Текст книги "Клинок Тишалла"

Автор книги: Мэтью Вудринг Стовер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 65 страниц) [доступный отрывок для чтения: 24 страниц]

4

Шенна глядела, как он уходит, прислонившись лбом к прохладному оконному стеклу. Его машина – даймлеровский «ночной сокол» – по рассчитанной компьютером пологой траектории черной каплей взмыла к низким облакам.

Она тосковала по реке.

«Сорок дней, – подумала она. – Это всего-навсего пять недель… ну ладно, шесть. Шесть недель можно что угодно вытерпеть».

Через сорок дней, считая с сегодняшнего, в девять часов утра начнется ее очередная смена на посту богини. В восемь тридцать она натянет респиратор, опустится в гроб свободного поиска, захлопнет крышку изнутри и будет лежать на гелевом матраце, пережидая бесконечные минуты масс-балансировки, – свободный переход требует точнейшего масс-энергетического обмена между двумя вселенными – и эти неторопливые секунды станут мгновениями сладчайшего предвкушения, прежде чем грянет, раздирая рассудок, неслышный грохот переноса. И зазвучат первые ноты Песни Шамбарайи: неторопливый, басовитый приветственный гимн, который наполнит сердце, вызывая к жизни ответную мелодию. Дважды в год по три месяца кряду она имела право быть частью реки.

Дважды в год она могла быть целой.

Они никогда не говорила Хэри, как тоскует по этой песне; никогда не объясняла, какой пустой и пресной стала для нее Земля. Она слишком любила его, чтобы рассказать, как мучительно быть с ним одинокой. «Неужели ты не видишь?!» – кричало вслед улетающей машине сердце.

Неужели ты не видишь, как мне одиноко?

По щекам медленно катились слезы. Как можно жить, когда в сердце у тебя ничего, кроме надежд и воспоминаний?

– Мама! – послышался за спиной робкий голосок Веры. – Мама, ты хорошо себя чувствуешь?

Шенна отодвинулась от окна. Она не потрудилась вытереть слезы: связь, которая существовала между ними на протяжении полугода, не позволяла им врать друг другу.

– Нет, – призналась она. – Мне очень грустно.

– Мне тоже. – Вера потерла глаза кулачками, медленными шажками заходя в кабинет. Шенна обняла ее, оправляя пижамку, убирая с лица растрепанные легкие золотистые волосы. Вера со вздохом прильнула к ее плечу. – Грустишь по реке, да?

Шенна молча кивнула. Она присела на подоконник и взяла дочь на руки. Потом обернулась и взглянула на облака, подсвеченные оранжевыми городскими огнями.

– Я тоже, – серьезно призналась Вера. – По музыке. Когда ты дома, всегда так тихо – я даже боюсь иногда.

Шенна крепко обняла дочь, остро ощущая, насколько хрупко ее тельце, как легка опустившаяся на плечо голова. Физический контакт был, однако, лишь бледным отзвуком той нежности и любви, которую они разделяли, когда их связывала река. Вера родилась через девять месяцев – с точностью до дня – после битвы в доках Анханы. Клетки, из которых развился потом организм Веры, уже находились в матке Шенны, когда Пэллес Рил впервые коснулась реки и услышала ее Песнь.

Мощь, обоготворившая Пэллес Рил, пронизала и ее дочь.

– Когда ты здесь, я по тебе очень скучаю, – проговорила Вера. – Без музыки так одиноко. Но ты и папе нужна.

– Да, – проговорила Шенна. – Знаю.

– Ты поэтому грустишь? Вы с папой поссорились?

– Нет, не ссорились. С твоим папой теперь никто не ссорится, – безнадежно отозвалась Шенна, глядя туда, где исчез в облаках «ночной сокол». – По-моему, в том и беда.

5

Дом оседал. Двести лет без ремонта. Почерневшие от смога стены впитывали свет единственного треснувшего уличного фонаря, не отражая. Кривоватый прямоугольник высился в мутной ночи, словно окно в забвение.

Хэри стоял на искрошенной мостовой переулка, глядя туда, где было окно его комнаты: квартира 3F, третий этаж, дальняя дверь от лестницы. Три комнаты и встроенный шкаф, куда едва помещалась койка восьмилетнего мальчишки. В этом шкафу он жил еще месяц после своего шестнадцатого дня рождения.

И окно, которое открывалось бесшумно, только если очень постараться; будь его глаза чуть позорче или свет чуть поярче, он точно различил бы следы от веревки на древнем алюминиевом подоконнике.

Моток той веревки до сих пор врезался в ребра из тайника между тонким армейским матрасом и стальным каркасом раскладушки. Веревка десятки раз спасала ему жизнь. Порой единственное, что могло спасти от приступов отцовского убийственного гнева, это запереть комнату изнутри и через окно вылезти на улицу. Там, среди шлюх, наркоманов, извращенцев, молодой Хэри чувствовал себя в большей безопасности, чем рядом с отцом.

Лучше так, чем дышать безумием в закрытой квартире.

– Я когда-то думал, – проговорил за его плечом Тан’элКот, – что понимаю, почему мы приходим сюда. Я думал, что ты хочешь напомнить себе, какой необыкновенный путь проделал в жизни. Отсюда можно видеть и начало этого пути, – он мотнул головой в сторону дома, потом обернулся и глянул на шпиль главного здания Студии в трех километрах от края трущоб, – так и пик твоих достижений. Контраст, мягко говоря, потрясающий. И все же это явно не приносит тебе удовлетворения.

Хэри не требовалось видеть Тан’элКота, чтобы знать, какое выражение застыло на его лице: маска вежливого интереса, скрывающая хищный голод. Бывшего императора живо и непрестанно интересовало все, что может причинить его спутнику боль. Хэри не обижался; он знал, чем заслужил такой интерес.

– Я прихожу сюда не за этим, – мрачно отозвался он.

Он оглянулся, озирая полуразвалившиеся дома, склоненные над трещиноватой мостовой, полутемные бары в подвальчиках на каждом углу, где под громовую музыку топтались на одном месте, на банк провизии, где родители с пустыми глазами и их молчаливые дети выстраивались в очередь на завтрак, до которого оставалось еще два часа. Невдалеке шевельнулась куча тряпья, разоблачая синяка в последней стадии долгого падения – суматошно бегающий слепой взгляд выжженных метанолом глаз, нос и верхняя губа проедены гноящимися язвами насквозь. Синяк вытащил из пластикового пакета свое сокровище – пропитанный горючкой грязный платок – и, содрогаясь, прижал ко рту, вдыхая испарения.

Хэри приподнял руку – и тут же опустил. Этот короткий, безнадежный жест будто охватывал весь район Старой Миссии.

– Порой приходится себе напоминать, что до дна очень далеко.

Припомнилась старая шутка, исполненная такой горечи, что весь юмор вытек: «Падать-то легко – приземляться бывает трудно…»

– Собрался прыгнуть? – медленно промолвил Тан’элКот.

Хэи пожал плечами и двинулся дальше. Ровер, жужжа, последовал за ним, механически держа дистанцию. Тан’элКот шел рядом, двигаясь с тяжеловесным величием крейсера на малом ходу.

– И зачем ты притащил сюда меня? Надеешься, что я из ненависти попробую тебя убедить?

– А то нет?

Прищурившись, Хэри уставился на вышагивающего рядом великана. Тан’элКот был одет в вязаный свитер и вельветовые брюки модника-профессионала, темная грива собрана в старомодный конский хвостик. Возраст смягчил резкие очертания его лица, но титаническое сложение бога, которым он был когда-то, сохранилось. Металлические ленты модамп-упряжи, которую Тан’элКот носил поверх свитера, блестели в свете фонарей, будто кираса. Казалось, что мостовая дрожит под его поступью.

– Разумеется, да, – легко согласился Тан’элКот.

В дружеском молчании они прошли еще квартал, то выходя на свет, то ныряя в тень.

– Я мечтал о твоей погибели, Кейн, – проговорил наконец Тан’элКот. – Я жаждал ее, как проклятые души в вашем христианском аду жаждут забвения. Твоя смерть не вернет мне Империи, не возвратит мне любви Детей моих, но она облегчила бы – хоть на те мгновения, покуда твоя жизнь утекает из моих пальцев, – страдания моей ссылки. – Он опустил голову, словно вглядываясь в трещины на асфальте. – Но… свершив это единожды, я останусь опустошен. Мне больше не о чем будет мечтать.

Хэри обошел пару алкашей, которые прислонились друг к другу, будучи не в силах решить, пойти домой или рухнуть прямо на улице. Тан’элКот легко смел обоих с дороги. Вслед ему понеслось что-то неразборчивое и злое. Хэри и Тан’элКот двигались дальше.

– И кроме того, – пробормотал великан, – признаюсь, я буду скучать по тебе.

– Да ну?

– Увы, да. – Он вздохнул. – Я нахожу, что все более и более живу прошлым. Воспоминания – единственное утешение моего заточения. Ты единственный, с кем я разделяю их. Единственный из живущих, кто воистину помнит – воистину ценит, – кем я был прежде. – Он смиренно развел руками. – Сантименты, да? Какой мерзкой тварью я стал!

Эта стрела попала, на вкус Хэри, слишком близко к цели. Пару кварталов оба шли молча.

– Ты не… – раздумчиво начал Хэри, но осекся. – Ты никогда не думал вернуться?

– Думал. Я никогда не переставал думать о доме. Анхана – край, где я родился и переродился. Мучительнейшая из ран, нанесенных мне жизнью, – знать, что я никогда больше не почувствую тех ветров, никогда не согреет меня родное солнце, никогда нога моя не коснется той земли, никогда! Я прожил бы здесь счастливым остаток дней, если бы только знал, что последний свой вздох отдам Анхане. – Могучие плечи Тан’элКота поднялись и опустились. – Но это лишь пустая фантазия. Даже если твои хозяева позволят такое, Возлюбленные Дети более не нуждаются во мне. Церкви я нужнее как символ, нежели как воплощенный бог. А бог еще существует: сила Ма’элКота суть функция соединенного преклонения моих последователей. Жрецы Ма’элКота по сей день дают выход этой энергии, творя чудеса во время молитвы перед моими образами – верней сказать, Его образами, поскольку мы с Ним более не единосущны. – Он тяжело вздохнул. – Я не могу делать вид, что мир остановится, если им не движет моя рука.

Хэри кивнул.

– Да, бывает, что дерьмо просто так… случается, – согласился он. – Тебе бы стоило привыкнуть.

– Правда? – Тан’элКот остановился, делая вид, что внимательно изучает забрызганную мочой стену. – Как так выходит, что свое поражение я нахожу более терпимым, нежели ты – свою победу?

– Очень просто. – Хэри фыркнул. – Ты можешь винить меня. А мне кого винить?

Шоколадные брови над огромными, ласковыми очами взмыли вверх – Тан’элКот задумался.

– М-м… пожалуй, – признал он наконец с грустной полуулыбкой, кивнув собственным мыслям. – У тебя есть одно поразительно неизменное качество, Кейн. Ты всегда оказываешься чуть-чуть умнее, чем я предполагаю.

– Мг-м. Точно. Я гений. С большой буквы «х».

Тан’элКот потрогал переносицу, там, где Кейн сломал ее; небольшой изгиб оставался единственным изъяном, нарушающим совершенство его черт.

– Знаешь, почему я не стал поправлять этот перелом? – спросил он. Ладонь его разомкнулась, словно выпуская бабочку. – По той же причине, по которой сменил имя.

Хэри снова прищурился, глядя на него, и увидел другое лицо – лицо того же человека в те дни, когда тот правил империей Анханы как царь и живой бог. Тогда он называл себя Ма’элКот, что с языка пакили переводилось приблизительно как «я бесконечен». «Ма» на этом наречии было формой настоящего времени глагола «быть», а «тан» – формой времени прошедшего.

Я был бесконечен.

– Так что всякий раз, слыша свое имя, всякий раз, глядя в зеркало, – продолжал Тан’элКот, – я напоминаю себе, чего стоит недооценивать тебя.

Слова прозвучали отстраненно и точно. Словно заученная речь. За годы, проведенные на Земле, Тан’элКот все больше и больше приучался изъясняться таким образом – будто играл перед одному ему видимой аудиторией.

Хэри хмыкнул.

– Льстец.

– М-м. Возможно.

– Ты поэтому никогда не пытался меня прикончить?

Тан’элКот двинулся дальше.

– Месть – занятие для слабых умов, – раздумчиво проговорил он. – Опознавательный знак нищих духом.

– Это не ответ.

Тан’элКот только пожал плечами. Хэри вскоре нагнал его.

– Быть может, я не стал уничтожать тебя, – пробормотал бывший император, – потому, что куда приятней смотреть, как ты сам себя губишь.

– Очень верно сказано, – фыркнул Хэри. – Все, что я делал в своей жизни, было для кого-то развлечением.

Тан’элКот пробурчал что-то неразборчивое, однако спорить не стал.

Хэри потер шею, но напряжение, стянувшее позвоночник, не исчезло.

– Может, в конечном итоге это пережить тяжелей всего. В жизни я натворил много дерьма. И много хорошего тоже сделал. Но, если добраться до сути, все это ерунда. Все, что делал я и что испытал – побеждал, проигрывал, любил, ненавидел, один черт, – все это имеет значение только потому, что помогало какому-нибудь ублюдку, которого я даже не знаю, скоротать пару часов.

– Мы с тобой и вправду парные мечи, – пробормотал Тан’элКот. – Наши войны давно отгремели, наша слава прошла. Что тебя на самом деле тревожит: что твоя жизнь была для кого-то развлечением или то, что тебя она больше не радует?

– А, хорошо, что напомнил! – воскликнул Хэри. – Что-то я тебя давно в жопу не посылал!

Тан’элКот благостно улыбнулся.

– Я плакал оттого, что нет у меня сапог, покуда не встретил безногого. – Он кивком указал на тротуар, туда, где спал, сгорбившись в старенькой инвалидной коляске, оборванный безногий нищий. – Посмотри на этого человека: без сомнения, он самую надежду на посмертие отдал бы, чтобы на один день встать на ноги – даже столь неверные, как твои.

– Ну? – поинтересовался Хэри. – Он сильней моего искалечен. И что с того?

Улыбка Тан’элКота поблекла.

– Инвалидное кресло у тебя получше будет.

– Ага. – Хэри горько усмехнулся. – Ровер – настоящее чудо.

– Ровер? – Тан’элКот вопросительно поднял бровь. – Ты дал кличку своей инвалидной коляске? Не думал, что это в твоем характере.

Хэри раздраженно передернул плечами.

– Это командный код, и все. Без него голосовое управление не воспринимает приказов.

– Но Ровер – это ведь собачья кличка? Как Верный… э-э… Фидо?

– В данном случае не кличка, – с раздражением поправил Хэри. – Это шутка. Началось, во всяком случае, как безвкусная шутка, а потом я решил ничего не менять.

– Не вижу ничего смешного.

– Я тоже. – Он пожал плечами. – Знаю, ты мало бродишь по сети. Что-нибудь знаешь о киносериалах двадцатого столетия?

– Только то, что это было весьма примитивное развлечение.

– Был среди них один, назывался «Пленник». Не слышал?

Тан’элКот покачал головой.

– Объяснить тебе, в чем соль, будет сложновато, – признался Хэри. – Но Ровером звали… весьма энергичного тюремщика. Вот и все.

– М-м… – промычал Тан’элКот. – Кажется, понимаю…

– Только не надо ударяться в философию – всякий раз, как ты этим занимаешься, я начинаю жалеть, что не прикончил тебя, когда у меня был шанс.

– Вот-вот. – Тан’элКот вздохнул. – Я тоже иногда жалею.

Хэри покосился на него, пытаясь найти слова, однако только кивнул и двинулся дальше. Тан’элКот держался рядом.

Они опять немного помолчали.

– Пожалуй… главный вопрос звучит так: чего на самом деле хочет человек? – проговорил наконец Тан’элКот. – Хотим мы смириться со свой судьбой или хотим изменить ее – на счастливую? В конце концов, примирение с нынешней ситуацией – лишь вопрос серотонинового баланса, и достичь его можно медикаментозным способом.

– Лекарства не изменят ничего, кроме моего к ним отношения. – Хэри повел плечами, как бы отбрасывая саму идею. – А изменить? Свою жизнь? Черт, я дрался за это!

– Правда?

– Я победил, черт! Я сделал Коллберга. Я сделал тебя. Я получил все, о чем мечтал, блин: славу, деньги, власть. И даже прекрасную женщину.

– Проблема со счастливыми концовками, – заметил Тан’элКот, – в том, что в жизни ничто не кончается.

– К черту, – ругнулся Хэри. – Я буду жить после этого долго и счастливо. Вот, живу.

– Понимаю. Твое счастье привело себя в такой час на эти улицы в моей компании, – пробормотал Тан’элКот. – Я всегда полагал, что «жить долго и счастливо» в четыре часа утра означает спать в своей постели рядом с женой.

Хэри уставился на грязный асфальт под ногами.

– Просто.. не знаю. Иногда глухой ночью, понимаешь… – Он помотал головой, отгоняя мысли. Вздохнул, пожал плечами. – Наверное, я просто не привык стареть, и все. Это… А-а, на фиг. Гадский кризис среднего возраста.

Тан’элКот остановился рядом и молча стоял, покуда Хэри не поднял глаза и не увидал, что бывший император смотрит на него так, словно куснул какую-то гниль, а выплюнуть не может.

– Так ты называешь свое отчаяние? Гадский кризис среднего возраста?

– Ну-у… или не так. Зови как хочешь, мне-то…

– Хватит! – пророкотал Тан’элКот. Ладонь величиной с лапу пещерного медведя легла на плечо Хэри и стиснула с такой силой, что едва не хрустнули кости. – Ты не сможешь умерить боль, как ни обзывайся. Ты забыл, с кем говоришь, Кейн.

Глаза Тан’элКота сверкали, и этот взгляд держал Хэри Майклсона крепче великанской руки.

– В этом мы с тобой братья. Я пережил то, что чувствуешь ты, и оба мы знаем, что нет на свете слов, способных описать и сдержать эту муку. Мы ранены, ты и я, и наши раны не излечит время. С каждым часом они болят все сильней – как гангрена, как рак. Они убивают нас.

Хэри опустил голову. Сердце так болело, что слова путались в голове, и оставалось лишь молча смотреть, стиснув зубы, на исчерченные шрамами костяшки пальцев.

Позади послышались пьяные голоса.

– Эй вы, педики! Вы, засранцы!

Хэри и Тан’элКот обернулись. Двое алкоголиков, которых великан спихнул с дороги, теперь перли на них через всю улицу, неровными шагами перебираясь через лужу ртутно-аргонового света. У одного в руках Хэри заметил обрезок трубы, у другого – стальной клинок сантиметров двадцати.

– Вы, блн, кты т’кие? – пьяно поинтересовался тот, что с ножом, мотая головой, будто пытался найти щелку в застлавшей глаза пелене. – На к’го наезж’ть взялись?

Этот шел первым; Хэри шагнул вперед, ему наперерез. Придурок светился сигналами, точно рекламный щит. Нож у него – напоказ, для страха, для самоуважения: восемь дюймов стального члена, блестящего и негнущегося.

Уладить ситуацию можно было тремя способами. Можно извиниться, поставить ребятам по банке, остудить немного, погладить по самолюбию – чего они на самом деле хотят. Можно вытащить наладонник, вызвать социальную полицию, а потом сообщить алкашам, что он администратор, Тан’элКот – профессионал, и если мужики не отстанут, то завтра им волочить ярмо. А проще всего – сразу сказать, кто он такой. Работяги поклоняются знаменитостям не меньше всех остальных и, нежданно встретив на улице самого Кейна, придут в восторг.

Но вместо этого Хэри повернулся к парню с ножом левым боком на четверть оборота, свесив руки. По нервам пробежала знакомая искра.

– Знаешь, если не хочешь пускать в ход нож – не пугай.

– Кто сказал, что я не собира…

Хэри вложил в удар всю инерцию худощавого тела. Взмыв от бедра, его кулак очертил короткую дугу и врезался в переносицу нападавшему. Послышалось влажное «хлюп», точно упало мокрое полотенце, голова алкоголика запрокинулась почти под прямым углом, так что второй удар – правой – пришелся точно в подбородок.

Хэри пошатнулся, скривившись от злости – шунт сбивал чувство равновесия, заставив сделать лишние полшага и открыться для ответного удара ножом, но это было уже неважно. Алкаш рухнул на спину, как подрубленное дерево, и растянулся на мостовой.

– Да наплевать на то, что ты собирался, – пробормотал Хэри.

Кулаки жгло огнем. Это была приятная боль. Он ей только радовался.

– …мою мать! – выдохнул второй алкаш. Про обрезок трубы в руках он забыл напрочь. – Ты… я тебя знаю! Это же ты , да? То есть… вы ведь Кейн?!

– Был когда-то, – согласился Хэри.

– Я твой покло…

– Спасибо. А теперь вали отсюда.

– Не, я серьезно! Я правда…

– Верю. А теперь уноси ноги, пока я тебя не грохнул.

Алкаш уковылял, бормоча себе под нос: «Мать, твою мать, твою в жопу долбаную мать…»

– Он мертв? – Тан’элКот кивнул в сторону лежащего.

– Может быть. – Хэри пожал плечами. – Но вряд ли.

Боевое исступление прошло так же быстро, как накатило, оставив по себе тоску, горечь, тошноту. Пальцы ныли, во рту стоял привкус молотого кофе. «Вот и я тридцать лет спустя, до сих пор бью морды пьяным в районе Старой Миссии».

Ну что, пошарим по карманам, раз взялся за старое?

– Ты спрашивал, чего я желаю. Я тебе скажу… – медленно проговорил Хэри. – Я тебе скажу, чего хочу на самом деле.

Он потыкал лежащего носком башмака. Глаза его не видели тела: в этом пьяном окровавленном работяге, который валялся на улице с разбитой мордой, потому что у него не хватило ума вовремя отвалить, он видел себя самого.

– Я хочу найти того, кто тянет лапы к моей жизни и превращает в дерьмо все, чего я ни коснусь, – проговорил Хэри. – Я хочу его встретить. Я многого не прошу: я хочу поделиться с ним ма-аленьким кусочком боли. – Он стиснул кулаки и процедил сквозь зубы: – Я хочу… добраться до этой сволочи.

– М-м. Это желание я мог бы с тобой разделить, Кейн. – Рука Тан’элКота снова легла на плечо Хэри, точно плащ, и этим прикосновением двоих мужчин связало понимание .

Хэри отстранился.

Тан’элКот не опустил руку, повернув ее так, словно пытался прочитать линии на своей ладони. Он возвышался над Хэри непроницаемой, непроглядной, нечеловечески плотной тушей – силуэт дольмена на фоне подсвеченных зарей облаков.

– Будь осторожен в своих стремлениях, – предупредил он тихонько. – Один великий мудрец вашего мира сказал когда-то, что, когда боги желают наказать нас, они исполняют наши желания.

Бог праха и пепла спал от начала эпох, погладывая в беспокойной от неутолимого голода дремоте безвкусный огрызок своих прежних владений.

И, хотя бог спал, сами сновидения поддерживали его страшную власть, ибо богу служили жрецы, даже не догадывающиеся о его существовании. Его церковь не походила на церковь, религия не полагала себя религией, его последователи молились иным богам – а то не молились никому. Между пробужденьями спящего бога проходили долгие годы – но стоило ему проснуться, как армии вставали ему на службу, думая, что служат себе одним.

Ибо такова сила властителя праха и пепла: сплетать судьбы своих поклонников, так что узоры получившегося гобелена оказываются неожиданны для них.