Текст книги "Лепестки на ветру"
Автор книги: Мэри Джо Патни
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 24 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]
Официально они не были помолвлены, но Рейф подарил невесте семейную реликвию Уайтборнов – опаловый перстень, который она носила как кулон на шее. Закончив говорить, Марго рванула его со своей груди, порвав золотую цепочку, видимо, настолько не терпелось ей обрести свободу, и с размаху бросила перстень к его ногам, так что крупный опал треснул.
Пробормотав что-то насчет того, что она не хочет держать лошадь стреноженной на холоде. Марго вышла с гордо поднятой головой, не обнаружив никаких эмоций. Через несколько дней полковник и его дочь, обманутые объявленным перемирием[8], уехали на континент.
Проходили месяцы, и гнев Рейфа уступил место совсем другому чувству. Он понял, что томится без Марго и с надеждой и болью ждет возвращения семейства Эштон в Англию. Промучившись так почти год, Рейф решает поехать за ней, чтобы вымолить прощение и уговорить Марго выйти за него замуж. В Париже он узнает, что опоздал. Последнее, что он мог сделать для нее и для себя, это перевезти на родину тела покойных.
С годами Рейф сумел убедить себя в том, что судьба распорядилась правильно, не дав свершиться этому браку. Рядом с ней он становился словно бескостным, а быть мужем женщины, с которой чувствуешь себя совершенно беспомощным, согласитесь, не очень приятно.
Волны лет выносили на гребень все новых красоток, и вскоре немного осталось тех, кто сохранил память о Марго Эштон, звезде, так недолго сверкавшей на лондонском небосклоне. Рейф научился срывать цветы наслаждения с опытными и искусными в любви замужними женщинами, с радостью принимавшими его ласки. Эти женщины одного с ним круга умели и любить легко, и расставаться красиво. Рейф считал, что не стоит создавать себе лишних проблем с райскими пташками, которых, когда они отпоют, надо как-то выпроваживать из клетки, не видел он резона и в том, чтобы платить содержанке, когда вокруг столько обеспеченных привлекательных женщин, готовых довольствоваться комплиментами и изредка какими-нибудь безделушками.
Наставляя рога Оливеру Нортвуду, Рейф испытывал какое-то особое удовольствие. Синди Браун, милая веселая девушка, дочь небедного чиновника, сделала блестящую партию, заполучив в мужья сына лорда. Оливер был по-своему хорош собой. Светловолосый, крепкий, он принадлежал к тому мужиковатому типу, который, как ни странно, находит немало поклонниц среди женского пола. Девушка, конечно, выходя замуж, еще не понимала, с кем связывает жизнь.
Очень скоро ей представилась возможность узнать, что ее муж – игрок, пьяница и бабник. Каким бы горьким ни показался ее выбор, она решила играть в ту же игру. Так что, хотя по своей природе и не относилась к числу неразборчивых женщин, Синди стала одного за другим заводить себе любовников. Ситуация, однако, была не столько комичной, сколько трагичной: при любящем супруге она могла бы стать самоотверженной женой и матерью, а вместо этого отдавала себя любому, у кого находилась на нее охота.
Рейф откликнулся на ее молчаливый призыв с большим желанием. Во-первых, Синди была хороша собой, во-вторых, приключение обещало стать забавным. Хотя Рейф никак не дал Нортвуду понять, насколько его откровения поломали ему жизнь, была своеобразная сладость в том, чтобы отомстить болтуну, переспав с его женой.
Их связь длилась недолго. Кэндовер чувствовал себя неудобно из-за бесконечных выходок Синди, и в конце концов она совсем доконала его своим безрассудством. Рейф сумел отделаться от нее достаточно красиво, за годы он стал настоящим маэстро в этом виде искусства, хотя время от времени они продолжали встречаться, чаще в обществе. Увидев ее сегодня, Рейф с удовольствием отметил, что Синди наконец стала уравновешенной и смотрится вполне достойно, не такой дешевкой, как раньше.
До Рейфа докатился слушок о ее новой связи с военным; может быть, речь шла о том самом майоре, с кем она общалась на балу. Рейф спрашивал себя, действительно ли Синди полюбила этого мужчину или продолжает использовать в качестве орудия борьбы с собственным мужем.
Похоже, ее тактика приносила плоды. Оливер Нортвуд, сам старавшийся не упустить ни одной юбки, с ума сходил, оттого что жена посягала на ту же свободу для себя. В один прекрасный день кто-то из них двоих прикончит другого.
Поднимаясь в подъезд своего отеля, Рейф поклялся, что ни за что не даст заманить себя в зону их перекрестного огня. Париж и без того обещал стать довольно неприятным для пребывания местом.
Глава 4
Первой мыслью Мегги после пробуждения была мысль о нем, Рейфе Уайтборне. «Какой он все-таки непонятный человек», – думала она, зябко поеживаясь. Вообще-то Мегти всегда нравилась в людях чисто английская манера холодноватой отчужденности, умение владеть собой при любых обстоятельствах, но отчего-то в Рейфе ее это раздражало. С годами он подрастерял юношеский пыл и непосредственность.
Лежа с закрытыми глазами, Мегти слушала, как просыпался город, поскрипывали дрожки, раздавались редкие шаги пешеходов, слышался заливистый крик петуха, невесть откуда взявшегося в городе. Обычно Мегги всегда вставала в один и тот же час, пила кофе с рогаликом и отправлялась на прогулку верхом; сегодня же, проснувшись, она натянула на голову одеяло, поглубже зарывшись в перину. Надо было хорошенько отдохнуть перед трудным днем. Сегодня предстояло многое выведать, а ремесло шпионки не прощает оплошностей, вызванных усталостью.
Спустя полчаса Мегги позвонила своей горничной Инге и заказала завтрак. Потягивая крепкий, как это принято у французов, кофе, мысленно составляла список информаторов, с которыми ей предстояло встретиться в первую очередь.
Принято думать, что женщина-шпионка собирает информацию в основном лежа на спине. Но Мегги придерживалась иного мнения, считая этот способ слишком утомительным и не слишком эффективным. Не говоря уже о пошлости подобного подхода, он, в силу своей природы, накладывал определенные ограничения на круг собираемых сведений. Нет, у Мегги был собственный и достаточно уникальный метод: ей удалось создать целую сеть женщин-шпионок.
Как правило, мужчины в общении с себе подобными помнят о конспирации, но в присутствии слабого пола проявляют редкое легкомыслие. Горничные, прачки, проститутки и прочая женская братия, как правило, о многом могут порассказать, и Мегги обладала талантом заставить их делиться с ней информацией.
В Европе полно женщин, потерявших на войне, развязанной Наполеоном, отцов, мужей, сыновей. Многие готовы были с радостью и совершенно бесплатно делиться информацией, которая поможет установлению мира. Одни, как сама Мегги, жаждали мщения, другие нуждались в деньгах. Все вместе они и составили штат, который Роберт шутливо окрестил «гвардией Мегги».
Жизненно важные сведения могли оказаться на клочке бумаги, беззаботно отправленной в урну, иногда хозяева забывали документы и письма в карманах одежды, отданной в стирку. Мужчины, в большинстве существа тщеславные, часто хвастают своими подвигами перед любовницами, причем откровеннее бывают не с постоянными, а со случайными. Мегги всячески поддерживала женщин, поставлявших ей подобного рода сведения, проникалась их бедами и радостями, часто ссужала их деньгами просто так, чтобы им было на что кормить детей.
В свою очередь они платили ей верностью, которую невозможно купить, а можно только заслужить искренним, добрым отношением. Наверное, именно благодаря своей человечности за все эти годы Мегги не знала предательства, наоборот, многие из ее осведомительниц становились ей настоящими подругами.
Со времени гибели отца большую часть жизни Мегги проводила в Париже. Она долго носила траур, стараясь скромно и незаметно одеваться и держаться. Когда начался Венский конгресс, Мегги уехала в Вену и там, обретя свой прежний вид, превратилась в графиню Магду Янош и именно под этим именем приобрела множество знакомых среди дипломатов, получив таким образом доступ к информации от источников более высокого социального положения.
Сразу же после повторного воцарения Наполеона Мегги вернулась в Париж, откуда информация переправлялась в Лондон. После битвы под Ватерлоо большинство дипломатов съехались вновь, и Мегги, создавая достоверную легенду, арендовала дом, достаточно роскошный, чтобы его могла иметь графиня. Все эти игры, может, и были забавны и интригующи, но успели измотать ее настолько, что Мегги мечтала вновь стать самой собой.
И Роберт Андерсон тоже успел сыграть не одну роль. Он помог Мегги утвердиться на шпионской стезе, он же переправлял деньги, позволяющие ей жить безбедно и с комфортом, как и положено австрийской графине, оплачивал ее информацию. На нем была и связь, хотя в условиях, когда Наполеон блокировал все континентальные порты, его задача была не из легких. Приходилось искать кружные пути, и часто сведения доставлялись в Лондон через Испанию, Швецию, Голландию и даже через Константинополь.
Роберт много ездил. Мегги догадывалась, что часто особо важные сведения он доставлял в Лондон сам, пересекая пролив в шлюпках контрабандистов. Иногда между их встречами проходили месяцы, и все же примерно треть своего времени Роберт проводил с ней. Его работа была куда опаснее, чем ее, и каждый раз, встречаясь с ним вновь, она благословляла Господа за то, что друг ее остался жив и невредим.
Практически все эти годы они были любовниками, хотя с самого начала их связи Мегги не питала романтических иллюзий относительно природы своего чувства к нему: любви не было, была лишь благодарность и дружба. Однако любовь еще не все в жизни, и Мегги так и плыла по течению, довольствуясь тем душевным теплом и физическим удовлетворением, которое даровала близость. Роберт был для нее и лучшим другом, и единственным доверенным лицом, и даже братом.
И так продолжалось до тех пор, пока в одно прекрасное утро Мегги не проснулась с твердой и непоколебимой уверенностью, что одной дружбы мало и пора положить конец их интимным отношениям. Мегги была многим обязана Роберту и настолько к нему привязана, что чертовски трудно было найти тактичные слова, дабы объяснить свое нежелание и дальше делить с ним постель.
Но Роберт сразу же все понял, и ей было легко объясниться с ним. После заявления, ставящего точку на отношениях, продолжавшихся долгие годы, он, помолчав, спокойно сказал, что не хочет принуждать ее заниматься тем, что она считает для себя неприемлемым.
Они остались друзьями, продолжали вместе работать, и во время приездов в Париж Роберт жил у нее. Разница была лишь в том, что спал он теперь в отдельной комнате.
Одно то, с каким удивительным тактом воспринял Роберт перемену в их отношениях, подтверждало догадку Мегги. Он тоже ждал большего, не довольствуясь ее ролью подруги и делового партнера. Роберт сделал предложение вскоре после того, как спас ей жизнь, но, отказав ему, Мегги знала, что так будет лучше для него самого.
Итак, Мегги не жалела о своем решении, но все же в одинокой постели было плохо – холодно и грустно. Может быть, поэтому Рейф показался таким чертовски привлекательным… Нет, нельзя позволять себе думать о нем.
Иногда Роберт все же выныривал из мрачной пучины секретных поручений, и тогда он становился обычным клерком в британском посольстве. Мегги предполагала, что лорд Кэстлри знает о двойной жизни Андерсона, но остальные члены миссии, вероятно, считали его обыкновенным чинушей, каких в подобных конторах всегда немало.
Она была рада тому, что именно сегодня Роберт здесь, в Париже, несет свою несекретную службу, и не только потому, что ей нравилось его общество. Сейчас, когда угроза срыва переговоров была вполне серьезной, талант Роберта оказался бы как никогда кстати.
Детально обдумав план действий, Мегги облачилась во вдовье платье и отправилась по первому намеченному адресу. Надо было навести женщин на след, а дальше дело техники. Хорошо бы, чтоб в Париж поскорее вернулась Элен Сорель, она-то и поможет Мегги справиться с поставленной задачей.
На следующий день вечером за кувшином вина и длинным пышным хлебом Мегги и Роберт обменивались тем, что успели узнать за прошедшие сутки. Разливая по стаканам остатки вина, Мегги спросила:
– Ну что, подведем итоги?
– Насчет троих главных подозреваемых наши опасения совпали. Но заговорщиков может быть еще не одна дюжина, – сказал, устало смахивая со лба пот, Роберт. – Мы можем выследить их всех и при этом упустить главного.
– Ну что же, сделаем то, что от нас зависит. Предлагаю установить слежку за главными подозреваемыми, а что касается остальных… Париж так и кишит интриганами, здесь каждый второй – заговорщик, слишком уж много противоречивых интересов.
– Верно, – согласился Роберт. Под глазами у Мегги легли серые тени, словно она регулярно не высыпалась. Пристально глядя в переменчивые зеленоватые глаза, Роберт заметил:
– Боюсь, тебе не понравится то, что я скажу.
– Мне далеко не всегда нравилось то, что ты мне говорил, – философски заметила Мегги, – но до сих пор тебя не останавливало мое отношение к твоим идеям, так пусть не остановит и сейчас.
Роберт, словно не замечая скрытой издевки, сказал:
– Я думаю, вам с Кэндовером стоит притвориться любовниками.
– Что?! – воскликнула Мегги, с такой силой поставив стакан на стол, что вино наполовину выплеснулось. – За каким дьяволом я должна пойти на это безумство?!
– Выслушай меня, Мегги. Все наши подозреваемые – из числа праздношатающихся то по охотам, то по балам вместе с высшими чинами дипломатического корпуса. Самый простой способ проследить за ними – бывать там же, где и они.
– А разве тебе это не под силу?
– Я птица не того полета. В их круги я не вхож.
– А почему я не могу бывать там одна?
– Мегги, да пойми же, – принялся терпеливо объяснять Роберт. – Ты и так отправилась на бал в австрийском посольстве одна. Если и дальше будешь появляться без кавалера, мужчины решат, что ты ищешь любовника, и тебе ничего не останется, как отбиваться от мужчин, совершенно не входящих в круг твоих профессиональных интересов.
– Не беспокойся, я умею давать отпор! Не обращая внимания на ее реплику, Роберт продолжал:
– Кэндовер – прекрасный сопровождающий. Он достаточно важная птица, чтобы его повсюду приглашали, и в то же время не состоит на службе. А самое главное, Кэндовер – друг лорда Стрэтмора и здесь для того, чтобы помочь раскрыть заговор. Если вы будете появляться вместе, то смело можете, не опасаясь подозрений, пробиться куда угодно.
Доблестно сражаясь в обороне, Мегги спросила:
– Ты действительно считаешь, что так будет лучше, Роберт?
– Наше самое сильное оружие – твоя интуиция, Мегги, – со значением произнес Роберт, глядя ей в глаза так, словно старался внушить эту истину телепатически. – Вспомни, сколько раз ты говорила, будто заметила что-то подозрительное в человеке, казавшемся вне всяких подозрений, и каждый раз оказывалась права. При отсутствии твердых улик мы должны хвататься за любую зацепку, а для этого ты должна хорошо узнать своих подопечных, чтобы понять, с кем и как они общаются. А раскусить их можно только, если будешь с ними рядом.
– Ты прав, – неохотно призналась Мегги. – Если я все о них узнаю, то список подозреваемых сразу сократится: я смогу составить верное мнение об их невиновности или, наоборот, вине. Единственное, что меня смущает, как я смогу убедительно строить глазки Кэндоверу, когда у меня руки так и чешутся запустить в него чем-нибудь тяжелым.
Роберт мог в очередной раз праздновать победу.
– Уверен, – парировал он, – у тебя хватит мастерства спрятаться за герцога. Кроме того, смею предположить, что немало женщин позавидовали бы такому деловому партнерству.
Мегги выразительно хмыкнула, но Роберт предпочел не акцентировать на этом внимания, продолжая излагать свои доводы:
– И еще, это расследование может оказаться весьма опасным, гораздо опаснее тех заданий, что тебе доводилось выполнять раньше. У заговорщиков времени в обрез. Главы союзных держав ждут не дождутся, когда можно будет вернуться к своим обязанностям. Крайний срок – конец сентября, если что и произойдет, то случится не позднее чем через две-три недели.
– И что из этого следует?
– Если кто-то тебя подозревает, то жизнь твоя висит на волоске, – мрачно заявил Роберт. – Наверное, Кэндовер и не профессиональный разведчик, зато может быть полезен в схватке, и, поскольку я не имею возможности находиться все время около тебя, я бы предпочел, чтобы рядом был он.
– И когда ты решил, что я сама не могу за себя постоять? – процедила Мегги.
– Послушай, – сказал Роберт мягко, – ум, к сожалению, не делает нас неуязвимыми.
Мегги побледнела. Конечно же, Роберт не хотел напомнить ей об обстоятельствах их встречи, а просто стремился предупредить о необходимости соблюдать осторожность. Из личного опыта он знал, что храбрость Мегги граничит с безрассудством.
Мегги оставалось только уступить, и она предпочла сделать это с улыбкой.
– Ладно, Роберт. Если Рейф согласится подыграть, мы вскоре сделаемся прекрасным объектом для сплетен. Нас будут видеть повсюду, и вести будем себя столь вызывающе, что ни у кого не возникнет подозрения, что мы можем думать о чем-то, кроме блуда.
– Прекрасно, – сказал Роберт, вставая. – Мне пора уходить. Должен встретиться с некоей «железной маской».
– И мне пора. – Мегги тоже поднялась. – Поскольку времени в обрез, встречусь с Рейфом сегодня же и сообщу ему о его нелегкой участи. Только имей в виду: если мне не удастся убедить Кэндовера в необходимости такого розыгрыша, придется тебе вмешаться.
– Думаю, ему лучше не знать о наших отношениях, – покачал головой Роберт. – Ты же знаешь первую заповедь разведчика.
– Никогда никому не рассказывай ничего, кроме того, что он должен знать, – откликнулась Мегги. – Думаю, ты прав. Кэндовер в таких делах новичок, и чем меньше будет знать, тем лучше.
– Остается надеяться, что он окажется способным учеником, – бросил Роберт на прощание и, поцеловав Мегги в лоб, ушел.
Закрывая за ним дверь, она почувствовала досаду. Мегги казалось, что работа Роберта куда опаснее, поэтому зря он так беспокоится о ней.
Хотя как знать? «Перестань нервничать, – приказала она себе, – какая же из тебя тогда шпионка». Не лучше ли поразмыслить о том, как достойно выдержать столь долгое и близкое общение с Рейфом.
В Париже, помешанном на театральных постановках, сценические площадки служили верным барометром настроения в обществе. Поэтому Рейф решил начать знакомство с городом с похода в театр. И первая же попытка дала тревожные результаты.
Хозяева театров, варьете и прочих сцен обязаны были часть билетов отдавать бесплатно солдатам оккупационных армий. К несчастью, этот жест доброй воли со стороны Франции порой выливался в завуалированное, а иногда и открытое единоборство французов с оккупантами. На этот раз из-за драки, в которой, к счастью, никто серьезно не пострадал, представление пришлось задержать на полчаса. Оказавшийся по соседству с Рейфом английский театрал сообщил, что такие стычки стали обычным явлением.
Рейф вернулся в отель в самом невеселом расположении духа. Вопреки опасениям Люсьена и Мегги, он не считал, что уставшие от войны люди дадут втянуть себя в новую бойню, но произошедший на его глазах инцидент поколебал эту уверенность. Герцог чувствовал, как сгущаются тучи, вероятность возникновения нового военного конфликта усиливалась.
Погруженный в собственные мысли, Рейф прошел в спальню. Он хотел было пригласить слугу, чтобы тот помог ему раздеться, как из темного угла донесся спокойный голос:
– Ваша честь, перед тем как отойдете ко сну, я хотела бы перекинуться с вами парой слов.
Этот голос он не спутал бы ни с каким другим: вкрадчивый, нежный, приятный для слуха, словно мед. Только в этом меду ощущался песок. Рейф узнал ее прежде, чем сумел разглядеть в тусклом свете свечи. Мегги легко перемахнула через кресло. Одета она была в мужской костюм, волосы прикрыты вязаной шапочкой. Черный плащ был небрежно скинут на кровать.
Рейф, недоуменно глядя на гостью, хотел было узнать, как ей удалось проникнуть в его покои, но решив, что не стоит тешить ее тщеславие, просто спросил:
– Ты, вероятно, решила попрактиковаться в исполнении ролей Шекспира. Кто ты на этот раз, Виола? Мегги засмеялась.
– Честно говоря, мне больше по душе Розалин. Рейф скинул плащ и бросил его на диван.
– Смею предположить, что у твоего визита несколько другая цель, чем обычно бывает у женщины, ждущей мужчину в его спальне?
Не стоило ему говорить этого. Бросив в сторону герцога острый, как стальной клинок, взгляд, она холодно ответила:
– Ты догадлив. Нам надо кое-что обсудить, так нам удастся решить свои проблемы быстро и не привлекая к посредничеству посторонних.
– Прекрасно. Выпьешь со мной бренди? – предложил Рейф и, дождавшись ее согласного кивка, налил себе и ей. – Что же ты хотела обсудить?
Мегги с отсутствующим видом держала бокал с бренди.
– Главных подозреваемых трое. Эти люди имеют достаточный вес в обществе и по своему статусу находятся вне подозрений официальных инстанций, но у каждого из них есть и мотив, и возможности воплощения задуманного.
– Восхищен твоим мастерством, – сказал Рейф, глотнув бренди. – Так кто же они?
– Один из них пруссак – полковник Карл фон Ференбах, двое других – французы: граф де Варенн и генерал Мишель Росси.
– Какие у них мотивы?
– Граф Варенн – ультрароялист, ближайший сподвижник брата короля Луи, графа де Артуа. Уверена, ты знаешь, что де Артуа – фанатичный реакционер. Он и его сообщники в эмиграции мечтают стереть всякие следы революционных настроений во Франции и вернуть старый порядок.
Мегги продемонстрировала свою неприязнь к де Артуа чисто французским жестом.
– Конечно же, он хочет невозможного. Нельзя повернуть время вспять, но, увы, они не желают понимать такой очевидной истины. Последние двадцать лет Варенн только и делал, что пытался протолкнуть свою безнадежно устаревшую монархическую идею. Кое-что из его прежних заслуг побудило включить его в мой список.
– Понимаю, – протянул Рейф.
В живом свете свечи лицо Мегги было поистине фантастически прекрасным. Выбившиеся из-под шапочки пряди обрамляли лицо золотистым сиянием, смягчая блеклость наряда. Рейфу стоило немалых усилий сосредоточиться на том, что она говорила.
– Если заговорщики – ультрароялисты, то кто, по твоему мнению, должен стать жертвой?
– Может быть, мое предположение покажется тебе слишком смелым, но я думаю, что жертвой заговора должен стать король Луи, так как в этом случае трон займет его брат, граф де Артуа.
Рейф только тихо присвистнул. Такое предположение мало было назвать смелым, но ситуация в стране непредсказуема, поэтому могло случиться что угодно.
– А что ты скажешь о другом французе?
– Росси – бонапартист. Сын булочника, он прошел долгий и тернистый путь к вершинам власти. Это смелый и мужественный человек, целиком преданный идеям Наполеона и революции. Он состоит в штабе Талейрана[9], помогает в решении вопросов, связанных с судьбой французской армии.
– И кто же его наиболее предпочтительная мишень?
– С его позиций, смерть любого из первых лиц союзников была бы на руку Наполеону, – пожала плечами Мегги. – Тогда противостояние обострится. Случись что-нибудь с любым из тех, кто ратует за умеренную политику, и радикалы не замедлили бы втоптать их в грязь.
– Ив Европе снова развяжется война, – нахмурился Рейф. – Лучшая мишень – это Веллингтон. И не только из-за его огромной славы, но и из-за того, что всем известно, как он пренебрегает личной безопасностью, считая трусами тех, кто слишком дорожит собственной жизнью.
– Даже такая героическая жизнь может окончиться вполне бесславно, – сухо заметила Мегги. – Если его убьют, англичане потребуют французской крови и заявят об этом во всеуслышание, так, как сейчас это делает Пруссия.
– Кстати, о пруссаках. Что ты скажешь о полковнике фон Ференбахе?
Мегги, допив бренди, встала, чтобы налить еще. Рейф с удовольствием смотрел на ее красивые ноги в узких панталонах. Жаль, что в те, прежние времена она всегда одевалась как леди. Много же он упустил! Не замечая его пристального взгляда, Мегги снова села в кресло и продолжила рассказ.
– Фон Ференбах – типичный пруссак, а это значит, он ненавидит французов всеми фибрами души. Фон Ференбах служил личным адъютантом у маршала Блюхера и присутствует здесь в качестве военного советника в составе делегации Пруссии.
– Что же, все пруссаки так ненавидят французов?
– Британцам легче сохранять определенную снисходительность. Из всех союзников мы пострадали меньше всех. Достаточно вспомнить, что сделал Наполеон с Пруссией, Россией и Австрией, и станет понятным выставляемый ими Франции счет. Французы посеяли ветер, и сейчас пришло их время пожинать бурю.
Памятуя о том, что и у нее самой есть повод для личной ненависти к французам, Рейф спросил:
– А ты как считаешь, Франция должна быть наказана?
Мегги подняла на него ставшие стальными глаза.
– Будь Наполеон у меня на прицеле, я бы спустила курок, не задумываясь. Но ведь кто-то должен остановить этот поток ненависти. В противном случае в нем утонут и правые, и виноватые. Кэстлри и Веллингтон правы: сровняв с землей национальную гордость французов и обескровив Францию, можно возродить к жизни другого монстра. Если что-то случится с одним из них… – Мегги зябко поежилась.
Уловив ее мысль, Рейф спросил:
– Так значит, поскольку между Францией и жаждущей мщения Европой стоят только Кэстлри, Веллингтон да еще царь Александр, заговор фон Ференбаха может быть направлен на одного из них троих или даже на всех троих сразу?
– Думаю, что они более заинтересованы в том, чтобы убрать Талейрана и Фуше[10], – ответила Мегги. – Эти французы с равным успехом служили и революционерам и роялистам, а теперь возглавляют французскую делегацию, ведущую переговоры сразу с четырьмя коалиционными государствами. Честный пруссак мог возненавидеть их хотя бы за то, что они перевертыши.
– Перейдем ближе к делу. Теперь, когда ты ввела меня в курс политических интриг, как мы будем действовать?
Мегги почувствовала неприятную пустоту в желудке. То, что в разговоре с Робертом казалось вполне разумным, сейчас представлялось идиотским бредом.
– Разведка будет вестись скрытыми методами, но для того чтобы подтвердить сведения, нужно поближе узнать подозреваемых. Я умею читать в душах людей, так что, по всей видимости, я смогла бы догадаться, кто из них наш, если бы сумела пообщаться.
Мегги незаметно промокнула пот, внезапно выступивший на ладони.
– Какой бы безвкусной ни показалась тебе идея, я предлагаю притвориться, будто между нами роман. Мы смогли бы вдвоем посещать балы и прочие светские рауты, на которых присутствует дипломатический корпус. Именно там и происходят все закулисные переговоры. Тебя будут приглашать повсюду, и ты мог бы брать меня с собой в качестве своей любовницы. Брови Рейфа удивленно поползли вверх.
– В этом есть резон, но уверена ли ты, что сможешь переносить мое общество в таких лошадиных дозах?
– Я смогу вынести что угодно, – едко заметила Мегги, – если речь идет о деле, каким бы пошлым ни находила это занятие.
Даже когда он громко рассмеялся, настроение у Мегги не улучшилось.
– Вот это да! Ну что же, я получил наглядное подтверждение своей точки зрения. Так ты считаешь, что сможешь удержаться от того, чтобы не вонзиться коготками мне в физиономию?
– На людях, – сказала она, вставая, – я буду вести себя в точности так, как должна вести себя потерявшая разум влюбленная бабенка.
– А наедине? – спросил он, сверкая огоньками серых глаз.
Здесь-то и подстерегала ее опасность. Сколько раз Мегги клялась себе не доводить дело до столь открытого разговора! Она старалась свести общение с Рейфом только к обсуждению деловых вопросов. Но прошлое давало о себе знать. Невозможно больше притворяться, словно между ними ничего или почти ничего не было. Они с Рейфом слишком хорошо друг друга знали.
Мегги захотелось убежать, поскольку она чувствовала, как он опасен. И дело не в, его могучем сложении. Рейф не из тех, кто возьмет женщину силой, нет, опасной, чертовски опасной была эта ленивая, чарующая улыбка, вот такая, как сейчас…
Отрезая себе все пути к отступлению, Мегги решительно заявила:
– Никаких наедине не будет! У нас чисто деловые отношения.
– Не пытайся изменить мое мнение о тебе: ты ведь не глупа, я знаю. Не забывай, что мы любовники, хотя бы по легенде.
Рейф шагнул ей навстречу и нежно обнял.
И даже когда Мегги поняла, что Рейф сейчас ее поцелует, она не смогла пошевельнуться. Ноги приросли к полу, а губы потянулись к его губам. Головокружительное ощущение счастья охватило ее, Мегги показалось, что она больше себе не принадлежит. Все желания свелись к одному – раствориться, умереть в его объятиях.
Но где-то на самом краю сознания что-то осталось от умной, здравомыслящей женщины, которая понимала: Рейф прав, когда говорил, что если они хотят, чтобы их считали любовниками, им нужно привыкнуть друг к другу. Не будет же она, словно испуганный кролик, шарахаться в сторону при каждом прикосновении Рейфа!
Итак, Мегги сумела найти вполне объяснимую причину, чтобы ответить на его поцелуй. Обхватив Рейфа руками за шею, она прижалась к нему еще теснее. Пусть они не виделись долгие-долгие годы, но тело его, теплое и сильное, показалось ей до боли знакомым, таким же знакомым, как и шершавая нежность языка и легкий, чуть солоноватый запах – запах здорового мужского тела. Но тогда, двенадцать лет назад, она была невинной девушкой, он – несмелым юным поклонником, а теперь они повзрослели, узнали настоящую страсть, желание вспыхнуло в них так, как с треском разгораются жаркие березовые поленья.
Рейф тихонько застонал, сжимая ее ягодицы, прижимая к себе ее бедра. Он хотел Мегги не меньше, чем она его, а может быть, и больше. Мегги, почувствовав свою власть над ним, решила, что раз не она затеяла эту опасную игру, то, прервав ее, не нарушит правил. Надо, надо остановиться, но не сейчас, не тогда, когда его прикосновения словно по волшебству снимают проклятие горького, холодного одиночества.
Рейф ласково провел по ее груди, и Мегги не смогла сдержать вздоха. Соски ее напряглись, и, словно морской прилив, стала расти в ней горячая густая волна, лизнула жаром живот, ноги, покатилась вверх. Рейф принялся расстегивать пуговицы на блузке, и Мегги вся подалась ему навстречу. Она успела осознать, что еще немного, и не сможет его остановить. Собравшись с силами, отскочила на безопасное расстояние.
Рейф потянулся к ней, на лице читалось томление, но Мегги остановила его порыв, самым спокойным голосом заявив:
– Не очень-то приятно обольщать человека, который тебе вовсе не нравится, но что поделаешь, так нужно для дела. Если ты точно так же будешь смотреть на меня на людях, никому и в голову не придет считать, что мы притворяемся.
