Текст книги "Путешествие Вениамина Третьего"

Автор книги: Менделе Мойхер-Сфорим

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 7 страниц)

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

О том, как Вениамин спелся с Сендерлом-бабой

История, приключившаяся с Вениамином, причинившая столько огорчений его жене, возбудившая так много толков и пересудов в синагоге за печкой и в бане на верхнем полке, должна была, казалось бы, навеки вышибить из головы Вениамина мысль о путешествии в дальние края. На деле же это событие возымело обратное действие: Вениамин еще более укрепился в своей заветной мечте. С этой поры он стал относиться к своей особе с уважением, как к человеку бывалому, видавшему виды, он стал высоко ценить свою храбрость, твердость, с которой он перенес столько тяжких испытаний и переборол в конце концов свою натуру. Он возомнил себя богатырем, знатоком всех премудростей, таящихся в «Отображении мира», человеком, начитавшимся сверх всякой меры подобных книг и осведомленным во всех мирских делах и событиях. Он с сожалением думал о себе: человек, наделенный такими достоинствами, глохнет, словно роза среди терниев, – и где? – в Тунеядовке, в захолустье, среди грубых и невежественных людей! Людские пересуды и отпускавшиеся по его адресу остроты только еще сильнее гнали его в путь-дорогу. Ему хотелось как можно скорее покинуть Тунеядовку. «Как бы скорей дожить до того момента, – думал он, – когда можно будет отправиться туда, вдаль, а потом благополучно вернуться с благими вестями об избавлении своих братьев, вернуться с почетом и добрым именем! Вот тогда-то Тунеядовка от мала до велика узнает и поймет, что представляет собою Вениамин!..»

Удерживали его пока от путешествия лишь кое-какие незначительные обстоятельства: во-первых, откуда взять денег на расходы? Сам он никогда и гроша ломаного за душой не имел. Он постоянно торчал в синагоге, а кормильцем в семье была супруга, женщина бойкая, добывавшая средства к существованию торговлей в небольшом трактирчике, который она открыла, после того как оставила родительский дом. Но чего стоила вся эта торговля! Если бы она к тому же не вязала чулок, не ощипывала зимними вечерами перья, не топила бы на продажу гусиный жир, не скупала бы кое-чего иной раз в базарный день по дешевке у знакомых крестьян, семье нечем было бы прокормиться.

Продать что-нибудь из домашних вещей? Но что у них было? Пара медных подсвечников, оставшихся Зелде по наследству от родителей. Она начищала их до блеска и по пятницам любовалась ими, когда произносила молитву над свечами… Драгоценностей у нее не было, если не считать оставшегося от материнского головного убора серебряного ободочка с жемчужиной. Ободок этот был у нее всегда под замком, и лишь в особо торжественных случаях Зелда надевала его. Продать что-либо из его собственных вещей? Но у него всего-то один субботний атласный кафтан, да и тот посекся, порвался и спереди и сзади, так что виднеется желтая подкладка. Была у него, правда, еще шубейка, но низ у нее весь обтрепался, а ворот ничем не покрыт. Когда Вениамин женился, отец его – добром будь помянут! – велел не скупиться, скроить воротник подлиннее и обшить его временно куском подкладки, оставшимся от кафтана, с тем чтобы впоследствии, когда будет получен остаток приданого, покрыть воротник беличьим мехом. Однако недоданной части приданого он так и не получил, и воротник остался непокрытым и по сей день.

Во-вторых, Вениамин не знал, как ему вырваться из дому.

Потолковать о путешествии с женой, открыться ей?

Рассказать все как есть? Упаси бог! Поднимется такой шум, такой скандал! Она его заживо станет оплакивать, сочтет помешанным, ибо где уж ей, женщине, постичь такие дела? Женщина, будь она хоть семи пядей во лбу, все-таки всего только женщина. Даже наиболее смышленой и благоразумной из них никак не сравняться с самым ничтожным мужчиной!

Уйти тайком, не попрощавшись? Тоже как-то неловко. Что же? Оставаться дома, отказаться от путешествия? Но это попросту невозможно! Это все равно что отказаться от жизни.

Мысль о путешествии поглотила Вениамина. Подобно тому как правоверный еврей обязан трижды в день молиться, Вениамин считал своим долгом постоянно думать о путешествии. Думы об этом не покидали его даже во сне: путешествие снилось ему непрестанно. Сердце, глаза и уши Вениамина – все его существо было захвачено мечтой о дальних странствиях. Он ничего и никого не замечал вокруг себя: мысль его витала где-то там, далеко-далеко, в запредельных краях. И часто в разговоре с кем-либо Вениамин не к месту вдруг приплетал Индию, Самбатьен[12]12
  Самбатъен – в древней и средневековой еврейской литературе – сказочная река.


[Закрыть], гремучего змея, дракона, рожки, турка и т. п.

Путешествие должно было свершиться во что бы то ни стало! Но как преодолеть препятствия? Этого Вениамин никак не мог придумать. Он чувствовал, что необходимо с кем-нибудь посоветоваться.

…Жил в Тунеядовке некий муж. Звали его Сендерл, по имени прадеда реб Сендерла, человека почтенного. Однако правнук Сендерл был человек простецкий, без затей. В синагоге он занимал место под амвоном, а это уже само по себе свидетельствует о том, что ни к заправилам, ни к сливкам тунеядовского общества он не принадлежал. К разговорам в синагоге или в другом месте он обычно прислушивался молча, как человек посторонний, случайный. А если и приводилось ему словом обмолвиться, то слово это всегда вызывало хохот, – не потому, что оно отличалось особым остроумием, – нет! Просто слово, произнесенное Сендерлом, встречали смехом, несмотря на то что он, по простоте своей душевной, никого не собирался смешить. Наоборот, когда кругом смеялись, он, бывало, уставится и никак в толк не возьмет: по какому случаю такое веселье? Он не обижался, потому что по натуре был человек добрый, покладистый, – попадается иной раз этакая покорная буренка… Он даже не подозревал, что следует обижаться. Люди смеются? Пускай себе, на здоровье! Вероятно, это доставляет им удовольствие.

Нужно, однако, признать, что в словах Сендерла таилось подчас много здравого смысла, хоть он и сам об этом не догадывался, говорил просто так, без задней мысли. Над ним любили подтрунивать. Мальчишки в день девятого аба, бывало, забрасывали его колючками репейника, в день Хошайно рабо[13]13
  Хошайно рабо – седьмой день осеннего еврейского праздника Кущи.


[Закрыть], когда всю ночь бодрствуют, в него больше, чем в других, швыряли подушками. Зато при угощении водкой и гречневым коржом его постоянно обделяли.

Словом, всегда и везде Сендерл бывал козлом отпущения. Его так и прозвали: «Сендерл – козел отпущения». Сендерл по натуре своей не был упрямцем, как некоторые другие. Он всегда со всеми соглашался, не вступал в пререкания с теми, кто навязывал ему свою волю, никогда никому не перечил и просто-напросто делал то, что прикажут.

– Мне-то что? – говорил он, по своему обыкновению. – Эка важность, подумаешь! Тебе непременно хочется так? Ну что ж, пусть будет по-твоему.

С мальчишками Сендерл был мальчишкой. Он часто гулял вместе с ними, беседовал, затевал игры, и это доставляло ему большое удовольствие. С детьми Сендерл и вовсе уподоблялся покорной коровке, позволяющей ездить на себе верхом и почесывать ей морду. Озорники взбирались к нему на плечи, теребили бороду.

Иной раз посторонние покрикивали на мальчишек:

– Как вы смеете, сорванцы!.. Уважать нужно старшего! Что это вы его за бороду таскаете?

– Ничего, ничего! – отзывался Сендерл. – А мне-то что! Подумаешь, беда какая… Пускай таскают!..

Жизнь в своем доме Сендерлу тоже была не мед. Тут верховодила жена, и участь мужа была незавидна. Жена держала его в черном теле, в страхе, иной раз и тумаком угощала, а он все это принимал с покорностью и смирением. Накануне праздников она повязывала ему бороду тряпкой и заставляла белить стены. Он чистил картошку, раскатывал и крошил лапшу, фаршировал рыбу, таскал дрова и топил печь – совсем как женщина. Вот его и прозвали «Сендерл-баба».

Вот этого-то Сендерла-бабу наш Вениамин и избрал своим наперсником и советчиком. Почему именно его? А потому, что Вениамин всегда питал к нему симпатию. Многое в этом человеке ему нравилось, во многом он соглашался с ним, а беседа с Сендерлом обычно доставляла Вениамину большое удовольствие. Возможно, что Вениамин рассчитывал и на покладистость своего друга: Сендерл безусловно одобрит все его планы и ни в чем не станет ему перечить. Если же Сендерл и будет возражать против кое-каких пунктов, Вениамин с божьей помощью и силой своего красноречия сумеет склонить его на свою сторону…

Когда предстал Вениамин пред очами друга своего, Сендерл восседал на кухонной скамье, для приготовления молочной пищи предназначенной, и снимал кожуру с яблока земляного, сиречь картофеля. Одна щека у него пылала, а под глазом багровел кровоподтек, да еще с царапиной, точно по синяку ногтем провели. Унылый и пришибленный, сидел он подобно молодухе, покинутой мужем, получившей от мужа затрещину…

Жены Сендерла не было дома.

– Здравствуй, Сендерл! Что это ты, сердце, так пригорюнился? – сказал Вениамин и указал пальцем на его щеку. – Что, снова она? Где она, твоя молодица?

– На базаре.

– Очень хорошо! – чуть не вскрикнул от радости Вениамин. – Брось, дорогой, свою картошку и пойдем со мной туда – в каморку. Там никого нет? Я хочу поговорить с тобой наедине, без свидетелей, хочу тебе душу открыть. Не могу больше сдерживаться – кровь кипит во мне. Скорей же, сердце, скорее, а то «она», чего доброго, нагрянет и помешает.

– Ну, что ж, если тебе так не терпится, пусть будет по-твоему. А мне-то что! – ответил Сендерл и вошел в каморку.

– Сендерл! – начал Вениамин. – Скажи мне, знаешь ли ты, что находится по ту сторону Тунеядовки?

– Знаю. Там находится корчма, где можно иной раз хватить добрую рюмку водки.

– Ты глупый! А дальше, гораздо дальше?

– Дальше корчмы? – удивился Сендерл. – Нет, дальше ее я ничего не знаю. А ты, Вениамин, знаешь?

– Знаю ли я? Что за вопрос! Конечно! Там только и начинается мир! – горячо проговорил Вениамин, словно Колумб, когда открыл Америку.

– Что же там такое?

– О, там… там… – разгорячился Вениамин. – Там… Гремучий змей… Дракон!..

– Тот самый дракон, с помощью которого царь Соломон дробил камни для священного храма? – несмело вставил свое слово Сендерл.

– Да, душа моя, да! Там – страна Израиля, там заветные места. Хотелось бы тебе там побывать?

– А тебе хотелось бы?

– Вопрос! Хочу, Сендерл, хочу и вскоре буду там!

– Завидую тебе, Вениамин! Ну, и наешься же ты всласть рожков и фиников! Го-го!

– И ты, Сендерл, сможешь есть то же, что и я. И тебе в стране Израиля причитается такая же доля, как и мне.

– Доля, может быть, и причитается, да как туда попасть? Ведь там султан хозяйничает…

– Есть одно средство, Сендерл. Скажи мне, дорогой, знаешь ли ты что-нибудь о красноликих израильтянах?

– Наслушался я разных историй о них у нас в молельне за печкой, но где они живут и как до них добраться, этого я не знаю. Если бы знал, сообщил бы, конечно, и тебе. Жалко, что ли? Пожалуйста!

– Хе-хе! А вот я знаю! – с гордостью сказал Вениамин и достал из кармана «Достопримечательности Иерусалима». – Видишь, что тут написано? Сейчас прочту:

«По прибытии моем в Бейрут, – говорится здесь, – я встретил четырех евреев из Вавилона. Я беседовал с одним из них, по имени реб Мойше, понимавшим по-древнееврейски. Он сообщил мне весьма правдивые сведения о реке Самбатьен, которые он получил от измаильтян, видевших эту реку, рассказал также о том, что там имеются потомки Моисеевы…»

И дальше говорит он: «Местный вождь рассказывал мне, что лет тридцать тому назад у него гостил человек из колена Симеонова и тот говорил, что в его краях живут четыре колена Израилевых. Одно из них – колено Исахорово – посвятило себя изучению торы, а властвует над ними царь из того же колена».

Кроме того, в книге «Путешествия Вениамина» сказано буквально следующее: «Оттуда двадцать дней пути до гор Нисбон, что на реке Гозан. В горах Нисбон проживают четыре колена – Даново, Зовулоново, Асирово и Нефталимово. У них в горах расположены крупные города и государства. С одной стороны их омывает река Гозан. Они никому не подвластны. Лишь один правитель над ними – царь по имени рабби Иосиф Амаркело Галеви, И состоят они в союзе с Койфер-ал Турехом[14]14
  Койфер-ал-Турех – арабское племя.


[Закрыть]. Немало рассказывается там и о сынах Рехавитов[15]15
  Рехавиты – племя, которое упоминается в Библии.


[Закрыть] из страны Темоновой, которые подчиняются царю израильскому и постоянно постятся и молят бога за евреев, пребывающих в изгнании».

– Ну, Сендерл! Как ты думаешь, что было бы, если бы они вдруг увидели меня, брата своего Вениамина из Тунеядовки, прибывшего к ним в гости? Скажи, прошу тебя, что ты об зтом думаешь?

– Они бы, конечно, просто ожили! Шутка ли, такой гость, такой желанный гость! Каждый приглашал бы тебя к себе на трапезу. Даже сам царь Амаркело! Передай им от меня хотя бы самый сердечный привет! Если бы только было можно, я бы, право, отправился туда вместе с тобой!

– А! – воскликнул Вениамин, вспыхнув от неожиданно осенившей его мысли. – А! А может быть, и в самом деле, Сендерл, нам вместе отправиться в путешествие? Глупенький, ведь сейчас тебе удобнее всего это сделать. Я все равно туда направлюсь, вот я и возьму тебя с собой! Глупенький, вдвоем-то ведь веселее! Да и мало ли что, а вдруг я там королем стану, – тогда ты у меня правой рукой сделаешься. Вот тебе мое честное слово! С какой стати ты, чудак этакий, будешь тут терпеть унижения от твоей разбойницы! Погляди, какая у тебя щека! Подумай, какая горькая, разнесчастная доля досталась тебе! Право же, Сендерл, пойдем! Не пожалеешь!

– Ну что ж, – ответил Сендерл, – если тебе непременно так хочется, пусть будет по-твоему. А что касается «ее», так не все ли мне равно? Дурак я, что ли, рассказывать, куда я собираюсь!..

– Душа моя! Дай я тебя расцелую! – радостно воскликнул Вениамин и, не будучи в силах сдержать свои чувства, обнял Сендерла-бабу. – Ведь ты одним своим словом помог мне разрешить такой трудный вопрос! Скажу теперь так же, как и ты: «А что до «нее» (я разумею свою жену), так не все ли мне равно?» Есть, однако, еще одна заминка: где взять денег на расходы?

– На расходы? Ты хочешь приодеться, Вениамин, или перелицевать свой кафтан? А я бы сказал, что это ни к чему. В дорогу лучше отправиться в старом, а там мы, надо полагать, достанем новое платье.

– Это верно! Там у меня забот уже не будет. Но пока что нам нужны ведь кое-какие деньги хотя бы на еду.

– Что значит, Вениамин, на еду? Ты намереваешься возить за собой кухню? Разве не будет по пути ни постоялых дворов, ни жилых домов?

– Не понимаю, Сендерл, о чем ты говоришь? – в недоумении спросил Вениамин.

– Я говорю, – спокойно ответил Сендерл, – были бы на пути дома, – можно ведь заодно и по домам ходить! А чем занимаются все наши евреи? Сегодня одни просят у других, а завтра те побираются у них. Дело это нашему брату привычное – попросту одолжение…

– Честное слово, ты прав! – обрадовался Вениамин. – Теперь для меня все прояснилось! В таком случае я совершенно готов и обеспечен всем необходимым. Завтра же на рассвете, когда все будут спать, мы можем уйти. Жалко время терять. Согласен, Сендерл?

– Хочешь – завтра? Пускай будет завтра. Не все ли мне равно?

– Завтра пораньше, слышишь, Сендерл! Я потихоньку выйду из дому и буду ждать тебя возле заброшенного ветряка. Помни же, Сендерл: завтра на рассвете ты придешь туда. Не забудь! – еще раз повторил Вениамин, собираясь уходить.

– Погоди-ка, Вениамин, погоди минуточку! – сказал Сендерл, копаясь в боковом кармане тельника. Он вытащил оттуда какой-то пропотевший сверток, обмотанный со всех сторон шнурками, завязанными чуть ли не двадцатью узлами. – Видишь, Вениамин, вот это я успел накопить тайком от жены с самого дня нашей свадьбы. Пригодится на первых порах, не правда ли?

– Ну, сердце, тебя и расцеловать мало! – воскликнул Вениамин и горячо обнял Сендерла-бабу.

– Ах, чтоб ты провалился! Полюбуйтесь, любовь какая горячая! Обнимаются как! А там в комнате коза картошку жрет! – раздался вдруг громкий голос супруги Сендерла. Пылая гневом, она одной рукой указывала на козу, а другой подзывала к себе мужа… Понурив голову, Сендерл медленно, шаг за шагом, подвигался к ней, как нашаливший ребенок, которого ждет наказание.

– Крепись, душа моя! Уж это в последний раз! Помни же, завтра… – шепнул Вениамин своему другу на ухо и бесшумно, по-кошачьи, выбрался из дому.

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

Вениамин и Сендерл покидают Тунеядовку

На следующий день рано утром, еще до того, как пастух погнал коров в стадо, наш Вениамин уже стоял наготове возле ветряка с узелком под мышкой. В узелке были все необходимые в дороге вещи: талес, филактерии, молитвенник, Псалтырь, а также те книги, без которых Вениамин не мог двинуться в путь, как мастер без инструмента. Там же лежал его субботний кафтан: надо как-никак соблюдать приличия, не ходить же на людях в будничном платье! В кармане у него было без Малого пятнадцать грошей, которые он утащил у жены из-под подушки.

Одним словом, он был, благодарение богу, обеспечен всем необходимым и мог немедленно двинуться в путь.

Тем временем взошло солнце и обратило ясный лик свой к миру. Один взгляд его вселял бодрость и радовал все сущее на земле. Деревья и травы точно улыбались сквозь капли невысохшей предутренней росы, – так маленькие дети, завидев блестящую игрушку, забывают о своем горе и разражаются веселым смехом, хотя на глазах у них еще сверкают крупные слезы. Полевые птички носились в воздухе, кружили над Вениамином, щебетали, будто хотели сказать: «Давайте будем петь, чирикать и радовать этого почтенного путника у ветряной мельницы! Ведь это сам Вениамин, Вениамин Тунеядовский – Александр Македонский своего времени! Он покидает свою родину, бросает жену свою и детей своих и отправляется по божьему велению куда глаза глядят! Вот он стоит, великий Вениамин, подобно солнцу, покинувшему свой шатер, подобно богатырю – готовый мчаться в дальний путь с узелком в руках! Он силен, как леопард, он легок, как орел, он готов исполнить волю отца нашего небесного! Так пойте же, играйте. «Три-ли-ли-ли! Трриль! Трриль!.. Пойте и наполните радостью сердце его!..»

У Вениамина и в самом деле ликовала душа. Он думал: «Ведь я счастливейший человек на свете! Ну чего мне не хватает, не сглазить бы? Жену свою я, слава богу, обеспечил: заработок у нее есть. Сам я – вольная птица, подобно этим вот полевым пичугам. Весь мир передо мною открыт. С моей опытностью, с моей решимостью да с кое-какими познаниями в разных областях я авось нигде не пропаду. А к тому же я еврей, человек, не теряющий надежды. Ведь помимо всяческих достоинств – мало ли евреев весь свой век живут только надеждой, и господь не оставляет их своей милостью!

Как-то по-особому хорошо было на душе у Вениамина, так что уста его сами раскрылись и, умиленный, он запел фальцетом один из торжественных гимнов всевышнему. Его пение слилось с щебетанием птиц, с жужжанием и стрекотом насекомых и в гармоническом сочетании вознеслось в глубь небес, к трону господню.

Однако прошло уже довольно много времени, а Сендерла все еще не было. Это начало беспокоить Вениамина, омрачать его радость. Он оглядывался по сторонам, смотрел во все глаза, – напрасно! Не слыхать, не видать. Нет Сендерла!

Уж не заставила ли его «эта ведьма» заняться какой-либо работой? Но для этого еще слишком рано. Вся Тунеядовка еще спит крепким сном. Картошку начнут чистить гораздо позднее, а за обед хозяйки принимаются лишь после того, как основательно поругают и проклянут своих мужей, выпорют ребят и вывесят на просушку бебехи…

Вениамин не знал, что делать. Ему становилось невесело, очень невесело. Вернуться домой? Позор! Александр Македонский уничтожил за собою мост, по которому прошел в Индию, чтобы нельзя было повернуть обратно. Двинуться одному, без Сендерла? Нет, это нехорошо, этого он не сделает! Сендерл был ему очень нужен. С тех пор как они заключили союз, у Вениамина на душе посветлело. Уйти без Сендерла казалось Вениамину дикостью: ведь это все равно что оставить корабль без руля или государство без министра.

Но вот вдалеке показалось нечто вроде человеческой фигуры. Как будто Сендерл, а впрочем… Нет, не Сендерл! Кто-то, кажется, в ситцевой юбке, с платком на голове…

У Вениамина что-то оборвалось в груди, он обмер, побелел как полотно. Ему показалось, что идет жена! Нет, не идет – бежит, несется… Сейчас примчится, налетит на него, выместит на нем все, что накипело на душе, и с воплями потащит домой.

«Одному богу известно, – рассказывает сам Вениамин, – что пережил я в эти минуты. Сотню гремучих змеев предпочел бы я тогда встрече со своей женой, ибо гремучий змей жалит только тело, а разгневанная жена душу грызет!.. Однако господь бог укрепил мой дух, и я, воодушевившись, убежал и спрятался за мельницей, притаился подобно льву, выжидающему свою добычу».

Спустя несколько минут Вениамин выскочил из своей засады, сделал отчаянный прыжок и крикнул, как буйно помешанный:

– Ба! Сендерл!

Сендерл был одет в ситцевый халат и повязан грязным платком. Под глазами у него лиловели «фонари» и царапины, в руках была палка, а за плечами – увесистый узел.

Вениамину он показался в этот миг прекрасным, как разодетая красавица невеста жениху.

Радость свою Вениамин описывает следующим образом:

«Подобно изнемогающей от жажды лани, подобно жаждущему путнику в пустыне, нежданно обнаружившему источник живительной влаги, низвергающийся с вершины скалы, возликовал я всем существом своим страждущим, увидав Сендерла, ниспосланного мне небом преданного друга моего».

– Что случилось, Сендерл? Почему ты заставил меня так долго ждать?

– Помилуй, – наивно ответил Сендерл, – ведь я ходил к тебе домой… Пока дошел, пока разбудил твою Зелду, прошло много времени.

– Разбудил Зелду?! – не своим голосом крикнул Вениамин. – Сендерл, ты рехнулся! Зачем ты это сделал?

– Как зачем? – удивился Сендерл. – Я постучал к тебе в окно каморки – ты не отозвался. Тогда я принялся стучать в дверь дома. Ну, и вот… Выскочила Зелда ни жива ни мертва, и я спросил у нее, где ты.

– Мы пропали, Сендерл! Ну и заварил ты кашу! Пойми ты, ведь Зелда пустится вдогонку, она…

– Не пугайся, Вениамин! Она прогнала меня ко всем чертям с такой злостью, точно я ее резать собрался. «Провались ты вместе с моим муженьком!» – прокричала она и захлопнула дверь. Я долго стоял на улице как очумелый. Потом вдруг вспомнил про ветряк и догадался, что ты уже, наверное, здесь. Потому-то она, видимо, и разбушевалась. «Провалитесь, говорит, вместе сквозь землю!» Надо полагать, она заметила, как ты уходил…

– Что? Что, Сендерл? Она заметила? Может быть, она идет следом, может, она уже идет сюда?

– Упаси бог, Вениамин! Она закрыла дверь на крючок. Перед самым уходом я еще раз постучал и спросил: «Зелда, что передать твоему мужу? Может, надумаешь передать ему что-нибудь?» Но она ни слова не ответила. Видать, крепкий сон у нее, не сглазить бы, здорово спит! Тогда я добавил: «Зелда, ты спишь? Ну и спи себе на здоровье! Всего тебе хорошего!» И ушел.

Последние слова, как целебные капли, привели Вениамина в чувство. Он вздохнул свободно, словно камень у него с души свалился. Лицо просияло, глаза зажглись великой радостью.

– Теперь, Сендерл, – как-то дико взвизгнул он, – теперь правой ногой вперед!

В это время из соседней лужицы донеслось кваканье лягушек. Они словно прощались с нашими путешественниками и проквакали в их честь торжественный марш. Тунеядовские жабы как-то особенно голосисто кричат в своих затянутых плесенью болотах и славятся на весь мир наравне с днепровицкими клопами и тараканами…