Текст книги "Нежно влюбленные"

Автор книги: Мэри Джо Патни

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 26 страниц) [доступный отрывок для чтения: 10 страниц]

– Мне очень жаль, – прошептал он на прощание.

Он сказал это скорее для себя, чем для Мэри, которая, похоже, не представляла, что происходит. И хоть Джерваз никогда не верил в Бога, он все же помолился о том, чтобы она поскорее все забыла. Впрочем, Брэнделин надеялся, что Господь пошлет забвение и ему.

Четырьмя часами, позже Джерваз и его слуга Боннер уже были на рыбацкой шхуне, направлявшейся в Англию. Бывший военный вестовой, Боннер вечно ходил с плотно сжатыми губами.

Не задавая лишних вопросов, он лишь кивнул, когда хозяин сказал ему, что запрещает когда-либо с кем-либо обсуждать случай в гостинице.

Шхуна лавировала между островами. Лицо молодого человека застыло в каменной неподвижности: он пытался успокоиться. Как не возненавидеть самого себя?! По сути, события прошлой ночи были вовсе не так уж важны. От его богатства не убудет, если он станет платить Мэри и ее мерзкому папаше по тысяче фунтов в год. На эти деньги они смогут жить в роскоши. И хотя большинство мужчин оплакивало свою свободу даже тогда, когда женились по любви, Джерваз не отчаивался – все это не имело для него никакого значения. Вот уже десять лет как он знал, что никогда не сможет жениться.

Но никакая сила не могла заглушить чувство вины – ведь он причинил боль несчастному созданию. И ни законный гнев, ни состояние опьянения не могли оправдать его поведения. Ему придется повесить на себя еще и этот крест.

Угрызения совести не оставляли его. Вот нелепость – он-то решил, наконец, стать независимым человеком, забыть о прошлом, отправиться в Индию и начать там новую жизнь. Наверное, Гамильтон прав: люди бывают прокляты еще до рождения.

Брэнделин никогда не доверял интуиции, но сейчас, наблюдая, как темный берег Малла тает в утренней заре, молодой человек внезапно почувствовал, что над ним тяготеет рок. Где-то, когда-то в далеком будущем он заплатит за свою глупость, за свою несдержанность…

Глава 1

Йоркшир, январь 1806 года

Ветер – частый гость в Йоркшире. Весной он полон обещаний, летом напоминает нежные прикосновения влюбленных, а осенью дышит сожалением. Сейчас, в самый разгар зимы, ветер был холодным и колючим и дул, срывая ставни, дергая двери и попадая во все щели. Но Хай-Тору даже этот злой ветер был не страшен – он еще и не такое видел за гэтни лет своего существования и давал теплое, надежное укрытие тем, кто спрятался за его толстыми стенами.

Когда веки наконец сомкнулись над небесно-голубыми глазами ее сына, Диана Линдсей осторожно дотронулась до его шелковистых волос, а уж затем устроилась на кресле возле кровати – чтобы дождаться, пока малыш крепко заснет.

Чаще всего, выполняя бесконечные просьбы и отвечая на бесчисленные вопросы пятилетнего озорника, она не задумывалась о своей любви к Джеффри, но в такие мгновения, как это, когда ребенок переносил тяжелый припадок, женщину захлестывала нежность, и она до боли осознавала ценность человеческой жизни, ее хрупкость. Несмотря на все тревоги и временами охватывающее ее отчаяние, Диана не переставала удивляться этому чуду – своему сыну.

Когда дыхание мальчика успокоилось, Диана встала, чтобы выйти из комнаты. Она могла бы всю ночь просидеть вот так над ребенком, но надо быть снисходительной к себе самой. Даже теперь, когда до разлуки с ним оставались еще годы, Диана понимала, как тяжело ей будет расстаться со своим мальчиком в будущем.

Выходя из крохотной спальни сына, Диана услышала, как засвистел ветер, срывая с окон ставни, которые протестующе скрипели и негодовали по поводу надвигающегося шторма. Было еще только четыре часа, но уже почти стемнело и, выглянув в окно, Диана не смогла разглядеть небольшого сарая, стоящего неподалеку.

Диане обычно нравилась зимняя непогода. В ненастные дни она больше обычного наслаждалась уединенностью и покоем их отдаленного жилища, радуясь тому, что не надо идти в деревню. Диана чувствовала себя в безопасности в такие дни: если не открывать дверь и не выходить, то и беда не проникнет в дом. Впрочем, чувство безопасности было своеобразной компенсацией тому, что она заживо похоронила себя в этом заброшенном уголке Йоркшира.

Но в этот день что-то тревожило Диану, несмотря на то что в доме было спокойно и тишина нарушалась лишь тяжкими завываниями ветра.

В кухне Диана заварила себе чаю и уселась за стол с чашкой ароматного дымящегося напитка – за чаем коротать одиночество было легче. Эдит Браун – третий обитатель их жилища – сильно простудилась, и Диана уложила ее в постель.

Вообще-то Эдит была хозяйкой этого дома, но для Дианы она стала другом и учителем, и две женщины всем занимались вместе – от приготовления еды и доения коров до воспитания ребенка.

Поскольку Диана могла не торопиться к коровам и по дому было мало дел – надо было лишь кое-что заштопать, – женщина предвкушала заранее, как она сможет спокойно почитать вечером или поиграть на фортепьяно. Впрочем, несмотря на приятную перспективу, ее не оставляло непонятное чувство тревоги, хотя, казалось, волноваться не о чем. Толстые каменные стены вот уже больше двух веков противостояли ветрам, в доме было довольно провизии и топлива.

Но Диана зачем-то опять подошла к окну и стала беспокойно вглядываться во тьму, но ничего, кроме носимых ветром снежинок, не увидела. Нерешительно отбросив с лица длинные пряди каштановых волос, Диана мучительно пыталась понять, чем вызвана ее тревога. По опыту она знала, что такое чувство появляется у нее лишь в моменты опасности. В последний раз это случилось, когда Джеффри было два года. Диана думала, что малыш спит, но внезапно, влекомая неведомой силой, она выбежала из дома и бросилась к ручью. Диана поспела как раз вовремя – Джеффри, оказывается, встал, и один отправился на прогулку, и там, оступившись, свалился в воду.

Одно воспоминание об этом случае так взволновало Диану, что она опустилась в свое любимое кресло у очага в полном смятении. Закрыв глаза, женщина попыталась еще раз разобраться в своих чувствах. Что-то может произойти с Джеффри? С Эдит? Или, может, ее волнует какой-то пустяк? Нет, ее ощущение было необъяснимым, она не могла понять, в чем дело. Какое-то чутье подсказывало, что опасность не угрожает ни ей, ни ее домочадцам.

Надвигающийся шторм что-то с собой принесет. Или кого-то. Пальцы Дианы инстинктивно сжались, но она усилием воли заставляла себя успокоиться. И внезапно интуиция будто шепнула ей, что грядет то, чего она одновременно боялась и ждала – перемена.

Мадлен Гейнфорд родилась и воспитывалась здесь, в самой возвышенной части Англии, но успела забыть, каким колючим может быть ветер. Ей было всего семнадцать, когда она покинула эти места, и теперь, вернувшись сюда, она почувствовала, как радостно забилось ее сердце. Сейчас Мадлен разменяла уже пятый десяток.

Извозчик высадил Мадлен в небольшой, типичной для Кливдена деревушке, которая показалась ей очень странной. Впрочем, ее родной Кливден мало изменился за эти годы – перемена произошла в ней самой.

Экипаж был почти полон, и кучер позволил ей взять с собой лишь небольшую сумку, которую она теперь несла на плече. Мадлен оставила свой сундук в гостинице в Лейберне, не желая дожидаться более удобного экипажа – надвигался шторм, и женщина боялась надолго задержаться в гостинице среди незнакомых людей. А больше всего на свете Мадлен Гейнфорд хотела умереть среди друзей.

Она плотнее запахнулась в подбитый мехом плащ, стараясь не вспоминать неприятный разговор со своей овдовевшей сестрой. Когда-то давно они были друзьями – до тех пор, пока Мадлен, опозоренная, не уехала из дома. Письма, которыми они обменивались, были короткими и сухими, но Мадлен посылала домой немало денег и рассчитывала на более теплый прием. Изабел рано потеряла мужа, и если бы не деньги сестры, ей с детьми пришлось бы весьма туго.

Когда Изабел отворила дверь, Мадлен была поражена выражением лица старшей сестры: злость и отвращение читались на нем. Даже не позволив переступить порог дома, несколькими короткими, но выразительными фразами Изабел Вольф дала понять сестре, что не допустит, чтобы ее дети находились под одной крышей с падшей женщиной. Ее последние обидные слова так и звучали в ушах Мадлен: «Ты купила себе кровать, в которой побывал целый легион любовников».

Мадлен и в голову не приходило, что слова могут так больно ранить, к тому же шлюхой и падшей женщиной сестра ее прежде не называла. Только теперь Мадлен поняла, как хотела найти здесь приют и убежище. Боль и отчаяние были так велики, что она бы рухнула на землю тут же, не окажись желание бежать из этого дома сильнее. Конечно, она смогла бы найти пристанище в любом из соседних домов, но в этом, право же, не было смысла. Смысла, впрочем, не было решительно ни в чем! К чему продлевать агонию на несколько месяцев, да еще платить за это деньги и видеть перед собой лица незнакомцев!

Вцепившись сильнее в ручку сумки, Мадлен пошла вверх по неровной дороге вдоль ручья. Ребенком она сотни раз проделывала этот путь, когда убегала от домашних обязанностей. Находя уединенное местечко, девочка забивалась туда и мечтала, пыталась представить себе, каков же мир за пределами ее родного Кливдена. И сейчас Мадлен испытывала какое-то щемяще-сладостное удовольствие, бредя по знакомой дорожке. Ветер хлестал немилосердно, колючие снежинки кололи лицо. Уже почти стемнело, но дорогу еще можно было разглядеть.

Резкий, порывистый ветер извещал о приближающейся буре, которая надолго отрежет ее родную возвышенность от остального мира.

Самая легкая смерть – от замерзания.

«Интересно, – мелькнуло у нее в голове, – кто это вернулся с того света и поделился своими впечатлениями?»

Эта мысль немного развеселила Мадлен, и на усталом лице женщины появилась слабая улыбка. Она радовалась, что чувство юмора не оставило ее даже в столь трагичную минуту.

Глупо было надеяться, что Изабел изменилась, а у нее не было сил на выяснение отношений.

Удивительно, как далеко она смогла уйти! Наконец усталость свалила ее с ног.

Снег уже валил не так. Вспомнилось детство. Мадлен подумалось о том, что она всегда была одинока, рядом с ней никогда не было близкого человека.

Ей так не хватало таких снегопадов в Лондоне. Конечно, снег там иногда шел, но очень недолго, и он никогда не оставался чистым долго. И уж конечно, в Лондоне никогда не было так тихо и спокойно.

Прислонившись к дереву, Мадлен закрыла глаза и подумала, сколько же пройдет времени, прежде чем она заснет навечно. Говорят, некоторые люди перед смертью вспоминают свою жизнь, но она думала лишь о Николасе. Мадлен представила, как исказилось гневом его лицо, когда он обнаружил, что она ушла. Наверное, он пытается разыскать ее. Но только адвокат Мадлен знал, куда она уехала.

Мадлен вдруг заплакала. Непрошеные слезы текли по ее холодному, замерзшему лицу.

Их с Николасом связывали не только деловые отношения, иначе она бы не уехала. Она исчезла, ничего ему не сказав, потому, что он не отпустил бы ее. Нельзя было допустить, чтобы он видел, как она угасает, теряя остатки красоты. Николас мог бросить ее, – мысль эта кольнула Мадлен, – но скорее всего он остался бы с нею до конца. И в таком случае Николас заплатил бы слишком дорого за то, чтобы наблюдать, как умирает его любовница. Страдали бы оба, а Мадлен так его любила, что не могла допустить и мысли о его страдании.

Из груди женщины вырвалось рыдание, и она прижала руку к груди, не понимая, физическая или душевная боль терзает ее больше.

Под пальцами она почувствовала затвердение и тут же опустила руку, не желая дотрагиваться до этой дряни, уносящей ее жизнь. Скоро будет уже не важно, какого рода боль мучает ее тело.

Тишина нарушалась лишь вздохами ветра; более мирной картины нельзя было и представить. Темно-синий плащ Мадлен покрылся инеем, и она подумала о том, найдут ли люди мешочек с бриллиантами и золотом, спрятанный у нее под платьем, или звери первыми набросятся на ее останки. Пусть уж лучше кто-нибудь нуждающийся обнаружит ее сокровища, чем отдавать их Изабел. И вдруг Мадлен подумала о том, что не желает больше подкупать свою сестру – ведь иначе как подкупом всю ее помощь не назвать.

Было даже нечто поэтичное в том, как покинутая всеми красавица умирает в одиночестве на снегу. Но, как это ни странно, через некоторое время силы стали возвращаться к Мадлен, и она обнаружила, что не готова к смерти. Если бы она была из тех, кто с легкостью сдается, то умерла бы еще в исправительной тюрьме, когда ей не было и двадцати. Ожидание смерти оказалось весьма скучным делом, а Мадлен не терпела скуки.

У женщины хватило дыхания, чтобы немного посмеяться над собой, а затем, ухватившись за ветку, она приподнялась. Ее тело заледенело, ноги не слушались. Судя по всему, она слишком поздно передумала умирать – в деревню ей не вернуться, а поблизости домов было очень мало. Но Мадлен решила попробовать. Она вдруг припомнила неподалеку один небольшой коттедж, где раньше жила одинокая женщина. Когда эта женщина умерла, Хай-Тор опустел. Вдруг там до сих пор никого нет? Впрочем, и до него слишком далеко.

Однако ничего лучшего Мадлен придумать не могла, поэтому она опять побрела по почти скрывшейся под снегом дороге. Женщина сомневалась, что сумеет найти убежище, но теперь это уже не имело значения – пусть старуха с косой сама найдет ее, и будь она проклята, если станет выполнять за посланницу сатаны ее работу!

Впрочем, Изабел наверняка сказала бы, что она уже проклята.

Уже стемнело, когда Диана направилась к сараю. Порыв ледяного ветра отбросил ее назад, к дому, и женщина вцепилась в дверную ручку, вглядываясь в снежную тьму. Слава Богу, Эдит настояла на том, чтобы на зиму они повесили веревку между домом и сараем – в случае непогоды эта веревка указывала им путь. В этот вечер она как раз оказалась необходимой, и Диана шла к сараю, держась левой рукой за веревку, а правой поднимая горящий фонарь. Снега навалило уже достаточно, и женщина с трудом открыла дверь сарая.

В помещении было довольно тепло, тихо пищали цыплята. Диана сняла перчатки и повесила фонарь на гвоздь, а затем потерла руки, чтобы согреть их перед доением. Женщина осмотрелась вокруг, чтобы убедиться, все ли в порядке.

Поначалу Диана ничего не умела делать, и Эдит учила ее, как малого ребенка, объясняя, что коровы вовсе не опасны, хоть они и такие большие. И теперь Диане даже нравилось возиться с животными, нравился исходящий от них запах, смешанный с запахом сена.

Пока она доила коров, ветер усилился, так что, выйдя, Диана едва удержала ведро с молоком. Она шла, осторожно неся ведро в одной руке, а фонарь – в другой. Диана уже подошла к двери дома, когда услышала крик. Сначала она решила, что это ветер сыграл с ней злую шутку, но тут крик повторился.

Диана нерешительно оглянулась назад, но не увидела ничего, кроме снега. Нет, пожалуй, это все-таки ветер. Но когда она вошла в дом, крик раздался снова, и на этот раз Диана не сомневалась, что кричит человек. Стоит ей хоть чуть-чуть отойти от дома, и она тут же заблудится. Но не оставишь ведь живое существо на улице в такую бурю.

Подумав, женщина вернулась к сараю. Как и все местные жители, она держала там порядочный запас веревок. Если их связать, то получалась веревка длиной в добрую сотню ярдов. Выйдя на улицу, Диана держала в левой руке клубок бечевки и освещала себе путь фонарем.

– Есть тут кто?! – что есть силы закричала она.

В ответ раздался еще один выкрик, и Диана пошла вниз по дороге. Под ногами ничего не было видно, и женщина подняла фонарь повыше, чтобы заблудившийся мог увидеть свет. Несмотря на то что она знала местность как свои пять пальцев, женщина не могла ничего различить вокруг, а споткнувшись и упав на колени, едва не уронила фонарь.

Когда веревка кончилась, Диана помахала фонарем и стала кричать до тех пор, пока ее голос не осип. Но никто не отзывался, и Диана уже собралась было вернуться в дом, как вдруг, опустив случайно голову, она заметила недалеко от себя распластавшуюся на земле женскую фигуру в плаще, уже наполовину занесенную снегом. Наклонившись к ней, Диана потрясла женщину за плечо:

– Вы сможете немного пройти? Тут недалеко, я вам помогу.

С трудом приподнявшись, женщина кивнула, а затем, схватившись за руку Дианы, с усилием встала.

Дорога к дому показалась обеим женщинам бесконечной. Диана промерзла до костей, пока они добрели до сарая. Она недоумевала, откуда взялась здесь эта незнакомка, как у нее доставало сил и мужества двигаться, и как она не замерзла насмерть.

Последнюю сотню футов они просто плелись как черепахи, и Диана была едва жива, когда они наконец ввалились в кухню Хай-Тора. Привлеченная шумом, прибежала Эдит, на ходу застегивая свой халат.

– Диана, скажи ради Бога, что?..

– Я как раз кончила доить корову, когда услышала ее крик, – запыхавшись перебила ее Диана. – Наверное, она увидела свет моего фонаря и закричала. – Диана опустила женщину в кресло у камина.

Несмотря на то что плащ незнакомки промок и был весь в снегу, было видно, что он очень дорогой. Но что леди могла делать тут в такую ночь?!

Скинув с головы капюшон, Диана прислонилась к стене возле камина, переводя дыхание. Еще ни разу ей не было так хорошо на этой теплой кухне, ни разу она с таким удовольствием не смотрела на начищенные до блеска кастрюли и сковородки, не вдыхала аромат свисающих с потолка высушенных трав.

Быстро оценив ситуацию, Эдит тут же взялась за дело. Запахнув плотнее свой темно-зеленый халат, она поставила на огонь кастрюлю с водой, а затем осторожно стянула с незнакомки вымокший плащ и принялась растирать ее побелевшие руки. Когда вода закипела, Эдит заварила чай, положила в него сахар и плеснула порядочную порцию бренди.

Эдит было около пятидесяти. Ее тронутые сединой волосы были заплетены в длинную косу, левую щеку сурового лица пересекал синеватый шрам. Однако сразу было видно, что за непривлекательной внешностью кроется добрая душа. Эдит была немногословна, говорила только по делу, и ее суждения всегда отличались глубокой мудростью.

Диана с наслаждением обхватила пальцами кружку с горячим чаем. А хозяйка дома тем временем зачерпнула ложкой немного горячего напитка и осторожно влила его в рот незнакомке. Та сначала поперхнулась, а затем стала понемногу пить целебный чай, который Эдит подносила к ее губам.

Диана с любопытством разглядывала спасенную женщину. Та была очень худой, но, очевидно, в молодости слыла настоящей красавицей. Даже сейчас ее лицо было привлекательным, в темных волосах лишь кое-где серебрились седые нити. Женщина находилась в полуобморочном состоянии, ее темно-карие глаза ничего не выражали.

– Уложи ее в мою постель, – едва слышно вымолвила Диана. – А я лягу с Джеффри.

Допив чай, Диана направилась наверх, уверенная в том, что Эдит сделает все, что надо.

Дрожа от холода, Диана скинула с себя платье и забралась под одеяло к сыну. Малыш тут же прильнул к ней своим теплым телом, и Диана быстро забылась крепким сном.

Если, сидя под деревом в ожидании смерти, Мадлен и не вспоминала эпизодов из своей жизни, то теперь, в горячечном бреду, картины былого то и дело вставали перед ней. Ее то преследовали кошмары, то вдруг, в полусне, она слышала приглушенные женские голоса. Нежные руки утирали ей пот со лба, кормили и давали лекарства, закутывали в теплые одеяла, когда ее била лихорадка.

Но вот Мадлен пришла в себя. Она была так слаба, что с трудом приподнимала руку, однако ужасная боль в груди прошла.

Открыв глаза, женщина увидела, что находится в маленькой комнате с белыми стенами. Была ночь, и комната освещалась лишь свечой на ночном столике. Сначала Мадлен смотрела на пламя, а затем перевела взгляд на женщину, сидящую за столиком.

Мадлен пришло в голову, что она, пожалуй, еще спит, и это сон, а может, она уже умерла. Ведь только умерев, можно открыть глаза и увидеть рядом ангела. А иначе чем ангелом женщину, сидящую у кровати, назвать было нельзя. Впрочем, ангелы, наверное, не должны быть похожи на людей, вылепленных из плоти и крови.

Услышав, что больная зашевелилась, Диана подняла на нее свои небесно-лазурные глаза.

Мадлен отметила безупречные черты и правильный овал лица, густые каштановые волосы, отливающие медью в слабом свете свечи. Простое домашнее платье из голубой шерсти не скрывало стройной фигуры с манящими формами. В Лондоне женщине с такой фигурой проходу бы не было от поклонников.

Она укорила себя за вульгарные мысли: конечно, женщина с такими внешними данными могла оказаться особой легкого поведения, но вообще-то милое лицо ее спасительницы было невинным, как у Богоматери.

Увидев, что больная открыла глаза, Диана улыбнулась, отложила в сторону шитье и положила прохладную руку на лоб Мадлен.

– Ну вот, вам получше, – промолвила она. – Мы страшно тревожились за вас.

Низкий голос Дианы был под стать ее внешности, хотя простое платье, манеры и речь явно не подошли бы для лондонской гостиной.

– Хотите попить?

Мадлен кивнула – в горле у нее пересохло. Женщина поднесла к ее губам стакан чаю с лимоном и медом. Сделав несколько глотков, Мадлен прошептала:

– Спасибо вам большое, теперь мне гораздо лучше.

Поставив стакан на стол, молодая женщина поправила подушки Мадлен, а затем, предвосхищая вопрос незнакомки, проговорила:

– Меня зовут Диана Линдсей, а вы находитесь в Хай-Торе, недалеко от Кливдена. Вас три дня лихорадило.

– Последнее, что я помню, – это слабый свет фонаря сквозь снег. Я пыталась идти на этот свет. Это были вы?

– Да, – кивнула Диана, – я ходила доить корову. Выйдя из сарая, я услышала крик и пошла узнать, в чем дело.

Трудно было представить, что женщина с ангельской внешностью умеет доить коров, впрочем, когда она дотронулась до лба Мадлен, та почувствовала, что ее рука не очень-то мягкая – такая шершавая кожа бывает у людей, занимающихся физическим трудом.

– Надеюсь, вы здесь не одна живете? – поинтересовалась Мадлен.

– Нет. Тут живет еще мой сын и хозяйка этого дома.

Странно, что в столь отдаленном месте в доме нет мужчины, но у Мадлен не было сил на излишнее любопытство. Она лишь смогла прошептать:

– А я – Мадлен Гейнфорд, я выросла в Кливдене. И вот хотела вернуться в родные места… – Она замолкла, не в силах объяснить, почему оказалась на дороге в бурю.

Диана встревоженно нахмурилась.

– Не говорите больше. Вам надо отдохнуть. Мы еще успеем поболтать. Потом.

Мадлен послушно закрыла глаза и заснула. На сей раз ее сон не прерывался кошмарами.

Проснулась она на следующее утро. Диана вошла в комнату в ту самую минуту, когда Мадлен Гейнфорд открыла глаза. Комната была полна солнечного света, и белые стены, казалось, светились. Взгляд больной скользнул по дубовому сундуку, шкафу, милым акварелям… Что и говорить, Мадлен привыкла к более изысканной обстановке, но она и виду не подала, что презирает нищету.

– Хотите есть? – спросила Диана. Больная кивнула. Молодая женщина сходила в кухню и вернулась с тарелкой дымящегося супа-пюре, щедро приправленного мелко нарезанными кусочками куриного мяса и лука-порея. Усадив Мадлен поудобнее, Диана стала кормить ее с ложки, как ребенка.

Когда тарелка опустела, больная промолвила:

– Спасибо вам, миссис Линдсей. Вы очень добры. – Ее голос стал увереннее, на щеках заиграл слабый румянец.

Эдит заплела ее волосы в косу и надела на нее белую фланелевую ночную рубашку. Большие карие глаза Мадлен были спокойными, но в их темной глубине затаилась грусть.

– Не знаю даже, как и благодарить вас. Если бы не вы, я умерла бы в ту бурю.

– Лучше оставайтесь живой, – улыбнулась Диана. – Было бы весьма неприятно наткнуться на ваше тело весной.

Мадлен улыбнулась ей в ответ. Диана не ошиблась, предположив, что незнакомка в молодости была красавицей: даже сейчас ее лицо, освещенное улыбкой, было очень красивым. Глаза женщин встретились.

– Если вы сможете достать в деревне экипаж, я тут же уеду. Мне не следует оставаться здесь. – Вздохнув, Мадлен отвела глаза в сторону. – Не хочу никому быть в тягость.

– По дороге еще некоторое время нельзя будет проехать, да и нужды торопиться нет, – промолвила в ответ Диана. – И никому вы здесь не в тягость. Признаться, вы – самое интересное событие в нашей жизни за последние несколько лет. – Молодая женщина помолчала, прежде чем задать вопрос, мучивший ее все эти дни:

– Как случилось, что вы заблудились в ту бурю?

Мадлен закрыла глаза – у нее был грустный и усталый вид. Ее голос был едва слышен, когда она ответила:

– Я не заблудилась. Я хотела умереть. – Она открыла глаза и посмотрела прямо на Диану. – А потом я решила, что это несколько… преждевременно… Я еще не готова к смерти. – Ей потребовалось сделать над собой усилие, чтобы добавить:

– Видите ли, я умираю. Я вернулась в Кливден к семье, но сестра не пустила меня. – Она привычным жестом прижала руку к больному месту на груди и продолжила менее уверенно:

– Не беспокойтесь, у меня незаразная болезнь. Для вас это не опасно.

Этих слов было довольно для Дианы. Она не стала спрашивать о болезни женщины, а поинтересовалась:

– Но почему же сестра не пустила вас? Мадлен помедлила с ответом. Диане было интересно, откажется ли та отвечать или солжет? На худом лице больной отразилось сомнение, видно было, что она не решается говорить, но когда в конце концов она открыла рот, чтобы отвечать на вопрос своей спасительницы, Диана уже знала, что услышит правду.

Впрочем, вместо прямого ответа Мадлен промолвила:

– Вы, наверное, нашли сумочку у меня под платьем?

Диана кивнула, и женщина продолжила:

– Вы открыли ее?

– Нет. Принести ее?

Увидев, что больная утвердительно качнула головой, Диана направилась к старинному дубовому сундуку и вынула из него маленькую, но тяжелую кожаную сумочку. Посоветовавшись, Диана и Эдит решили не открывать ее, а дождаться, пока больная очнется.

– Так откройте ее сейчас, – велела Мадлен. Женщина равнодушно наблюдала, как Диана развязала кожаный шнурок и вытащила из сумочки несколько крохотных свертков, завернутых в бархат. Взглянув вопросительно на больную, Диана развернула один из свертков и ахнула от восхищения, увидев у себя на ладони чудесное золотое ожерелье с кроваво-красными рубинами, переливающимися в солнечном свете.

В другом свертке оказались сверкающие сапфировые серьги, в глубине которых полыхало синее пламя. Оторопев, Диана продолжала разворачивать свертки, и скоро на ее коленях засверкала целая куча бриллиантов, изумрудов, опалов и еще каких-то драгоценных камней, названий которых женщина не знала. И все украшения были в дорогих изящных оправах. Такие драгоценности были достойны королевы. Диана посмотрела на Мадлен.

– Не беспокойтесь, – невесело улыбнулась старшая женщина, – эти вещи не украдены. Я – большая грешница, но в число моих грехов не входит воровство.

– Мне это и в голову не пришло, – произнесла Диана, не сводя глаз с Мадлен. Она ждала объяснений.

Глядя на залитую солнцем стену, больная промолвила равнодушным голосом:

– Я заработала все это тем путем, каким может зарабатывать лишь женщина. Впрочем, большинство людей считает, что это нечестная работа. Вот почему моя сестра не хотела, чтобы я оскверняла ее дом.

Диана не сразу поняла, что Мадлен имеет в виду. Но даже сейчас она не могла связать то немногое, что ей было известно о куртизанках, с видом изможденной болезнью женщины, которая сейчас перед ней судорожно сжимала тонкими пальцами стеганое одеяло. Сама мысль о том, что можно торговать своим телом, вызывала у Дианы страх и отвращение, но эти чувства не имели никакого отношения к больной.

– А кто ваша сестра? – наконец нарушила молчание Диана.

– Изабел Вольф.

– Правда? – Диане было известно это имя, но она не была знакома с сестрой гостьи. Вдова Вольф переходила на другую сторону улицы, если видела поблизости Диану, словно пройти мимо молодой женщины было для Изабел чем-то позорным. Изучая лицо Мадлен, Диана сказала:

– Я вижу некоторое сходство. Она намного старше вас?

– На три года, – удивленно ответила Мадлен. – Это сейчас трудно представить, но в молодости Изабел была очень красива. – Женщина вздохнула. – Однако она всегда была очень… правильной. Но, конечно, не такой, как сейчас. Впрочем, я не могу осуждать ее за то, что она не хочет жить под одной крышей со шлюхой.

Хоть Мадлен и произнесла последние слова безразличным тоном, Диана почувствовала, как напряглось ее тело. Зато сама Диана Линд сей вовсе не была шокирована, узнав, чем ее гостья зарабатывала себе на жизнь. Скорее, ей было интересно, ведь она ни разу не встречала человека с таким богатым и интересным прошлым, какое, несомненно, было у Мадлен.

Диана с удовольствием поболтала бы с больной еще, но лицо женщины изменилось от усталости. Завернув драгоценности в кусочки бархата, Диана сухо сказала:

– Может, вы и не можете осуждать ее, зато я могу. Для женщины, которая строит из себя праведницу, Изабел Вольф повела себя не по-христиански. Кто-то должен напомнить ей об Иисусе и Магдалине.

Напряжение исчезло с лица Мадлен, и она слабо улыбнулась.

– Вы очень добры, потому что не презираете меня. – Она вздохнула. – Я уеду сразу, как только смогу.

Диана нахмурилась – ее гостья была сейчас не в состоянии путешествовать. К тому же женщину заинтересовала судьба гостьи, и ей не терпелось услышать рассказы о том чудесном и таинственном мире, в котором жила Мадлен Гейнфорд.

– И куда вы поедете? – поинтересовалась Диана.

– Не знаю. Сниму, наверное, дом на южном побережье, в какой-нибудь деревушке. Там погода помягче. Мне недолго осталось жить.

– Вам не нужно уезжать отсюда! – в порыве вскричала Диана.

Мадлен, чье лицо было таким беспомощным в этот момент, изумленно спросила:

– Но неужели вы позволите мне… падшей женщине… остаться под одной крышей с вашим сыном? Я же никто для вас!

– Да, но кое-что общее у нас с вами есть. Ваша сестра переходит на другую сторону, лишь бы не подходить близко ко мне. – Диана тепло улыбнулась и пожала руку Мадлен. – Мы с вами – изгои. Можете оставаться здесь, сколько хотите.

Старшая женщина закрыла глаза, чтобы скрыть навернувшиеся слезы. Надо было бы отказаться от предложения, но ей безумно хотелось принять его. Родная сестра выгнала ее, так неужели она найдет покой и понимание в доме незнакомки?!

Мадлен не смогла отказаться. Схватив Диану за руку, словно ее прикосновение придавало ей силы, женщина прошептала:

– Благослови вас Господь!