Текст книги "Небесное пламя. Персидский мальчик. Погребальные игры (сборник)"
Автор книги: Мэри Рено
Жанры:
Современная проза
,сообщить о нарушении
Текущая страница: 18 (всего у книги 88 страниц) [доступный отрывок для чтения: 32 страниц]
Над мертвой лошадью, трепеща полураскрытыми крыльями, дрались ястребы. Букефал тонко всхрапнул и отпрянул в сторону. Александр знаком приказал отряду идти дальше, спешился и бережно повел коня в обход, огибая груду гниющей падали: он похлопывал его по морде, разгонял на пути стервятников, шептал ласковые слова. Ястребы отлетели и сбились поодаль в стаю. Букефал фыркал с отвращением и переминался с ноги на ногу, но постепенно успокоился. Подождав еще немного, Александр вскочил в седло и вернулся на свое место.
– Ксенофонт говорит, – пояснил он Гефестиону, – что так следует поступать всякий раз, когда лошадь испугана.
– Я не знал, что во Фракии столько стервятников. Чем они питаются, когда нет войны? – Гефестион, чувствуя дурноту, старался чем-нибудь занять свои мысли.
– Во Фракии всегда война. Но мы спросим об этом у Аристотеля.
– Ты все еще жалеешь, – Гефестион понизил голос, – что мы не напали на трибаллов?
– Ну конечно же, – ответил Александр удивленно. – Мы были на полпути от них. Рано или поздно с этими варварами придется иметь дело, а мы бы смогли увидеть Истр.
Несколько тел преграждали путь. По сигналу Александра галопом подлетел небольшой конный отряд, ехавший по флангу: трупы сгребли в охотничью сеть и оттащили с дороги.
– Поезжайте вперед, – приказал Александр, – и проследите, чтобы все было чисто… Да, конечно, я очень жалею, но не сержусь. Царь прав: сейчас каждый солдат на счету. Он прислал мне прекрасное письмо; я прочел его слишком быстро и не сразу понял, что это отказ.
– Александр, смотри-ка: вроде бы этот человек еще жив, – прервал друга Гефестион.
Стервятники, будто посовещавшись о чем-то поодаль, неуклюже поскакали прочь, потом сорвались с места, словно их кто-то напугал. Стала видна слабо дернувшаяся рука.
– Так долго бороться со смертью? – недоверчиво спросил Александр.
– Шел дождь, – предположил Гефестион. – Все возможно.
Александр обернулся и поманил первого попавшегося ему на глаза всадника. Тот мгновенно приблизился, с нескрываемым обожанием глядя на дивного юношу.
– Полемон, если раненому еще можно помочь, подбери его. Они хорошо сражались, именно на этом месте. Если он безнадежен, побыстрее прикончи его, чтоб не мучился.
– Да, Александр, – с благоговением отозвался солдат.
Александр наградил его легкой благодарной улыбкой, и сияющий Полемон поспешил выполнить поручение. Вскоре он снова сел на лошадь, и стервятники, удовлетворенно покрикивая, спустились вниз.
Далеко впереди блестело голубое море; Гефестион с облегчением подумал, что вскоре поле боя останется позади. Взгляд Александра блуждал по перешедшей во власть птиц равнине и необъятному небу над ней. Он заговорил:
Тягучий гекзаметр двигался в такт с плавной поступью Букефала. Гефестион молча смотрел на Александра. А тот ехал, умиротворенный, рядом со своим невидимым демоном.
Печать Македонии осталась у Антипатра. Александра перехватил второй гонец; царь, желая поощрить сына, приглашал его в свой лагерь под Перинфом. Александр повернул на восток к Пропонтиде, взяв с собой друзей.
В ставке Филиппа, в хорошо обжитом уже доме, отец и сын сидели за сосновым столом, над подносом, полным морского песка и камней, возводя горы, пальцем прокапывая ущелья, стилосами отмечая расположение конницы, стрелков, фаланг и лучников. Здесь никто не мешал их игре, если не считать вылазок осажденных. Смазливые юные оруженосцы Филиппа были неназойливы и сдержанны. Бородатый Павсаний, получивший повышение до соматофилакса, начальника стражи, бесстрастно наблюдал за ними, нарушая их уединение, только чтобы сообщить о тревоге. Тогда они немедля хватались за оружие – Александр с нетерпением, Филипп чертыхаясь, как бывалый ветеран. Завидев Александра, ила, к которой он присоединился, поднимала восторженный крик. После фракийской кампании он получил прозвище: Базилиск Маленький царь.
Легенда об Александре летела впереди него самого. Возглавляя военную операцию против медов, Александр напал из-за скалы сразу на двух воинов и справился с обоими, не дав им времени предупредить остальных; собственные люди юного правителя не поспевали за ним. Двенадцатилетняя девочка-фракийка, бросившаяся к его ногам, когда за ней гнались солдаты, провела в его палатке всю ночь, и он не дотронулся до нее даже пальцем, а после одарил приданым. Он встал между четырьмя повздорившими македонцами, которые уже выхватили мечи, и прекратил драку голыми руками. Когда в горах разразилась гроза и молнии ударяли в скалы, так что солдатам казалось, что боги вознамерились уничтожить их всех, до последнего человека, Александр увидел в этом предвестие удачи, заставил солдат двигаться, рассмешил их. Кому-то Базилиск перевязал рану собственным плащом, сказав, что цвет крови благороднее пурпура; кто-то умер у него на руках. Еще кто-то, решивший испробовать на нем старые солдатские штучки, горько пожалел об этом. Если Александр отвернется от тебя – держи ухо востро. Но если твое дело правое, он обязательно поможет тебе.
Когда солдаты видели, что Александр бежит к штурмовым лестницам в свете падающих со стен огневых снарядов, яркий и быстрый, как огонь, зовущий воинов за собой так, как если бы звал на пир, они откликались всей душой и стремились быть поближе к нему. «Следи за ним, он думает быстрее тебя», – говорили солдаты.
При всем этом осада подвигалась вяло. Пример Олинфа привел к обратному: жители Перинфа решились стоять до последнего и умереть, если понадобится. И до этой последней минуты было еще очень далеко. Хорошо снабжаемые с моря, защитники города яростно отражали атаки и часто устраивали ответные вылазки. Теперь они сами подавали пример остальным. Из Херсонеса, лежавшего к югу за Великой Восточной дорогой, пришла весть, что покоренные греческие города собрались с духом. Афиняне долго пытались подтолкнуть их к бунту, но они не соглашались принять афинские войска – скудно оплачиваемые и вынужденные жить за счет союзных земель. Ныне города осмелели. Форпосты Македонии были захвачены, ее крепостям угрожали. Война началась.
– Я очистил для тебя одну сторону дороги, отец, – сказал Александр, как только узнал новости. – Позволь мне очистить и другую.
– Так я и сделаю, когда подойдет подкрепление. Я использую его здесь, а тебе нужны люди, знающие местность.
Филипп планировал неожиданный штурм Бисанфы, надеясь отрезать ее от Перинфа; она помогала осажденным, став у царя костью в горле. Филипп завяз в этой прибрежной войне гораздо глубже, чем ему хотелось, и вынужден был обратиться к наемникам. Они явились из Арголиды и Аркадии, областей, которые поколениями жили под угрозой нападения Спарты и поэтому поддержали растущее могущество царя; они равнодушно принимали гнев и ужас афинян. Но наемники стоили денег, которые осада пожирала, как песок – воду.
Наконец наемники явились, крепкие приземистые люди, из того же теста, что и Филипп – его аргосское происхождение читалось в нем и через поколения. Царь устроил наемникам смотр и созвал совет с их военачальниками, которым – к добру или худу – наемные войска подчинялись постоянно; это являлось слабым звеном в цепи командования. Впрочем, аргивяне были опытными воинами, стоившими своей платы. Александр же с войском отправился на запад; солдаты, бывшие с ним во Фракии, относились к остальным как опытные ветераны к новичкам.
Поход Александра был стремителен. Мятеж еще только зарождался; несколько городов, охваченные страхом, изгнали возмутителей спокойствия и поклялись в преданности. Те же, кто успел связать себя обязательствами перед Афинами, радовались будоражащей новости: боги наслали на Филиппа безумие, и он доверил армию шестнадцатилетнему мальчику. Эти города послали Александру вызов; он осадил их один за другим, изучая местность, нащупывая слабое место в обороне или, если слабых мест не было, используя подкопы, тараны, бреши. Александр хорошо усвоил уроки Перинфа и сумел ввести некоторые новшества. Сопротивление вскоре угасло; оставшиеся города открыли ворота, приняв его условия.
По дороге из Аканфа Александр видел путь Ксеркса: судоходный канал через перешеек Атоса, проведенный для того, чтобы персидский флот мог безопасно пережидать горные бури. Огромная снежная вершина вздымалась над поросшими густым лесом склонами. Армия повернула на север, следуя вдоль берега чудесного залива.
У основания лесистых холмов виднелись остатки давно разрушенного города. Руины стен поросли ежевикой, насыпи виноградников размыли зимние дожди, по заброшенным оливковым рощам бродило только стадо коз, пощипывающих сорняки; несколько голых мальчишек-пастухов продирались сквозь низкие ветки подлеска.
– Что здесь было? – спросил Александр.
Кто-то из солдат подъехал с вопросом к пастухам. Завидев его, мальчишки с пронзительными воплями обратились в бегство. Наименее проворного удалось изловить; он вырывался, как попавшая в сети рысь. Увидев, что полководец, к которому его подтащили, едва ли старше его собственного брата, мальчишка онемел. Когда безбородое чудо милостиво сообщило, что все, чего они хотят, – это узнать название погибшего города, пастушонок ответил:
– Стагира.
Колонна двинулась дальше.
– Я должен поговорить с отцом, – сказал Александр Гефестиону. – Старику пришло время получить свою плату.
Гефестион кивнул. Он понимал, что школьные дни миновали.
Когда договоры были подписаны, заложники присланы, укрепления усилены, Александр вернулся к Филиппу, все еще сидящему под Перинфом.
Царь дожидался сына, прежде чем двинуться к Бисанфе; ему необходимо было знать, что все устроилось. Филипп решил выступить в поход сам, оставив вместо себя Пармениона, поскольку взять Бисанфу было еще тяжелее: с трех сторон город защищали Пропонтида и Золотой Рог, со стороны суши высились неприступные стены. Все свои надежды царь возлагал на внезапность нападения.
Вдвоем, за тем же столом, обсуждали они план кампании. Филипп часто забывал, что разговаривает не со взрослым мужчиной, пока какая-нибудь походя брошенная непристойность не заставляла мальчика напрячься. Сейчас это случалось реже; грубость, настороженность, раздражительность почти ушли из их отношений, согретых тайной взаимной гордостью.
– Как ты поступишь с аргивянами? – спросил Александр как-то за обедом, вскоре после своего прибытия.
– Оставлю их здесь. Парменион справится с ними. Они явились, как я полагаю, покрасоваться: привыкли на юге к полуобученным союзным войскам. Наши люди знают, где их слабое место, и дали им это понять. Да кто они такие, солдаты или невесты? Хорошая плата, хорошая пища, хорошее жилье – и все не по ним. Они дуются на учениях, не любят сариссу; у них руки растут из задницы, и наши мужики смеются. Что ж, они могут остаться, дело найдется и для их коротких копий. Аргивяне распустили было перья перед моими людьми, но им приходится подтянуться. Так говорят их военачальники.
Александр, подбирая кусочки рыбы хлебом, сказал:
– Прислушайся.
Вопрос об аргивянах Александр задал потому, что до него донеслись полувнятные крики недовольства. Теперь вопли стали громче.
– Поглоти их Аид, – сказал царь. – Что на этот раз?
Отчетливо слышались оскорбления, выкрикиваемые на греческом и македонском.
– Что угодно заставит их распустить язык, когда они на взводе. – Филипп оттолкнул стул, вытирая пальцы о свое обнаженное бедро. – Петушиный бой, ссора из-за мальчишки… Парменион делает рекогносцировку.
Шум усиливался; к каждой стороне подошло подкрепление.
– Ерунда, я справлюсь с ними сам, – заявил Филипп.
Хромая, он заковылял к двери.
– Отец, сейчас они опасны. Почему бы тебе не надеть доспехи?
– Что? Нет, это лишнее. Они заткнутся, как только меня увидят. Аргивяне не желают считаться с чужими военачальниками, это плохо.
– Я тоже иду. Если военачальники не могут их унять…
– Нет, нет, ты мне не нужен. Доедай. Симмий, держи мою порцию на огне.
Филипп вышел как был, вооруженный одним только мечом, с которым не расставался. Александр встал у двери, глядя ему вслед.
Между городом и укрепленным лагерем осаждающих оставалась широкая полоса, пересеченная щелями траншей, тянувшихся к осадным башням; там и тут стояли форпосты. Здесь, между часовыми или сменявшейся охраной, и завязалась потасовка, хорошо видная всему лагерю, так что драчуны быстро получили подкрепление. Их было уже несколько сотен; греки, оказавшиеся ближе, числом превосходили македонцев. Злобные насмешки перелетали от одних к другим. Перекрывая шум, военачальники обменивались упреками, причем каждый грозил именем царя. Филипп сделал несколько шагов, огляделся, криком подозвал какого-то верхового, скачущего к толпе. Тот спешился, подсадил царя, и Филипп галопом понесся вперед, призывая к молчанию со своей живой трибуны.
Царь редко пользовался устрашением. Повисло молчание, толпа расступилась, пропуская его. Когда она снова сомкнулась, Александр заметил, что лошадь Филиппу попалась норовистая.
Оруженосцы, прислуживавшие за столом, возбужденно переговаривались, почти не понижая голоса. Александр смерил их взглядом; мальчишкам следовало ждать приказаний. В соседней с домом царя хижине помещалась охрана; в дверном проеме торчало множество любопытных.
– Вооружайтесь! – крикнул Александр охранникам. – Скорее!
Филипп пытался совладать с лошадью. Его властный голос теперь звучал сердито. Конь встал на дыбы и, должно быть, задел кого-то: послышался возмущенный вопль, нарастала брань. Внезапно лошадь пронзительно заржала и, выпрямившись, начала оседать; царь все еще держался. Потом лошадь и всадник исчезли в бушующем воющем водовороте.
Александр подбежал к висящим на стене доспехам, схватил шлем и меч – на возню с остальным не было времени – и крикнул оруженосцам:
– Под царем убили лошадь. Скорее!
Александр бежал впереди, не оглядываясь, далеко ото всех оторвавшись. Македонцы выскакивали из казарм. Теперь все решали мгновения.
Александр тараном врезался в толпу. Перед ним расступились. Здесь преобладали зеваки, простые любопытные, готовые подчиниться любому.
– Дайте пройти! Пропустите меня к царю! – Александр слышал слабеющий храп умирающей лошади, перешедший в стон, но Филипп молчал. – Назад! Назад, дайте пройти! С дороги, мне нужен царь.
– Мальчик хочет к папочке, – раздались насмешливые слова совсем рядом.
Широкоплечий, заросший бородой аргивянин, ухмыляясь, преградил Александру путь.
– Взгляните-ка: ну и петушок! – осклабился бородач.
Последнее слово застряло у него в горле. Рот и глаза грека широко раскрылись, из горла хлынула кровь. Уверенным привычным движением Александр вытащил свой меч.
Люди расступились, стала видна все еще дергающаяся лошадь, лежавшая на боку, животное придавило Филиппу ногу. Царь неподвижно лежал рядом. Над ним заносил копье аргивянин – в нерешительности, ожидая одобрения. Александр бросился к отцу.
Греки теснились и топтались на месте, македонцы начинали напирать. Александр встал рядом с телом отца, прижатого к земле начинавшей коченеть лошадью. «Царь!» – крикнул он, чтобы указать дорогу своим людям. Вокруг Александра нерешительно переминались солдаты: каждый подзуживал соседа, чтобы тот напал первым. Для всех, кто стоял у Александра за спиной, он был легкой мишенью.
– Это царь. Я убью первого, кто прикоснется к нему! – крикнул Александр.
Кое-кто испугался. Александр устремил глаза на человека, который, судя по тому, как на него смотрели, был душой мятежа.
– Расходитесь, живо, – процедил Александр. – Или вы сошли с ума? Думаете, что сможете выбраться из Фракии живыми, если убьете его или меня?
Кто-то пробормотал, что они выбирались и не из таких мест, но ни один человек не двинулся с места.
– Повсюду мои люди, гавань в руках у врага. Или вам надоело жить?
Внутренний голос, дар Геракла, заставил Александра резко обернуться. Он едва ли успел разглядеть лицо поднявшего копье солдата – только незащищенное горло. Лезвие меча Александра разрубило греку трахею; солдат отшатнулся, липкими от крови пальцами зажимая рану, из которой со свистом вырывался воздух. Александр приготовился сражаться с остальными, но в эту минуту сцена переменилась; он внезапно увидел спины царских телохранителей и сомкнутые перед отхлынувшими рядами аргивян щиты. Гефестион, задыхаясь, как преодолевший сильный прибой пловец, встал у Александра за спиной, готовый отразить натиск. Все было кончено.
Александр осмотрел себя. На нем не было ни единой царапины, он успевал нанести удар первым. Гефестион о чем-то спросил, и он ответил с улыбкой. Сияющий, спокойный, Александр был окружен своей тайной – божественной свободой побеждать страх. Мертвый страх лежал у ног Александра, у ног победителя.
Появившиеся военачальники, грубовато покрикивая на своих людей, привычно унимали суматоху. Колебавшиеся быстро присоединились к зрителям; отхлынув, как волна, они обнажили площадку с десятком мертвых и раненых. Всех, кто находился рядом с царем, взяли под стражу и увели прочь. Труп лошади оттащили в сторону. Мятеж был подавлен. Крик поднялся снова, но уже в задних рядах, где люди не видели, что происходит на самом деле, и страх питался молвой.
– Александр! Где наш мальчик? Неужели эти сукины дети убили его? – Потом, переходя в глубокий басовый контрапункт: – Царь! Они убили царя! Царь мертв! – И выше, словно в ответ на вопрос: – Александр!
Александр стоял, будто неподвижная скала в бушующем море, глядя в синее сияющее небо над собой.
– Государь, государь, как вы? – раздалось поблизости. – Государь?
Александр моргнул, словно пробуждаясь ото сна, потом опустился на колени рядом с остальными и дотронулся до тела.
– Отец? Отец?
Он сразу же почувствовал, что Филипп дышит. В его волосах запеклась кровь, меч был наполовину вытащен из ножен; царь, должно быть, тянулся за ним, когда его ударили, видимо, эфесом; аргивянин в последний миг струсил и не решился пустить в ход лезвие. Глаза Филиппа были закрыты, он вяло обвис на поднявших его руках. Александр, помня уроки Аристотеля, оттянул веко здорового глаза; веко дернулось и закрылось.
– Щит, – сказал Александр. – Кладите осторожно. Я подержу голову.
Аргивян увели в казармы; македонцы толпились вокруг, спрашивая, жив ли царь.
– Он оглушен, – сказал Александр. – Скоро ему станет лучше. Других ран нет. Мосх! Пошли гонца, пусть всех известит. Сиппий! Прикажи катапультам открыть огонь. Взгляни, со стен на нас глазеют, я хочу пресечь эту забаву. Леоннат, я буду с отцом, пока он не придет в себя. Принеси мне что-нибудь.
Солдаты положили царя на постель. Александр осторожно отнял свою руку – всю в крови – и положил под голову отца подушку. Филипп застонал и открыл глаз.
Старшие военачальники, чувствовавшие себя вправе быть рядом, поспешили уверить его, что все в порядке, армия под контролем.
– Принеси мне воды, – сказал стоявший у изголовья Александр одному из оруженосцев. – И губку.
– Это твой сын, царь, – сказал кто-то. – Твой сын спас тебя.
Филипп повернул голову и слабо пробормотал:
– Да? Хороший мальчик.
– Отец, ты видел, кто из них тебя ударил? – спросил Александр.
– Нет, – сказал Филипп, его голос окреп. – Он напал сзади.
– Надеюсь, я убил его. Одного я убил. – Серые глаза Александра испытующе смотрели в лицо царя.
Филипп устало моргнул и вздохнул.
– Хороший мальчик. Я ничего не помню, ничего до той минуты, когда очнулся здесь.
Вошел оруженосец с кувшином воды. Александр взял губку и смыл с рук кровь – очень тщательно, два или три раза протерев их губкой. Потом повернулся к выходу; оруженосец в замешательстве застыл с кувшином в руках, но, опомнившись, подошел к царю, чтобы омыть его лоб и волосы. Он полагал, что наследник просил воду именно для этого.
К вечеру, несмотря на слабость и приступы головокружения, Филипп мог отдавать приказы. Аргивян отправили прочь, к Кипселе. Александра приветствовали всюду, где бы он ни появился; солдаты дотрагивались до него – на счастье, или чтобы к ним перешла часть его доблести, или просто ради того, чтобы дотронуться. Осажденные, ободренные беспорядками, в сумерках вышли за ворота и напали на осадную башню. Александр повел отряд и выбил их с занятых позиций. Врач объявил, что царь поправляется. Один из оруженосцев остался сидеть с ним. Уже за полночь Александр добрался до постели. Ему отвели отдельный дом. Теперь он был полководцем.
В дверь привычно поскреблись. Александр снова застелил одеяло и подошел открыть. Когда назначалась эта встреча, Гефестион знал, что Александр хочет одного – поговорить. Гефестион всегда все видел.
Друзья обсудили бой, приглушенно говоря в подушку, и вскоре замерли. Стали слышны звуки лагеря, с крепостных стен Перинфа доносились отдаленные голоса ночных дозорных и стрекот их трещоток, подтверждающих, что стража бодрствует.
– Что такое? – прошептал Гефестион.
В смутном мерцающем свете от окна он увидел, как сияющие глаза Александра приблизились к его лицу.
– Филипп говорит, что ничего не помнит. Но он уже пришел в сознание, когда мы подобрали его.
Гефестион, которому однажды у фракийской стены в голову попал камень, предположил:
– Он потерял память.
– Нет. Он притворялся мертвым.
– Да? Ладно, кто его осудит? Царь не мог даже сесть, все вертелось перед глазами. Он думал, аргивяне испугаются содеянного и разойдутся.
– Я открыл ему глаз и знаю, что он меня видел. Но не подал мне знака, хотя и понял, что все кончено.
– Весьма возможно, что он опять лишился чувств, – сказал Гефестион.
– Я наблюдал за отцом, он был в сознании. Но утверждает, будто не помнит ничего.
– Ну, он царь. – Втайне Гефестион относился к Филиппу почти с любовью: царь всегда был с ним вежлив, даже деликатен, и, главное, у них был общий враг. – Люди могут понять неправильно, ты знаешь, как они все искажают.
– Мне бы он мог сказать. – Глаза Александра, блестевшие в полутьме, были прикованы к лицу Гефестиона. – Он не желает помнить, что лежал там, зная, что обязан мне жизнью. Отец не желает признать это, не хочет даже вспомнить.
«Кто может знать причину? – думал Гефестион. – Или даже захочет докапываться до истины? Но Александр знает, и ничто не заставит его забыть». Рука Гефестиона обнимала обнаженное плечо Александра, слабо поблескивающее в свете, как темная бронза.
– Возможно, у него есть своя гордость. Ты должен понимать, что это такое, – сказал Гефестион.
– Да, понимаю. Но на его месте я бы сказал.
– Что за нужда? – Рука Гефестиона скользнула по бронзовому плечу в спутанные волосы; Александр дернулся, как дикое животное, которое пытаются погладить. Гефестион вспомнил, как по-детски вел он себя вначале; временами ему казалось, что это было вчера, а иногда – что прошло полжизни. – Все это знают. Он знает, ты знаешь. С этим ничего нельзя сделать.
Он почувствовал, как Александр протяжно, глубоко вздохнул.
– Да. Ты прав, ты всегда все понимаешь. Филипп дал мне жизнь, он так говорит, по крайней мере. Так это или нет, теперь я вернул ему долг.
– Да, теперь вы квиты.
Александр смотрел в черное переплетение стропил.
– Никто не в силах превзойти богов в щедрости, можно только пытаться понять их дары. Но быть свободным от долгов перед людьми – это хорошо.
Александр решил, что наутро принесет жертву Гераклу. Тем не менее он чувствовал сильнейшее желание немедленно кого-нибудь осчастливить. И ему не надо было далеко ходить.
– Я предупреждал отца не тянуть с трибаллами, – сказал Александр.
Вдвоем с Антипатром они сидели за огромным столом в рабочей комнате царя Архелая, над письмом, полным дурных новостей.
– Рану Филиппа считают опасной? – спросил Антипатр.
– Он не смог подписать послание; только печать и свидетельство Пармениона. Я сомневаюсь, что он додиктовал письмо до конца. Последняя часть сильно напоминает слог Пармениона.
– У Филиппа крепкое тело, твой отец живуч. Это черта вашего рода.
– Чем занимались царские прорицатели? С тех пор как я уехал, все пошло наперекосяк. Может, послать в Дельфы или Додону[56]56
Додона – знаменитейший после Дельф религиозный центр в Эпире. Додонский оракул располагался в храме Зевса. Женщины-жрицы прорицали по шелесту листьев священного дуба.
[Закрыть], на случай если какого-нибудь бога требуется умилостивить?
– И тогда по Греции пожаром пройдет новость, что удача отвернулась от Филиппа. Царь не поблагодарит нас за это.
– Это верно, да, лучше не надо. Но посмотри на Бисанфу. Филипп все сделал правильно: успел осадить город, пока их основные силы были в Перинфе, выбрал облачную ночь, подошел к самым стенам. Но внезапно облака рассеялись, появилась луна, и собаки всего города залаяли. Залаяли в решающий момент… Осажденные зажгли факелы…
– В решающий момент? – переспросил Антипатр после паузы.
– Или, – сказал Александр отрывисто, – царь неправильно оценил погоду, она переменчива на Пропонтиде. Но раз Филипп решил снять осаду, почему бы не дать людям отдохнуть и не позволить мне взяться за скифов?
– Скифы оказались у него на фланге, представляя угрозу; если бы не они, Филипп мог бы закрепиться в Бисанфе. Твой отец всегда знал, когда можно идти на жертвы. Но его армия пала духом, она нуждалась в громкой победе и грабеже; солдаты получили то и другое.
Александр кивнул. Ему легко было с Антипатром, македонцем древнего склада, безраздельно преданным царю, на стороне которого он сражался в юности, но верным царю, а не человеку. Это Парменион любил в Филиппе человека, а уж потом – царя.
– Да, получили. Тысяча голов скота, рабы, обоз с большой добычей, и это все на северной границе, где запах поживы разносится быстрее, чем летают канюки. Дух-то царь поднял, но если бы его люди не устали… Если бы только Филипп разрешил мне двинуться от Александрополя на север; тогда бы трибаллы его не тронули. – Название города укрепилось, переселенцы уже прижились. – Агриане выступили бы со мной, они были согласны… Ладно, сделанного не вернешь. Это счастье, что царского лекаря не убили.
– Я бы хотел пожелать Филиппу скорейшего выздоровления, прежде чем гонец уедет.
– Разумеется. Не будем беспокоить царя разговорами о делах. (Если нарочный вернется с приказом, будет ли это приказ Филиппа или Пармениона?) Тем временем нам придется обходиться своими силами. – Александр улыбнулся Антипатру. Он любил старика и за то, что его легко можно было очаровать, хотя Антипатр самым забавным образом этого не сознавал. – С войной мы справимся. Но дела на юге – совсем другое дело. Для царя это очень важно, он видит разные варианты, он знает о положении вещей больше нас. Жаль, что здесь мне придется принимать решения без него.
– Что ж, кажется, греки постарались на славу. Даже мы не смогли бы сделать лучше.
– В Дельфах? Я был там всего однажды, в двенадцать лет, на играх. Теперь повтори еще раз, чтобы я был уверен, что понял правильно: афиняне заложили новый жертвенник и получили предсказания прежде, чем он был освящен?
– Да, очередной подлог. Таково было формальное обвинение.
– Но в действительности ссора началась из-за надписи: «ЩИТЫ, ВЗЯТЫЕ У ПЕРСОВ И ФИВАНЦЕВ, ПОШЕДШИХ ВОЙНОЙ НА ГРЕЦИЮ», – сказал Александр. – Почему фиванцы не заключили союз с афинянами?
– Потому что ненавидели их.
– Даже тогда? Эта надпись разгневала фиванцев. И когда собрался Священный Дельфийский Союз, они постыдились сами изложить дело, а выбрали какой-то зависимый город, чтобы тот обвинил афинян в богохульстве.
– Амфисса. Это за Дельфами, вверх по реке, – пояснил Антипатр.
– И если бы обвинение подтвердилось, Союз был бы вынужден начать войну с Афинами. Афиняне послали трех своих представителей; двое слегли с лихорадкой, третьим был Эсхин.
– Ты, возможно, его помнишь. Семь лет назад он был одним из послов на переговорах о мире, – уточнил Антипатр.
– Да, я знаю Эсхина, он мой старый друг. Ты слышал, что когда-то он был актером? Он, должно быть, был хорош в импровизации. Когда Совет уже собирался принять предложение фиванцев, он внезапно крикнул, что амфиссийцы выращивают хлеб на пойменных землях, которые когда-то были посвящены Аполлону. Откуда-то Эсхин узнал об этом и перешел в атаку, выдвинув встречное обвинение. Каково? После его пламенной речи дельфийцы забыли об Афинах и кинулись разбираться с посланцами Амфиссы. Те полезли в драку, и священные персоны кое-кого из членов Совета пострадали. Это случилось прошлой осенью, после жатвы, – сказал Александр.
Сейчас была зима. По холодному кабинету, как всегда, гуляли сквозняки. Сын царя, подумал Антипатр, обращает на неудобства внимания еще меньше, чем Филипп.
– Теперь Совет собирается в Фермопилах, чтобы принять решение по поводу Амфиссы. Похоже, мой отец не сможет присутствовать. Я уверен, царь был бы рад, если бы ты представлял его. Ты согласен, Антипатр?
– Ну разумеется, да, – с облегчением вздохнул Антипатр. Мальчик знал свои возможности, хотя и стремился к большему. – Я использую все свое влияние, когда смогу, где смогу, чтобы отложить решение до выздоровления царя.
– Будем надеяться, для него нашли дом потеплее, – кивнул Александр. – Фракия зимой не лучшее место для раненых. Вскоре нам придется просить у царя совета. Как ты думаешь, чем все кончится?
– В Афинах ничем. Даже если Совет обвинит Амфиссу, Демосфен выведет афинян из игры. Встречное обвинение было личным триумфом Эсхина, которого Демосфен ненавидит пуще яда и которого обвинил на Народном собрании в измене, когда их посольство вернулось от нас. Ты это, полагаю, знаешь.
– Как никто другой, – подтвердил Александр. – Частью обвинения стали его слишком теплые отношения со мной.
– Эти демагоги! – воскликнул Антипатр. – Да тебе всего было десять лет. Обвинение провалилось, и теперь Эсхин возвращается из Дельф как народный герой. Демосфену это что полынь жевать. А самое главное, амфиссийцы поддерживают фиванцев, с которыми он не хочет враждовать.
– Но афиняне ненавидят фиванцев, – заметил Александр.
– Демосфену бы хотелось, чтобы нас они ненавидели больше. Военный договор с Фивами – это то, чего добивался бы на месте Демосфена любой здравомыслящий человек. В Фивах он может преуспеть; Великий царь послал ему кучу денег на подкуп союзников. Больше всего хлопот приносят сами афиняне со своей застаревшей враждой.
Александр сидел в задумчивости. Наконец он сказал:
– Сменилось четыре поколения с тех пор, как афиняне изгнали персов, а мы, как и фиванцы, стояли в стороне. Если Великий царь придет сейчас из Азии, они будут интриговать и валить вину друг на друга, пока мы воюем во Фракии.
– Люди меняются и за меньшее время. Македонцы сумели достичь величия за одно поколение благодаря твоему отцу.
– И ему только сорок три. Хорошо, я пойду немного разомнусь – на тот случай, если царь все же оставит мне какую-нибудь работенку.
