Текст книги "Западня"

Автор книги: Мелани Раабе

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 18 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]

Провожу гостей в столовую. Решение устроить интервью в столовой не было обдуманным, скорее чисто интуитивным. Гостиная показалась мне неподходящей. Нам пришлось бы сидеть на диване, рядом друг с другом. Мягкая мебель – нет, слишком расслабленно. Кабинет, он на втором этаже. Лестница, коридор, потом через весь холл – слишком далеко. Столовая – идеально. Недалеко от входной двери. Большой стол – позволит держать дистанцию. И у столовой есть еще одно преимущество: за исключением тех редких минут, когда я любуюсь из окна опушкой леса, я в ней практически не бываю. Ем я, когда одна, на кухне. А я почти всегда одна. И поэтому лучше быть с Ленценом в помещении, с которым у меня не так много связано, как, например, с кухней, которая совсем рядом и где мы обычно общаемся с Норбертом, пьем французское розовое и я плачусь ему в жилетку. Или с библиотекой на втором этаже, где я путешествую, мечтаю, люблю. Где я живу.

Пытаюсь расслабиться и меньше смотреть на Ленцена. Краем глаза замечаю, как он окидывает помещение оценивающим взглядом. Подходит к обеденному столу, такому огромному, что можно проводить настоящие совещания.

Ленцен ставит свою сумку на ближайший стул, открывает и смотрит. Очевидно, проверяет, все ли на месте. Все это он проделывает несколько неуклюже, почти нервно, впрочем, так же себя ведет и фотограф. Если не знать всей предыстории, то можно было бы предположить, что они просто волнуются перед началом важного дела. Ну, что касается фотографа, наверное, так и есть.

Мой взгляд скользит по огромному пустому столу, на котором лежат несколько экземпляров моего нового романа. Конечно, не было большой необходимости раскладывать эти книжки, тот, кому положено, прекрасно знаком с тем, что там написано. Но чисто психологически – не так плохо иметь под рукой обвинительное заключение. Фотограф, скорее всего, думает, что книги обязательно должны быть в кадре из маркетинговых соображений. Он возится со своим оборудованием, а Монстр осматривается по сторонам.

Сажусь. Беру стеклянную бутылочку с водой, открываю, наливаю в стакан, руки не дрожат. Руки. Спрашиваю себя, неужели сегодня я впервые пожала руку убийце? Никогда ведь не знаешь, или? Спрашиваю себя, скольким людям я вообще пожимала руку? А сколько я вообще живу? Быстро прикидываю в уме. 38 лет, это примерно 13 870 дней. Предположим, в день по одному рукопожатию, получается около 14 000 человек. Сколько из них убийц? Прихожу к выводу, что вполне вероятно, сегодня я пожимала руку убийце не в первый раз. Но это единственный раз, когда я точно знаю, что он убийца. Он смотрит на меня. Пытаюсь собрать разбежавшиеся мысли. Они мечутся как перепуганные курицы. Да остановитесь уже. Злюсь. Злюсь на себя, за то, что злюсь. Это вот то самое невнимание, из-за которого я вполне могу сломать себе шею. Надо собраться. Это мой долг перед Анной.

Смотрю на Монстра, смотрю на Виктора Ленцена. Ненавижу это имя. И не только потому, что так зовут Монстра. Но еще и потому что, насколько мне известно, Виктор означает «победитель», а я верю в магию имен. Но ничего, на этот раз все будет иначе.

– У вас чудесный дом, в чудесном месте, – говорит Ленцен, подходя к окну.

Он стоит и смотрит на опушку леса.

– Спасибо, – говорю я, встаю и подхожу к нему.

Когда они пришли, солнце еще пробивалось из-за облаков. Сейчас сеет моросящий дождик.

– Апрельская погода в марте, – говорит Ленцен.

Молчу.

– И давно вы здесь живете? – спрашивает он.

– Больше десяти лет.

Я испуганно вздрагиваю, услышав, как вдруг зазвонил домашний телефон. Мне вообще никто не звонит на домашний. Все звонят на мобильный, который всегда при мне, где бы я ни была в своем огромном доме. Замечаю, что Ленцен наблюдает за мной. Телефон снова звонит.

– Не хотите подойти? – спрашивает он. – Мы подождем, пока вы поговорите, ничего страшного.

Я качаю головой, и в этот момент телефон умолкает.

– Вряд ли что-то важное, – говорю я, очень надеясь, что это действительно так.

Отвожу взгляд от леса и занимаю за столом то самое место, которое приготовила себе заранее, обозначив его кофейной чашкой. Это место должно обеспечить мне чувство максимальной защищенности: спиной – к стене, лицом – к двери.

Чтобы сесть напротив меня, ему придется оказаться спиной к двери. Большинство людей в такой позиции нервничают и теряют концентрацию. Он спокойно принимает мои условия. Если он это и заметил, то виду не подал.

– Начнем? – предлагаю я.

Ленцен кивает и садится напротив меня.

Из сумки, которую поставил на пол рядом со стулом, он достает блокнот, карандаш и диктофон. Что у него там еще в сумке, спрашиваю я себя. Он готовится. Одергиваю себя, почувствовав инстинктивное желание заложить ногу за ногу и скрестить на груди руки. Никаких защитных поз. Ставлю ноги ровно, руки кладу перед собой на стол, ладонями вниз, чуть наклоняюсь вперед. Контроль пространства. «Поза власти» – так назвал это доктор Кристенсен. Наблюдаю, как Ленцен раскладывает свои предметы, располагая диктофон геометрически точно – строго параллельно краю стола.

– Н-нда, – наконец начинает он. – Прежде всего, позвольте поблагодарить вас за то, что уделили мне время. Знаю, что вы даете интервью крайне редко, и потому для меня большая честь быть приглашенным в ваш чудесный дом.

– Я высоко ценю вас как профессионала, – отвечаю я, стараясь говорить официально прохладно.

– Правда? – Он делает такое лицо, будто действительно польщен, и держит паузу. Понимаю, ждет от меня пояснений.

– Да-да. Ваши репортажи из Афганистана, Ирана и Сирии. Это так важно, то, что вы там делали.

Он потупил глаза и сдержанно усмехнулся, словно ему неприятно, что он как бы выпросил у меня эти комплименты.

В чем дело, господин Ленцен?

Прямая осанка, медленное контролируемое дыхание – свое тело я держу в тонусе и в то же время без лишнего напряжения, но нервы натянуты до предела. Я же не знаю, какие вопросы подготовил Ленцен и как он собирается вести интервью. Но равным образом и он должен нервничать. Спрашивать себя, что я задумала. Какие у меня козыри. Какие тузы в рукаве. Он кашлянул и заглянул в свой блокнот. Фотограф настраивает камеру, делает пробный снимок, потом снова проверяет фотометром освещенность.

– Итак, – снова начинает Ленцен. – Мой первый вопрос, это вопрос, который, думаю, волнует всех ваших читателей. Вы известны своими высокохудожественными, можно даже сказать, поэтическими романами. И вот «Кровные сестры» – ваш первый детектив, триллер. С чем связана перемена жанра?

Это именно то, что я ожидала услышать вначале, поэтому слегка расслабляюсь, но не успеваю ответить – именно в этот момент из прихожей доносятся странные звуки. Кто-то поворачивает ключ в замке, а потом – шаги. У меня перехватывает дыхание.

– Простите, – говорю я и встаю. Придется на какое-то время оставить его одного. Но тут же фотограф. А может, они – одна шайка-лейка, да нет, вряд ли. Вхожу в прихожую, и настроение мое резко ухудшается.

– Шарлотта! – восклицаю я с плохо скрываемым испугом. – Что вы тут делаете?

В насквозь промокшем пальто, с удивленно поднятыми бровями она в замешательстве смотрит на меня.

– Но разве не сегодня у вас интервью?

Она слышит тихие мужские голоса из столовой и раздраженно смотрит на свои часы.

– О господи, я что, опоздала? Но все ведь должно было начаться в двенадцать.

– Вообще-то я вас не ждала. – Я говорю тихо, не хочу, чтобы услышал Ленцен. – Я же оставила вам сообщение на автоответчике, вы что, его не слышали?

– Я куда-то засунула мобильник, не могу найти, – небрежно объясняет она. – Ну, раз уж я здесь…

Не обращая на меня внимания, она кладет связку ключей на тумбочку возле двери и начинает вешать на вешалку свое тоненькое пальтишко фасона «красная шапочка».

– Что надо сделать?

С трудом подавляю желание схватить ее за плечи, отвесить оплеуху, развернуть и вытолкать за дверь. Голоса в столовой затихли, похоже, они там прислушиваются, что происходит в прихожей.

Я должна взять себя в руки. Шарлотта выжидающе смотрит на меня, и в этот самый момент напряженную тишину разрывает звонок телефона. Делаю вид, что не замечаю его.

– Я уже все приготовила, – говорю я. – Но если сварите кофе, будет замечательно.

Кофе я тоже приготовила, он стоит в термосе на столе. Но что поделать. Не знаю, удастся ли мне сделать так, чтобы Ленцен и Шарлотта не увидели друг друга, но буду стараться изо всех сил.

– Хорошо, – говорит Шарлотта, мельком смотрит в сторону гостиной, где разрывается телефон, но ничего не добавляет.

– Кофейник я вам принесу сама, – говорю я. – А до тех пор прошу меня не беспокоить.

Шарлотта хмурится – обычно я себя так не веду, но, возможно, это связано с необычной ситуацией, чужие люди в доме и первое интервью, словом, она оставляет все без комментариев. Телефон умолкает. Быстро думаю, кто бы это мог быть такой настойчивый, но снова отмахиваюсь. Вряд ли что-то важнее того, что сейчас у меня тут происходит.

На секунду закрываю глаза и возвращаюсь в столовую.

12. Софи

Софи сидела в машине и наблюдала за рыже-белой полосатой кошкой, которая лежала на лужайке перед домом и тщательно вылизывала себя. Вот уже добрых десять минут Софи пыталась заставить себя переступить порог дома, где когда-то жила Бритта.

День сразу не задался. Для начала, как только она задремала после очередной бессонной ночи, ее разбудил какой-то журналист, который хотел поговорить о сестре. Она пришла в бешенство. Потом позвонила арендодателю Бритты, чтобы узнать, когда можно забрать Бриттины вещи. Но попала не на него самого, а на сына, который, выразив ей соболезнования, сразу же, без перехода рассказал историю про то, как его брат-школьник погиб в результате автокатастрофы, так что он прекрасно понимает, что она чувствует.

И вот теперь она здесь. День был жаркий, черная крыша машины раскалилась на солнце. Но выходить не хотелось. Хотелось сидеть и смотреть на кошку. Ну хоть еще чуть-чуть. Но кошке, будто бы почувствовавшей это желание Софи, похоже, не понравилось, что за ней наблюдают, она грациозно встала, бросила пренебрежительный взгляд на Софи и, исполненная собственного достоинства, удалилась.

Софи вздохнула, сделала над собой усилие и вышла из машины.

День был солнечный, и где-то за домом раздавались крики играющих детей. Ничто не напоминало о том, что недавно здесь произошла трагедия. Принуждая себя к каждому шагу, Софи двигалась ко входной двери. Комок поступил к горлу, когда она пробегала глазами список жильцов. Бриттина бумажная полосочка была еще здесь. Надписанная от руки, почти детским почерком и аккуратно приклеенная скотчем. Софи отвела взгляд, крепко сжала губы и нажала кнопку напротив фамилии пожилой дамы, которая жила на третьем этаже. Послышался щелчок – на том конце нажали кнопку домофона.

– Да? – быстро ответил слабый женский голос. – Кто там?

– Добрый день. Это Софи Петерс, сестра Бритты Петерс.

– Да-да, госпожа Петерс, входите.

Послышался звук открывающегося замка, и, сделав над собой усилие, Софи оказалась в подъезде. Сжав зубы и стараясь быстрее миновать дверь в квартиру Бритты на первом этаже, Софи устремилась к лестнице. На площадке третьего этажа ее ждала пожилая дама с красивой короткой стрижкой и ниткой жемчуга на увядшей шее. Софи протянула ей руку.

– Прошу, входите.

Софи прошла за ней через маленькую прихожую в старомодно обставленную гостиную. Пастельные тона, угловатая мебель, древняя стенка и разлитый по всей квартире запах вареной картошки – было во всем этом что-то бесконечно умиротворяющее.

– Это хорошо, что вы так сразу пришли, – сказала хозяйка, после того как усадила Софи на диван и угостила чаем.

– Ну, это же естественно. Как только услышала ваше сообщение на автоответчике, сразу к вам.

Софи осторожно подула на чай и чуть-чуть отпила.

Хозяйка кивнула:

– Соседи говорят, что вы приходили сюда и расспрашивали, не видел ли кто чего.

– Я подумала, что, возможно, мне расскажут больше, чем полиции, – ответила Софи. – Знаете, всякое бывает. И потом, честно сказать, не могу сидеть дома в четырех стенах.

Дама кивнула.

– Это я хорошо понимаю, – сказала она. – В молодости сама была такой. Все надо было что-то делать, делать, делать.

И она чуть отпила из своей чашки.

– Я была у врача, когда вы приходили, – продолжала она. – Так мы с вами не встретились.

– Понимаю. А полиции вы рассказали, что видели? – спросила Софи.

– Ах, этим… – неопределенно ответила хозяйка и пренебрежительно махнула рукой.

Софи хмуро посмотрела на нее.

– Так вы кого-то видели?

Пожилая дама принялась расправлять заметные только ей одной складки на подоле своего платья. Софи поставила чашку с чаем на стол и напряженно подалась вперед. Она с трудом подавляла дрожь в руках.

– Вы же говорили, что могли видеть человека, который убил мою сестру, – нетерпеливо сказала она, пытаясь как-то сдвинуть с мертвой точки собеседницу, которая все топталась на одном месте.

Пожилая дама долго смотрела на Софи, потом вдруг всхлипнула и опустила глаза.

– Такая чудесная девушка, – говорила она. – Знаете, она помогала мне, всегда ходила в магазин, у меня самой ноги уже не те.

Софи смотрела на готовую расплакаться женщину и думала, что сама она в не том состоянии, чтобы пускать нюни. Достала из сумки бумажный носовой платок, протянула хозяйке. Та взяла его и промокнула глаза.

– Вы говорили, что кого-то видели, – снова обратилась Софи к хозяйке, когда та немного успокоилась.

Софи ожидала ответа в таком напряжении, что, казалось, у нее дрожит каждый мускул.

Вскоре, выезжая на автобан и снова прокручивая в голове этот разговор, Софи с трудом могла сдержать раздражение. Сплошное разочарование. Пожилая дама была очень одинока, и ей всего лишь хотелось поговорить с кем-нибудь о Бритте, которая часто навещала ее, заботилась, ходила в магазин. Ко всему прочему у женщины была катаракта и она почти ничего не видела. Софи еще какое-то время послушала ее причитания и при первой возможности сбежала.

Перестраиваясь для обгона, Софи думала о Бритте. Которая приносила из магазина еду этой женщине и наверняка проявляла ангельское терпение, выслушивая ее бесконечные истории из прошлой жизни.

Софи вела машину как во сне. Наконец сбросила скорость и включила поворотник. Она приехала.

Девушка, открывшая дверь, бросилась ей на шею.

– Софи!

– Привет, Рики.

– Как хорошо, что ты приехала. Проходи, давай сюда, на кухню.

Софи шла за девушкой.

– Как ты? А родители? Как вы вообще справляетесь с этим?

Софи уже успела привыкнуть к таким вопросам, и наготове у нее было несколько дежурных фраз.

– Держимся, – ответила она.

– Вы так мужественно держались на похоронах.

Нижняя губа Фредерики задрожала. Софи открыла сумку, достала второй уже за этот день бумажный носовой платок и протянула девушке.

– Мне так неудобно, – всхлипывала та. – Это ведь мне надо бы тебя утешать.

– Ты ведь была ее лучшей подругой, – ответила Софи. – У тебя не меньше моего причин для скорби.

Фредерика взяла платок, высморкалась.

– Так нелепо было на этих похоронах, – заговорила она. – Цветы на гроб бросали. А Бритта ненавидела сорванные цветы.

– Знаю, – сказала Софи и горько усмехнулась. – Мы с родителями тоже об этом подумали, когда обсуждали похороны, но человек из погребальной конторы посмотрел на нас как на сумасшедших, когда услышал, что Бритта не любила цветов. «Как такое может быть? Каждая девушка любит цветы!»

Фредерика полушмыгнула носом, полухихикнула.

– А Бритта не любила, – сказала она. – «Представь себе, стоишь себе мирно на лужайке и цветешь, а тут к тебе подходят и отрывают голову».

Обе не смогли не улыбнуться.

– Ну, разве что иногда из крема, на торте, – пошутила Софи.

Фредерика улыбнулась, но улыбка так же быстро исчезла с ее губ, как и появилась. На глаза снова навернулись слезы.

– Это все невероятно ужасно. У меня в голове не укладывается.

Она вытерла слезы и спросила:

– А ты его правда видела?

Софи вздрогнула.

– Да, – просто ответила она.

– О господи.

Из глаз Фредерики снова покатились слезы.

– Я так рада, что, по крайней мере, у тебя все нормально.

Она заплакала навзрыд, потом с трудом взяла себя в руки.

– Знаешь, чего мне больше всего не хватает?

– Чего?

– Позвонить Бритте и спросить у нее совета, – сказала Фридерика. – Нелепо, она ведь натри года моложе. Но из нас двоих старшей всегда была она. Без понятия, что я буду без нее делать.

– Понимаю, о чем ты, – сказала Софи. – Бритта всегда говорила вслух то, о чем другие только думали: «А ты чудесно прибарахлилась, сестренка. Только мне кажется, тебе надо чуть-чуть обратить внимание на то, как ты питаешься. Софи, ты уверена, что Пауль – это то, что нужно? Мне не нравится, какой смотрит на женщин в твоем присутствии. Сестричка, а сумка-то из настоящей кожи? А ты уверена, что все у вас в порядке?»

Фредерика рассмеялась.

– Очень похоже на Бритту, – хихикнула она. – Нелепо. Раньше меня это иногда даже нервировало. А сейчас, кажется, ничего не надо, только бы слушать ее рассуждения о засорении мирового океана пластиковыми бутылками и пакетами или об ужасах промышленного животноводства.

Фредерика засопела, шумно высморкалась в платок.

– О чем ты хотела поговорить, Софи?

– Хотела кое о чем спросить.

– Давай.

– Ты не знаешь, в последнее время Бритта с кем-нибудь встречалась?

– Имеешь в виду – с мужчиной?

– Именно.

– Нет. С тех пор, как Лео ее бросил, ни с кем.

Софи вздохнула. Версия убийства на почве личных отношений, к которой, судя по тем обрывкам разговоров, которые она могла уловить, склоняется полиция, становится все менее вероятной. Бритта была девушкой скромной, и на момент убийства у нее никого не было.

– Почему они вообще расстались? – спросила Софи. – Бритта об этом никогда не говорила.

– Да потому, что этот Лео – полный идиот, вот почему. Он вбил себе в голову, что Бритта ему изменяет.

– Что?

– Вот именно! – фыркнула Фредерика. – Бритта – и изменяет! Можешь себе представить? Как по мне, так все дело в том, что он уже давно что-то мутил с этой Ванессой, с которой он сейчас, и просто хотел свалить вину за то, что они расстаются, на Бритту.

– Но почему же он так поступил? – спросила Софи.

Фредерика только пожала плечами.

– Какая теперь разница, – наконец сказала она.

Софи задумчиво кивнула. У нее испортилось настроение. Хоть до конца она никогда не верила, но все-таки до последнего надеялась, что полицейская версия преступления на почве личных отношений окажется правильной. Что Бритта тайно встречалась с кем-то, о ком Софи не знала. Личные отношения почти всегда многое объясняют. А когда между убийцей и жертвой нет никаких отношений, очень трудно вести расследование, и шансы на раскрытие дела резко понижаются.

– И потом, – прервала Фредерика ход мыслей Софи. – Для Бритты не было вообще никакого смысла назначать свидание. Зачем бы она стала это делать?

– То есть? – удивилась Софи.

– О господи, – сказала Фредерика. – Такты ничего не знаешь?

14

Мне очень трудно переварить тот факт, что Шарлотта, которую я любой ценой хотела уберечь от встречи с Ленценом, сейчас на кухне и варит кофе. Но что ж – теперь с этим ничего не поделаешь.

Вхожу в столовую, и Ленцен смотрит на меня, вопросительно приподняв брови.

– Все в порядке? – спрашивает он, и я в очередной раз восхищаюсь его хладнокровием, ведь он прекрасно знает, что абсолютно все у меня в беспорядке.

Он по-прежнему сидит на своем месте, диктофон и смартфон перед ним на столе, а фотограф сложил все свое оборудование на пол и ест пирожное.

– Все замечательно, – отвечаю я, изо всех сил стараясь, чтобы мое поведение не говорило об обратном. Смотрю на стакан с водой, который наполнила перед уходом, и говорю себе, что ни при каких обстоятельствах не должна из него пить, поскольку он простоял тут несколько минут без присмотра.

Вдруг мне приходит в голову, что, может быть, Ленцен думает обо мне то же самое, может, он тоже боится, что я его отравлю. И вообще не будет есть?

Собираюсь занять свое место напротив Ленцена, но меня останавливает фотограф.

– Госпожа Конраде, может, мы сразу сделаем фотографии, и тогда я не буду прерывать ваше интервью.

Ненавижу фотографироваться, но, естественно, молчу об этом. Боязнь фотокамеры – моя слабость. Маленькая, конечно. Но все-таки слабость.

– Хорошо, – соглашаюсь я. – Где бы вы хотели?

Он на секунду задумывается.

– А какое ваше самое любимое место в доме?

Конечно библиотека. Но она на втором этаже, и мне совершенно не улыбается тащить этих двоих через весь дом в святая святых.

– Кухня, – отвечаю я.

– Тогда – на кухне, – говорит фотограф. – Отлично!

– Жду вас, – говорит Ленцен.

Замечаю взгляд, который бросает на него фотограф, очень короткий, но вполне достаточный для меня, чтобы понять: эти двое не любят друг друга. И сразу начинаю испытывать симпатию к фотографу.

Иду впереди, фотограф за мной. Ленцен остается в столовой один. Краем глаза вижу, как он углубился в свой смартфон. Мне не хочется выпускать его из виду ни на минуту, но у меня нет выбора. Все начинается не очень складно.

Входим в кухню, там Шарлотта, как раз заканчивает с кофе. Бульканье кофемашины, аромат, все родное, знакомое, успокаивает.

– Мы ненадолго – только сделаем несколько фото, – говорю я.

– Уже ухожу, – отвечает она.

– Если хотите, можете остаться посмотреть, – предлагаю я, чтобы удержать ее от похода в столовую, но сама понимаю, что звучит это несколько странно: с какой стати я приглашаю ее посмотреть, как меня будут фотографировать?

– Я пойду посмотрю, как там Буковски, – говорит Шарлотта. – Он, кстати, где?

– В спальне. И проследите, чтобы он не выскочил, я не хочу, чтобы нас тут беспокоили, – говорю я и делаю вид, что не замечаю осуждающего взгляда Шарлотты.

Наконец она удаляется. Фотограф усаживает меня за стол, кладет передо мной их газету, ставит чашку с кофе, прицеливается, снимает.

Мне трудно сосредоточиться на нем, все мысли – в столовой, с Ленценом. Что он там делает? О чем думает? С какими намерениями он сюда пришел?

Что он обо мне знает? Понятно, он читал книгу. И должен был узнать убийство, которое совершил. Что он чувствовал при чтении, об этом можно только догадываться. А потом – час спустя, день, неделю – что он чувствовал? Бешенство? Страх перед разоблачением? Неуверенность? У него было две возможности: отказаться от интервью и соответственно от встречи со мной. Или же прийти сюда и встретиться лицом к лицу. Он выбрал второе. Он не уклонился. Он клюнул. Теперь он должен выяснить мои планы, что у меня есть на руках. Он наверняка и до этого часто думал о свидетельнице, которая видела его на месте преступления. О том мгновении, больше десяти лет назад, когда мы смотрели друг другу в глаза, ужасном, коротком, как взмах ресниц, мгновении в квартире, где лежало мертвое тело. Следил за ходом расследования? Боялся разоблачения? Пытался найти свидетельницу? И нашел ли? И собирался ли ее устранить? Ее – то есть меня.

– А я вас представлял совсем другой, – прерывает фотограф мои размышления.

Соберись, Линда.

– Да? И какой?

– Ну, старше, со странностями. Не такой симпатичной.

– Думали, я – старая дама, – говорю я с наигранным удивлением, стараясь вести себя так, как, на мой взгляд, должна вести себя уединенно живущая, но не совсем сумасшедшая знаменитая писательница, и кокетливо продолжаю: – Кажется, вы говорили, что вам нравятся мои книги?

– Точно. Я считаю, ваши книги – супер, – отвечает он, наводя объектив на резкость. – Но мне казалось, что автор этих книг должен быть в возрасте.

– Понимаю.

Мне и вправду это понятно. Норберт как-то сказал, что у меня душа 85-летнего человека, и я понимаю, что он имел в виду. Я бесплотная. У меня нет ничего общего с женщинами моего возраста. Мой образ жизни никак не подходит нормальной 38-летней женщине. Живу как старуха: дети разъехались, любимые мужчины поумирали, большинство подруг – тоже, дряхлая, запертая в четырех стенах. Бесполая, бестелесная. Именно что бесплотная. Так я живу, такая я есть, так чувствую и то же самое вкладываю, когда пишу, в свою прозу.

– И потом, – продолжает фотограф, – женщина, которая никогда не выходит из дома, – сразу представляешь какую-то эксцентричную старуху, которая живет с двадцатью кошками. Или что-нибудь сверхэксцентричное, вроде Майкла Джексона.

– Жаль, что обманула ваши ожидания, – говорю я.

Получилось резче, чем хотела, и он умолкает. Снова возится со своей камерой. Наводит, снимает. Смотрю на него. Он просто излучает здоровье. Шатен, спортивного сложения. Несмотря на зиму – в майке с коротким рукавом. На левой руке – шрам, наверное, на скейтборде катался или что-нибудь в этом роде.

Он вдруг берет чашку, наливает горячего кофе, над которым поднимается пар, протягивает мне.

– Круто получится, если будет пар перед лицом. Может, сумею схватить.

Беру чашку, пью кофе, фотограф снимает.

Смотрю на него, прикидываю, сколько ему. Выглядит очень молодо. Наверное, около двадцати пяти. Нас разделяет-то всего чуть больше десяти лет, но я чувствую себя старше него по меньшей мере лет на сто.

Фотограф закончил. Благодарит. Собирает аппаратуру. Я возвращаюсь в столовую.

Внутри у меня все сжалось. Шарлотта сидит напротив Ленцена. И с ней что-то не то, с лицом, выглядит как-то не так. Неестественно. Что-то не то с глазами, с губами, с руками, вся манера держаться какая-то…неестественная. Замечает меня, быстро встает, я прервала их разговор, черт, они тут сидели, разговаривали бог знает сколько времени, пока длилась эта фотосъемка. Что тут вообще могло произойти за это время! Представляю свой кошмар, окровавленные руки Ленцена, представляю Шарлотту с перерезанной глоткой, представляю ее сынишку, сатаненка, как он сидит в луже крови, а Ленцен стоит рядом, смотрит на свои руки и ухмыляется, думаю о том, что Шарлотта знает обо мне все, интересно, могла ли она ему рассказать что-то такое, из-за чего у меня могут возникнуть проблемы, но она же не знает, слава богу, она не знает про микрофоны, про камеры и вообще про все, слава богу; но она видит убийцу моей сестры, посматривает на него, теребит прядь волос у себя за ухом, слегка касается шеи, и Ленцен на все это понимающе смотрит, улыбается, и морщины на его лице углубляются от этой улыбки, эти его морщины, я ненавижу его за эти морщины и за эту улыбку, он недостоин этих морщин, и вдруг на мгновение я вижу Ленцена глазами Шарлотты: интересный мужчина средних лет, образованный, повидавший мир, и до меня наконец доходит, что происходит с Шарлоттой, почему она кажется мне такой неестественной. Она флиртует. До сих пор у меня было односторонне представление о Шарлотте, я никогда не видела ее рядом с мужчиной, бог ты мой, как же я действительно далека от реальной жизни, как мало знаю о людях, об их отношениях, все мои знания о людях и отношениях между ними я черпаю из книг и своих далеких воспоминаний. Шарлотта явно, откровенно флиртует с Ленценом! Который, заметив меня, повернулся в мою сторону и расплылся в дружелюбной улыбке.

– Не помешала? – пытаюсь весело и иронично спросить я, но чувствую, что получилось, мягко говоря, не очень.

– Извиняюсь, – виновато говорит Шарлотта. – Не хотела вас беспокоить на кухне.

– Все в порядке, все хорошо, – говорю я. – Но думаю, Шарлотта, что сегодня вы мне больше не понадобитесь. Вы не против отдохнуть остаток дня?

– Может, еще раз посмотреть, как там Буковски? – спрашивает она.

– А кто такой Буковски? – встревает Ленцен.

У меня сжимается сердце.

– Это собака фрау Конраде, – выпаливает Шарлотта, прежде чем я успеваю открыть рот. – Он такой милашка, вы себе даже не представляете.

Ленцен заинтересованно приподнимает брови. Мне хочется расплакаться. Ленцен не должен был оставаться наедине с Шарлоттой, и он не должен был узнать о существовании Буковски. Мне становится страшно, потому что я понимаю: мое предположение о том, что мне нечего терять, оказалось ложным. Есть те, кто любит меня и верен мне. И мне есть кого защищать, а значит – и терять. И Монстр теперь об этом знает.

Ленцен улыбается. И угроза, которая таится в его усмешке, понятна только мне.

У меня вдруг начинает страшно кружиться голова, и я понимаю, надо взять себя в руки, главное – дойти до своего стула, не споткнуться и не упасть. К счастью, Ленцен в этот момент не смотрит на меня.

– Ты закончил? – спрашивает он фотографа, который появляется в дверном проеме позади меня и мимо которого величаво и с каким-то высокомерным смешком дефилирует Шарлотта.

– Почти. Я бы хотел еще сделать пару снимков во время беседы. Вы не возражаете, фрау Конраде?

– Нет проблем.

Крепко держусь за край стола. Надо успокоиться. Может, съесть что-нибудь? Отпускаю стол, ноги вроде снова держат, двигаюсь в направлении сервировочного столика. Беру врап, надкусываю.

– Прошу, угощайтесь, – приглашаю я Ленцена и фотографа. – Не пропадать же добру.

– Меня не надо долго упрашивать, – говорит фотограф и берет плошку с чечевичным салатом.

И, к моему несказанному облегчению, Ленцен встает и тоже направляется к столику. Задерживаю дыхание, наблюдая, как он берет врап с курицей и, стоя, начинает его есть. Изо всех сил стараюсь не таращиться на него, но все же отмечаю: вот он чуть испачкал верхнюю губу соусом карри, облизывает, доедает врап. Напряженно слежу, как он вытирает салфеткой пальцы и, наконец, спокойно возвращаясь на свое место, вытирает рот.

Не могу поверить. Неужели все так просто? Сажусь. Ленцен смотрит на меня. Сидим друг против друга, как финалисты шахматного турнира. Улыбка исчезла с его лица.