355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Мерси Шелли » Худловары » Текст книги (страница 2)
Худловары
  • Текст добавлен: 29 сентября 2016, 04:07

Текст книги "Худловары"


Автор книги: Мерси Шелли



сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 28 страниц) [доступный отрывок для чтения: 11 страниц]

 
Ты, летая самолетом,
с багажом иль налегке,
вспомнишь – есть в лесах-болотах
городок на коробке…
 

Нет, стишок не был пошлым. По-своему, по-детски, он был даже хорош. Но жизни в нем не было.

Такие вещи осознаешь не сразу. Где-нибудь лет в тридцать вдруг замечаешь, что, обдумывая планы на грядущую неделю, до сих пор представляешь себе школьный дневник. Слева – понедельник, вторник, среда. Справа – четверг, пятница, суббота. А воскресенья нету, словно это какой-то нереальный день. Точно так же и взрывные радости моих детских воскресений остались за кадром того стишка, уступив место попсовому лирическому штампу.

Зато я узнал, что патриотическая поэзия – ружье с очень сильной отдачей, даже если стреляешь холостыми. Я высказал родителям все, что думаю про публикацию без моего ведома. Но это было только начало. Камешек покатился с горы, дерьмо влетело в вентилятор.

Вскоре маманя с гордостью сообщила, что местный попсовик-затейник, прочитавший газету, написал музыку к моему стишку. И начал петь этот бред на городских мероприятиях.

С тех пор я регулярно получаю сводки с фронта эпидемии. Через пару лет после газеты песню про городок на коробке напечатали в сборнике народных песен. Еще через год на День Города ее исполнял военный оркестр…

К тому времени у меня уже было несколько публикаций, за которые не было стыдно. Я верил, что Mainichi Shimbun, самая крупная газета Токио, распространила одно из моих лучших хайку самым большим возможным тиражом. Как я был наивен!

Году эдак в 2000-м батя привез мне новую этикетку от спичек. Там было четверостишие про городок на коробке. Тираж коробков оставил далеко за спиной все литературные пузомерки. Правда, рекламный стишок был подписан не моим именем, а именем автора музыки. Я так и не решил, стоит ли подать в суд за нарушение авторского права или наоборот поблагодарить тех, кто хотя бы здесь не засветил меня.

Но это было позже. А тогда, в конце восьмидесятых, мне хватило и одной газетной публикации, чтобы надолго отбить уважение к печатным органам.

Рука милитаризма

Дотошный читатель может спросить: «А в чем, собственно, разница между стишком напечатанным и стишком, написанным в блокноте от руки? Если чел чего-то записал, он уже рассчитывает на читателя…»

Ты прав, дотошный читатель! Болезнь начинается еще до того, как в поле зрения потенциального графомана попадает серьезная копировальная техника.

Скажу больше: сам я никогда не верил, что хорошие стихи вообще можно «писать». Как якобы делал Блок. Типа, вставал утром, садился за стол, брал пачку бумаги – и писал, писал, писал, пока у него не начинался туннельный синдром.

Это сказки для школьников. Настоящие стихи сочиняются без бумаги. Лучше всего, когда идешь под дождем. Многие из таких сочинений я забывал без особого сожаления. Приходишь домой, согреваешься, ешь-пьешь, девушки опять же… Ну и тю-тю поэма. И это как раз та грань, где поэзия в хорошем смысле – как умение видеть мир – еще не извращена болезнью писательства.

Удаленность от записывающих устройств очень помогает сдержать вирус. Я встречаю подругу в аэропорту Пулково, самолет опаздывает на три часа, и от скуки я решаю кое-что записать. Нужен блокнот. Я обхожу весь аэропорт. Видеосалон приглашает на фильм с сиськами, ларьки заманивают альбомами, сувенирами, цветами. Блокнотов нигде нет, и я понемногу зверею. Игровые автоматы, звукозапись, гриль-бар, «снимите себя сами», электронный гороскоп и биоритмы… Суки, кричу я, мне не нужны ваши гороскопы и видео-сиськи, мне блокнот нужен! Я гений, у меня сейчас улетит великое, если я его не запишу!

И вдруг – чик! – все проходит. Что-то в голове встает на место. Я выхожу на улицу, сажусь на поребрик и смотрю, как на асфальтовом поле пасутся большие белые птицы-самолеты. Иногда одни взлетают, а другие садятся. Мне хорошо и спокойно. Я в настоящем.

# # #

Возможно, мои редкие попытки записать стихи никогда и не перешли бы в хроническую форму, если бы не военная кафедра.

Вставать в полседьмого – уже измененное состояние сознания. Потом еще нужно протрястись в электричке до Питера и пересесть в троллейбус. Около Исакия троллейбус обгоняет всадника, и тут в пустой голове начинаются поэтические приступы. К какой же армии принадлежит этот всадник? По цвету – к «зеленым», а мост под ним – Синий. И едет он по неприятельскому мосту в ту же сторону, что и я. Чувствую спиной его тяжелый взгляд вдогонку. В этом городе много таких «зеленых», на Аничковом целых четверо, никак с конями договорится не могут. А за окном троллейбуса тем временем мелькает еще один – Медный. Он указывает на тот берег, на Ломоносова, сидящего спиной к военной кафедре. На лице Михайлы – знакомая улыбка гения, который положил на все с прибором не меньше Ростральной колонны, на радость всем девушкам-ростралкам.

Но я еще не памятник, мне косить военку нельзя, хотя она в сто раз скучнее всего матмеха. Приходится торчать там несколько зеленых часов и слушать, что бой – это «организованное столкновение воюющих сторон», а куст – «совокупность ветвей и листьев, торчащих из одного места».

Эта смертельная скука и будит во мне то, что у ночного снайпера Некрасова называлось «души прекрасные нарывы». На военных лекциях я записываю большинство своих универских стихов.

Иногда я передаю блокнот по ряду, чтобы повеселить одногрупников. Некоторые требуют распечаток. Они не врубаются, почему человек, ежедневно имеющий дело с компами, год за годом пишет собственные тексты карандашом в блокнотах.

Но я не сдаюсь. Два моих демона-хранителя, призрак свесившего мальчика и фантомная девица из городка на коробке, стоят за спиной и адски скалятся всякий раз, когда руки мои тянутся к размножающим приборам.

Короче, в то время болезнь еще была под контролем. А рукописное творчество с военной кафедры сослужило мне добрую службу даже после того, как я стал офицером запаса. Летом перед пятым курсом мы хипповали по Крыму. Как-то нас занесло на мыс Фиолент, что под Севастополем. Была глубокая ночь, когда мы спустились через все обрывы в маленькую бухту за мысом. Насобирали плавника на костер… и тут выяснилось, что ни у кого нет бумаги на растопку! Даже телефонные книжки остались в нашем базовом лагере в Бахчисарае, где мы подрабатывали сбором персиков. А среди дров, собранных вдоль берега, – ни одной сухой ветки.

И вот тогда, обшарив все карманы и добравшись до самого потайного, я достал из широких штанин… нет, не лазерный меч. В этих штанах я был на военных сборах, и в потайном кармане лежал листок бумаги в клеточку. С одной стороны – описание тактической ракеты 8K14. На обороте – стихотворение. Из-за стишка листок и попал в карман. Секретные материалы по ракетам категорически запрещено было выносить за пределы части, их полагалось сдавать преподавателям. Но мне не хотелось знакомить наших полковников со своей любовной лирикой. Вот и пришлось взять листок с собой.

В то время еще не говорили «Аватар жжот!». Но костер получился такой, что даже пограничники приплыли. Только поживиться им было нечем: все мои улики пожрал огонь.

А границу я пересек через два года и совсем в другом месте. Там-то проклятая болезнь и прихватила меня по самые гланды.

Глава 2
Кит в лягушатнике

стою на мосту

путь вперед и путь назад

оба в тумане


Искушение демократией

Мне всегда было трудно объяснить соотечественникам, почему я вернулся оттуда. Диалоги обычно идут по зацикленной схеме:

– А, так ты все-таки вернулся? И правильно! Американцы – тупая и зажравшаяся нация!

– Да нет, там разные есть. Просто это другая культура…

– Вот-вот, другая. Тупая и зажравшаяся. Да что ты мне рассказываешь, ты же вернулся!

Но именно после таких диалогов я понял, в чем главная фишка «другой» культуры. Да, у америкосов тоже полно стереотипов насчет нас. И все же есть отличие: на каждый стереотип там найдется компенсация. «Пусть цветут сто цветов» – не китайский принцип, а американский.

С этой икэбаной я столкнулся в первые же дни. Программерская работа, по которой я приехал, была непыльной. Зато, как научный сотрудник университета Западной Вирджинии, я мог брать там разные курсы на халяву. Одним из первых стала «Американская культура», где рассказывали о достижениях ихней цивилизации. Например, о политкорректности, которая запрещает говорить «черножопый»: надо говорить «афрожопый» или типа того.

Семинары вел пожилой американизированный немец. Вроде неглупый, но со своим тараканом в башне. Его башню регулярно клинило в сторону России. Не проходило и десяти минут, чтобы он не помянул «эту воинственную державу». Разные там нарушения прав человека, все дела. Короче, достал. И я напомнил ему про Гитлера.

Он быстро отмазался. Мы, мол, сейчас про Америку говорим. А она, мол, такая правовая, не то что Россия, которая там в Чечне…

– Чечня – это российская территория, наша внутренняя проблема, – заметил я. – А вы лезете в чужие страны. Кстати, на прошлой неделе вы оккупировали маленькую несчастную Гаити. Там даже на вашем долбаном английском никто не говорит.

Немец в ответ затянул про миротворчество. И как складно затянул, сволочь! У него был отличный долбаный английский. У меня – школьный «со словарем». Пользуясь моим косноязычием, этот фриц чморил меня еще минут сорок на потеху публике.

И что? После семинара ко мне подошла самая симпатичная студентка группы. Сказала, что она тоже из Германии. «Ты не думай, у нас не все такие ебанутые», – сказала она. И пригласила меня к себе на день рожденья.

Вот это, товарищи, и называется демократия.

И она, демократия, очень помогла мне избавиться от такой частной формы литературной болезни, как программирование. Потом-то я понял, что это была не худшая форма… ну да ладно, не буду забегать вперед.

Как перестать программировать и начать жить

Ты спрашиваешь, действительно ли опытные российские программисты очень ценятся в США? И какие языки и операционки стоит знать в первую очередь? И так далее по пунктам?

Погоди-ка, ты кого спрашиваешь? Не того ли зачумленного китайца с лаптопом? Нет? Значит, ты задаешь эти дурацкие вопросы мне, опытному российскому программисту, спокойно живущему в небольшом американском городке?

Вот что я тебе скажу, парень. Люди, которые задают такие вопросы, не могут называться «опытными российскими программистами». Таким людям не светит трудоустройство даже в ЮАР. Ведь главная фича, с которой ты столкнешься в Америке, – не тонкости хайтека, а толстости женщин.

Но так и быть, давай по порядку. То есть не с плохого, а с самого плохого. С варианта, при котором ты —

1) Женатый программист

Ох… Ну ты и влип… В общем, заранее настройся, что через год американской жизни она тебя кинет. Редкое исключение – когда жена программиста тоже программист, работающий под той же операционкой. Такие люди живут долго и счастливо и умирают в один день от общего вируса.

Но подобные пары так же редки, как виндовоз без багов. Чаще жена программиста – это нечто из совсем другого полушария мозга. Условно говоря, художница. Возможно, в России ты пристроил ее на какую-то околокомповую работенку вроде веб-дизайна. И вот ты, крутой уокер, приезжаешь в Штаты на тридцать тысяч в год. Тут же покупаешь поюзанный «фордик» и уютненький кондомик с видом на паркинг. И выписываешь из России свою мышку-норушку, которая дома всегда была тише кулера и ниже драйвера.

Через полгода оказывается, что мышка лучше тебя водит тачку и знает все окрестные бары. И, конечно, уже говорит по-английски без акцента, чего никогда не может добиться ни один русский мужик – зато нет для него ничего ужаснее, чем русская жена, кричащая «Йес!» во время оргазма (даже «Дас ист фантастиш!» было бы не так противно).

Более того, пока ты там давил батоны и варил свои варежки, твоя тихоня уже подружилась с несколькими другими опытными программистами. И нашла, что их красные «ягуары» рулят круче, чем твой «форд-козлина» цвета «б/у». Масла в огонь подливает Интернет: если ты живешь в Пенсильвании, она обязательно сконнектится с веселым пареньком из солнечной Калифорнии. Обратно, если ты – веселый паренек из Долины Искусственных Сисек, она найдет интеллигентного пост-дока в Бостоне, и тот обязательно согласится, что русской женщине на юге – как селедке на сковородке.

Сейчас-то ты посмеиваешься, но учти: после того, как жена пошлет тебя на хреф, тебе прямая дорога в гомосеки. Ведь твое удрученное одиночество быстро заметят – только не бабы, а мужики. И когда в подвыпившей компании местных одиноких самцов ты снова произнесешь слово «пидор», обязательно найдется такой приятель, который пожурит тебя за стереотипы и заведет гнилое толковище о подавленных желаниях.

Впрочем, не исключено, что удрученность твою заметит и скучающая жена какого-нибудь другого программиста – она либо только приехала, либо уже так обленилась, что ей влом пилить в Калифорнию (или в Массачусетс). В результате нескольких таких пир-ту-пиров в отдельно взятой группе «зарубежных наших» возникает то, что математики называют транзитивным замыканием, ботаники – перекрестным опылением, а этнологи – просто «соебществом».

Для тех программистов, кого часто били в детстве, а после еще заставили окончить МФТИ или МГУ, других вариантов просто нету. Но если ты реальный русский мужик, ты вскоре поймешь, что природа дала тебе уникальный шанс. Ибо теперь, после ухода с твоего коврика этой беспроводной крысы, ты снова —

2) Свободный программист

Для начала усвой: все, что ты знал об американских женщинах, – миф. Твой мысленный десктоп полнят иконки стройных и доступных телок, а на самом деле такие девайсы грузятся только на скотобазах Голливуда.

Но куда ужаснее другое. Ты привык к российским женщинам, которые сами бегают за мужиками. Привычка эта подсознательная – внешне все выглядит так, словно рулят мужики. И только очень опытный программист знает, что женщины в России и по численности, и по биологической активности обгоняют мужиков – слишком уж покиляли наших папочек войны, алкоголь и прочие эксперименты властей.

В стране ковбоев все иначе. В обычном штатовском баре на полсотни мужиков едва наскребется одна девица, у которой вогнутая талия и выпуклая грудь, а не наоборот. А с девицей – обязательно компания из ее бойфренда и трех бывших бойфрендов. Все остальные сорок пять ковбоев видят себя ее будущими бойфрендами и глаз с нее не спускают. В такой аэродинамической трубе женщине остается только крутить своими выпуклыми частями. А потом, когда начнется драка, – сигануть к двери и ждать того, чья репа не будет хакнута табуреткой. Именно из-за такой несовместимости интерфейсов женатый русский программист в Америке быстро теряет жену (смотри выше).

И еще из-за этого в Штатах ты легко можешь оказаться в тюрьме за действия, которые у русской женщины вызвали бы лишь хихиканье. Если ты идешь за американкой по улице – она легко сажает тебя на пять лет. Если ты ущипнул ее за жопу – тебе светит еще больше. Первое называется «секшуал харассмент», конкретнее «сталкинг». А второе – «секшуал ассолт», конкретнее «анал пенетрейшн». Запомни термины, пригодится в беседе с адвокатами.

Ты спрашиваешь, неужели они не хотят? Ведь в кино они это делают и в лифтах, и в бассейнах, и все такое. Проблема в том, что на самом деле «всем таким», включая наркоту и ракындролы, занималось у них прошлое, родительское поколение. По гегелевско-тургеневскому принципу это привело к тотальному обессекcиванию, опопсению и вообще консерватизму поколения нынешнего. Ты, наверное, в курсе, что если американцы хотят позаниматься сексом, они приглашают друг друга на ужин. Но ты не в курсе, что этот идиотский обычай (ну кто, скажите, занимается этим с набитым желудком?) соблюдается очень жестко. То есть, если ты приглашаешь американскую женщину поесть вместе, у нее в системном блоке тотчас загорается красная лампочка: «Караул, меня хотят трахнуть!» И полиция уже тут как тут. И пять лет минимум.

Особое издевательство состоит в том, что американки постоянно будут тебе улыбаться. И именно на этом ты будешь гореть, как чайник на любовных письмах с троянами. Пойми, их улыбка – просто инстинктивная гримаса, как у тебя – дерганье рук при мысли о клаве. Если хочешь проверить, как они на самом деле относятся к незнакомцам, просто попробуй «поймать тачку», как ты это делал у нас. Сразу убедишься, что, кроме таксистов, все остальные смотрят на тебя как на серийного убийцу. Хотя и улыбаются.

Однако из стереотипа «странного иностранца» тоже можно извлечь пользу, если не пытаться сразу забить сто колов в один порт. Есть очень много американок, которым понравится беспомощная неосведомленность чудика с акцентом – ведь это ставит тебя в один ряд с умственными инвалидами, а инвалидов в Штатах обожают.

Помню, как-то в одном вирджинском баре я решил поболтать с девицей – уж больно грудь у ней была хорошо отформатирована. Буквально через полминуты общения передо мной скомпилировался ее кабанчик-бойфренд с тройкой бывших бойфрендов за спиной. Я же стоял себе и стоял – не только молча, но и с улыбкой типичного умственного инвалида (много выпил). В этот ответственный момент мимо проходил знакомый журналист-немец, который вяло, но громко сказал: «А, опять этот русский боксер-убийца!» Всех бойфрендов как Касперским сдуло. Девица, правда, тоже куда-то слилась – но ведь и монитор никому не начистили! Еще пара таких патчей, и вот ты уже

3) Опытный (системный) программист

Итак, если ты не прятался за спинами приятелей-соотечественников и их жен, на второй год сможешь хакнуть свой главный советский стереотип – о том, что «в Америке все тупые».

Я бы, конечно, мог сразу тебя загрузить: мол, если интересуешься острыми – поезжай сразу в Чили. Проблема в том, что среди острых ты можешь и не выжить. Слышал, что про Чили говорят? – аршином общим не измерить! А сколько еще таких неизмеримых культур? Да у тебя просто аршин отвалится, парень!

Другое дело Штаты. Это как шведский стол: всего понемногу, все можно попробовать. Нету никаких «настоящих американцев», понял? Есть просто большая дача для отдыхающих эмигрантов, кладбище всех великих культур и народов.

Для начала возьми пробы Западной Европы и Латинской Америки. С ними сойтись даже проще, чем с американками: они быстро усваивают липовую вежливость штатовской культуры – но при этом так же, как и ты, эту липовость осознают. Сразу возникают и отличные темы для разговоров: «Все американцы – инфантильные тупицы», «Как пройти в библиотеку?», «Будете у нас на Колыме…» и так далее.

Кстати, будет очень круто, если ты сразу поразишь женщину культурными заморочками ее родной страны. Немку надо хорошо накормить, француженку – напоить и потанцевать, испанку – напоить, потанцевать и спеть «А я рыба, я рыба!» Еврейку… ну, если говорить абстрактно, с ней нужно быть чертовски поэтичным, на эдакой острой грани между махровым цинизмом и ползунковым сюсюканием. Но если мы говорим о Штатах, здесь тебе с ними вообще ничего делать не надо, скорее наоборот – блокировать все порты. Потому что все русские в Америке на самом деле евреи. И ты тоже. И от этого «соебщества» чертовски трудно отделаться (смотри выше о перекрестном опылении).

Однако, если ты и через это прошел, за еврейками перед тобой открывается вся шокирующая Азия. Тут тебе и дочери афганских беев, которых наши предки вытурили с родины, за что милые арабки проникаются парадоксальной любовью к русским парням (смотри только, чтоб ее братья не порвали тебе выделенку). Тут и индийские принцессы, которым правила касты запрещают есть мясо, но правила быта заставляют кормить мужика. Тут и юркие тамагочи-японки, произносящие «р» вместо «л» (угадай, как у них звучит название журнала «Факел»). Я уже не говорю о негритянках, к цвету которых все равно никогда не привыкнешь – но зато как двигаются, чистая ртуть! И все эти чудеса мира открывают тебе свои шароварные коды, ламер!

Ну вот, а ты опять спрашиваешь про системы и языки. Да Баг с тобой, парень! Неужели ты так и не понял? Нет смысла ехать в другую страну для того, чтобы сидеть там в четырех стенах над пыльной клавой. Это можно делать и тут. А если уж ты так сильно намылился ехать, то главная операционная система, с которой имеет смысл трахаться, – это, извини за каламбур, женщина.

Что до языков – их, в общем-то, нужно знать два. В качестве ассемблера, конечно, понадобится английский барный. У американок, кстати, есть свой аналог языка Эллочки-Людоедки. Он состоит всего из трех слов: «бойз» (это ты, приятель!), «бир» (это твоя бутылка) и «басрум» (там они делают «срум»). Добавь сюда ряд междометий – «упс, вау, джи, кул, шит, взап…» – и получишь вполне приемлемый BIOS.

Потом переходи к языку более высокого уровня. Это так называемый «язык системного программиста». Он включает ряд слов подлиннее, с многозначительным китайским «ли» на конце («абсолютли», «дефинитли» и т. п.) и ряд соответствующих распальцовок, вроде известного «альт-контрол-дел». Но главное – это взгляд. Прямой, честный взгляд прямо в глаза собеседника, с доброй широкой улыбкой и одновременным произнесением магического «фак ю» (это тот самый звук, который издает пиво при открывании). Когда научишься даже мысленно произносить это так, чтобы собеседники слышали твой телепатический сигнал, – считай, ты овладел.

Учти только, что обоими этими языками ты вряд ли сможешь овладеть здесь, в России. Это нельзя выучить на курсах, это нужно прожить. Но есть и хорошая новость: если ты научишься договариваться на этих языках с женщинами, договориться со своим боссом тебе будет как два байта переслать.

Ведь это только у нас в России босс трахает тебя ежедневно. Там, в свободной Америке, он будет делать это лишь в лифте. Просто когда утром ты заходишь в лифт компании, может случиться, что одновременно туда зайдет и твой босс. И этот занудный недокормленный индиец наверняка спросит тебя, как продвигается работа. Ясно, что он это делает только из вежливости. Он ведь тоже нормальный мужик, хоть и индиец. И тоже видел всю эту работу в гробу и в белых фолдерах. И думает он сейчас вовсе не о тебе, а о красном «ягуаре» и о дочке какого-нибудь брахмана из совета директоров. Поэтому все, что тебе нужно, – заполнить две минуты совместной лифтовой поездки парой слов на том высоком языке, о котором сказано выше.

А потом ты выходишь на своем этаже, собираешь подопечных китайцев с лаптопами, смотришь на них добрыми глазами и телепатическим путем делишься с ними счастьем и радостью (магический звук открывающегося пива, помнишь?)

Вот и все, что нужно знать о тонкостях карьеры программиста в США. Ах да, чуть не забыл самое главное: пиво, о котором я говорил, называется «Сьерра Невада». На любителя, конечно, – но, с другой стороны, едва ли в Штатах найдешь лучше.

Creative Writing

Впечатляет? Хе-хе. А это как раз был пример литературного жульничества. Нет, я ничего не наврал. Просто рассказал не все, что было на самом деле.

Чтобы пользоваться преимуществами демократии, язык все-таки нужно выучить получше. В институте, куда я приехал, сделать это было нереально. Там вообще не стоило разговаривать. Институт состоял из индийцев, и в какой-то момент я перестал понимать даже своих коллег по этому несчастью, московских программеров Игоря и Колю. Они приехали в Штаты раньше меня, раньше начали говорить по-английски, и у них уже развился жуткий индийский акцент.

Третий наш, Вовка, выбрал способ получше: он целыми днями смотрел комедии по телику. Это улучшает распознавание речи, согласен. Но проводить жизнь у телика – глупо. Можно стать интернациональным картофелем.

Я пробовал еще учить язык, болтаясь по барам. Там была другая крайность – жители Западной Вирджинии говорят по-английски еще хуже, чем индийцы. А в барах и вовсе на пальцах, там шумно.

В конце концов, наслушавшись кассет из аудиобиблиотеки, я решил взять быка за рога. То есть заняться поэзией. Поэзия – это типа концентрированного супа из пакетика. Если научишься есть его, не растворяя, любая обычная еда после этого будет усваиваться моментально.

Слова Шкловского о советских литературоведах, прекрасно научившихся разбираться в сортах говна, я вспомнил не скоро. Вначале же, попав на курс Creative Writing, я прямо-таки наслаждался статусом опытого говноеда среди наивных америкосов, для которых рифма и размер – предмет отдельного факультатива. Даже простенькие упражнения – типа, написать стишок с заданными словами «blue», «key», «milk» и «window» – вызывали у них такие морщины на лбу, словно все их мозговые извилины находились снаружи.

К тому же никто из них не знал, сколько Некрасова и прочих гумилевских мальчиков у меня в крови. Официально я был одним из тех компьютерных червей, которым по программе предписано взять несколько курсов с гуманитарных факов – для общей гармонии. Да еще иностранец, с трудом выговаривающий слова. Что с него взять?

Неудивительно, что когда наш препод Джим Хармс в качестве примера вдруг зачитывал мой вариант, ребята слегка охреневали:

 
When you are drunk, be naked, far away
from things that work so well on sober days.
Or, coming back to consciousness, you'll miss
the smallest ones, like wallets, earrings, keys.
Meanwhile, you'll find some craters on your 'Porsсhe',
and strange design of windows and the porch
of neighbor Jenny's house; in microwave —
dead cat in milky puddles of aftershave…
Then taking off your torn and stained jeans,
you'll ask yourself in vain: «What does it mean,
these purple stains? And also, how and where
I put on this blue woman's underwear
over my own? And who will tell me why
I've got both of my contacts in one eye?!»
So, when you're drunk, be naked, far away
from things that serve you well on sober days!
 

После двух-трех таких упражнений Джим признался, что не понимает, зачем мне вообще нужен курс Creative Writing. Тут бы мне и загордиться. А нифига.

Ну да, они воспринимали поэзию слишком поверхностно. Но они не страдали от этого, вот в чем гвоздь. Сонет Серебряного века может быть круче разболтанного американского верлибра только тогда, когда живешь внутри культа, где кому-то важны детали ритуала. Я и раньше не питал доверия к этому культу, цитируя при случае самые честные строки Бродского: «между прочим, все мы дрочим». Но тут стало ясно, что даже поэтическая формула Бродского не полна. Тема «прочего» не раскрыта. А ведь это оно, прочее, и определяет все то, что между.

У гребаных америкосов имелось сильное «прочее». Вот они и не запаривались с междудрочкой. К этому можно было относиться с каким угодно презрением. Но не видеть этого мог только слепой или депутат Госдумы.

Зрение у меня еще не совсем испортилось, да и депутатом я не был. Хотя и удивился, когда на одном из занятий Джим вытащил приемник и сказал, что сейчас мы прервем наши поэтические упражнения, чтобы заслушать приговор по делу О. Дж. Симпсона.

«Ну и поэты, бля, – фыркнул я. – Ясно, почему они ничего приличного написать не могут. День за днем сидят и слушают новости про какого-то черномазого, который свою жену кокнул».

И тут же вспомнилось: Петергоф, сентябрь 91-го, первая лекция после каникул. Профессор поздравляет всех с началом учебного года и «кстати-о-птичках» спрашивает – не слышал ли кто, чего там за шум в Москве приключился в августе. Я, мол, на даче был, не в курсе.

Аудитория пристыженно молчит. Все гуляли по югам, по зеленым берегам, никто ничего не знает. Наконец отличница с первой парты робко произносит:

– Кажется, там был какой-то… путч?

– А-а, ну-ну… – Препод берет мел, поворачивается спиной к аудитории и улетает в свои идеальные топологические пространства. Там все красиво, как в сонетах.

Ну и какая поэзия круче? Негр-убийца в телике или профессор «не от мира сего» на кафедре? Такая древняя вилка.

Чехов минус Станиславский

Вначале, при знакомстве, они похожи на детей. Я знаю, это впечатление обманчиво, но ничего не могу поделать, когда снова вижу, как они собираются перед репетицией – разболтанная походка и пестрые одежки, эта их вечная помесь спортивного костюма и домашней пижамы. Я даже научился отвечать на их слишком широкие улыбки такой же автоматической гримаской. Вернее, не научился, а незаметно привык. И сам обнаружил это лишь в Питере, где продавщица в булочной вдруг заявила, что я над ней издеваюсь, и то же самое повторилось в винном, хотя в обоих случаях я очень мало говорил, зато улыбался.

К чему я не привык, так это к фразе «Как дела?», которую они бросают по привычке, лишь как приветствие, а я по своей привычке задумываюсь – как же все-таки дела? А они, будто позабыв меня, бегут на сцену и убирают декорации с предыдущей репетиции, в финале которой героиня неожиданно разделась догола, чем вызвала у меня странную неловкость в темноте пустого зала. Не из-за наготы ее, а оттого, как их обманчивая детскость резко переключается на недетское. И тут же, когда ты почти поверил, – обратно: вот она выходит из-за кулис одетая, улыбчивая, закидывает на спину розовый кукольный рюкзачок… Помахала рукой, убежала.

А на сцене уже построено другое помещение, и кто-то спрашивает, как там свет в окно. Кричу в ответ из зала, что оно больше похоже на окно мертвецкой, чем то, что выходило в сад. Они на миг становятся серьезными, очередное переключение: мои советы «настоящего русского» регулярно их озадачивают. Для этого они меня и позвали консультантом на постановку «Трех сестер». Самыми большими достижениями моих консультаций на сегодняшний день стали эскиз самовара (который оказался совсем не чайником, как они полагали) и текст загадочной русской песни про новую веранду, а также аккорды для ее исполнения: «Ой вы сени мои сени», как всякая народная песня, легко легла на «три блатных». А сейчас они, по ассоциации с мертвецкой, вспомнили мой вчерашний комментарий о четном числе роз в букете. Побежали к столу пересчитывать.

– Все правильно, нечет! – кричат радостно, как школьники-хорошисты. И снова с шутками-прибаутками передвигают мебель. И кто-то вертит пистолет на пальце.

Но пауза безделья уже замечена режиссером. Дженнифер, худая и немного сутулая брюнетка в зеленом тренировочном костюме и красной фланелевой рубахе, проносится по сцене, спрыгивает в зал, бежит к пульту где-то за моей спиной… и неожиданно суровым голосом заявляет в микрофон «Okay. One minute».

Детский сад опять исчезает. Последний взрыв смеха и шепот из-за кулисы затухают одновременно с лампами. И как будто совсем другой воздух разливается вместе с тишиной и темнотой…

Зато при появлении актрисы я улыбаюсь первым: припоминаю школьную программу. А заодно и то, что прочитал позже. В последнем томе, как обычно. Письма Чехова, где он рассказывает про свои муки творчества – сижу, мол, на курорте, все замечательно, только нужно написать очередную пьесу о тяжелой русской жизни, не знаю как начать… На этом материале Голливуд мог бы сделать отличную и, главное, совершенно реалистичную комедию. Без всякого заламывания рук и вырубки садов, без самоубийств и прочего депресняка.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю