданная султаном, он обязывался не брать с них ничего лишнего. В Александрии венецианцы держали свой торговый двор, где они могли проживать, как сказано в той же грамоте, свободно и благочестно, находясь даже под защитой собственных воинов.

Денежные люди Венеции, таким образом, не прочь были срывать куш и с христиан и с мусульман: их интересовал только барыш. Да и с точки зрения папства и государств крестоносцев это была торговля с врагом. На франкском Востоке говорили, что для Венеции торговые прибыли несравненно важнее триумфа Креста (не случайно у одного из сирийских хронистов, Эрнуля, родилась получившая затем распространение такая версия насчет Крестового похода, согласно которой его отклонение от первоначальной цели произошло вследствие того, что султан египетский купил у Венеции обязательство направить крестоносцев в другую сторону!).

[От Сосискина

Как видим, множество фактических данных, приведенных М.А. Заборовым, а также их анализ, отчетливо указывают на стремление Венеции обделать собственные делишки руками крестоносцев. Главное же намерения венецианской республики, действительно, заключалось в сокрушении Византии. Почему же тогда Заборов критикует ту точку зрения хронистов и других историков, согласно которой именно Венеция являлась подстрекателем захвата Константинополя? Понятно, что и крестоносцы должны были думать сами, однако венецианцы, как мы увидим ниже, постарались поставить их в зависимое от себя положение. Кроме того, перечисляя факты заинтересованности Венеции в падении Византии, Заборов вовсе не указывает на участие в данной затее папы римского (имеются только приведенные выше рассуждения общего характера о претензиях понтифика на мировое господство). Здесь противоречие фактических сведений сделанным из них выводам "медиевиста" М.А. Заборова. – Коммент. Сосискина].

Иннокентий III вынужден был довольно резко осудить венецианцев за беспринципность: еще в 1198 г. он запретил им продавать оружие сарацинам. Не называя прямо, но явно подразумевая Венецию, папа в общей форме заявил: "Мы отлучаем и предаем анафеме тех лживых и нечестивых христиан, которые доставляют сарацинам против самого Христа и христианского народа оружие, железо и корабельное дерево, а также суда, или служат кормчими на разбойничьих кораблях сарацин, управляют их военными машинами, или дают им какой-нибудь совет или помощь в ущерб Святой земле". Иннокентий III распорядился, чтобы священники напоминали об этой анафеме во всех приморских городах по воскресным и праздничным дням, присовокупив, что церковь не раскроет объятия нечестивым христианам, "если они не откажутся в пользу Святой земли от беззаконного стяжательства". Папа, конечно, адресовал эти угрозы Венеции. Последняя, однако, игнорировала и запреты Иннокентия III, и соответствующие постановления церковных соборов, на заседаниях которых аббаты и епископы метали громы и молнии против тех католиков, которые наживы ради не брезгуют предоставлением оружия врагам христовой веры.

Итак, для Венеции не имело никакого смысла оказывать поддержку крестоносцам в предполагавшейся войне против Египта: арабы были надежным торговым партнером, а религиозные соображения в глазах венецианских купцов и арматоров стоили немного [7]. Вот почему, взявшись перевезти крестоносцев, республика ев. Марка позаботилась о том, чтобы оставить своим политикам свободу действий при определении направления похода.

По договору Венеция обязалась предоставить суда для переправы 4,5 тыс. рыцарей и стольких же коней, 9 тыс. оруженосцев, 20 тыс. пехотинцев, обеспечить их кормом в течение 9 месяцев. Сверх того "из любви к Богу" Венеция принимала обязательство сама (т.е. за собственный счет) снарядить еще 50 вооруженных галер. Крестоносцы же, со своей стороны, брались уплатить республике св. Марка за услуги 85 тыс. марок серебром ("с каждого коня четыре марки и с каждого человека две марки"). Уплату следовало произвести в рассрочку, четырьмя взносами, последний платеж – не позднее апреля 1202 г. Венеция выговорила для себя также половинную долю всего, что будет завоевано крестоносцами с помощью ее флота и военных сил – на суше или на море. "Половину получим мы, а другую – вы", – гласил соответствующий пункт договора.

С чисто коммерческой точки зрения условия эти были весьма выгодными для Венеции. Иначе и быть не могло: венецианские купцы никогда не действовали наобум, все было рассчитано и подсчитано заранее. Годичное содержание войска в 33500 человек и 4500 коней – такие, вероятно, выкладки делали "морские разбойники с Адриатики" – вместе с затратами на строительство флота и амортизационными расходами обойдется приблизительно в 70 тыс. марок. Обычно купцы и арматоры выигрывали на каждой торговой сделке не менее 20%: это была установившаяся тогда у венецианцев коммерческая практика. Сумма в 85 тыс. марок соответствовала привычным для венецианских купцов нормам торговой прибыли.

Справятся ли воины христовы со своими обязательствами? Вполне возможно, что дож Энрико Дандоло, исходя только из величины назначенной им оплаты, заранее рассчитывал на их неизбежную финансовую несостоятельность, хотя, с другой стороны, едва ли этот старец, понаторевший в торговых операциях крупного размаха, склонен был строить ложные иллюзии. Выдающийся ум государственного деятеля великолепно сочетался у него с проницательностью искушенного в делах негоцианта. Западня, подстроенная крестоносцам "весьма мудрым и доблестным" правителем Венеции, заключалась прежде всего в другом, и договор о перевозке не был ординарной коммерческой сделкой, как думают некоторые ученые. Он воплощал в себе все коварство венецианской дипломатии, обслуживавшей экспансионистский политический курс республики в Средиземноморье.

Ни деньги сами по себе, ни половинная доля будущей добычи не составляли самого существенного в замыслах Дандоло. Согласно договору крестоносцам надлежало выплатить сумму в 85 тыс. марок – в этом отношении все как будто было ясно. Однако в тексте соглашения ничего не было сказано ни насчет прямой цели Крестового похода, ни, главное, насчет того, как поступать, если к назначенному сроку – к апрелю 1202 г. – в Венецию не прибудет столько воинов, сколько предполагалось. Изменятся ли обязательства крестоносцев в том случае, если явится менее 4,5 тыс. рыцарей, менее 9 тыс. оруженосцев и менее 20 тыс. серджентов (пеших воинов)? Об этом в договоре не говорилось ни слова. В нем предусмотрительно отсутствовало условие, которое как-то регулировало бы размер платы за перевоз в зависимости от фактического числа крестоносцев. Получалось так, что, сколько бы их ни сошлось в Венецию к намеченному сроку, все равно они должны будут уплатить 85 тыс. марок сполна. Вот здесь-то и спрятан был подвох, в этом-то пункте дож и обвел французских послов, подписавших договор, вокруг пальца, расставив сети для воинов христовых.

Заключая договор, циничный венецианский дипломат и купец предугадал то, о чем, верно, и не задумывались Виллардуэн и его спутники: дож учитывал, что едва ли в Венецию соберутся все крестоносцы – былое религиозное воодушевление сильно поугасло, и собрать под знамена креста почти 35 тыс. человек было нелегко. Ну а ежели соберется не 33,5 тыс. человек, а меньше, то явившиеся непременно окажутся перед лицом серьезных денежных затруднений при расплате с Венецией. И уж тогда от венецианского правительства, от него, дожа Дандоло, будет зависеть дальнейшая участь крестоносцев: им можно будет продиктовать волю Венеции и, как неисправные должники, они, очутившись полностью в руках венецианцев, вынуждены будут делать то, что потребует от них он, дож. От него будет зависеть, в каком направлении повернуть рыцарское войско, так чтобы это принесло максимальную выгоду Венеции.

Вряд ли французские послы подозревали об этих коварных замыслах седовласого и морщинистого старца, с которым они имели дело и который поклялся, возложив руки на Евангелие, что будет неукоснительно соблюдать соглашение. Послы недооценили те осложнения, с которыми крестоносцам придется столкнуться впоследствии, не приняли во внимание того, что рвение и пыл их соотечественников могут поостыть. Напротив, подписывая договор, послы радовались, что столь успешно выполнили возложенное на них поручение.

О тайных намерениях венецианцев догадывался лишь папа Иннокентий III: он, по словам К. Маркса (так формулировалась эта мысль в его "Хронологических выписках"), "видел план Дандоло насквозь": папа понимал, что дож хотел использовать крестоносцев "в интересах Венеции для завоеваний". Тем не менее 8 мая 1201 г. римский папа утвердил договор крестоносцев с Венецией. "Он сделал это весьма охотно", – пишет Виллардуэн. Тут французский историк несколько ошибается, а может быть, умышленно преподносит позицию главы католической церкви в таком освещении. Конечно, папа не мог отклонить договор: ведь без венецианского флота крестоносцам невозможно было бы переправиться за море. Более того, вслед за утверждением договорных грамот (этот факт подкрепляется и свидетельством такого достоверного источника, как хроника "Константинопольское опустошение") Иннокентий III направил послание венецианскому духовенству, в котором выразил удовлетворение тем, что его "возлюбленные чада, дож Энрико и народ венецианский, решили оказать Святой земле столь могущественную подмогу". Двуличный и лицемерный, папа даже прикинулся, будто все идет сообразно его собственным намерениям, все совершается как бы во исполнение его воли: он обратился, например, к церковникам Англии и Франции, чтобы они тщательно проследили за своевременностью отправления рыцарей в поход, дабы был соблюден срок, "который определили наши возлюбленные сыны, графы Фландрии, Шампани и Блуа".

Тем не менее, утверждая договор, папа выдвинул одно весьма симптоматичное предварительное условие: отправляясь на венецианских кораблях воевать против "неверных", крестоносцы "да не поднимут оружия против христиан". Иннокентий III явно усмотрел в хитро составленных пунктах соглашения что-то неладное: он же прекрасно знал, что за деньги венецианцы перевезут кого угодно и куда угодно. Вполне вероятно, что при утверждении договора совесть у папы не была чистой и на душе у него "кошки скребли": виллардуэновское "весьма охотно" вряд ли соответствует истине.

[От Сосискина

Таким образом, М.А. Заборов здесь признает, что, если исходить из реальных фактов, а не приписываемых намерений, нападение на Византию папа римский не только не санкционировал, но даже пытался предупредить (слово папы было в то время законом). Как же тогда с рассуждениями "медиевиста", автора монографии, в начале главы 5 о вине папы в разгроме христианского государства? Часто маститый Михаил Абрамович Заборов противоречит сам себе. Вертится, как уж на сковородке. Что ж, такова субъективная дисциплина история. – Коммент. Сосискина].

Нападение на христиан, возможность которого Иннокентий III прекрасно понимал, компрометировало бы идею Крестового похода. И если папа все-таки благословил договор о перевозке, то не иначе, как обставив свое благословение приведенной выше и весьма существенной оговоркой: не нападать на христиан. Какое, впрочем, реальное значение могла иметь эта оговорка для папы, чьи "слова были словами Бога, а дела – делами дьявола"? Иннокентий III фактически санкционировал проведение завоевательного предприятия, объект которого должны были определить в первую очередь экономические и политические интересы Венеции. Таким наиболее вероятным объектом являлась Византия, а к ее подчинению стремился и сам Иннокентий III. Дипломатическая линия папства в Крестовом походе и завоевательные проекты венецианцев сближались между собой, хотя и не совпадали целиком.

Как бы то ни было, но почву для превращения Крестового похода против Египта в грабительский поход против Византии подготовила в какой-то мере уже весна 1201 г.

5.6. Германская империя и Франция против Византии. Бонифаций Моферратский

Примерно в то же время вступила в действие еще одна группа причин, которые затем отклонили крестоносцев от первоначальной цели и обусловили новое направление похода: политические противоречия между двумя империями Германской и Византийской. Основой этих противоречий, получивших развитие уже в XII в., послужили главным образом захватнические устремления в Средиземноморье тех феодальных элементов Германии (преимущественно ее южных земель), которые консолидировались вокруг династии Гогенштауфенов.

Продолжателем антивизантийской политики Генриха VI выступил его младший брат и преемник Филипп Швабский (1198-1208). Неустойчивость политической жизни Византии, отражавшая ее внутреннюю слабость в эпоху, когда в империи завершилось становление феодальных порядков, благоприятствовала осуществлению этой политики. В 1195 г., о чем упомянуто выше, в Константинополе совершился очередной дворцовый переворот: в результате него был лишен власти (а заодно и зрения) император Исаак II Ангел и на престоле утвердился его брат Алексей III (1195-1203).

Филипп Швабский еще стараниями Генриха VI был женат на дочери Исаака II Ирине. И вот теперь германский король, помышляя о том, как бы довести до успешного завершения дело, прерванное внезапной смертью Генриха VI, овладеть Константинополем, – установил связь со своим тестем, томившимся в заключении. Впрочем, как передает константинопольский вельможа Никита Хониат, хорошо знавший придворные дела, ослепленный экс-император не находился в чрезмерно строгой изоляции: "всякий желающий имел доступ к Исааку". Историк рассказывает о тайных свиданиях Исаака Ангела с латинянами, где обсуждался вопрос, "как бы отплатить за обиды и низвергнуть Алексея". Бывший император без особых трудностей посылал (в Германию) письма к дочери своей Ирине и, в свою очередь, получал оттуда ответы с наставлениями, как ему поступать.

Таким образом, штауфенский двор в последние годы XII в. становится центром политических интриг, формальной целью которых было восстановление на константинопольском престоле Исаака II Ангела. В действительности же младший отпрыск Фридриха Барбароссы и наследник Генриха VI явно стремился захватить власть в Византии.

Такие намерения сами по себе были связаны с риском: ведь обстоятельства все время вынуждали Филиппа Швабского отстаивать свои права на корону в борьбе с Вельфами в самой Германии; тем не менее король, достойный своих предшественников, ввязался в новую авантюру. Приготовления к Крестовому походу, начавшиеся на Западе, пришлись, с точки зрения Филиппа Швабского, кстати: он был не прочь использовать крестоносцев в собственных интересах.

Прежде всего надлежало заполучить для этого прямую опору среди рыцарей Креста. Обстоятельства пришли на помощь Филиппу Швабскому. 24 мая 1201 г., когда подготовка к Крестовому походу находилась в разгаре, неожиданно скончался молодой граф Тибо III Шампанский, общепризнанный вождь французских крестоносцев. Тотчас после его кончины в руководящих кругах крестоносного воинства заговорили о необходимости избрать на место покойного другого предводителя.

Штауфенская Германия, до тех пор стоявшая в стороне от дел Крестового похода, приняла в них с этого времени живейшее участие. Внимание Филиппа Швабского привлек владетельный и куртуазный, известный своим покровительством трубадурам северо-италъянский сеньор – маркиз Бонифаций Монферратский. Его семья находилась в родстве и в старинной дружбе со Штауфенами. Сам Бонифаций Монферратский (ему было около 50 лет) был одаренным военачальником и дипломатом. Германский король несомненно учитывал это обстоятельство: ведь он строил на крестоносном предприятии далеко идущие политические расчеты.

Однако главная причина, по которой выбор Филиппа Швабского пал именно на маркиза Монферратского, заключалась в том, что в силу давних традиций дома маркграфов Монферратских интересы Бонифация были близки устремлениям тех западных феодалов, которые еще в XII в. оказались вовлеченными в завоевательную политику крестоносцев на Востоке и осели в основанных ими государствах. Старший брат Бонифация, Гийом Длинный Меч, был женат на Сибилле, сестре иерусалимского короля Бодуэна IV, и по владениям своей супруги, служившим ее приданым, считался графом Яффы и Аскалона. Другой брат, Конрад Монферратский, участвовал в Третьем Крестовом походе: он еще в 1187 г. прославился в качестве стойкого защитника Тира от Салах ад-Дина, а позднее, в 1192 г., был недалек от получения короны Иерусалимского королевства. Братья Бонифация энергично и не без успеха пробивали себе дорогу к высоким постам и земельным владениям и в Византийской империи. Конрад Монферратский одно время занимал видное положение при дворе Исаака II Ангела, на сестре которого Феодоре был женат и которому помог в 1186 г. подавить вспыхнувший против василевса мятеж. Кроме того, еще один из братьев Бонифация, Ренэ, женившись в 1180 г. на дочери византийского императора Мануила Комнина Марии, приобрел титул кесаря, а в приданое за женой, как поговаривали, получил второй после Константинополя торговый город империи – Солунь. Наконец, сам Бонифаций, хотя до этого и не участвовал в Крестовых походах, давно обнаруживал готовность следовать примеру сородичей. Маркиз питал агрессивные намерения в отношении той же Солуни (он считал себя законным наследником приданого своей невестки) и других земель на Балканах.

Таким образом, этот феодальный магнат (а за ним и иные ломбардские сеньоры, поменьше рангом и поскромнее в притязаниях) был непосредственно заинтересован в осуществлении антивизантийских замыслов, вынашивавшихся при гогенштауфенском дворе: захват Византии сулил и ему немалую добычу. Разве не стоило Филиппу Швабскому добиваться его избрания вождем крестоносного ополчения? Ведь он мог бы в этом случае оказать значительное содействие проведению в жизнь великодержавных штауфенских планов.

Но как поступить, чтобы Бонифаций Монферратский был поставлен во главе французских крестоносцев? Для достижения этой цели Филипп Швабский обратился к другому Филиппу – королю Франции, с которым состоял тогда в союзных отношениях. Этот союз сложился еще в 1198 г.: в то время Филипп II воевал против Ричарда Львиное Сердце во Франции, а племянник последнего Оттон Брауншвейгский, избранный частью немецких феодалов германским королем, оспаривал свои права на трон в ожесточенной борьбе с Филиппом Швабским. Оба Филиппа и объединились против общих врагов. В 1202 г. союз еще сохранял силу и, судя по сведениям, встречающимся у некоторых хронистов начала XIII в. (правда, несколько расплывчатым), Филипп II Август пошел навстречу своему тезке-немцу.

Когда на совете баронов-крестоносцев в Суассоне обсуждались кандидатуры на пост вождя рыцарского войска (пост этот предлагали сперва герцогу Одо III Бургундскому, затем графу Теобальду из Бара – оба отклонили предложения), французский король активно вмешался в выборы. Как сообщает автор "Деяний Иннокентия III", Филипп II посоветовал главарям ополчения избрать верховным предводителем крестоносцев Бонифация Монфер-ратского. О том же, хотя и иначе, пишет итальянский хронист Созомен из Пистойи, о том же говорит автор греческой "Морейской хроники".

Жоффруа Виллардуэн в своих записках рассказывает, что он сам, будучи участником суассонских совещаний, назвал там имя североитальянского князя. Маршал Шампанский в данном случае, очевидно, выражал лишь волю короля Франции. Его совет был принят, несмотря на то, что довольно неожиданно всплывшая кандидатура итальянца, маркграфа Монферратского, вряд ли пришлась по вкусу французским сеньорам. Правда, они были осведомлены о том, что его семья питает традиционный интерес к Востоку: соответствующую информацию могли доставить во Францию те самые послы, которые ездили в Венецию заключать договор о перевозке крестоносцев (четверо из шести возвращались домой через Геную, власти которой были связаны с домом маркграфов Монферратских). Однако бароны не забывали и другого: ведь большей частью сами они являлись недавними политическими противниками Филиппа II Августа, Бонифаций же был его родственником и креатурой. Кроме того, Бодуэн Фландрский и прочие князья, только что выступавшие против Филиппа II во Франции в качестве союзников Ричарда Львиное Сердце, в Германии поддерживали Вельфов, противившихся утверждению власти Гогенштауфенов и состоявших в союзе с Англией. Кандидатура Бонифация Монферратского, известного своей проштауфенской ориентацией, и в этом смысле тоже не могла устраивать приверженцев англо-вельфской партии.

Тем не менее совет Филиппа II, иначе говоря, давление, оказанное им на его вассалов в Суассоне, возымел свое действие. После долгих пререканий ("Много было сказано слов за и против" – лаконично сообщает Виллардуэн) военачальником крестоносного ополчения избрали Бонифация Монферратского. В сентябре 1201 г. он прибыл во Францию, чтобы возглавить крестоносцев. Главнокомандующим французских рыцарей сделался, таким образом, приверженец Штауфенов, владетельный князь, наверняка готовый разделить антивизантийские замыслы Филиппа Швабского и содействовать их реализации: ведь в этом случае он и сам мог надеяться на определенный выигрыш.

Итак, в 1201 г. в дело руководства Крестовым походом проникли новые политические интересы – Бонифаций должен был стать прежде всего исполнителем штауфенских планов подчинения Византии. Вместе с тем он был связан родственными и политическими интересами с капетингской Францией. Есть основания полагать, что и самому Филиппу II Августу были не чужды поползновения на византийский трон. Еще его отец Людовик VII вынашивал какие-то проекты на этот счет. Он стремился обеспечить Капетингам права на константинопольскую корону: сестра Филиппа II была выдана в 1180 г. замуж за Алексея II – сына василевса Мануила Комнина. Быть может, Филипп II втайне собирался возродить отцовские проекты?

Английский хронист Роджер из Ховдена передает любопытный эпизод, проливающий в какой-то мере свет на эту малоизвестную сторону французской политики конца XII – начала XIII в. Как-то, уже после гибели Ричарда Львиное Сердце, в Париж к Филиппу II явился упоминавшийся выше предводитель норманнско-сицилийских пиратов "адмирал" Маргаритон, граф Мальтийский (Никита Хониат называет его "морским богом"), авантюрист, в свое время пытавшийся даже навязаться в союзники к Салах ад-Дину против его соперников из мусульманской феодальной знати. Маргаритон предложил французскому королю сделать его "константинопольским императором". Филипп II, по сообщению хрониста, согласился воспользоваться услугами сицилийского корсара и уже обещал снабдить его людей припасами, оружием, конями – словом, всем необходимым для похода против Константинополя. Поход предполагалось начать из Бриндизи. Внезапная смерть Маргаритона якобы помешала осуществиться этим замыслам.

Если даже рассказ хрониста малодостоверен (скорее всего, это именно так: ведь Маргаритон умер еще в 1195 г.), все же он служит косвенным свидетельством того, как современники расценивали позицию Французского королевства относительно Византии. Эпизод, переданный Роджером из Ховдена, в известной мере подтверждает предположение, согласно которому Филипп II тоже намеревался протянуть свои руки к ослабевшей Византии. Его содействие избранию Бонифация Монферратского было, следовательно, политическим ходом, так или иначе рассчитанным и на получение непосредственных выгод для королевской власти во Франции.

Во всяком случае, к осени 1201 г. в цепи событий, ведших к "уклонению крестоносцев с пути", образовалось еще одно немаловажное звено: в подготовку тайно замышлявшегося похода против Византии включились капетингская Франция и штауфенская Германия. Пока, однако, все политические нити, протягивавшиеся в константинопольском направлении, оставались изолированными. 1201-1202 годы внесли нечто новое и в этом отношении.

5.7. Секретная дипломатия римской курии

Пробыв некоторое время во Франции, переговорив с Филиппом II и заручившись от него рекомендательно-доверительным письмом к Иннокентию III, посетив ежегодный капитул цистерцианского ордена в Сито, прослушав проповедь Фулька из Нейи, маркграф отбыл в Германию. В конце декабря 1201 г. он встретился в Хагенау с Филиппом Швабским, с которым тоже согласовал дальнейшие действия. В начале марта следующего, 1202 г. Бонифаций Монферратский прибыл в Рим. Здесь он представлял интересы обоих Филиппов. Противоречивые и уклончивые сведения современников позволяют все же думать, что во время переговоров с папой, касавшихся широкого круга дипломатических проблем, маркграф намекнул Иннокентию III на имеющийся проект использовать крестоносцев в антивизантийских целях.

Папа, не добившийся к тому времени никаких уступок от Алексея III по делам унии, судя по всему, вошел в негласную сделку с предводителем крестоносцев. Правда, папский биограф это отрицает, но он ведь и не мог поступить иначе – "Деяния Иннокентия III" представляют собой сплошной панегирик папе. Да и переговоры между Бонифацием Монферратским и Иннокентием хронист описывает крайне лаконично: он явно не желает компрометировать своего героя. Более поздние документы, в том числе переписка Иннокентия III с Бонифацием Монферратским, показывают, однако, что предложения маркграфа были встречены при папском дворе с должным пониманием. Использовать крестоносцев против Константинопольской империи ведь и сам папа задумывался об этом еще в начале Крестового похода.

[От Сосискина

Следует отметить, что в указанный момент обстоятельства изменились: произошла узурпация константинопольского трона братом законного императора (Алексеем III). Более того, Алексей III ослепил своего брата, свергнутого Исаака II. Сын же последнего, также Алексей, обратился к латинянам за помощью. И что в этом случае должен был рекомендовать духовный глава феодалов папа римский? Наверное, восстановить законного государя на престоле. Иначе его не понял бы никто из европейских королей. – Коммент. Сосискина].

Вслед за первой сделкой была заключена и вторая, на этот раз с сыном Исаака II Ангела византийским царевичем Алексеем, шурином Филиппа Швабского. Дождавшись удобного времени, Алексей бежал из Константинополя. Ему помог некий пизанский судовладелец, предоставивший царевичу убежище на своем корабле и таким образом давший возможность юноше, говоря словами Никиты Хониата, "скрыть свои следы водою". Бегство царевича, как рассказывает византийский историк, было вскоре обнаружено: "Василеве послал обыскивать корабль, но посланные не смогли найти Алексея; он остриг себе волосы в кружок, нарядился в латинскую одежду, смешался с толпой латинян и укрылся таким образом от разыскивавших его".

Исследователи истории Четвертого Крестового похода вот уже почти целое столетие спорят о том, когда именно произошло бегство царевича Алексея: одни относят его к 1201 г., другие приводят не менее остроумные доводы в пользу более поздней даты – 1202 г. В последнее время верх явно одерживают сторонники первой версии: видимо, Алексей прибыл в итальянский порт Анкону в сентябре – октябре 1201 г. Оттуда он, по свидетельству Виллардуэна, направился к королю Германии Филиппу, который был женат на его сестре, а весной 1202 г., т.е. вскоре после визита Бонифация Монферратского, Алексей явился в Рим.

В соответствии с инструкциями своего немецкого покровителя царевич Алексей принял перед папой смиренную позу просителя: он умолял римского владыку оказать ему помощь против дяди, узурпатора Алексея III, т.е. помочь в восстановлении отчей власти в Константинополе. В вознаграждение за эту помощь – предоставить ее должны были, конечно, крестоносцы, в контакты с которыми царевич, возможно, вступил еще по дороге в Германию, по время пребывания в Ломбардии, – сын Исаака Ангела обещал папе подчинить греческую церковь римской и обеспечить участие Византии в Крестовом походе.

Иннокентий III получил теперь полную возможность прикрыть свои истинные намерения в отношении Византии благовиднейшим предлогом – защитой "справедливого дела", восстановлением в Константинополе власти законного правительства. И папа, конечно, не упустил столь подходящего случая: самые различные источники – известия хроник, данные официальной переписки, даже памятники монументального искусства – свидетельствуют, что в Риме была достигнута полная договоренность между Иннокентием III и Алексеем [8] насчет использования крестоносного воинства для восстановления на византийском престоле Исаака II Ангела.

Как и в случае с Бонифацием Монферратским, наличие такой договоренности отвергают, разумеется, документы, вышедшие из папской канцелярии; мысль о сговоре с царевичем отрицает прежде всего сам Иннокентий III в своем послании к византийскому императору Алексею III от 16 ноября 1202 г. Он рассказывает ему о результатах посещения Рима царевичем в нарочито туманных выражениях ("мы дали царевичу ответ сообразно с тем, что считали нужным"), явно стремясь вызвать у византийского василевса чувство обеспокоенности ("а вдруг?"). [И вызвал, конечно. В результате Алексей III, по логике, должен был "плясать на задних лапках" вокруг крестоносцев, а не мешать им. – Коммент. Сосискина]. Напротив, Новгородская летопись (русский человек, описавший события Крестового похода, был очевидцем событий и имел возможность на месте беседовать с участниками этого предприятия), византийские авторы (Никита Хониат и Георгий Акрополит), ряд западных хронистов (Альбрик де Труафонтэн и венецианец Мартин да Канале, писавший, правда, много позднее, в 1267-1268 гг.), сколь ни разнятся между собою содержащиеся в их повествованиях факты, сходятся в том, что Иннокентий III взялся поддержать дело царевича Алексея. Немного позже, в апреле и июне – июле 1203 г., Филипп Швабский, со своей стороны подтвердил в письме папе обязательство царевича поставить православную церковь под начало католической, коль скоро, как заявлял претендент на императорскую корону, "Всемогущий Бог отдаст мне или моему шурину Греческую империю".