Текст книги "Эскадра"

Автор книги: Михаэль Кирофф

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 9 страниц)

В который уже раз Энрике повернулся к верному помощнику и спросил: «Имрын, там точно живые?»

– Живые. Наши. Кто именно – сказать не могу, но наши, не местные. Точно. Да чорт тебя возьми, Энрике, ты же не сомневаешься, что нагель – это скорее гвоздь, а ягель – это скорее мох? Вот и я не сомневаюсь. Успокойся уже. Парней мы послали не зря.

– Как знать, дружище, как знать…

На душе у капитана было неспокойно.

И, как выяснилось, неспроста. Очередной сеанс связи десантная группа пропустила. А потом и еще один, и еще. Экипаж стоял на ушах. Тут, видите ли, надо понимать, что такое флотский ОСНАЗ – в том числе и аргентинский. Это защищающие практически от всего, включая близкий взрыв тактического ядерного заряда, пауэрсьюты с функцией локальной левитации. Это рэйлганы с плазменным подствольником, позволяющие помножить на ноль немаленький поселок городского типа силами одного солдата – причем на ноль будет помножено не только население, но и собственно сам поселок с несколькими квадратными километрами «площадей» вокруг. Это универсальные аптечки, автоматически и моментально лечащие всё, включая многие формы старой-доброй смерти. Но главное – это люди, тренированные так, что даже при отсутствии всего вышеперечисленного они, тем не менее, спокойно выполнят задачу и даже не вспотеют… Если искать исторические аналоги, то «десантная десятка» рейдера «Адмирал Бельграно» по боевой эффективности соответствовала полноценной группе армий века двадцатого и армии одной, но полностью укомплектованной и со всеми средствами усиления – двадцать первого. А по способности к выживанию их еще и превосходила. И вот – «пропала с радаров». Исчезла. Испарилась. На заштатной, низкотехнологичной планете.

Энрике Кортасар, наверно, пришел бы в ярость, если бы этому не препятствовал… Страх. Нет, в обычном понимании он вовсе не был трусом: капитан тяжелого рейдера дальнего радиуса действия – это по нынешним временам понятие, самое близкое к термину «смертник». Что справедливо, впрочем, и для любого другого члена экипажа такого корабля. Так что на подобных «лоханках» (движки и пушки от линкора, все остальное от крейсера, экипаж урезан вдвое, зато топлива и снарядов жопой жри) трусы и карьеристы не приживались. Но это не означало, что капитану было вообще нечего бояться. И сейчас, например, он решал для себя крайне сложный вопрос.

На поверхности явно возникли проблемы. Обычно для их решения используется "десантная десятка" – но на этот раз в какие-то неприятности влипла именно она (в гибель своего отряда капитан верить откровенно не хотел). График похода рейдера расписан в Адмиралтействе заранее. Не по минутам, конечно, и несколько суток у капитана есть, но… Срыв графика – это настолько серьезно, что дело даже не в неизбежном разжаловании. Этим срывом графика он подставит такую чортову уйму людей – причем многих из них обрекая на смерть – что вряд ли сможет смотреть самому себе в глаза, бреясь утром перед зеркалом. Но бросить своих парней… Сделав такое, останется исключительно застрелиться. Офицер может потерять звание и должность, даже некую толику самоуважения, но потерять честь… Но кого послать на помощь? Кока и старшего связиста? Два раза ха-ха… Пойти самому? Хочется, очень хочется, но он – капитан. Первый после Бога. Ему просто нельзя оставить свой корабль, на этом стоит весь флот, еще со времен, когда он плавал по морям, а не летал в космосе.

– Гомес! – крикнул в переговорник капитан – Гомес, на мостик!

– Щя, момент – отозвался переговорник голосом рейд-капитана Гомеса, начальника разведотдела, состоящего, впрочем, кроме самого рейд-капитана, только из двух инженер-лейтенантов, практически не выходивших из аппаратной.

Спустя непродолжительное время мостик наполнился внушительной тушей Эмилиано Гомеса – несмотря на то, что рейдер месяцами не вылезал из дальних походов, "главный разведчик" умудрялся оставаться неприлично толстым, вызывая зависть нижних чинов.

– В общем так, Эмилиано. Мне нужны данные по "нашим" в регионе – особое внимание уделять имеющим хоть какую-то полевую подготовку. Радиус поиска – ну, скажем, сутки нашего хода на форсаже. Вообще-то здесь таким взяться неоткуда, посылали только "ботанов", но все равно прошерсти все что можно. И прошу тебя, сделай это уже вчера, хорошо?

– Ну ты и задачки ставишь, барин… Щя. Четверть часа погоди. Вряд ли найдется даже какой-нить гринго завалящий, но посмотреть надо.

– Смотри, Гомес, смотри…

Всего лишь через двенадцать с хреном минут туша Гомеса вновь вплыла на мостик, причем лицо начальника разведки украшала радостная улыбка.

– Две новости, капитан, как всегда, плохая и хорошая! – заявил Гомес – Плохая: всего один. Хорошая: зато какой!

– А подробнее?

– Помнишь того засланца французского ксеноинститута, за которого мы мстили на Фриде?

– Ну да…

– Так вот, он мало того, что живой, так еще и оказался капитаном ныне почившего в бозе Иностранного легиона! То есть парень не "ботан", а тренированный убивец с огромным опытом!

– Ага…

– Именно! И деваться ему с Фриды некуда, ведь его леталку мы разбомбили вместе с поселком аборигенов, а ближайший пепелац с гравицапой – это наш рейдер и есть! Причем до следующего подобного – парсеков сто!

– Да. Нам и правда стоит поговорить с этим парнем.

***

– Ты просто бездарность! Мне горько это говорить, но это так. Ты умен, талантлив – в иных областях – и вообще по жизни отличный парень. Но в тебе нет ни капли способностей к вероятностной магии!

– Но свечу-то я зажег! И щепки в кострище задымились!

– И что? Ты же не увеличиваешь вероятность нагревания материала с нулевой до абсолютной! Ты просто, используя свою волю и ресурсы собственного огранизма, передаешь объекту энергию. Ту немногую, что у тебя есть. И все! Пропитанному воском фитилю свечи много не надо – вот он и загорелся. А щепкам, пусть и сухим, энергии надо все-таки поболее – и они всего лишь задымились… Похоже, ты – стихийник, Жан-Клод!

– Кто?!

– Стихийник. Так называемый "стихийный маг". Сейчас таких, как говорится, "не делают", но в древности существовали целые школы – Огня, к которому ты проявляешь явную склонность, Воды, Воздуха, Земли… Это тоже магия, да. Но основанная на совсем другом. Это управление не вероятностями, а энергией. Если хочешь, это физика, а не философия. Не "худший", просто бесконечно чуждый для меня путь… И на этом пути я вряд ли смогу помочь тебе. Тем более после того, как Мерлин закрыл источники магии этой вселенной.

– Мерлин? Источники?! Джорэм, сделай скидку на возраст! Мне еще нет сорока тысяч!

– Хорошо, расскажу вкратце. Именно на вашей Земле стихийная магия достигла в свое время небывалых высот. Научившись использовать "энергию мирового эфира", колдуны могли обрушить горы и высушить моря. Но они… Как бы это сказать по-простому… Они зазнались, Жан-Клод. Решили, что умение управляться с энергией эфира делает их какой-то "высшей расой" – и это несмотря на то, что по рождению они были такими же землянами как, например, ты. Могущество может вызывать уважение, но пренебрежение вызывает лишь злость. И погрязшие в пренебрежении к остальным, маги быстро стали объектом не уважения или даже поклонения, а искренней и жгучей ненависти со стороны большинства людей вашего мира. Еще немого – и их просто перебили бы, не считаясь с потерями. А именно тогда не только сильнейшим, но и мудрейшим магом Земли был Мерлин, друг тогдашнего короля Британии Артура (да-да, все это произошло не просто "давно", а ДЕЙСТВИТЕЛЬНО давно). Мерлин решил, что единственный выход – лишить магов доступа к мировому эфиру или "мане", как они его называли. Учитывая, что ему была уже чортова уйма лет и жизнь свою он поддерживал исключительно магией, еще не подозревая об иных своих способностях, решение о закрытии "магических источников" было для него форменным самоубийством. Но, тем не менее, он пошел на этот шаг. Единственный на Земле, кто был способен по-настоящему "запечатать источники", он просто взял и сделал это… Не подозревая, что запечатал их не только на своей планете, но и во всей этой Вселенной. Однако ему удалось! А потом он – исчез, потому что стихийные маги не могут жить так долго без «подпитки», им надо либо становиться кем-то другим, либо умереть.

– То есть он пожертвовал собой… Но ради чего? Ведь, насколько я понял, реальная опасность миру не грозила?

– Ну какая-то, в общем, грозила. Взорвав ненароком какой-нибудь вулкан, можно было запросто угробить население целой страны, и тогдашние маги на подобные "мелочи" внимания вовсе не обращали. Но Мерлин, конечно, думал не об этом. Он видел, что его товарищи, его камрады-маги, многие из которых были его собственными учениками, превращались в… Да в откровенную мразь они превращались. Их интересовала только власть, а об ответственности они и не вспоминали. Вот Мерлин им и напомнил… Тем способом, которым мог, и за ту цену, которую пришлось заплатить.

– Коньяк еще остался?

– У опытного вероятностного мага вероятность того, что выпивка закончилась, равняется чистейшему математическому нулю!

– Тащи. Я, чорт возьми, хочу выпить в память об этом парне.

– Ты про Мерлина?

– Да!

Джорэм направился к пещере, где они временно обустроились, за своим никогда не пустеющим бочонком коньяка. А идя туда и обратно, он думал: «А действительно ли тогда, когда я жил на Земле и был известен под именем Мерлин, я сделал все, от меня зависящее? Или все-таки нет? И не были ли мои действия продиктованы тем же властолюбием, ведь вероятностная магия вовсе не зависит от источников магии стихийной?»

Проклятые вопросы, не находите?

На следующее утро Джорэм был угрюм, погружен в себя и несловоохотлив. Иной сказал бы, что великий колдун пребывает в похмелии – но ведь у вероятностных магов вероятность похмелья стремится к нулю с обратной стороны. Так что дело было явно не в этом.

– Тебе пора обратно,  – сказал Джорэм.

– Надоело меня учить? – ответил Жан-Клод, которого похмелье вовсе не минуло, ибо он не был вероятностным магом.

– Не надоело. Просто больше нечему. В "стихийке" я толком не разбираюсь – незачем было разбираться. А в моих вероятностях никогда не разберешься ты. Будь благословен богами, мною в первую очередь, да пребудет с тобой сила, если ты ее где-нибудь найдешь, ну и иди с миром… И не спрашивай, куда. Ибо "нахуй" будет самым простым и вежливым ответом.

– Мы еще встретимся?

– Уверен. Доподлинно знаю. И тебе гарантирую. Такой ответ тебя устроит?

– Да! Только будь любезен, отмотай назад этот самый квант времени… А то полсотни аборигенов меня, наверно, заждались!

– Сейчас отмотаю, момент… Только извини, полсотни аборигенов обещать не могу. За время твоего отсутствия в их временном потоке у ребят успели возникнуть, хммм, определенные проблемы.

Жан-Клод оказался вдруг на том же самом месте – и одновременно не на том. Но теперь его это не удивляло, так как он знал, что место и правда то же самое, просто теперь он опять «самую чуточку не тогда». Дикарей же, равно как и вообще чего-либо живого, поблизости не ощущалось. Зато откуда-то с востока тянуло жарким ветром, который больше бы подошел песчаной пустыне, чем «мокрым» джунглям. И это его изрядно обеспокоило. Хотя бы потому, что именно в той стороне он посадил и замаскировал свою «скакалку», слишком близко, как впоследствии оказалось, к селению местных. Но сейчас было важно не это. Важно было то, что одним из объяснений «ветра-суховея» могло быть проникновение постороннего в двигательный отсек, вызвавшее автоматическую самоликвидацию реактора, а это – килотонн пятнадцать… И крайне неприятная радиация, которая капитану Дюпону вот ни капельки не нужна. А вот «скакалка» – напротив, жизненно необходима.

«Скакалками» называли довольно забавный вид космического транспорта. Берем внутрисистемный челнок, убираем из него практически все жизнеобеспечение, так-то рассчитанное на тридцать душ, и взамен впихиваем самые маленькие реактор и гипердрайв – от легкого эсминца. В результате получается небронированное и невооруженное средство транспорта, способное перевозить одного-единственного человека. Зато «скакать» оно могло по всей галактике, не требуя при этом частых дозаправок. Французский Институт Ксенологии всех своих исследователей отправлял «на точки» именно с помощью «скакалок» – исключением не стал и Дюпон. Но уже в нескольких километрах от «места закладки» он понял, что остался, так сказать, безлошадным. До самого горизонта простиралась плоская, как мысль глупца, раскаленная равнина, и Жан-Клод хорошо, очень хорошо, до полной упячки хорошо понимал, что здесь произошло.

"Боеприпас шестнадцать". Плазменная боеголовка повышенной мощности, применяемая при орбитальных бомбардировках. Непереносимо мощная, неприлично эффективная, не оставляющая остаточной радиации и… И дорогая просто как ёб твою мать. И таких боеголовок здесь "уронили" не одну и не две, а пару десятков. А это – полный залп линкора или тяжелого рейдера. Что, что, мать его через колено в центр мирового равновесия, целый линкор или тяжелый рейдер делал в этой забытой и богами, и людьми жопе мира?! Прилетал спасать его, одного отдельно взятого Жана-Клода Дюпона? Да не смешно. Тем более, когда прилетают спасать, не превращают четверть немаленького континента в… Ну, в общем, во что оно тут превратилось. Селение негостеприимных аборигенов и столь неудачно – слишком близко! – спрятанная "скакалка" оказались на самом краю раздолбанной области, но о ее общем размере Жан-Клод мог составить себе определенное представление. Двадцать "шестнадцатых"… Господи, ДВАДЦАТЬ! А судя по дрожащему над горизонтом мареву, канониры не скупились и половинным залпом дело и правда не ограничилось…

Отойдя подальше от пораженной области, он построил себе шалаш. И стал просто жить в нем, стараясь не думать не то что о том, что будет завтра, а и о том, что может случиться через десять минут.

На третий день ему приснился сон, сон-воспоминание о том, как их, тогда еще молодых вояк, сбросили на полигон на Мемфисе для "отработки марша в полной выкладке". Мемфис был одной большой пустыней, где выжить могли только скорпионы, змеи и – при везении – солдаты Иностранного Легиона. Лейтенант Мгамба сказал им: "Парни! Чтобы наши все-таки армейские учения, а не хрен собачий, не казались вам вот этим самым хреном собачьим, наши камрады из ВКС завтра не поскупятся на "шестнадцатый" и уронят его вон там вот, за холмами. Ваша задача – ускоренным маршем пройти через зону поражения. Причем когда я говорю "пройти" – я имею ввиду именно это, а не "сдохнуть на полдороге". "Шестнадцатые" слишком дороги, чтобы тратить еще один на вторую попытку для не справившихся!" Тогда справились все. Ну… Почти все. Но это был долбанный рейд через сумасшедший дом, и долго еще легионерам снилось, как стонет от жары даже пустыня.

На пятый день из зарослей вышел оборванный человек и представился Кригом Бени – яко бы случайно выжившим охотником из того самого селения. Именно клан Криг организовал в свое время охоту на Дюпона, и потому Жан-Поль просто взял рэйлган и прострелил аборигену голову. Теперь-то клан Криг точно не начнет охоту за разумным существом. А брезгливость в отношении мяса этих самых разумных из Жан-Клода "вышибли" еще в учебке.

А на двенадцатый день запищала его коротковолновая рация.

Что было даже теоретически невозможно.

Надеяться на что-либо Жан-Клод себе не позволял, но вот простому человеческому любопытству – особенно опять же в своем собственном исполнении – не препятствовал, а потому на вызов ответил… И услышал довольно сухой и официальный голос: "Рейдер Аргентинских ВКС "Адмирал Бельграно" вызывает капитана Французского Иностранного Легиона Жана-Клода Дюпона. Господин капитан, отзовитесь, если вы живы!"

***

Губернатор Нью-Уолша, лорд Арчибальд Гамильтон сидел на террасе своего особняка на окраине Джорджтауна, завернувшись в плед и потягивая горячий грог: в это время года утром на Нью-Уолше было весьма свежо, а для виски время еще не подошло, как и для сигар – ведь полдень еще не наступил.

– Миссис Фаринтош! Миссис Фаринтош, прошу вас, еще грога.

Согревая руки о горячую кружку, лорд вновь отключился от окружающего, предавшись лицезрению идиллии.

Сколько полновесных гиней пришлось отдать контрабандистам, чтобы те добыли у неблагодарных землян, отвернувшихся от потомков строителей великой империи, империи, над которой никогда не заходило солнце, всего лишь несколько овец! Но теперь, сидя на террасе, лорд Гамильтон мог наслаждаться созерцанием того, как прекрасные белоснежные овцы пасутся на огороженной проводами под током лужайке (размером та была, впрочем, с непоследнее поле) – расположенной, конечно же, с подветренной стороны от особняка – и воображать, что находится в старой-доброй Англии, а не где-то у черта на куличках, в несчитанных парсеках от дома. Он прикурил папиросу, свернутую из превосходного местного табака, и откинулся в плетеном кресле.

Губернатор был жестким, волевым человеком, опытным политиком, заслужившим уважение Его величества Георга двадцать шестого – но иногда приступы ностальгического романтизма становились невыносимыми.

В эпоху колонизации все почему-то считали только количество «подконтрольных» планет. И никого не интересовало, шла ли речь о негостеприимном, лишенном ресурсов булыжнике вроде Акбара или, напротив, о благодатном мире, пригодном к немедленному заселению, как Кассилия… Да, Кассилия. Единственное, что мешало массовому приему переселенцев, это наличие какой-то горстки дикарей – сколько их там было, тридцать миллионов, сорок? И ведь их никто не убивал, всего лишь переправили в систему Мэн. Где, проявив истинную заботу, британская администрация озаботилась их начальным образованием и трудоустройством в карьерах и шахтах… Но эти лицемеры-конфедераты закричали о геноциде и порабощении! Невзирая на то, что дикарей заковали в кандалы только доподлинно убедившись, что без кандалов они моментально разбегались и вообще не работали как, впрочем, не работали и у себя дома… В общем, Юнион Джек на Кассилии долго не продержался, как бы ни было это оскорбительно. Но ведь фарисеи не остановились! Воспользовавшись тем, что формальное число «колонизированных планет» Великобритании «недотягивало до ценза», внутри самой Конфедерации их объявили… Государством! То есть Китай, Франция, Германия и даже – господи, сказать смешно – Аргентина оказались «державами», все же прочие – лишь «государствами». И в их числе – Британия!

Спускать такое было, конечно же, нельзя – и британцы ушли, громко хлопнув дверью. Посадив ВСЁ свое остававшееся на Земле население на колониальные транспорты, они заявили о своем "выходе из Конфедерации в одностороннем порядке". Сами же острова… Шотландию, к сожалению, удалось "отжать" вовремя подсуетившимся рыжим выпивохам из Дублина, однако все остальное было демонстративно продано Зимбабве. За символическую сумму в одну гинею. Чтобы знали. Чтобы помнили.

Хотя, справедливости ради, лорд Гамильтон должен был признать, что на Земле должность «наместника Уэльса» так и называлась – «принц Уэльский», и занимать ее могли только члены королевской фамилии, занимавшие не последние места в очереди престолонаследия. При том, что сам Уэльс был, прямо скажем, невелик. Будучи никаким не принцем, а лишь лордом-губернатором «нового Уэльса», Арчибальд управлял целой планетой и распоряжался всеми ее ресурсами. Ну, как «распоряжался»… Владельцем всех имперских планет, их материков и морей, недр и атмосфер (включая суборбитальное и орбитальное пространство) был, вне всякого сомнения, Его Величество. И в обязанности губернаторов входило собирать для отправки в метрополию налоги со всего, что имелось, родилось, выращивалось, добывалось, производилось и даже «просто само по себе откуда-то бралось» на подведомственных территориях. Но как Его Величество может повелеть выплатить налог с того, о чем он и не знает вовсе? А те, кто мог бы ему об этом сообщить – то есть фискальные агенты – конечно, несомненные патриоты и верноподданные, но как бы это сказать… Если любишь родину а та, в свою очередь, чеканит такие прекрасные гинеи – то ведь и они часть родины, верно? А раз так, то и любовь к ним – не менее благородное чувство, чем к родине в целом. Являясь же чувством сильным и зачастую ослепляющим, любовь способна заставить человека совершать случайные ошибки, мелкие огрехи «по невнимательности»…

Благодаря которым, в частности, господин губернатор и имел возможность любоваться на пасторальную картину пасущихся овец, получая особенное наслаждения от того, что ближайшая овца, не принадлежащая к его маленькому стаду, находится на расстоянии, которое медлительный свет будет преодолевать несколько веков.

Хотелось большего. Настоящему джентльмену вообще свойственно двигаться вперед и не останавливаться на достигнутом! Но иногда отношения между нашими желаниями и возможностями настолько запутываются, что тому же настоящему джентльмену приличествует проявить мудрость и способность к дипломатичным компромиссам, дабы не спровоцировать бессмысленный и разрушительный конфликт…

От размышлений лорда-губернатора отвлек мелодичный перезвон старинных башенных часов, установленных в гостиной. Пробило полдень. Пройдя в столовую, Арчибальд велел подать ланч, а после – виски и сигары. И если местный табак, на его вкус, был выше всяких похвал, то вот выпивка… Из «истинной метрополии», то есть еще с Земли, однажды удалось заказать несколько бочонков великолепного скотча. Но со временем тот подошел к концу, а местный аналог… Бррр, он был чем-то вроде мерзостного бурбона. И тогда, видя, что последний бочонок недоступной более амброзии опустел уже более чем наполовину, лорд Гамильтон совершил решительный шаг. Допив скотч до последней капли и велев со всеми почестями кремировать бочонок, превратив его в дрова для камина, Арчибальд целый месяц пил только и исключительно водку. От воспоминаний об этом его временами передергивало до сих пор – но в результате, по окончании такого «послушания и подвига», он, как и надеялся, смог воспринимать местное пойло без содрогания. Ну а сигары Нью-Уолша, как уже говорилось, ему даже нравились. После первой, самой сладостной затяжки он, со стаканом в одной руке и сигарой в другой, прошел в кабинет и опустился в массивное кресло перед не менее массивным столом. Положив сигару на край хрустальной пепельницы, лорд позвонил в серебряный колокольчик, стоявший на столе.

Без промедления на его зов явился дворецкий Чарльз, Чарльз Фаринтош – так же, как его супруга-экономка именовалась лордом всегда по фамилии, дворецкий – всегда по имени, и такая традиция продолжалась в имении Гамильтонов уже почти тысячу лет.

– Что у нас сегодня нового, Чарльз? – спросил Гамильтон. Он принципиально не смотрел галановостей, а газеты позволял себе открывать только за вечерним чаем, пребывая в уверенности, что о важных вещах ему доложит дворецкий, а прочая ерунда лишь отвлечет его от размышлений о судьбах вверенной ему колонии.

– Так, мой лорд… Ассоциация кэбменов вновь просит открыть для них еще один, третий эшелон в воздушном пространстве хотя бы самых крупных городов. Настаивают на том, что движение начинает, как они сказали, "опасно вязнуть".

– Конечно, а если мы дадим им третий эшелон, оставив частным авто только пять, движение не "завязнет", оно попросту коллапсирует!

– Но городской транспорт…

– Пододвинуть автобусы? Никогда. Социальная защита широчайших слоев населения – основа нашей политики. Забастовку кэбменов мы как-нибудь переживем, а вот бунт черни, которой не на чем добраться до лавки с продуктами или паба – уже вряд ли. Маглевом мы не обойдемся, а "трубу" наверху строить негде, а внизу… На нижние уровни и полиция-то спускаться боится, зачем нам там "труба"? Жуликов возить?

– Далее… Императорский театр Нью-Уолша дает сегодня премьеру пьесы "Леший", автор – некто Антон Чехов, судя по имени – какой-то русский. Однако и режиссер, и актеры – так сказать, из "первого состава".

– Да будет тебе известно, Чарльз, что этот автор – вовсе не "какой-то", хоть и действительно русский. Он – еще из "золотой эпохи"… И при этом в театральных кругах – уж если даже я сразу вспомнил – его имя известно до сих пор, а это говорит о многом. Да и навряд ли бы "первый состав" бросили на постановку бездарщины, обычно случается наоборот. Однако… Сегодня мне не до театра. Больше бы подошел клуб, хотя все, кого там можно встретить, конечно, уже лет десять как обрыдли…

– О! Мой лорд, вот еще сообщение: на орбитальную парковку встала Восьмая Колониальная эскадра Его Величества. Для личного состава организованы сменные увольнения в орбитальных борделях согласно Королевскому уложению о флоте, а командующий эскадрой, контр-адмирал Джереми Сэндлер, в сопровождении старших офицеров спустился на поверхность и остановился в отеле Лоури.

– А вот это может оказаться интересным! Благодарю, Чарльз! Вы не могли бы, от моего имени, разумеется, пригласить господ офицеров сегодня вечером на дружеский бридж в клубе?

Адмирал Сэндлер оказался еще не старым мужчиной в отменно выглаженном кителе, с аккуратной бородкой, а главное – с глубоко затаенной неудовлетворенностью во взгляде. Настолько глубоко, что вряд ли кто-то кроме губернатора мог бы ее заметить – но Гамильтон именно это и искал, именно это и надеялся увидеть. Командир «номерной» эскадры, которому меньше контр-адмирала дать нельзя, а больше – без надобности… И абсолютно «тупиковая» должность – дослужиться до нее можно при усердии и везении даже и из простого гардемарина, а вот куда-либо дальше…

А лорду Арчибальду Гамильтону очень нужны были единомышленники.

И, кажется, одного он нашел.

И не где-нибудь, а во флоте.

***

На рейдере Жан-Клода подселили в двухместную каюту к лейтенанту-артиллеристу Анджело Тортуге. Сосед ему совершенно не докучал, так как, если только не спал, пребывал на внешних палубах: он отвечал за системы ПКО – многочисленные маленькие рэйлганчики, лазерочки, ракеты-перехватчики и систему наведения всего этого, базирующуюся на перехвате сигналов как раз вражеских систем и считывании данных. Такая схема признавалась наиболее эффективной. В общем, работы лейтенанту Тортуге хватало, и его попутчик был по большей части предоставлен самому себе. Он сидел в каюте и просматривал имеющиеся в корабельной сети данные об Акбаре – месте, куда они направлялись.

Первыми – но, как впоследствии оказалось, не последними – на один из двух материков планеты высадились представители Союза арабских государств. Не обошлось без накладок: из-за ошибок в пилотировании, их десантный транспорт на последних десяти километрах спуска, как говорится, «соскользнул с подушки». Да, обитаемая часть была отстрелена автоматикой и спустилась поодаль на огромных парашютах, но вот грузовой отсек разбился всмятку, и сохранилось там немного. Однако же переселенцы, собрав из найденных обломков грузов одну-единственную действующую «скакалку», отправили на ней эмиссара «оформлять заявку на колонию». Все данные и подтверждения были в порядке, люди живы, а разбившийся груз – ну, с кем не бывает? Регистрация была произведена, и планета получила гордое имя «Аллах акбар».

Каково же было удивление чиновников, когда всего через пару месяцев, правда, уже "как обычно" – то есть по межсвязи – им поступила заявка на ту же самую планету, но под названием "Новый Сион"! Последовало разбирательство, и вскоре выяснилось, что практически одновременно с арабским транспортом на второй континент планеты (а располагались они, кстати, довольно далеко друг от друга) приземлился аналогичный, но под флагом Израиля. Мистический же вопрос, как команды двух транспортов умудрились друг друга не заметить, разрешился до смешного просто: никаких детальных облетов и осмотров поверхности с орбиты перед посадкой на необитаемую планету никто не проводил – есть же свежий доклад парня из Свободного Поиска, дополненный детальной картографией, и ладно – а уж после посадки, даже при условии сохранения всего груза, вряд ли кто-нибудь когда-нибудь начинал свою деятельность с запуска сети следящих спутников: ради чего?! Обустроиться надо, быт наладить, плодородность почв на практике проверить, разведанные "поисковиками" месторождения копнуть – да много всего надо. Так что "засечь" кого-то в другом полушарии можно было только по радиосвязи. Но вот беда: засечь арабов израильтяне не могли, ведь те не вели радиопереговоров, им было нечем. А арабы никого засечь и вовсе были неспособны, потому что их оборудование, как и запасы продуктов на первое время, разбились вместе с кораблем – переговоры-то нечем было вести, не то что пеленгацию! Так и не знали друг о друге – до начала "конфликта заявок".

Придя в себя от неожиданности – а случай был и вправду единичный – чиновники объяснили израильтянам, что опоздав с заявкой и имея права только на "как бы половину" планеты, те могут подать запрос на модификацию уже присвоенного и внесенного в реестр названия, но не вправе требовать полного его изменения. Пришлось довольствоваться малым, и название мира лишь потеряло свою "религиозную составляющую" – теперь он назывался просто Акбар.

Арабам это очень, вот просто ну очень не понравилось. Но в то время как у израильтян не было средств ведения межконтинентальных боевых действий, а у арабов не было и вовсе никаких средств. Поэтому обе стороны конфликта, а заодно и планеты, тихо ненавидели друг друга… В буквальном смысле. Пока, что называется, кто-то на беду не додумался.

Ментальная магия – не разновидность стихийной, но по духу крайне ей близка: маг оперирует мировым эфиром, а за отсутствием оного – лишь своей жизненной силой. Однако есть и отличия: во-первых, объектом воздействия является не природа, а сознания других людей. А во-вторых, эта магия предъявляет высочайшие требования к точности и контролю – то есть к мастерству – но при этом неэнергоемка. Иными словами, владей Жан-Клод нужными техниками, со своей способностью зажечь свечу он человеческий мозг просто бы поджарил. Не подчинил себе, не модифицировал, но уж поджарил бы точно. Но то он, и другое дело – арабские и израильские "специалисты", которые совершенствовались в своем мастерстве уже поболее двух веков.

Пошли они, впрочем, разными путями: примерно одновременно поняв, что просто здоровые люди, не имеющие способностей, но обладающие этой самой жизненной энергией, могут служить "донорами" для магов, соперники приняли немножко разные решения. Израильтяне сформировали специальные кибуцы, где жителям-добровольцам предоставлялась лучшая еда, медицина и прочее лишь с тем, чтобы их энергией мог пользоваться какой-нибудь маг. Естественно, существовали ограничения: ведь "перерасход" мог вызвать "пересыхание источника", вплоть до немедленной смерти человека. Добровольцев берегли: с развитием колонии и увеличением уровня жизни новых желающих находилось все меньше и меньше.