Текст книги "Новые и старые войны: организованное насилие в глобальную эпоху"
Автор книги: Мэри Калдор
Жанр:
Политика
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 21 страниц)
Путь к любому долгосрочному решению этой проблемы лежит через восстановление легитимности и повторное установление органами власти (будь то локальные, общенациональные или глобальные органы) контроля над организованным насилием. Это предполагает сочетание и политических (воссоздание доверия к органам власти и поддержки этих органов), и правовых процессов (повторное учреждение верховенства права, в рамках которого функционируют органы власти). На основе партикуляристской политики все это не выполнимо. Политике эксклюзивизма должен быть противопоставлен альтернативный политический проект в прогрессивном космополитическом духе, который преодолевал бы водораздел глобального/локального и восстанавливал легитимность на основе недискриминационного демократического набора ценностей. Во всех новых войнах среди местного населения есть люди, ведущие борьбу против политики эксклюзивизма: те хуту и тутси, которые называли себя хутси (Hutsis) и пытались защитить свои родные места от геноцида; не являющиеся националистами жители крупных городов Боснии и Герцеговины, в частности Сарае-ва и Тузлы, поступки которых свидетельствовали об актуальности гражданских мультикультурных ценностей; те старейшины в северо-западном Сомалиленде, которые вели переговоры о мире; активисты гражданского общества в Ираке и в Афганистане, настаивающие на идее Афганистана и Ирака.
введение
То, что было необходимо, так это альянс между локальными защитниками цивилизованных порядков и транснациональными институтами, которые возглавили бы стратегию, нацеленную на контроль насилия. Подобная стратегия включала бы политические, военные и экономические элементы. Она действовала бы в рамках международного права, в основе которого лежит такой корпус международного права, который заключает в себе как «законы войны», так и законы, касающиеся прав человека (что, пожалуй, можно было бы терминологически обозначить как «космополитическое право»), и делала бы особый акцент на разнообразные формы правосудия переходного периода. В данном контексте, деятельность по поддержанию мира могла бы быть концептуально переосмыслена как деятельность космополитического правоприменения. Новые войны – это в определенном смысле некая смесь войны, криминала и нарушений прав человека, поэтому агенты космополитического правоприменения должны представлять собой сочетание солдат и полицейских. Я также полагаю, что новая стратегия реконструкции, включающая в себя реконструкцию социальных, гражданских и институциональных отношений, должна занять место господствующих в настоящее время подходов структурной перестройки или гуманизма.
То, каким образом неправильные представления о природе войны обостряют «новые войны», хорошо иллюстрируется на примере войн в Ираке и Афганистане. Казалось, падение Талибана в декабре 2001 года явило новый образец того, как наносить поражение авторитарным режимам. Администрация Буша была убеждена, что этот образец можно применить в отношении Ирака – при помощи новых технологий, заменяющих живую силу, быстро разбить Саддама Хусейна и установить новый режим по образцу послевоенных Германии и Японии. Однако в обеих странах она угодила лишь в нарастающий штопор новой войны, с вовлечением как государственных, так и негосударственных участников, с включением политики идентичности, криминализованной военной экономики и растущего числа потерь среди гражданского населения. Все это – предмет седьмой главы, написанной специально для этого нового издания.
В заключительной главе своей книги я обсуждаю следствия выдвинутого мной тезиса с точки зрения глобального порядка. Хотя новые войны и сосредоточены в Африке, Восточной Европе и Азии, они представляют собой глобальный феномен не только по причине глобальных сетей или из-за того, что о них сообщается в глобальных масштабах. Описанные мной характеристики новых войн можно обнаружить и в Северной Америке, и в Западной Европе. Ополченческие формирования правого толка в США не сильно отличаются от военизированных формирований в других местах. Более того, сообщается, что в США число сотрудников частных охранных фирм в 2 раза превосходит число полицейских. Не является специфически южным или восточным феноменом ни такая особенность, как политика идентичности, ни рост разочарования в формальной политике. В некотором смысле в качестве примера новых войн может быть описано насилие в городах Западной Европы и Северной Америки. В конце концов, террористы-смертники, ответственные за взрывы в Лондоне 7 июля 2005 года, были местными. Порой говорят, что развитый промышленный мир переживает процесс интеграции, а более бедные уголки мира – противоположный процесс – процесс фрагментации. Я полагаю,
что все стороны света характеризуются сочетанием интеграции и фрагментации, пусть даже тенденция к интеграции сильнее на Севере, а тенденция к фрагментации, возможно, сильнее на Юге и Востоке.
После событий 11 сентября 2001 года стало ясно, что невозможно дальше изолировать одни части мира от других. Если мой анализ меняющегося характера организованного насилия имеет под собой некоторые действительные основания, значит равно не выполнимы как идея того, что мы заново сможем построить какую-то разновидность биполярного или многополярного мирового порядка, основывающуюся на идентичности (христианство против ислама, например), так и та идея, что в некоторых местах, например в Африке и Восточной Европе, «анархию» можно будет обуздать. Именно поэтому космополитический проект должен быть глобальным проектом, даже если его применение – как ему и подобает – имеет локальный или региональный характер.
Эта книга изначально основывалась на непосредственном опыте новых войн, в особенности на Балканах и в Закавказье. Я много поездила в этих местах, будучи одним из председателей Хельсинской гражданской ассамблеи (ХГА), и многое из того, что известно мне сейчас, я узнала от критически мыслящих интеллектуалов и активистов, участвующих в работе местных филиалов ХГА. В частности, в Боснии и Герцеговине ХГА получила статус исполнительного органа Управления Верховного комиссара ООН по делам беженцев (УВКБ ООН), что во время войны дало мне возможность при поддержке местных активистов перемещаться по стране. Также мне весьма повезло с доступом к различным институтам, ответственным за осуществление выработанного международным сообществом курса. Среди прочих одной из моих задач в качестве сопредседателя ХГА было представление идей и предложений местных отделений правительствам и таким международным институтам, как ЕС, НАТО, ОБСЕ и ООН. Совсем недавно я включилась в проекты, нацеленные на оказание поддержки гражданскому обществу в Ираке и Афганистане. Будучи академическим работником, благодаря чтению, обмену с работающими в смежных областях коллегами и благодаря исследовательским проектам, запущенным для Университета ООН (УООН), Европейской комиссии и Программы развития ООН (ПРООН), я смогла дополнить и соотнести это знание с контекстом!26. В частности, мне сильно помогли информационные бюллетени, новостные дайджесты, просьбы о помощи и мониторинговые доклады, которые сейчас можно получать по Интернету ежедневно.
Эта книга написана не просто для того, чтобы дать некую информацию, хотя я и постаралась сделать ее информативной и подкрепить свои утверждения соответствующими примерами. Цель книги состоит в том, чтобы изложить альтернативную точку зрения – точку зрения, вытекающую из опыта критически мыслящих людей в реальной обстановке, сдобренного моим собственным опытом участия в различных международных форумах. Это мой вклад в то концептуальное переосмысление моделей насилия и войны, за которое обязательно предстоит взяться, коль скоро трагедиям, вторгающимся в человеческую жизнь во многих частях света, должны быть положены препоны. Я не оптимистка, хотя мои практические рекомендации, возможно, кажутся утопичными. В надежде (а не в уверенности) я предлагаю их как единственную альтернативу мрачному будущему.
2. Старые войны
КАК ЛЮБИЛ подчеркивать Клаузевиц, война– это социальная деятельность27. Она включает в себя мобилизацию и организацию мужчин (и практически никогда – женщин) в целях причинения физического насилия, предполагает определенные типы регулирования социальных отношений и обладает своей собственной особой логикой. Клаузевиц, являвшийся, должно быть, величайшим истолкователем войны нововременной эпохи, настаивал на том, что войну нельзя сводить ни к искусству, ни к науке. Порой он уподоблял войну экономической конкуренции и часто пользовался экономическими аналогиями, чтобы проиллюстрировать суть своей мысли.
У каждого общества есть его собственная характерная форма войны. То, что, как правило, воспринимается нами в качестве войны, то, что получает определение войны у формирующих политический курс политиков и военачальников, на деле представляет собой специфический феномен, чер-
ТАБЛИЦА 2.1. Эволюция старых войн
XVII-XVIII вв.
XIX в.
Первая пол. XX в.
Вторая пол. XX в.
тип политического устройства
Абсолютистскоегосударство
Национальноегосударство
Коалициигосударств;многонациональныегосударства;империи
Блоки
цели войны
Государственные интересы; династический конфликт; консолидация границ
Национальныйконфликт
Национальный и идеологический конфликт
Идеологическийконфликт
тип армии
Наемная/профессиональная
Профессиональная/воинскаяповинность
Массовыеармии
Военно-научная эли-та/профес-сиональ-ные армии
военная техника
Использование огнестрельного оружия, оборонительные маневры, осады
Железные дороги и телеграф, быстрая мобилизация
Массированная огневая мощь; танки и самолеты
Ядерноеоружие
военная экономика
Регулярное налогообложение и займы
Расширение администрации и бюрократии
Мобилизационнаяэкономика
Военно-промышленныйкомплекс
ты которого сложились в Европе где-то между XV и XVIII веком (хотя с тех пор он и прошел в своем становлении несколько разных фаз). Это был феномен, теснейшим образом сопряженный с эволюцией новоевропейского государства. Как я попыталась показать в табл. 2.1, в своем развитии он прошел через несколько фаз – от относительно ограниченных войн XVII-XVIII веков, обусловленных нарастающей мощью абсолютистского государства, через главным образом революционные войны XIX столетия, такие как Наполеоновские войны или Гражданская война в Америке (они были связаны с образованием национальных государств), до тотальных войн первой половины XX века и так называемой холодной войны второй половины XX столетия, которые были войнами альянсов, а позднее – блоков.
Каждая из этих фаз характеризовалась отличным от других образом военных действий, включавшим различающиеся типы вооруженных сил, разнящиеся стратегии и приемы, отличающиеся друг от друга военные средства и отношения. Однако, несмотря на эти различия, война распознавалась как один и тот же феномен – построение централизованного, «рационализованного», иерархически упорядоченного, привязанного к одной определенной территории новоевропейского государства. Так как централизованное, территориали-зированное новоевропейское государство уступает дорогу новым типам политического устройства (polity), возникающим на фоне новых глобальных процессов, война, как она мыслится нами сегодня, становится анахронизмом.
Задача этой главы – дать стилизованное описание старых войн. Реальные военные действия никогда в точности не совпадали с этим стилизованным описанием. Данный тип войны был преимущественно европейским. И в Европе, и в других местах всегда были восстания, колониальные или партизанские войны, которые иногда получали описание «нерегулярной войны», а то и вовсе не назывались войнами. Вместо этого их называли мятежами, повстанческими движениями или, в последнее время, конфликтами низкой интенсивности. Как бы то ни было, это стилизованное понятие войны по-прежнему глубоко воздействует на наше мышление о войне и даже сегодня преобладает в том, как лица, ответственные за принятие политических решений, мыслят национальную безопасность.
Война и возникновение новоевропейского государства
Клаузевиц определял войну как «акт насилия, имеющий целью заставить противника выполнить нашу волю»28. В то время эта дефиниция подразумевала, что «мы» и «наш противник» – это государства и «воля» одного государства может быть ясно определена. Следовательно, та разновидность войны, которую анализирует Клаузевиц (даже притом, что у него есть работы, посвященные малым войнам), по преимуществу представляла собой войну между государствами ради достижения поддаю -щейся определению конечной политической цели, то есть государственного интереса.
Понятие войны как деятельности государства прочно установилось лишь к концу XVIII века. Единственным прецедентом такого типа войны являлся Древний Рим, хотя даже в данном случае этот прецедент односторонний: государство (то есть Рим) сражалось против варваров, у которых не было отдельного понятия для государства и отдельного понятия для общества. Ван Кревельд полагает, что война между греческими полисами не считалась войной между государствами, поскольку между гражданами и государством не существовало ясного различения. Войны велись ополчениями граждан, а оценки военных действий современниками, как правило, относились к войне между «афинянами» и «спартанцами», а не между «Афинами» и «Спартой»29. В период между падением Римской империи и поздним Средневековьем войны велись множеством разнообразных участников: церковь, феодальные бароны, племена варваров, города-государства,– и у каждого из этих участников были свои собственные, характерные для него военные формирования. Способ ведения войны у варваров основывался, как правило, на воинских культах, а ключевой военной единицей был отдельный воин. Феодальные бароны опирались на рыцарей, с их кодексами чести и рыцарской доблести, за которыми стояли крепостные. Города-государства Северной Италии, как правило, опирались на ополчения граждан, во многом напоминая греческие полисы более ранней эпохи.
На ранних стадиях формирования европейского государства для ведения войн монархи собирали армию, прибегая к помощи коалиций феодальных баронов, что, в общем-то, напоминает сегодняшний день, когда Генеральному секретарю ООН приходится мобилизовывать добровольное содействие отдельных государств для того, чтобы собрать силы по поддержанию мира. Постепенно они смогли укрепить территориальные границы и централизовать власть, используя для этого свои растущие экономические активы, состоящие из таможенных пошлин, различных форм налогообложения и заимствования средств у зарождающейся буржуазии, а также собрать наемные армии, давшие им определенную степень независимости от баронов. Впрочем, наемные армии оказались ненадежными, и рассчитывать на их верность было нельзя. Кроме того, после войны или на зимний период они распускались. Издержки расформирования и новой вербовки часто были недопустимо высоки, а в период бездействия наемники всегда могли найти другие, не вполне безупречные способы заработать на жизнь. Таким образом, наемные армии приблизились к рубежу, когда их должны были заменить постоянные армии, которые дали возможность монархам создать специализированные, профессиональные вооруженные силы. Введение муштры и военной подготовки (у их истоков стояли Густав Адольф Шведский и принц Вильгельм Оранский) позволяло армии быть занятой в периоды без явных военных действий. Согласно Кигану, учреждение постоянной пехоты, создание compagnies d’ordonnance, или полков, стало «механизмом обеспечения контроля государства над вооруженными силами». Войска размещались в гарнизонных городах, ставших «школами нации» 30. Чтобы отличать солдат от гражданского населения, была введена униформа. По выражению Майкла Робертса, «солдат стал солдатом короля, ибо он носил мундир короля»31,– как оказалось буквально, потому что короли, как правило, все чаще носили военную униформу, желая показать себя в роли военачальников.
Новый тип военной организации должен был стать типичным для возникающих административных механизмов, обусловленных эпохой модерна. Солдат был агентом того, что Макс Вебер называл «рационально-легальной властью»:
Офицер нововременной эпохи – это тип назначенного чиновника, который явно отмечен определенными классовыми отличиями. И поэтому офицеры подобного рода радикально отличаются от выборных военачальников, от харизматических кондотьеров, от того типа офицеров, которые вербуют наемные армии и возглавляют их как некое капиталистическое предприятие, и, наконец, от носителей купленных офицерских чинов. Между этими типами возможны постепенные переходы. Пионерами современного типа бюрократии, наряду с частным капиталистическим предпринимателем, стали патримониальный «домочадец», отделенный от средств выполнения своих обязанностей, и обладатель наемной армии, употребляемой в капиталистических целях32.
Учреждение постоянных армий под контролем государства было неотъемлемой частью монополизации легитимного насилия, составлявшей сущностную черту новоевропейского государства. Легитимным оправданием войны стал государственный интерес, заняв место концепций справедливости, jus ad bel-lum, пришедших из теологии. Настойчивое утверждение Клаузевица, что война—это рациональный инструмент преследования государственного интереса («продолжение политики другими средствами»), отражало секуляризацию легитимности, параллельно происходившую в других областях. Как только господствующим оправданием войны стал государственный интерес, негосударственные участники уже не могли претендовать на осуществление правого дела насильственными средствами.
В том же русле формировались правила в отношении законных способов ведения войны, кодифицированные позже в виде законов войны. Все типы ведения военных действий характеризуются определенными правилами. К необходимости правил взывает сам факт, что военные действия – это социально санкционированная деятельность и она должна быть организована и оправданна. Между общественно допустимым убийством и убийством, которое подвергается общественному остракизму, проходит тонкая разделительная линия. Однако в разные периоды эта линия определяется по-разному. В Средние века источником правил ведения военных действий, jus in bello, являлся папский авторитет. В условиях новоевропейского государства должен был сформироваться новый набор секулярных правил. Согласно ван Кревельду,
дабы терминологически отделить войну от просто преступления, она была определена как нечто, ведущееся суверенными государствами, и только ими. Солдаты определялись как служащие, имеющие право участвовать в вооруженном насилии от имени государства. [...] Для того чтобы получить и сохранять за собой это право, солдаты должны были тщательно регистрироваться, носить знаки различия и контролироваться – во избежание каперства. Считалось, что сражаться они могут только в военных мундирах, оружие должны носить «открыто» и обязаны выполнять приказы командира, который мог быть привлечен к ответственности за их действия. Солдаты также не должны были совершать такие «низкие» поступки, как нарушение перемирия; снова браться за оружие после ранения или взятия в плен и т. п. Предполагалось, что гражданское население не будет затронуто действиями военных, если это не будет обусловлено «военной необходимостью»33.
Финансирование постоянных армий требовало упорядочивания в сферах администрирования, налогообложения и привлечения займов. На протяжении всего XVIII века в большинстве европейских стран военные расходы составляли почти три четверти государственного бюджета. Для усовершенствования механизмов сбора налогов пришлось начать административную реформу: надо было ограничить (если не ликвидировать) коррупцию, чтобы предотвратить «течь» в бюджете34. Для организации и повышения эффективности государственных расходов пришлось учредить военные ведомства и ввести должности военных министров. Чтобы увеличить займы, необходимо было упорядочить банковскую систему и процесс создания денег, отделить королевскую казну от финансов государства и, наконец, учредить центральные банки35.
Подобным же образом понадобилось найти и другие средства для установления правопорядка и правосудия на территории государства как в целях обеспечения надежной базы для налогообложения и займов, так и в целях обеспечения законности. Была введена некая разновидность неявного договора, посредством которого короли предлагали защиту в обмен на денежные средства. Благодаря ликвидации и/ или признанию вне закона разбойничьих шаек, каперов и грабителей с большой дороги были устранены частные формы «покровительства» (резко увеличив этим королевские возможности пополнения казны) и была заложена основа для законной экономической деятельности. Параллельно переопределению войны в качестве войны между государствами, в качестве внешнеполитической деятельности шел процесс, который Энтони Гидденс называет «внутренним умиротворением». Оно включало в себя введение денежных отношений (например, заработной платы и ренты) вместо более простого и непосредственного принуждения, постепенное упразднение насильственных форм наказания (таких, как порка и повешение) и создание гражданских органов для сбора налогов и внутригосударственного правоприменения. Особенно важным было появление различия между войсками и гражданской полицией, ответственной за внутренний правопорядок!0.
Процесс монополизации насилия вовсе не был гладким, и в разных европейских государствах он протекал в разное время и по-разному. Образцом часто считается прусское государство, созданное после заключения Вестфальского мира из различных кусков территории, которой владел дом Гоген-цоллернов. Это государство, всецело являвшееся искусственным образованием, благодаря решительному сочетанию военной реформы с рациональным администрированием, введенным «великим курфюрстом» Фридрихом Вильгельмом и его преемниками, в XVIII веке смогло сравняться по численности своих войск с Францией, имея лишь пятую часть ее населения. Французские же короли, напротив, сталкивались с постоянными возмущениями среди дворянства и испытывали огромные трудности с упорядочением механизмов администрирования и сбора налогов. Скочпол полагает, что главной причиной Великой французской революции была неспособность «старого режима» развить административный и финансовый потенциал, необходимый для осуществления его военных амбиций36.
Данный процесс не был ни столь рационален, ни столь функционален, как предполагает это стилизованное описание. Майкл Робертс настаивал, что к формированию постоянных армий привела военная логика. Однако сложно провести различие между военными нуждами и потребностями внутригосударственной консолидации. Кардинал Ришелье благосклонно относился к учреждению постоянной армии, поскольку смотрел на нее как на способ взять дворян под контроль. Сообразно этому Руссо полагал, что война направлена против подданных в той же мере, что и против других государств:
Нетрудно понять также, что война и завоевания, с одной стороны, и усугубляющийся деспотизм, с другой, взаимно помогают друг другу; что у народа, состоящего из рабов, можно вволю брать деньги и людей, чтобы с их помощью покорять другие народы; что война дает одновременно и предлог для новых денежных поборов и другой не менее благовидный предлог для того, чтобы постоянно содержать многочисленные армии, дабы держать народ в страхе. Наконец, каждому достаточно хорошо видно, что государи-завоеватели по меньшей мере так же воюют со своими подданными, как и со своими врагами, и что положение победителей не лучше положения побежденных37.
Хотя целью войны был объявлен рациональный государственный интерес, для того чтобы внушить верность и убедить мужчин рисковать своими жизнями, всегда были нужны причины, сильнее возбуждающие дух. Все-таки именно религиозный пыл воодушевлял армию нового образца Кромвеля, которая представляла собой наиболее ранний пример профессиональной военной силы Нового времени. Прусский успех часто приписывают силе лютеранства.
К концу XVIII века стало возможным определить ту специфическую социально организованную деятельность, которая воспринимается нами в качестве войны. Ее можно было бы взять в контексте целой серии новых различений, характерных для эволюционирующего государства. В их число входят:
• Различение между публичным и частным, между сферой государственной и негосударственной деятельности.
• Различение между внутриполитическим и внешнеполитическим, между тем, что происходит в пределах четко определенной территории государства, и тем, что происходит за ее пределами.
• Различение между экономическим и политическим, обусловленное подъемом капитализма, отделением частной экономической деятельности от публичной государственной деятельности и устранением из экономической деятельности физического принуждения.
• Различение между гражданским и военным, между внутригосударственными ненасильственными правовыми сношениями и внешнеполитической насильственной борьбой, между гражданским обществом и состоянием варварства.
• Различение между законным носителем оружия и нонкомбатантом или преступником.
Прежде всего возникло само различение между войной и миром. Вместо более или менее непрекра-щающейся насильственной деятельности война стала дискретным событием, отклонением в том, что представлялось поступательной эволюцией по направлению к гражданскому обществу, – не в сегодняшнем смысле активных граждан и организованных НПО, а в смысле повседневной безопасности, мира в стране, уважения закона и правосудия. Стало возможным помыслить «вечный мир». Несмотря на то что связь между консолидацией государства и войной была понятна многим великим либеральным мыслителям, они все же предвидели, что увеличение взаимообмена между государствами и рост ответственности государств перед инфор-
старые войны
мированной общественностью могут предвещать появление более целостной Европы и более мирного состояния всего мира, равно как расширение гражданского общества за пределы национальных границ. В конце концов, именно Кант в 1795 году указал на то, что глобальное сообщество сжалось до того предела, когда «нарушение права в одном месте чувствуется во всех других»^.
Клаузевиц и войны XIX столетия
Клаузевиц начал писать свой трактат «О войне» в 1816 году, спустя год после окончания Наполеоновских войн. В этих войнах он участвовал на проигравшей стороне, побывал в плену, и пережитое им оказало на книгу глубокое влияние. Наполеоновские войны стали первым примером народной войны. В 1793 году Наполеон ввел воинскую обязанность, levee en masse, и в 1794 году у него был уже 1 миллион 169 тысяч человек под ружьем – крупнейшая когда-либо созданная в Европе военная сила.
Центральный тезис трактата «О войне», особенно первой главы, единственной, которую Клаузевиц считал завершенной, состоит в том, что война тяготеет к крайностям. Война – это социальная деятельность, в которой примиряются разные стремления или эмоции: рассудок, случай и стратегия, а также страсть, которые можно связать соответственно с государством или политическими лидерами, армией или генералами и народны-
ми массами. Из этой тройственной картины войны Клаузевиц вывел свою концепцию абсолютной войны. Лучше всего интерпретировать абсолютную войну как гегельянское абстрактное или идеальное понятие, это внутреннее стремление войны, которое может быть выведено из логики трех разных стремлений. Оно имеет собственное существование, которое состоит с эмпирическими реалиями в отношении напряженности.
Эта логика получила выражение в терминах трех «взаимодействий». На политическом (или рассудочном) уровне государство, стремясь реализовать свои намерения, всегда сталкивается с сопротивлением, а следовательно, должно действовать жестче. На военном уровне цель должна состоять в разоружении противника ради реализации политического намерения, в противном случае всегда остается опасность контратаки. И наконец, сила воли зависит от чувств и настроений народных масс. Война выпускает на волю страсть и вражду, которые могут оказаться неконтролируемыми. С точки зрения Клаузевица, война – это рассудочная деятельность, даже если на службу ей призваны эмоции и настроения. В этом смысле война – это также и нововременная деятельность, основывающаяся на секулярных соображениях и не ограниченная запретами, исток которых лежит в области дорацио-нальных представлений о мире.
Действительная война отличается от абстрактной войны по двум основным причинам – политической и военной. Во-первых, политическое намерение может оказаться ограниченным и/или народная поддержка может быть недостаточной.
Чем сильнее натянутость отношений, предшествовавших войне, тем больше война приблизится к своей абстрактной форме, тем больше вопрос сведется к тому, чтобы сокрушить врага, тем более военная и политическая цели совпадут, тем больше война представится чисто военной, менее политической. Чем слабее мотивы войны и напряжение, тем меньше естественное направление военного элемента (насилия) будет совпадать с линией, которая диктуется политикой, и, следовательно, тем значительнее война будет отклоняться от своего естественного направления!4.
Во-вторых, война всегда характеризуется тем, что Клаузевиц называет «трением»: проблемы материально-технического обеспечения, плохая осведомленность, неустойчивая погода, недисциплинированность, труднопроходимая местность, не соответствующая требованиям организация и т. д. – все это замедляет войну и делает ее в действительности иной, нежели она спланирована на бумаге. Война, говорит Клаузевиц, это «противодействующая среда», в которой свою роль играет и неопределенность, и косность мышления, и непредвиденные обстоятельства. Действительная война – это результат напряженности, существующей между внутренним стремлением к абсолютной войне и сдерживающими факторами политического и практического свойства.
По мере того как вооруженные силы увеличивались в масштабе, осуществлять организацию и командование в единоличном порядке становилось все труднее. Отсюда – растущая потребность в стратегической теории, которая могла бы заложить основу общего военного дискурса, посредством которого можно было бы привнести в войну элемент организации.
По выражению Симпкина, существовала потребность в жаргоне, способном определить направление общих военных доктрин и тех мер, которые позднее стали называться типовым порядком действий»!5.
