Текст книги "Свет первой любви"
Автор книги: Мэри Бэлоу
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 24 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]
Глава 4
Графиня Хэверфорд прибыла в Данбертон-Холл спустя несколько дней после того, как там побывал сэр Эдвин Бейли со своей невестой. С графиней приехали ее дочь, зять – виконт Энсли – и двое их малолетних детей. К концу следующего дня об этом знала вся округа. И, разумеется, в Данбертсще ожидали приезда остальных гостей.
Декабрь принес в этот тихий уголок Корнуолла волнения, которым не видно было конца. Потому что даже еще до прибытия графини распространилась поразительная новость; якобы сэр Эдвин Бейли из Пенвита заезжал к графу Хэвсрфорду – и его приняли, Ему и мисс Хейз даже предложили выпить чаю. И его сиятельство оказался первым, кому сообщили о помолвке сэра Эдвина и мисс Хейз.
– Все это очень, очень приятно, – сказала мисс Пигт, касаясь уголка глаза толстым неизящным носовым платком.
Действительно, приятно. Потому что теперь их дорогая мисс Хейз прекрасно устроилась, а длительная вражда между Данбсртоном и Пенвитом подошла к концу. Однако самое приятное заключалось в том, что теперь можно было свободно говорить на любые темы в присутствии дам из Пенвита.
И конечно, в присутствии сэра Эдвина. Он оказался весьма приятным собеседником. Именно сэр Эдвин первый упомянул, вернее, довольно долго распространялся о том, как он нанес визит его сиятельству и с каким достоинством просил прощения за давние прегрешения одного из Хейзов. Рассказал и о том, как великодушно его сиятельство даровал прощение и ему, новому баронету из Пенвита, и мисс Хейз, правнучке обидчика. После этих слов сэр Эдвин на мгновение умолк, чтобы деликатно откашляться. Смирение, пояснял сэр Эдвин, не противоречит гордости, но, скорее, дополняет ее. Его матушка в своей мудрости – разумеется, она происходит из семьи Грэфтонов из Хаглсбери, – так вот матушка учила его этому, еще когда он был совсем мальчишкой.
Миссис Финли-Ивенс похвалила сэра Эдвина за его мудрость и мужество. Мисс Питт поздравила мисс Хейз со счастливым окончанием многолетней вражды с семейством из Данбертона. Миссис Хэрриет Линкольн, ближайшая подруга Майры, похлопала ее по руке и тихо сказала;
– Бедняжка Майра… Тебе придется запастись терпением, милочка.
Мисс Хейз подумала, что вряд ли это замечание Хэрриет относится к примирению, достигнутому на днях в Дан-бертоне.
Между тем в округе все чаще заговаривали о предстоящем событии – рождественском бале в Данбертоне. Но хотя бал этот обсуждался бесконечно, в целом все сходились в одном: что бал состоится. Иначе как сможет его сиятельство развлечь тех, кто гостит у него в доме? И ведь в Данбертоне такая превосходная бальная зала… Миссис Тревеллас более всего занимал вопрос: будут ли на балу танцевать вальсы? Но все дамы отвергли подобное предположение самым решительным образом. В этом году на одном из собраний в Тамауте два вальса были включены в программу, и они произвели самое скандальное впечатление, в том числе и на его преподобие Финли-Ивенса. Мужчина танцует, как бы оставшись наедине с женщиной, – танцует, положив руку ей на талию; другой же рукой держит за руку, в то время как ее свободная рука лежит у него на плече! Такая интимность столь шокировала мисс Питт, что ее племянница сочла необходимым подкрепить силы мисс Питт с помощью винегрета миссис Финли-Ивенс. Сэр Эдвин Бейли знал только понаслышке, что такой танец существует, но и того, что он слышал, оказалось вполне достаточно, чтобы он принял решение: ему следует во что бы то ни стало уберечь матушку и сестер, а также – поклон в сторону Майры – свою нареченную от разлагающего влияния этого танца.
Нет, даже представить себе нельзя, что ее сиятельство позволит этот скандальный танец, даже если его сиятельство, будучи человеком молодым, и привез домой всякие новомодные идеи из Испании и Франции. Всем известно, что испанцы и французы придерживаются более свободной морали, чем англичане.
Майра ничего не могла сказать по этому поводу. Ее не интересовало, будут или не будут танцевать вальсы па балу в Данбертоне, если таковой состоится. Она надеялась, что нет. И еще она очень надеялась, что в Пенвит приглашений не пришлют, даже если бал и состоится. Ей хотелось верить, что граф Хэверфорд не станет продолжать знакомство, которое попытался завязать сэр Эдвин. Лучше бы граф избегал их, даже если это и является признаком дурного тона.
Но надежды Майры на то, что граф отмахнется от визита сэра Эдвина как от досадной нелепицы, – все надежды эти умерли, когда в один прекрасный день граф появился в Пенвите с ответным визитом. Он приехал один и послал свою карточку в гостиную, где сэр Эдвин разглагольствовал по поводу визита трех леди, только что отбывших из Пенвита.
– Ах, – сказал он дворецкому, – проводите его сиятельство наверх. Да смотрите же, не заставляйте его ждать! И пусть принесут еще чаю. Вы будете удовлетворены, сударыня, – он поклонился леди Хейз, – что сможете наконец занять ваше истинное место в обществе. Вот увидите, у его сиятельства совершенно исключительные манеры.
Его сиятельство уже находился в дверях и слышал эти похвалы в свой адрес. Майра невольно поморщилась, заметив промелькнувшую на лице графа надменную улыбку. Впрочем, он весьма учтиво поклонился леди Хейз и осведомился о ее здоровье. Потом поклонился Майре. Она заметила, что ее мать пребывает в полнейшем смятении. Граф сел на предложенный ему стул после того, как уселись леди, и принялся отвечать на совершенно неуместные расспросы сэра Эдвина о его матери и сестре, о племяннике и племяннице.
– Да, действительно, – согласился он с предположением сэра Эдвина, – моя сестра сделала очень хорошую партию. Родители одобрительно отнеслись к ее разумному выбору.
Его очень светлые серые глаза – Майра никогда не понимала, как могут они быть одновременно и столь светлыми, и пронзительными, но они всегда были именно такими и еще зачастую холодными, – встретились с глазами Майры. Несколько мгновений молодые люди пристально смотрели друг на друга. В словах графа заключался какой-то скрытый смысл, нечто большее, чем просто сообщение о замужестве сестры. Шон Хейз вовсе не являлся бы хорошей партией для леди Хелен Вудфолл – так следовало понимать скрытый смысл его слов. Конечно, родители графа не одобрили бы подобную партию.
Майра вздернула подбородок и взглядом сообщила графу, что в данном случае вполне разделяет его точку зрения. Глаза графа блеснули – он понял ее ответ. В следующую секунду Кеннет уже снова смотрел на сэра Эдварда, выслушивая его очередной вопрос. «Да как же он смеет?» – думала Майра. Она была в ярости, сердце ее гулко ухало в груди. Ведь ее матери это сообщение понятно не хуже, чем ей самой. Только сегодня утром мама заметила: вероятно, сэру Эдвину нужно рассказать о том, что вражда между двумя семьями объясняется не только тем, что произошло много лет назад. Хотя мама не знает и половины того, что было на самом деле.
Граф продолжат беседу с сэром Эдвином так, словно ему очень по душе и собеседник, и разговор. Он вел себя как в высшей степени воспитанный человек, одет же был безукоризненно. И конечно, граф стал даже еще красивее, чем казался восемь лет назад. Высокий, мускулистый, светловолосый, с правильными чертами лица – он был неотразим; к тому же от него исходило какое-то особое очарование: сочетание властности, самоуверенности и надменности придавало ему почти неотразимый ореол мужественности. «Как он, вероятно, рад, что, придя сюда, может важничать перед нами и демонстрировать свое превосходство перед сэром Эдвином Бейли всеми мыслимыми способами!» – думала Майра.
Целые четверть часа потребовалось ей, чтобы понять: она преисполнена возмущения и ненависти. Но уже поздно было уверять себя в том, что прошлое умерло. Умер Шон, но не прошлое.
Пробыв в Пенвите положенное время, граф поднялся, чтобы откланяться. И вновь продемонстрировал безупречность своих манер – поклонился дамам и склонил голову перед сэром Эдвином.
– На днях вам доставят мою карточку, – сказал он, – с приглашением всех вас па бал, который состоится в Данбертон-Холле вечером в первый день Рождества. Надеюсь, вы прибудете?
Сэр Эдвин рассыпался в благодарностях и уверениях, что приглашение его сиятельства для него, баронета, – величайшая честь. Леди Хейз только присела в реверансе, и Майра предположила, что ее мать твердо решила никогда не переступать порог Данбертон-Холла. Майра поняла, что самой ей отвечать графу не обязательно – дочь не так свободна в своих поступках, как мать. Однако она почувствовала волнение при мысли о том, что окажется на большом балу, и тут же отругала себя за это. Собрания местного высшего общества, происходящие в Тамауте, конечно же, не могли сравниться с тем великолепием, которое ждало их в Данбертоне.
– Мисс Хейз, – сказал граф Хэверфорд, – не будете ли вы так добры оставить за мной вальс? Разумеется, с позволения вашего жениха…
Жених Майры был просто потрясен честью, оказанной его будущей супруге, и дал необходимое разрешение, изящно поклонившись. Впрочем, он тут же высказал предположение, что подобная честь вполне уместна: ведь отныне они соседи, а Данбертон и Пенвит, без всякого сомнения, самые крупные и значительные поместья в этой части Корнуолла.
– Благодарю вас, милорд, – с невозмутимым видом проговорила Майра, она обратила весь свой гнев на себя – на свое отчаянно бьющееся сердце.
Майра видела на собрании, как танцуют этот вальс, но сама ни разу не танцевала. Однако не разделяла того негодования, с каким обрушились на новый танец более степенные, пожилые члены местного общества. Более того, Майра считала, что вальс – самый неземной, самый романтический из всех когда-либо существовавших танцев. Она мечтала о том, чтобы покружиться в этом танце, – и смеялась над собой за то, что мечтает, как девчонка, о таких вещах.
Ну что же, судя по всему, теперь она будет танцевать вальс. На данбертонском балу. С графом Хэверфордом. Его холодные глаза не отрывались от ее глаз, когда он, еще раз склонил перед ней голову. Майра едва заметно улыбнулась ему. Но она знала, что граф понял: то не была улыбка удовольствия или благодарности – просто насмешка над самой собой. Он обратился к ней с просьбой, и она не отказала – потому что нельзя же то и дело бросать вызов, даже если они относятся друг к другу с неприязнью.
– Моя матушка всегда заявляла, – сказал сэр Эдвин, вновь оставшись наедине с дамами, – что ни о чем не следует судить только по тому, как об этом говорят. Сначала нужно увидеть все собственными глазами. Теперь я понимаю, как не правильно относился к вальсу. Если его сиятельство намерен включить вальс в музыкальную программу бала, значит, это совершенно необходимо. На балу будет присутствовать его мать, в конце концов. Моя дорогая мисс Хейз – если вы простите мне такое фамильярное обращение, – я надеюсь, вы прекрасно понимаете, что его сиятельство оказал мне большую честь, попросив вас протанцевать с ним вальс на этом балу. Мы будем не только соседями и знакомыми – вы увидите, что мы станем друзьями. И все потому, что я добровольно выказал смирение. Сударыня, – он поклонился леди Хейз, – поздравляю вас.
Леди Хейз в ответ только взглянула на дочь и подняла брови.
* * *
– Что такое, милый? – Кеннет неожиданно вошел в библиотеку, когда его мать, графиня Хэверфорд, сидя за письменным столиком, держала перо над одной из изящных карточек, на которой что-то писала.
Виконтесса Энсли сидела подле матери, держа в руках список имен, большая часть которых была уже вычеркнута.
По выражению лица графини Кеннет понял, что она хотя и расслышала его слова, просто не поверила ему. И он повторил только что сказанное.
– Будьте так добры, матушка, включить в список приглашение леди и мисс Хейз, а также сэру Эдвину Бейли из Пенвит-Мэнора, – сказал он.
– Я не ослышалась? – пробормотала графиня. – Но разве это разумно, мой милый? Вероятно, ты забыл…
– Нет, матушка, конечно, я не забыл, – возразил Кеннет. – Я не забыл ничего. Но сэр Бэзил Хсйз умер, равно как и мой отец, а новый владелец Пенвит-Мэнора – всего-навсего их дальний родственник. Кроме того, он заезжал ко мне сюда. Он обручен с мисс Хейз.
– Он заезжал к тебе? – спросила графиня, нахмурившись. – И ты принял его, Кеннет? Остается только надеяться, что он приезжал один.
– С ним приезжала мисс Хейз, – сказал Кеннет. – И я их принял. Пора уже забыть старую ссору, матушка. – От графа не укрылось, что лицо его сестры стало строгим и бледным.
– Это не совсем старая ссора, Кеннет, – проговорила Хелен чуть дрогнувшим голосом. – Если ты помнишь, совсем недавно произошло еще кое-что.
– Все это забыто, – заявил граф.
– Забыто?.. – Она усмехнулась и посмотрела в свой список. – Ты знал, что он умер? Ты знал, что он убит?
– Да, – кивнул Кеннет.
– Не очень великодушный человек мог бы сказать, – резко проговорила графиня, – что он заслужил свою участь и мог бы кончить гораздо хуже, а не умереть героем. Да и что можно ожидать от члена этой семьи?..
– Прошу вас, мама, не расстраивайтесь, – сказала Хелен. Она бросила взгляд на брата. – Мне бы не хотелось видеть здесь Майру Хейз, Кеннет. Равно как и леди Хейз. Из-за мамы.
– Я уже пригласил их, – заявил Кеннет. – И сегодня заезжал к ним. Нелюбезно было бы не отдать визит сэру Бейли, а вычеркнуть их из списка гостей после моего визита – дурной тон.
– Хотелось бы мне знать, Кеннет, – с язвительной усмешкой проговорила сестра, – была ли любезность единственной причиной твоего поведения? Когда-то ты был ею увлечен. Не думай, что я не знаю.
– Хелен, – перебила ее мать, – у пас много дел. Внеси в список гостей сэра Эдвина Бейли и пенвитских дам.
– Если у них есть хоть какое-то понятие о хорошем тоне, – сказала Хелен, – они отклонят приглашение. Но я полагаю, что никакого понятия о хорошем тоне у них нет.
Хелен от природы не злая, подумал Кеннет. Между нею и Энсли существует очевидная привязанность, и все знают, как она любит своих детей. Но ясно и другое: демоны прошлого еще не покинули ее. Кеннет никогда не знал в точности, что она испытывала к Шону Хсйзу – любовь или страстную влюбленность? Шон был обаятелен и по каким-то ведомым только ему причинам обратил свое обаяние на Хелен, Впоследствии она отрицала, что охотно согласилась бежать с ним, а потом, по-видимому, вполне смирилась, когда ее отослали к одной из теток. Через год Хелен вышла за Энсли. Ее истинные чувства к Шону остались ее тайной. И все же она только что спросила, известно ли ему, что Шон умер. Что означала для нее эта смерть? И как она узнала о ней?
– Мы не можем рассчитывать на их отказ, – сказал Кеннет. – Сэр Эдвин Бейли – это совершенно очевидно – настроен быть любезным и иметь с нами добрососедские отношения, а мисс Хейз станет его женой. Когда они приедут на бал, мы все будем держаться с ними любезно. Началась новая эпоха, и я предпочитаю вступить в нее по-новому. Я не могу игнорировать существование соседей, которые живут менее чем в трех милях от меня. И не допущу, чтобы мои и их дети оказались перед трудным выбором: либо подчиниться своим родителям, либо завязать дружбу тайком. С меня довольно!
Графиня подняла брови.
– Шоп Хейз умер, – продолжал Кеннет, – равно как и сэр Бэзил Хейз. А сэр Эдвин Бейли не имеет ко всему этому никакого отношения.
Когда он вышел из библиотеки, закрыв за собой дверь, графиня решительно обмакнула перо в чернильницу. «Хотелось бы мне знать, – думал Кеннет, – чего ради я попросил Майру оставить за мной вальс»! Он не хотел общаться с ней больше, чем того требовали приличия. И конечно, не хотел танцевать с ней. Сегодня вечером Майра была одета очень скромно. На ней даже был чепчик, и это почему-то раздражало его. Она вела себя вполне благопристойно, и ей удавалось сохранять достоинство, даже выслушивая самые напыщенные и нелепые тирады ее нареченного. И все-таки Кеннет чувствовал: за этой маской благочиния скрывается страстная натура. Впрочем, возможно, он ошибается… Наверное, ошибается. Майра – старая дева, которая намеревается вступить в благопристойный брак с напыщенным ослом. Конечно, при этом существуют ее скрытый гнев и странные «разговоры без слов» между ними. Они-то вполне реальны.
Ему не хотелось прикасаться к ней. Не хотелось рисковать и высвобождать то, в существовании чего он вовсе не был уверен. А может, подумал он не без удивления, это нечто скрыто вовсе не в ней, а в нем самом? Если так, то ему нечего беспокоиться. Он давно привык к дисциплине и самоконтролю.
Что ж, придется танцевать с ней вальс. Интересно, умеет ли она? Он вдруг понял, что именно на это и рассчитывает – на ее неумение. Потому что вальс слишком интимный танец, чтобы танцевать его с той, которая умеет это делать и к которой боишься прикоснуться.
* * *
Разносить корзины с рождественским печеньем для самых бедных тамаутских семей Майра отправилась одна, взяв для приличия горничную. Оказавшись вне дома, она сразу же почувствовала столь недостающую ей свободу, хотя сэр Эдвин и настоял на том, чтобы они с горничной поехали в карете. Сам он, будучи слишком занят писанием поздравительных писем матушке и сестрам, не мог сопровождать свою невесту, за каковое нарушение долга и принес свои глубочайшие извинения. Что касается леди Хейз, то она была занята приготовлением рождественского пудинга, в чем ей помогала кухарка.
День выдался довольно приятный, думала Майра, хотя рыбаки и предсказывали снегопад через несколько дней. На синем небе пестрели пушистые облачка, между которыми то и дело проглядывало солнце. Дул свежий, бодрящий ветерок, но для этого времени года он не был ни холодным, ни резким. Прекрасный день, самое время прогуляться по долине до деревни. Но увы – из-за любви ее жениха к благопристойности ей пришлось отправиться в карете, поставив ноги на горячий кирпич и укутав их пледом. Интересно, позволят ли ей вообще ходить куда-нибудь пешком после свадьбы? Эта мысль немного встревожила ее. Сэр Эдвин совершенно не походил на человека грубого, деспотичного, но при этом не подчиниться ему не было никакой возможности.
У ее горничной жила в Тамауте замужняя сестра, и девушка очень обрадовалась, когда мисс Хейз разрешила ей навестить родню после того, как все корзины были розданы. Майра же собиралась навестить Хэрриет Линкольн и, возможно, уговорить ее зайти в лавки. Но искушение побыть на свежем воздухе оказалось слишком сильным. Как мальчишка, прогуливающий уроки, она поспешила к парапету у моря – эта гранитная стена примерно в два фута высотой предохраняла неосторожного человека от падения с высоченного обрыва. Положив руки па парапет, Майра полной грудью вдыхала свежий морской воздух.
Внизу по обеим сторонам простирался чудесный золотой пляж. Вдалеке, справа от Майры, несколько рыбаков возились у лодок, привязанных к длинному каменному причалу; в целом же на берегу царило заманчивое безлюдье. Прилив кончился. Чайки с криками кружили над головой. Пора возвращаться, надо поспешить к Хэрриет, подумала Майра. Но вместо этого она направилась к единственному пролому в стене, откуда к пляжу круто спускались ступеньки.
Вообще-то ей незачем колебаться. Неужели станет она колебаться только потому, что сэр Эдвин Бейли не одобрит ее поведения? Он более чем не одобрит. И, разумеется, произнесет целую речь, в которой познакомит ее с уроками, полученными от матушки еще в детстве. Потом, после множества заявлений о своем уважении к ней, напомнит, что она, Майра, обязана своим положением в обществе именно ему, баронету из Пенвита. Неужели ей придется всю жизнь склоняться перед его волей? Неужели она не сможет сохранить хоть капельку независимости, самоуважения? Они ведь в Корнуолле. Вряд ли есть что-либо непристойное в уединенной прогулке по пустынному берегу. Так она ему и скажет, спокойно и твердо, если он узнает истину. Ибо истина заключается, разумеется, в том, что она уже почти спустилась к пляжу.
Майра всегда любила берег моря – любила здесь играть и предаваться мечтам. Она часто приходила сюда с Шоном. Родители их были довольно снисходительны и давали детям большую свободу, чем это обычно принято. Здесь они строили замки из песка, собирали ракушки, плескались в воде, бегали друг за дружкой, либо громко смеясь, либо крича просто от избытка чувств. А иногда, скрытые от посторонних глаз мысом, они встречались с Кеннетом в укромном местечке, окруженном со всех сторон скалами, и мальчики бросали друг другу всякие обидные слова до тех пор, пока не принимались вместе играть в контрабандистов и пиратов. Они играли в бой на саблях – саблями служили палки, выброшенные на берег приливом, – и карабкались на утес. Майру же всегда прогоняли – поискать лужи, оставленные приливом, постоять на страже или просто погулять в одиночестве. Она подозревала, что это были не случайные встречи, что мальчики договаривались о них. Когда-то она обожала Кеннета, красивого светловолосого мальчика из Данбертона, которого им строго-настрого запрещалось даже узнавать при встрече. Она часто смотрела на него, когда они с Шоном играли, – смотрела, представляя себе, что вот сейчас он повернется к ней и пригласит ее поиграть вместе с ними. Но он никогда не приглашал ее поиграть – даже не замечал ее. Подумаешь, девчонка!.. Потом все переменилось.
После того как он пробыл в школе несколько лет и приехал домой на каникулы, она встретила его здесь одного. Сейчас Майра уже не помнила, где тогда находился Шон. Помнила только, что оставила свою гувернантку в деревне – делать покупки для матери. Она обогнула мыс, подошла к укромному местечку, а Кеннет оказался там – сидел на камне и, судя по всему, дремал. Он посмотрел на нее, поначалу не узнавая, но явно с одобрением. Потом узнал и улыбнулся ей. Впервые в жизни!
Глупая девочка. Ах, какая же она была глупая девочка! Так обмануться из-за мужской красоты и обаяния! Она была так польщена его вниманием и тут же влюбилась в него до безумия.
Теперь Майра шла к их укромному месту – шла, вспоминая… И как много этих воспоминаний! Так много, что она казалась себе старой и скучной. В сущности, она никогда не думала, что доживет до такого – далеко не юная девушка, собирающаяся вступить в брак по расчету с тем, кого она с трудом выносит, терпит только по необходимости. Но нет, дело не в том, что она стареет, а в том, что она зрелая женщина, узнавшая, что реальность и мечты о жизни, которым ты предаешься в молодости, – веши совершенно разные. Теперь жизнь ее не так пугает. Она не бедна. Ею не пренебрегают. Она не…
Майра неожиданно остановилась, застыла как вкопанная – из-за утеса выскочила огромная черная собака. Увидев Майру, она с яростным лаем бросилась к ней огромными прыжками. Майра всегда страшно боялась собак. Если бы ее не сковал ужас, она повернулась бы и бросилась бежать. Но даже инстинкт самосохранения не мог заставить ее пошевелиться.
