Текст книги "Тайна индийских офицеров"

Автор книги: Мэри Брэддон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 15 страниц)

– Ей сегодня немного хуже, – наконец сказал доктор, – и, по всей вероятности, у нее начнется бред.

Сиделка, углубившись в созерцание деревьев, не расслышала этой фразы. Доктор вынул часы и взял руку больной, но через несколько минут с недовольным видом поднял темные брови, как будто убедился в бесплодности усилий отвратить приступ, и закрыл часы, издавшие чуть слышный металлический звук.

– Единственный сын… злой… бессердечный… дурной… неблагодарный… легко сказать: единственный сын… единственный! – простонала больная.

– Это невыносимо! – заметила сиделка, терпение которой, по-видимому, истощилось. – Она бредила всю ночь, и из-за ее единственного сына я не могла спать! Хоть кастрюли и овощи мне надоели, но это втрое хуже… Ах ты Царь мой Небесный!

Нужно заметить к слову, что дородная девушка недавно дебютировала в подвальном этаже замка в качестве помощницы кухарки, и из этого малопочтенного звания была обращена в сиделку у постели Рахили Арнольд.

– Единственный сын! – повторяла Рахиль, глядя пристальным взглядом на открытую дверь. – Злодей!.. Бесчеловечный!.. Но единственный сын!..

В это мгновение майор появился на пороге. Он был так высок, плечист и статен, что заполнял собою весь проем двери.

Доктор сидел в весьма небрежной позе, вытягивая пальцы своих черных перчаток; сиделка зевала, прикрывая рот грубыми красными руками; на окне пела птичка, в камине трещал огонь, в котле, стоявшем на тагане, закипала вода. Никто не заметил присутствия майора, за исключением больной: испустив слабый крик и собрав все силы, она соскочила с постели и, бросившись к изумленному посетителю, схватила его за ворот; казалось, что она, слабая женщина, хочет вступить в борьбу с этим высоким и сильным человеком.

– А, это вы?! – воскликнула она с безумным видом. – Вы первый злодей в мире!.. Зачем вы пришли ко мне?.. Для чего мне видеть ваше насмешливое, фальшивое лицо… Вы никогда не должны показываться мне на глаза, если вы не хотите, чтобы вас я убила!

– Я это предвидел, – спокойно сказал доктор, – я предвидел возможность приступа, так как давно заметил, что голова у нее не в порядке.

Сиделка оттащила больную от майора и снова уложила ее в постель; несчастная и не думала сопротивляться. Волосы ее растрепались и висели, наполовину скрывая бледное безумное лицо.

Майор отстранил доктора и занял его место так спокойно, как будто был другом или родным больной.

– Добрейшая миссис Арнольд, милая миссис Арнольд! – произнес он нежно. – Вы не должны тревожиться!

– О, этот страшный голос! – воскликнула больная и заметалась на пуховых подушках. – Этот проклятый голос, который говорил мне так много страшных слов…

– Слушайте, моя дорогая, – перебил ее Варней, – вам не следует говорить о голосах и ломать вашу бедную усталую головушку над различными фантазиями; нужно постараться успокоиться и терпеливо выслушать ваших друзей! Я пришел с поручением от сэра Руперта Лисля.

– Сэра Руперта Лисля… сэра Руперта Лисля! – повторяла Рахиль, продолжая метаться. – Единственный сын… единственный сын!

– Это надоест хоть кому! – воскликнула сиделка, обратившись к майору. – Разве это не утомительно? Такой она была всю эту ночь – скучной, как арифметика.

Должно быть, Рахиль Арнольд расслышала последние слова своей сиделки и перенеслась в своих видениях в то далекое время, когда она с другими молодыми девушками училась в школе, потому что вдруг начала считать диким и резким голосом:

– Семью пять – тридцать пять, семью пять… Руперт Лисль… я кладу семь… кладу сэра Руперта Лисля… я носила его… я носила его, хотя руки мои нередко уставали… ведь он был моим единственным малышом… единственным малышом!..

– Ах! Бедняжка, бедняжка! – проговорил майор со вздохом сострадания. – Грустное зрелище! Доктор Люмкинс, мне бы хотелось побеседовать с вами у меня в кабинете! Эта сцена невольно взволновала меня… Эта молодая девушка, сиделка миссис Арнольд… – спросил он, зорко всматриваясь в помощницу кухарки. – Она была ее сиделкой все время болезни?

– Да, – ответила девушка, – никто не помогал мне в уходе за больной, но я стала бояться ее с тех пор, как она окончательно спятила.

– А! Вам не помогали, – пробормотал майор. – Никто не помогал?.. Это превосходно!

Майор Варней произнес эту фразу с рассеянным видом. Он взглянул внимательно на сиделку, на доктора и на больную, которая лежала теперь в полном изнеможении, отвернувшись к стене.

– А теперь, доктор Люмкинс, – сказал он после короткой паузы, – потрудитесь пройтись со мною в мою комнату, я задержу вас не более чем на пять минут.

Майор занимал прелестную комнату в самой лучшей части замка, куда и привел доктора; четверть часа спустя доктор вышел оттуда, проникнутый сознанием собственной значимости.

– Я увижу сегодня мистера Моррисона, майор Варней, – сказал он, обмениваясь с ним пожатием руки; – я думаю, что достать подобное свидетельство не составит труда.

XXVII

СТРАШНАЯ ТАЙНА

Бетси Джен, бывшей помощнице кухарки, нелегко было справляться с больной после визита доброго майора; Рахиль Арнольд бредила с каждой минутой все сильнее и сильнее; она произносила бессвязные фразы, в которых обязательно присутствовало имя Руперта. Какие только бредни не слетали с ее горячих губ! Сиделка поминутно обкладывала ее голову холодными компрессами, но они не оказывали желаемого действия. Наконец Бетси Джен махнула рукой; усевшись как можно удобнее на табуретке перед камином и прислонившись головой к медной его решетке, она принялась читать увлекательный роман «Рудольф с красной рукой».

Она, должно быть, не напрасно жаловалась доктору Люмкинсу на то, что в предыдущую ночь не смыкала глаз, так как вскоре начала путаться в нумерации страниц и перескакивать с 17-й на 20-ю. В конце концов она запуталась до такой степени, что заснула на самой интересной странице, и ей приснилось, что герой с красной рукой лежит на постели под балдахином и говорит о сэре Руперте Лисле.

– Леди Лисль! – слышалось ей. – Леди Лисль!.. Позовите поскорее леди Лисль!..

Тут Рудольф с красной рукой начал так шуметь и буянить, что разбудил сиделку – всего лишь на мгновение: она вздрогнула и переменила положение головы, переместив ее с решетки на колени.

В это время больная, приподнявшись с подушек, смотрела на дверь.

– Леди Лисль! Позовите поскорее леди Лисль, – повторяла она.

Бетси открыла заспанные глаза, но все же и теперь не была в состоянии понять, что больная ее о чем-то просит.

– Отыщите ее! – продолжала Рахиль. – Приведите ее, чтобы я могла сказать ей кое-что перед смертью… Приведите ее, чтобы я могла спасти свою грешную душу… Слышите? Приведите ее сюда немедленно!

Но девушка сидела неподвижно. Рахиль Арнольд кидала на нее взгляды, полные бешенства, и, вдруг схватив нож, лежавший на тарелке, пронзительно закричала:

– Ступайте же за нею, или я убью вас!

Бетси Джен с криком вскочила, бросилась вниз по лестнице, а оттуда в парадные комнаты дома.

Великолепный замок с некоторых пор стал чрезвычайно скучным. Сэр Руперт уезжал то в Лондон, то в Брайтон, где играл на бильярде в гостинице «Лисльвуд», в которой когда-то останавливался Вальдзингам, то наведывался в Чичестер, одним словом, появлялся везде, кроме своего дома. Ему было здесь как-то не по себе, и он блуждал по роскошным залам Лисльвуда скорее с видом совершенно постороннего человека, чем их владельца. Его страшил даже вид старых слуг, отцы которых жили и умерли, служа знатному роду Лислей. Оливия, со своей стороны, проводила большую часть времени в Бокаже, или скакала на лошади, или сидела в своей комнате. Таким образом, весь замок был к услугам мистера и миссис Варней. Слуги получали приказания от одного майора. В округе начали поговаривать об этих странностях, добавляя, что Оливия Лисль на ножах со своим мужем, что баронет сделался пьяницей и развратником, и его разорение неизбежно, несмотря на все старания Варнея.

Случилось так, что в описываемый нами вечер леди Лисль была дома. Она сидела у окна, смотря на шедший в это время дождь, когда дверь внезапно отворилась, и в комнату влетела сиделка, пробежавшая без оглядки от мансарды до зала.

– В чем дело? Что вам нужно? – спросила леди Лисль.

– О миледи, простите! – ответила Бетси. – Бедная миссис Арнольд, миледи, умоляла меня пойти за вами… Она схватила нож и сказала, что убьет меня, если я не пойду… О миледи, идите!

– Рахиль Арнольд желает видеть меня?

– Да, да, вас, миледи; она целый день бредила, говорила, что ей нужно очистить свою душу… О миледи, идите…

– Иду, иду, – поспешно ответила леди Лисль. – Бедная женщина!.. Не знаю, что ей от меня нужно, но все-таки пойду!

Оливия последовала за сиделкой и, тихо войдя в комнату, села у постели Рахили.

– Вот я привела к вам миледи, – сказала Бетси Джен. – Не все бы согласились исполнить ваши требования!

– Леди Лисль!.. Леди Лисль!.. – повторяла больная, не замечая Оливию.

– Да, леди Лисль пришла. Если вы и сейчас недовольны, так вам после этого ничем не угодишь.

Рахиль приподнялась на локтях и взглянула на леди.

– Нет, нет, не та! – закричала она. – Приведите другую! Эта слишком мрачная, и черные глаза ее горят, как уголья… я боюсь ее! Нет, мне нужна другая!.. Мне нужна та, которая в молодости была похожа на меня! О Господи, спаси и помилуй!

– Она говорит о моей матери! – прошептала Оливия, называвшая матерью Клэрибелль Вальдзингам.

– Я говорю о той, у которой печальное и бледное лицо и белокурые волосы… О той, что вышла замуж за Реджинальда Лисля… которая до безумия любила единственного сына! Бедная леди Лисль! Мне нужно ее видеть!

– Вы не можете ее увидеть, ее нет в Лисльвуде, – ответила Оливия. – Но если вам необходимо сказать ей что-нибудь важное, вы ее увидите через день или два.

– Что-нибудь важное? – повторила Рахиль. – Дело идет о Жизни и смерти… о спасении души моей… Разве я могу умереть с такой тяжестью на сердце и на совести?

– Но, если вы хотите облегчить вашу совесть, не можете ли сделать это теперь? – сказала Оливия. – Все, касающееся миссис Вальдзингам, касается и меня. Почему вы не хотите довериться мне?

– Нет! – воскликнула больная. – Вы мне не простите. Ведь вы – его жена… И с вами я поступила еще хуже, чем с ней… да, несравненно хуже. Она может простить меня, потому что она была моей госпожой и знала меня, когда я еще была девушкой, молодой и счастливой. Она простит меня за то, что я хранила эту гнусную тайну, но вы, вы не простите!

– Вы сильно ошибаетесь! Расскажите мне все, и я даю вам слово, что прощу вам все!

– Вы даете слово?! – воскликнула Рахиль. – Но ведь вы же не знаете… вы не знаете сами, что вы мне обещаете… Повторяю вам, вы не сможете простить меня. Вы такая надменная… Я слышала, что вы очень древнего рода… Нет, от вас нельзя ждать искреннего прощения!

– Я прощу вас, – уверяла Оливия, встревоженная выходками больной. – О, скажите мне все! – добавила она, схватив руку Рахили.

– Тогда спрячьтесь за балдахин, чтобы я могла представить себе, что говорю с другой… но сперва отошлите эту девушку!

– Вы можете идти, – обратилась Оливия к сиделке, любопытство которой было возбуждено сверх меры предыдущей сценой. – Можете отправляться, и советую вам не подслушивать нас! Сойдите вниз по лестнице так, чтобы я слышала ваши шаги!

Бетси Джен удалилась, а леди Лисль приготовилась выслушать исповедь, спрятав свое прекрасное лицо в тень занавески, отчего оно сделалось мрачнее обыкновенного.

Какова бы ни была тайна, выданная под влиянием болезненного бреда и изливавшаяся в сбивчивых и отрывочных фразах, она произвела страшное впечатление на безмолвную слушательницу: Оливия вышла из спальни Рахили Арнольд с мертвенно-бледным, почти окаменевшим от ужаса лицом и начала спускаться по лестнице, шатаясь и останавливаясь, чтобы провести рукой по холодному лбу и прошептать с испугом и жгучей тоскою:

– Можно ли быть так глубоко испорченным? Неужели все это не сон, а страшная, роковая явь?

XXVIII

ПРОКЛЯТИЕ РАХИЛЬ

Остаток вечера леди Лисль провела одна в своей гостиной, привалившись к кушетке, стоявшей у камина; она о чем-то думала, устремив на огонь блестящие глаза. Позолоченные часы, стоявшие на столике, били много раз, а Оливия Лисль не отрывалась от своих грустных раздумий.

Майор с баронетом еще до обеда уехали в Чичестер, их ждали только к ночи. Оливия редко интересовалась делами мужа, но на этот раз она осведомилась, куда он отправился и когда вернется. Прекрасные часы со звоном пробили одиннадцать, двенадцать, час, половину второго, три четверти второго… Оливия терпеливо и спокойно ждала возвращения мужа. Вскоре послышался шум подъезжавшего экипажа, стихший под окнами гостиной.

«Правит майор, – подумала Оливия, – а тот презренный трус боится править ночью».

В передней раздались голоса сэра Руперта и майора Варнея. Первый говорил очень громко, но довольно невнятно, и с трудом отворил дверь гостиной. Сильно шатаясь, он дошел до дивана, упал на него и разразился оглушительным смехом.

– А мы провели сегодня славный вечер!.. Что скажешь, старый друг? – обратился он к майору, откинув назад голову и повернув к нему обрюзгшее лицо, наполовину закрытое нависшими на лоб жидкими волосами.

– Дорогой мой Руперт, разве вы не видите здесь леди Лисль? – сказал майор тоном упрека.

– Как! Она здесь?! – воскликнул молодой человек. – Нет, я ее не вижу и не хочу видеть. Будь она проклята!.. Очень мне нужно видеть это бледное лицо с надменными глазами и самым мрачным выражением!.. Я научу ее, как со мною обходиться! Я покажу ей, кто я такой! Будь я проклят, если я ей поддамся!

Гордясь собой, презренный трус грозно сжал кулаки и торжествующе взглянул на жену.

Леди Лисль встала и, выпрямив свой стройный, величественный стан, смело подошла к мужу.

– Предположим, я знаю, кто вы такой, – сказала она сухо.

Майор стоял в дверях, снимая свои красивые палевые перчатки; при возгласе Оливии он быстро закрыл дверь и прислонился к ней.

– Предположим, что я знаю, кто вы, – повторила Оливия. – Предположим, кстати, что я, к величайшему своему стыду и унижению, знаю не только это, но и все ваше прошлое!

Ноздри и верхняя губа ее дрожали от волнения, а тело трепетало так сильно, что она была вынуждена опереться о стол.

– Драгоценнейшая леди Лисль, – начал майор Варней с каким-то напряженным выражением лица, – я положительно не ожидал от вас подобной вспышки; кто бы мог подумать, что вы с вашим умом способны на это.

– Говорю вам, – сказала леди Лисль громким и ясным голосом, – что мне известно о подлом обмане, известна и та роль, которую играли в нем вы, майор Варней!.. Взгляните сюда! – закричала она, задыхаясь от гнева. – Взгляните на этого бессмысленного пьяницу, который по нравственности стоит ниже всякой собаки! О Боже, Боже праведный!..

Как я была глупа, если могла позволить уговорить себя пойти с ним под венец!

Она нервно расхохоталась и посмотрела на мужа с безграничным презрением.

Майор спокойно вытащил из замка ключ, опустил его в карман и подошел к Оливии.

– Леди Лисль, – сказал он, стараясь схватить ее руки, – выслушайте меня.

Она с отвращением отняла их.

– Леди Лисль! – повторила она с живым негодованием. – Как вы смеете, лицемер, называть меня тем ложным именем, которое не принадлежало мне ни единого часа, ни одной минуты?!. О глупая женщина! – воскликнула она с тоской, сменившей запальчивость. – Как могла я забыться до того, чтобы продать свою душу за роскошь и титул, пожертвовать честным и благородным сердцем – и для кого?!.. Для того, кто присвоил себе чужое имя и чванится чужим, украденным богатством!

Сэр Руперт Лисль испуганно смотрел на жену. Откинув с влажных глаз растрепанные волосы, он как-то сразу вышел из своего оцепенения и вновь сделался наглым и нахальным.

– Она, вероятно, говорила сегодня с этой чертовой бабой, что лежит наверху, – сказал он майору, – и та наговорила ей…

– Она рассказала мне все, – перебила Оливия. – Ваша мать сообщила мне все о том, кого считают сэром Рупертом Лислем.

Майор пожал плечами и улыбнулся своей насмешливой улыбкой.

– Я повторяю вам еще раз, леди Лисль, – сказал он ей спокойно, – что вы – последняя особа, от которой я мог бы ожидать такие слова. Сядем, – добавил он, пододвигая ей кресло, – и попытаемся обсудить все хладнокровно.

Оливия была так слаба и расстроена, что не смогла отклонить предложение и опустилась в кресло.

– Итак, постараемся разобрать это дело, – продолжал майор. – Вы имели неосторожность навестить несчастную больную!

– Да, – ответила она глухо.

– И эта несчастная, которая уже несколько дней страдает потерей рассудка (что известно не одному мне), рассказала вам о своих галлюцинациях.

– Я знаю, что она сообщила мне истинную правду! – возразила Оливия, не спуская с майора своих блестящих глаз. – Верьте, что я хотела бы убедиться в противном!

– А! Вы считаете, что она говорила вам правду! – пробормотал майор. – Позвольте же спросить: чем она доказала вам правдивость своих слов?

– Ничем.

– Ничем? – спросил майор с лучезарной улыбкой. – Так она не дала вам никаких доказательств… Нет? – воскликнул он вдруг, слегка повысив тон. – О, я знаю, что нет!.. Она, конечно, говорила вам, что у нее есть сын, которого какая-то знатная дама вдруг признала за собственного!.. Одним словом, она рассказала такую неслыханную басню, какую не придумать и писателю.

– Она мне сообщила, какое участие принимали вы в этой адской проделке: вы начали ее, и вы же искусно довели ее до конца – если и не самостоятельно, то с помощью других лиц.

– Дорогая леди Лисль, – снова начал майор, нисколько не смущенный обвинениями Оливии, – я обращаюсь к вашему рассудку: пусть он один руководит вами, и тогда мы скорее поймем друг друга! Неужели вы думаете, что я настолько глуп, чтобы мог бы выбрать в поверенные эту Рахиль Арнольд, если бы задумал подобную интригу. Неужели я доверился бы этой слабой, болезненной, полоумной женщине, которой бы могла не сегодня-завтра прийти в голову мысль выдать меня. Возможно ли это? Правдоподобно ли?.. Великие боги, неужели я способен сделать такую глупость?!

– Она говорила очень несвязно, но все же я поняла из ее слов, что она подслушала какой-то разговор между вами и ее мужем, – заметила Оливия.

– Леди Лисль, мне досадно, что вы так встревожились, и вдобавок напрасно, – сказал майор торжественно. – Вы слушали бред помешанной женщины, которой нетрудно объяснить, если припомнить, что у нее был сын одних лет с сэром Рупертом и вдобавок похожий на него. Но допускайте, чтобы такая особа влияла на вас, да еще в такой степени, что вы решились сказать вашему мужу, что он совсем не тот, за кого себя выдает, и обвинить меня в подлоге и обмане. Предположим, ваши собственные интересы потребовали бы, чтобы мы добились доказательств от Рахили Арнольд, чего быть не может, потому что вы стали бы предметом насмешек целого графства как женщина, продавшая себя за титул и богатства и открывшая после, что она вышла замуж за нищего бродягу… Но если бы, говорю я, потребовались факты, какое доказательство вы представили бы?

Оливия молчала.

– Вы говорите, что ваш муж самозванец, подложный баронет, а настоящий Лисль живет где-то вдали… Смею спросить вас, где?

– Этого я не знаю!

– Я это предвидел! – произнес майор. – Это невозможно узнать!

– Пожалуй, что так! – подтвердила Оливия.

– Прекрасно! А могу я спросить у вас, когда миссис Арнольд видела сэра Руперта?

– Лет пятнадцать назад, когда его взяли из больницы домой.

– Пятнадцать лет назад, – повторил майор. – Это целая вечность, дорогая леди Лисль! Но мы, к счастью, можем опровергнуть это неосновательное обвинение. Рахиль Арнольд признана ее лечащим доктором безусловно помешанной, что письменно подтверждает ее муж, Жильберт Арнольд, подписавший свои показания в присутствии нотариуса баронета.

– Да поможет мне Небо! – воскликнула Оливия, сложив тоскливо руки. – Но я чувствую, что эта женщина сообщила мне правду.

– Ваши чувства будут вам плохой поддержкой перед лицом закона, милая леди Лисль, – возразил майор. – Мы вас не боимся, не так ли, милый Руперт? Мы не боимся также и Рахили Арнольд. На свете существует только одна особа, которою сэр Руперт должен бояться, и эта особа – майор Гранвиль Варней.

При последних словах майор похлопал рукой по жилету в том месте, где находился уже известный нам порт-папье, стальная цепочка, которой он был прикреплен к поясу, издала легкий звон.

– Да поможет мне Бог и научит меня, как поступить в моем несчастном положении, – сказала леди Лисль.

– Я советую вам оставить все как есть и не начинать бесполезный скандал, который сделает вас предметом сострадания, – вас, как честолюбивую женщину, обманутую сыном бродяги-браконьера.

В тоске и отчаянии Оливия ушла в свою комнату, чтобы обдумать все, что с ней произошло.

На следующее утро леди Лисль, проходя через холл, увидела двух человек, расхаживавших перед главным подъездом.

– Кого вы ждете? – спросила она одного из них, здоровенного широкоплечего малого, шея которого была обмотана красным платком.

– Мы ожидаем одну особу, которую должны перевезти в приют, но она что-то долго не идет.

– В приют?.. В какой приют? – изумилась Оливия.

– В приют для умалишенных.

Прежде чем леди Лисль смогла задать еще один вопрос, в передней появилась Рахиль Арнольд, поддерживаемая сиделкой и еще одной женщиной – с грубым выражением лица, присланной из дома умалишенных, чтобы перевезти больную.

Несчастная Рахиль была бледна и дрожала всем телом.

– О миледи… миледи! – воскликнула она. – Не позволяйте им увезти меня от вас… я не сумасшедшая… право, не сумасшедшая!.. То, что я вам сказала – правда от начала до конца!

– Это доказывает, леди Лисль, – раздался голос майора, возникшего в дверях библиотеки, – что надо запирать в четырех стенах людей, ставших жертвами галлюцинаций, иначе они могут оказать очень вредное влияние на других, даже не вполне разумных личностей, так что эти последние в конце концов тоже сойдут с ума. Не забудьте, леди, что самый громкий титул не закрывает вход в дом умалишенных!

Женщина с грубым лицом и один из незнакомцев потащили Рахиль к выходу, но, дойдя до порога, она остановилась и, протянув свою исхудалую руку, воскликнула торжественно:

– Призываю проклятие на весь этот дом и на живущих в нем!

XXIX

БЕДНЫЙ РИЧАРД

Снег уже давно растаял на улицах Бельминстера. Крокусы в саду мистера Геварда сменились великолепными нарциссами, скромные фиалки прятались в тени кустов, а Бланш Гевард проводила все свое время за исполнением принятых ею обязанностей. Прекрасный викарий был все так же печален и ревностен в делах; добродушный ректор по-прежнему боролся с грехами и недостатками своей паствы, между тем как Ричард Саундерс занимал должность директора новой народной школы. В один прекрасный майский день он сидел перед своими беспокойными учениками, терпеливо объясняя им какой-то урок. Но как он ни был неутомим, как ни был любим учениками, посторонний наблюдатель понял бы с первого же взгляда, что в этом простом училище он неуместен. Его голубые глаза выражали страдание, но вместе с тем и добродушие; в манерах его проглядывало что-то нервное, свидетельствующее о том, что его дух стремится к высшей деятельности. Но, что бы он ни думал и ни чувствовал, он превосходно выполняет свой долг, и дети преданы ему всей душой, что и доказывают самыми разными способами. Они приносят ему прекрасные букеты из своих садов и встают до зари, чтобы украсить ими классную комнату; они идут за несколько миль, чтобы достать книгу, в которой он нуждается, так как им известно, что он много занимается науками; они смотрят на него удивленными глазами, разинув рот, когда он сидит, наклонившись над каким-нибудь толстым томом, взятым им у кого-то из окрестных пасторов.

В его маленькой гостиной стоит этажерка, набитая книгами, купленными им на карманные деньги, когда-то выданные им его дядей и дававшие ему возможность удовлетворять свое влечение к науке.

В этот день он был как-то особенно молчалив и серьезен; он почти совсем не разговаривал с учениками и скоро отослал их домой, так что старшие из них ушли с унылым видом, говоря друг другу, что с учителем, наверное, случилось что-нибудь неприятное. Оставшись наедине с самим собою, Ричард погрузился в размышления. Глаза его были устремлены на открытое окно, в которое он видел тропинку, идущую вдоль красивого плетня, по которой Бланш привела его в народное училище.

– Придет ли она? – спрашивает он себя. – Она обещала дать мне последнее издание Квэтерлея, как только принесет его из библиотеки. Она так добра и так неутомима, что непременно сдержит обещание! О да, я убежден, что она его сдержит!

Эта мысль успокоила Ричарда. Он взял с полки книгу и начал ее читать, изредка посматривая на тропинку.

– Если она принесет мне «Обозрение», не докажет ли это, что она интересуется мною? Впрочем, она сделает то же самое для беднейшего жителя Бельминстера, если только у него есть охота к чтению; она считает своим долгом доставлять людям удовольствие. В ней так мало общего с другими девушками, что нужно быть отчаянным нахалом, чтобы видеть в ее действиях признаки симпатии.

Он снова погрустнел и встал, чтобы несколько раз пройтись по комнате.

Ричард не был красавцем, но в лице его было что-то очень нежное и симпатичное, делавшее его в самом деле в высшей степени привлекательным. Он одевался просто, но выглядел как джентльмен. Пока он ходил из угла в угол, в окне показалось хорошенькое личико, и нежный голосок весело произнес:

– Ах Ричард, как вы нетерпеливы! Вы ходите с видом голодного льва, ожидающего обеда; а ведь я лишь немного опоздала с «Обозрением». Мне очень досадно, но я вынуждена назвать эту книгу чрезвычайно скучной: я не смогла прочесть больше шести страниц. Можно мне войти к вам?

– Да, если вам угодно! – с легким трепетом ответил молодой человек.

– Благодарю, – улыбнулась Бланш. – У меня к вам множество поручений от отца, и, кроме того, я хочу многое вам сказать, так что я зайду к вам на целых полчаса.

Молодой человек бросился открывать дверь, и девушка, войдя в классную комнату, села прямо на кафедру. В течение четверти часа она говорила о разных разностях, давала поручения, просила собрать сведения относительно родителей его учеников и т. д. Ричард хранил глубокое молчание. Опершись на подоконник, он перебирал своей нежной рукой часовую цепочку. Бланш заметила его рассеянность и сказала с нетерпением:

– Ричард Саундерс, да вы совсем меня не слушаете. Я уверена, что вы не слышали ни слова из сказанного мною.

– Это верно, мисс Гевард! – ответил он с неожиданным волнением. – Я слушаю только звуки вашего голоса, которые кажутся мне мелодичнее музыки и туманят мою голову.

– Ричард! – укоризненно сказала Бланш.

– Да, да, – ответил он с горькой улыбкой, – говорите, что я совершенно забылся, что ваша доброта сделала меня дерзким. Идите к отцу, Бланш, и скажите ему, что он принял участие в недостойном человеке, и этот человек, осыпанный его благодеяниями* отблагодарил его только тем, что осмелился полюбить его дочь.

– Ричард!.. Ричард!.. – воскликнула она с безотчетной тоской.

– Вы не упрекаете меня за дерзость, мисс Гевард?

– Нет, Ричард. Что же дерзкого в том, что вы мне сказали? Разве вы мне не равны в своих мыслях и чувствах так же, как равны и по рождению?

– Как?! – воскликнул Ричард, его бледное лицо озарилось лучом надежды. – Понимаете ли вы то, что сейчас сказали?.. Вероятно ли это?.. Неужели вы сможете выслушать мою исповедь?

– Нет, – сказала она спокойно и решительно. – Ох, Ричард, Ричард! И зачем такая мысль забрела в вашу голову? Почему бы вам не довольствоваться одною наукой, которая дает вам столько светлых минут?.. Да знаете ли вы, как тяжело любить… и любить безнадежно?.. Вы еще не испытали, каково это – вечно думать о том, кто вас никогда и не вспомнит?. О Ричард, вы дитя, и я говорю с вами, как говорила бы с младшим братом: советую вам выкинуть эту мысль из головы.

Она говорила с необыкновенным воодушевлением; серые лаза ее разгорелись, а лицо покрылось пылающим румянцем.

– Так, значит, надежды нет?.. Нет никакой надежды? Говорите же, Бланш! Вспомните, что вы сами только сейчас называли меня ребенком; настоящее мое положение – положение временное: я готовлюсь в коллегию… Я стану ректором… Я буду равен вам, и тогда… тогда, Бланш, можно ли мне надеяться.

– Нет, Ричард, никогда!

Тихая грусть, отразившаяся на ее лице, лучше всяких слов могла бы дать понять даже самому упрямому возлюбленному, что его дело проиграно. Ричард Саундерс закрыл лицо руками и горько зарыдал. В это время в дверях показался викарий.

– Могу я войти? – спокойно спросил Вальтер, и тут же, не дожидаясь ответа, переступил порог. – Добрый вечер, мисс Гевард! Ричард, как вы себя чувствуете?

Он положил руку на плечо молодого человека и заметил, что все тело его судорожно вздрагивает.

– Что это, Ричард?!.. Ричард, да что с вами? – произнес он тревожно.

– Вы были так добры ко мне, мистер Вальтер Реморден! Я поверился вам, как старшему брату, – мягко ответил ему молодой человек. – Вы давно знаете, как я люблю ее… Простит ли она, что я сказал вам то, что сказал сейчас ей?

– Да… по всей вероятности! – ответил Реморден.

– Она запретила мне ждать взаимности как в настоящем, так и в будущем… Да хранит ее Небо! Даже ангел не мог бы сказать лучше, но она тем не менее разбила мое сердце!

Викарий не мог видеть лицо молодой девушки: она закрыла его дрожащими руками.

– Вы оба милые наивные дети! – ласково сказал Вальтер. – Не слишком ли опрометчиво подобное решение? Мне казалось, что вы созданы друг для друга, и я ожидал совсем иной развязки… Мисс Гевард, дайте руку. Как она холодна, эта бедная маленькая ручка!.. Сядем сюда, к окну; я расскажу вам повесть любви, конец которой чрезвычайно грустен, но которая может послужить вам уроком.

XXX

РАССКАЗ ВИКАРИЯ

– Все знают, – начал Реморден, сев спиной к окну, так что лицо его осталось в тени, – как нелегко живется человеку, ставшему игрушкой безнадежной любви, и в особенности обманутому любимой им женщиной. Как бы то ни было, но я должен признаться вам, что и сам нахожусь в числе людей, обманутых таким плачевным образом.

Бланш вздрогнула, но ни она, ни Ричард не сказали ни слова.

– Раньше я никогда не говорил об этом, – продолжал Вальтер Реморден. – Я покорно нес свой крест, стараясь добросовестно исполнять долг; но когда я увидел этого бедного молодого человека, оплакивающего свою надежду и свои разбитые мечты, я подумал, что утешу его, если расскажу, как были уничтожены и мои надежды, оставив мне после себя одно только отчаяние.