Текст книги "Библия сегодня"

Автор книги: Меир Шалев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 13 страниц)

ВОЛОСЫ

И родила жена сына, и нарекла имя ему: Самсон. И рос младенец, и благословлял его Господь. И начал Дух Господень действовать в нем в стане Дановом, между Цорою и Естаолом.

Книга Судей Израилевых, 13, 24–25

Одним из самых унизительных поражений, какое могло угрожать библейскому герою, была гибель от руки женщины. Тем не менее немало именитых мужчин претерпели этот позор. Ханаанский генерал Сисара получил смертельный удар от Иаили; повстанец Савей, сын Бихри, в буквальном смысле потерял голову из-за умной женщины в Авеле, которая ее отсекла; а Авимелех, сын Гедеона, погиб от обломка жернова, сброшенного на него женщиной со стены Тевеца. Впрочем, у Авимелеха хватило соображения, как выйти с честью из скверной ситуации. При последнем издыхании он сказал своему оруженосцу: «Обнажи меч твой и умертви меня, чтобы не сказали обо мне: «женщина убила его». Ну и оруженосец послушно пронзил его.

Однако все вышеперечисленные убиения не несут в себе ничего специфически «женственного». С тем же успехом их могли совершить и мужчины. Но не такова судьба Самсона. Ловушка, расставленная Далидой, чтобы поймать нашего героя, самого сильного человека во всей Библии, могла быть подстроена только женщиной, изучившей слабости своего любовника и жертвы.

Библия полна рассказами о героических деяниях Самсона. Он голыми руками разорвал льва пополам, сразил тысячу человек ослиной челюстью и не только поднял ворота Газы, но и нес их на плечах почти до Хеврона (пятьдесят миль по прямой). Его подвиги приравниваются к подвигам Геркулеса – эффектные, иногда крайне жестокие и в любом случае невероятные. Но в конечном счете Самсон заслуживает, чтобы его помнили не только из-за его мышц. Правда, как судья Израиля он был несколько не на своем месте, однако ему нельзя отказать в исключительной отваге.

Разделавшись со львом, Самсон несколько дней спустя завернул поглядеть на труп, «и вот, рой пчел в трупе львином и мед». Мед выглядел очень соблазнительно, и Самсон даже не вспомнил, что пчелы отнюдь не славятся своим радушием, а зачерпнул горсть «и пошел, и ел дорогою». Ну, естественно, чтобы засунуть руку в пчелиный улей особой силы не требуется, а вот смелости – так даже очень. Пару поколений спустя сын царя Саула Ионафан также наткнулся на медовые соты. Однако Ионафан не дал волю рукам (хотя ранее в тот день прикончил двадцать филистимлян). Нет, он, «протянув конец палки, которая была в руке его, обмакнул ее в сот медовый и обратил рукою к устам своим, и просветлели глаза его».

Поскольку Самсон был абсолютно бесстрашен и слегка чудаковат, нормальные люди немножко его сторонились. Волосы у него отросли густые и падали ниже плеч. Наши мудрецы сказали про него: «Волосы его были подобны рожковому дереву». И еще они сказали: «Плечи Самсона были шириной в шестьдесят локтей!» Учитывая, что обычный локоть имеет в длину от шестнадцати до двадцати дюймов, это можно счесть преувеличением. Однако Самсон действительно выглядел не по-людски; кроме того, он и чувствовал не по-людски: как и Каин, он принадлежал к самым первым асоциальным личностям.

Родился Самсон в колене Дановом, и обстоятельства его появления на свет окружены тайной. Его мать, остававшаяся неплодной до того дня, когда забеременела им, утверждала, что ангел предсказал ей рождение сына-назорея. Соседи – надо ли об этом говорить? – не слишком поверили этой версии. Даже тогда беременность, как результат ангельского визита, вызывала подозрения – и очень. Те, кто уверовал, видели Самсона в ореоле святости, однако неповерившие держали свои сомнения при себе: он был не из тех, с кем схлестываются по доброй воле. Как бы то ни было, Самсон, хотя и предназначенный Богом для одинокой аскетической жизни, вырос любителем повеселиться. Большую часть своей юности он дружил с филистимлянами, ходил на их вечеринки, крутил с их девушками. Но в глубине души оставался одиночкой.

В жизни Самсона были три женщины. Первой – его жена-филистимлянка, родом из Фимнафы (Библия не озаботилась сообщить нам ее имя). Она «понравилась Самсону». Но затем разонравилась: Самсон бросил ее вскоре после свадебного пира. Другой была блудница из Газы, подружка на одну ночь. Третьей стала Далида, сгубившая его. Как написано: «После того полюбил он одну женщину, жившую на долине Сорек; имя ей Далида». Термин «любовь», следует заметить, не употреблен в отношении двух других.

Кто же такая была Далида, пленившая сердце нашего героя? Никуда не денешься, кроме ее имени, мы о ней ничегошеньки не знаем. Нам нравится представлять ее себе, как и Сен-Сансу, судя по его опере, красивой и обворожительной, быть может, даже нежной и любящей. Нам бы хотелось думать, что она была достойна человека самсоновского калибра. Но Библия не дает нам для этого ни малейших оснований. Из имеющейся информации мы можем только заключить, что она завладела вниманием Самсона, поскольку он не то квартировал у нее, не то часто навещал – каждый день и каждую ночь. Сожительство без благословения священнослужителя в те времена было редкостью. Так была ли Далида блудницей, как утверждали некоторые высокообразованные литераторы? Увы, это остается неясным. Ясен нам только ее характер, о котором свидетельствуют ее поступки.

Любовное гнездышко в долине Сорек недолго оставалось тайным. Его существование скоро стало известно заклятым врагам Самсона – вельможам филистимским. Affaire de coeur[13]13
  Любовная интрижка (фр.).


[Закрыть] Самсона предоставила им великолепнейший шанс – удобный случай покончить с их могучим противником. И вот в один прекрасный день пятеро весьма высокопоставленных филистимлян заглянули в шатер к Далиде, чтобы поболтать с ней. Они собрали точную информацию о характере чувства Самсона к его последней избраннице: он был влюблен в нее по уши. Но кроме того, они не менее точно были осведомлены о чувствах Далиды к человеку из колена Данова, как мы можем заключить из последовавшего разговора. Влюбленность, должны мы с сожалением сообщить, не нашла взаимности.

Филистимские вельможи сформулировали свое предложение с абсолютной ясностью: «Уговори его, и выведай, в чем великая сила его, и как нам одолеть его, чтобы связать его и усмирить его; а мы дадим тебе за то каждый тысячу сто сиклей серебра».

Какая любящая женщина предала бы своего любимого? Какая любящая женщина приняла бы участие в столь гнусном заговоре? Какая любящая женщина променяла бы час близости на все серебро мира? Имейся хоть малейшие сомнения относительно чувства Далиды к Самсону, филистимские вельможи избрали бы более тонкий подход. Но им было абсолютно ясно, что никаких обиняков не требуется: Далида с готовностью тут же согласилась.

Далида принялась за дело с виртуозностью скандальной бабы. Она пустила в ход старый-престарый прием – непрерывное пиление. И он сработал. Самсон сдался и открыл ей тайну своей силы: «Бритва не касалась головы моей; ибо я назорей Божий от чрева матери моей. Если же остричь меня, то отступит от меня сила моя; я сделаюсь слаб, и буду, как прочие люди».

Для Самсона это был конец. Но не конец для толкователей и мудрецов. Какой золотой жилой оказалась эта история для их лихорадочных фантазий! Какое раздолье для них на постели в этом шатре!

Начать с того, что Пятый трактат Талмуда сообщает нам, что «его орган был величиной со взрослого мужчину, его семя – река в разливе». Неплохое начало, но только начало. В Библии написано: «И как она словами своими тяготила его всякий день и мучила его, то душе его тяжело стало до смерти». Этой ситуации, не забудьте, предшествовали непрерывные настойчивые расспросы Далилы, уклончивые, неверные ответы Самсона и, как следствие их, неудачи всех попыток филистимлян поставить его на колени. Тем не менее мудрецы решили, что «и мучила его» означает, что «в момент оргазма она выскользнула из-под него». Довольно-таки пикантное объяснение, но несколько неубедительное. Во-первых, одна ночь с coitus interruptus вряд ли вынудит мужчину выдать самые заветные свои тайны. Да и могла ли Далида взять да и выскользнуть из объятий человека, который голыми руками разрывал львов пополам?

Радак, провансальский грамматист и комментатор XII века, рабби Давид Кимхи, предпочитает более правдоподобную историю допекания: изо дня в день, утром, днем и ночью, до и после, а возможно, и во время, она, не давая ему передышки, задавала один и тот же вопрос, допрашивала, требовала ответа.

Но что бы там ни было, множество поэтов и писателей, вдохновлявшихся этой историей, интересовал не вопрос «как» она этого добилась, а «почему»? Почему кто-то предает свою любовь, свой народ, свою родину? Но разумеется, Далида не повинна ни в одной из этих мерзостей. Она не принадлежала ни к семье Самсона, ни к его народу, и у нас нет ни единого указания, что она хоть как-то его любила. Нет, это была холодная, расчетливая женщина, которая знала слабости своего любовника и с готовностью продала его за тысячу сто сребреников, помноженных на пять. Кто знает, возможно, хватило бы и тридцати.

Внимательное прочтение текста подготавливает читателя к успеху Далиды. В нем хватает достаточно прозрачных намеков еще до ее появления на сцене. Истории двух других женщин – убедительный сигнал, предупреждающий, что Самсона ждет великое падение.

Жительница Фимнафу, например, выдала Самсона, и глазом не моргнув. Самсон, все еще ощущая во рту вкус львиного меда, задал загадку своим филистимским гостям на свадебном пиру и побился об заклад на тридцать полотняных рубашек и тридцать перемен одежд, что они не сумеют разгадать ее за семь дней. Затем последовала загадка: «Из ядущего вышло ядомое, и из сильного вышло сладкое» – что это?

Ну и на четвертый день взбешенные гости поставили перед новобрачной ультиматум: «Уговори мужа твоего, чтоб он разгадал нам загадку; иначе сожжем огнем тебя и дом отца твоего». Да-да, они вместо подкупа пустили в ход угрозы. Она только-только сочеталась браком и любила своего молодого мужа. Но аналогия очевидна, и ключ – в «уговори». Самсон легко поддавался уговорам, и все это знали. Новобрачная плакала семь дней, пока он не сообщил ей ответ. В тот раз Самсон не лишился ни глаз, ни жизни, а только дорогой одежды. Однако обида заставила его отказаться от жены.

История с блудницей в Газе дает нам дополнительные подсказки. Все знали, что войти в филистимский город было равносильно тому, что сунуть голову в пасть льву. Но Самсон, как нам известно, львов не боялся, и похоть, что в нем возбудила эта женщина, пересилила все соображения, которые могли бы его остановить. Разумеется, чуть стало известно, что Самсон в городе, как враги окружили место свидания и устроили засаду. Почуяв опасность, Самсон встал в полночь и проделал свой фокус с городскими воротами – но и во второй раз его слабость к женщинам притупила его осторожность.

Эта слабость достигла кульминации в его любви к Далиде, и от правды никуда не денешься: наш железный человек имел сахарное сердце и выставлял напоказ свою ахиллесову пяту.

Самсон получил тяжкий урок. И он дорого ему стоил. Самсон узнал, что одной только физической силы недостаточно. Вероятно, он размышлял над этим уроком, когда в Газе, ослепленный, в цепях «молол в доме узников».

Однажды Бог грозно предостерег Самсона, что его мышцы не гарантируют ему безопасность. Случилось это после того, как он побил тысячу человек ослиной челюстью и начал петь дифирамб своей мощи: «Челюстию ослиною толпу, две толпы, челюстию ослиною убил я тысячу человек».

Но вскоре он почувствовал сильнейшую жажду, так как день был жаркий, и чуть не умер от обезвоживания. В муках он возвысил голос в молитве, раскаиваясь в своей гордости: «Ты соделал рукою раба Твоего великое спасение сие; а теперь умру я от жажды, и попаду в руки необрезанных». Бог разверз ямину, «и потекла из нее вода». Жизнь Самсона была спасена. После Далиды ему стало еще яснее, что он уязвим, как любой другой человек, что его подлинная сила исходила от Бога. Срезание волос, которые он отрастил по обету назорея, символизировало лишение его Божьей милости.

И вот в последние минуты своей жизни перед последним великолепным подвигом – сокрушением филистимского храма – Самсон больше не полагался ни на свои волосы, которые отросли в темнице, ни на силу своих рук. Он обратился к Богу. Впервые в жизни он воззвал к Нему прежде, чем испытать свою силу. Он хотел духовной поддержки Бога, он нуждался в ней.

«Господи Боже! – молил он своего Создателя. – Вспомни меня, и укрепи меня только теперь, о, Боже! чтобы мне в один раз отмстить Филистимлянам за два глаза мои».

Стоя между столбами храма, осыпаемый насмешками толпы из трех с лишним тысяч филистимлян, Самсон молился своему Творцу и был вознагражден мигом божественного откровения, которое даруется только истинно верующему. Рядом не было ни священников, чтобы посредничать между ним и Богом, ни жертвенника, ни жертвы для всесожжения, никаких атрибутов официальной религии. Самсон умолял Бога: «Умри, душа моя, с Филистимлянами!» И Бог помог ему в этом самоубийстве – событие необычайное и парадоксальное.

Там стоял другой Самсон, которого привели забавлять филистимскую толпу. Он уже не был упрямым, бесстрашным мальчишкой, любителем удовольствий, склонным к самовозвеличиванию. Обхватив столбы храма, стоял одинокий назорей Господа, чей Дух «начал… действовать в нем в стане Дановом, между Цорою и Естаолом». Тот самый Дух вернулся теперь, чтобы утешить и укрепить его перед концом.

CASUS BELLI

Царь Аммонитский сказал послам Иеффая: Израиль, когда шел из Египта, взял землю мою от Арнона до Иавока и Иордана; итак возврати мне ее с миром.

Книга Судей Израилевых, 11, 13

Оба они были мужественными воинами, обуреваемыми жаждой власти. Один был изгнан из отцовского дома, а другой бежал из царского дворца. Оба возглавляли шайки изгоев, а затем возвратились, чтобы возглавить свой народ. Один стал судьей – не из самых великих. Другой стал царем, самым почитаемым в истории Израиля.

Быть может, неуместно сравнивать Иеффая Галаадитянина с царем Давидом. Вроде как сравнивать шиповник с дубом. Тем не менее для такого сопоставления имеется веское оправдание: оба вели войну с восточными соседями – аммонитянами, и сравнение этих двух войн позволяет узнать очень многое.

Причина войны Иеффая с аммонитянами была такой знакомой – земля. Она находилась между двумя притоками Иордана Арноном и Иавоком. Эта земля тянется от восточного берега Иордана до пустыни, которая простирается, грубо говоря, от середины побережья Мертвого моря в сторону моря Галилейского. В то время ее заселяли колена Гада и Рувима, которые вернулись туда после участия в завоевании Ханаана.

Царь аммонитян объявил о своем намерении аннексировать эту территорию. Аммонитяне, чьи силы росли – как и их дерзость, – даже устраивали набеги на западный берег Иордана, «чтобы вести войну с Иудою и Вениамином и с домом Ефремовым, и весьма тесно было сынам Израиля».

Было это в те дни, когда судьи судили и не было царя в Израиле. «Народ и князья Галаадские сказали друг другу: кто начнет войну против Аммонитян, тот будет начальником всех жителей Галаадских».

Иеффай Галаадитянин был в то время в земле Тов в окрестностях Иармука, еще одного притока Иордана несколько южнее моря Галилейского, «и собрались к Иеффаю праздные люди, и выходили с ним». За несколько лет до этого его выгнали из отчего дома из-за его сомнительного происхождения. Мать его была блудницей, и его братья, сыновья законной жены их отца, не желали делиться с ним наследством. Иеффай не питал особой симпатии ни к своей семье, ни к галаадитянам вообще, поскольку натерпелся от них в детстве всяких обид. Но теперь он был известен как могучий боец, обеспечивавший себе хлеб насущный своим мечом.

Давление аммонитян на галаадитян возрастало, и у Иеффая возникло ощущение, что он – единственный, кто способен их выручить. Но он разумно выжидал своего часа. И вот к нему явилась делегация старейшин просить помощи. Он не только не разыграл удивления, но со злорадным удовольствием позволил себе небольшую месть: «Не вы ли возненавидели меня и выгнали из дома отца моего? зачем же пришли ко мне ныне, когда вы в беде?» Что могли они ответить? Иеффай потребовал, чтобы они сделали его начальником всех жителей галаадских, раз уж им понадобились его услуги в войне с аммонитянами. Разумеется, отказать ему они не могли. Дело не терпело проволочек.

Вот так, нищий, униженный изгой вернулся в родные пределы, сопровождаемый своими дружками-головорезами и кучкой угодливых старейшин. Однако он не стал мстить и сводить старые счеты. Наоборот, он претерпел невероятное преображение. На месте травимого изгоя мы находим разумнейшего вождя, который показывает себя не столько воинствующим забиякой, сколько умным государственным деятелем. Старейшины галаадские умоляли: «Приди, будь у нас вождем, и сразимся с Аммонитянами». Однако Иеффай попытался найти политическое решение проблемы.

«И послал Иеффай послов к царю Аммонитскому сказать: что тебе до меня, что ты пришел ко мне воевать на земле моей?» Этот вопрос отражает мудрость Иеффая. Разумеется, он знал, чего добивается царь аммонитян. Но Иеффай не просто хотел поторговаться с царем. Он преследовал и другие цели. Во-первых, он давал понять, что Израиль уже не стадо без пастуха. Теперь у израильтян есть полноценный вождь. Во-вторых, он употребил определение «моя земля», что, собственно, и было ответом царю аммонитян. Спорная территория, дал он понять, была частью наследия Израиля. Ответ царя не заставил себя ждать: «Израиль, когда шел из Египта, взял землю мою от Арнона до Иавока и Иордана; итак возврати мне ее с миром». Решительнейший ответ. Он указывал на историческую несправедливость, совершенную, по мнению царя, относительно его народа. Он тоже называет спорную территорию «моя земля». Ключевое слово в своем послании царь приберег к концу – «с миром». Оба лидера явно предпочли бы осуществить свои цели без войны. Правда, царь аммонитян уже мобилизовал свои вооруженные силы и приготовил их к сражению. Лидеры, поступающие так, обычно довольно охотно пускают эти силы в ход.

И Иеффай отправляет царю другое, более подробное послание, исполненное учености, понимания и глубокого знакомства с историей и сутью вопроса. Оно содержит полный и точный геоисторический обзор, доказывающий, что а) Израиль не заинтересован ни в территории, ни в войне и б) у аммонитян нет никаких прав на оспариваемую землю. Иеффай напоминает царю, как Израиль на пути в Ханаан просил разрешения пройти через указанную территорию у аморреев, тогда ею владевших. Аморреи отказали в этой просьбе, а вместо того сразились с израильтянами, которые победили, получив «в наследие все пределы Аморрея от Арнона до Иавока, и от пустыни до Иордана». Другими словами, Израиль отобрал эту землю у аморреев, а не у аммонитян. Обзор Иеффая почти слово в слово повторяет место в Числах, описывающее происходившее следующим образом: «Но Сигон не позволил Израилю идти чрез свои пределы; и собрал Сигон весь народ свой, и выступил против Израиля в пустыню, и дошел до Иаацы, и сразился с Израилем. И поразил его Израиль мечем, и взял во владение землю его от Арнона до Иавока, до пределов Аммонитских; ибо крепок был предел Аммонитян. И взял Израиль все города сии, и жил Израиль во всех городах Аморрейских». Иеффай также указывает, что с тех пор прошло триста лет и до этого момента никто не ставил такое положение вещей под сомнение: аммонитяне ни разу не пытались утвердить свои якобы права над этой территорией. Завершает свое послание Иеффай в презрительном тоне: «Итак Господь, Бог Израилев, изгнал Аморрея от лица народа Своего Израиля, а ты хочешь взять его наследие? Не владеешь ли ты тем, что дал тебе Хамос, бог твой? И мы владеем всем тем, что дал нам в наследие Господь, Бог наш».

Вот это политика! Старейшины галаадские искали доблестного воина, а обрели умеренного среброустого дипломата, предпочитающего обходиться без войны и кровопролития.

К несчастью, железной логики одной стороны оказалось мало, чтобы предотвратить войну. Царь аммонитян понял, что дипломатическими переговорами мало чего добьется, и потому наточил свой меч. Однако Иеффай его опередил. Воин в нем взял верх, и он опередил аммонитское войско, вторгся на аммонитскую территорию и «поразил их поражением весьма великим». Быстрота, с какой Израиль атаковал, и глубина вторжения на вражескую территорию явно указывают, что Иеффай держал этот план в голове еще во время переговоров, не будучи убежден в их успехе. Приготовившись к любому исходу, он тем не менее разгромил врага.

Интересно отметить, что Иеффай не стал захватывать аммонитскую столицу. Может быть, у него не имелось достаточно сил для этого, а может быть, он не хотел эскалации военных действий после того, как его ограниченная операция увенчалась полным успехом. А взял Аммон-Амман и развернул решающую войну с аммонитянами и их союзниками царь Давид сто лет спустя. Давайте теперь рассмотрим события, которые обеспечили casus belli высокочтимому царю Давиду.

Из Второй книги Царств следует, что аммонитский царь Наас и Давид были добрыми друзьями и, когда Наас скончался, Давид отправил посольство выразить соболезнования его сыну, царевичу Аннону, наследовавшему ему. Однако советники Аннона заподозрили послов Давида в шпионаже, в намерении высмотреть укрепления столицы, и изложили свои подозрения молодому царю. Аннон арестовал изумленных членов дипломатической миссии «и обрил каждому из них половину бороды, и обрезал одежды их на половину, до чресл, и отпустил их». И вот, сверкая ягодицами, щеголяя бородами в панковском стиле, они в таком потешном виде возвратились домой, понимая, что «очень обесчещены». Давид распорядился, чтобы они оставались в Иерихоне, пока их бороды не отрастут снова и они не смогут появляться на глаза цивилизованным людям. Все происшедшее было глубочайшим оскорблением царскому посольству, а значит, и самому Давиду, и всему царству.

С этого момента события стали нарастать, как снежный ком, и никто не попытался остановить лавину. Когда аммонитяне поняли, что «сделались ненавистными для Давида», они наняли десятки тысяч пеших сирийских воинов, чтобы противостоять неминуемому нападению. Давид, едва получив известия об этой мобилизации, тут же отправил Иоава на войну во главе войска. Не было ни обмена нотами, ни предложения посредничества, ни челночной дипломатии. Вот так карательная экспедиция для преподания урока аммонитянам и воздаяния за издевательства над послами переросла в полномерную затяжную войну. В сражениях погибало много израильтян и еще больше – их врагов. Войско Иоава разгромило сирийские и аммонитские войска, захватило столицу и другие города и беспощадно расправлялось с местным населением. Причиной же этой кровавой бани была – если вы еще не забыли – всего лишь парочка мини-юбок. Но кто про это помнил? С течением времени первопричина войны полностью изгладилась из памяти и политических и военных вождей, как доказывает призыв Иоава в ходе особенно яростной битвы: «Будь мужествен, и будем стоять твердо за народ наш и за города Бога нашего». Это не случайный выкрик в пылу сражения. Это смена целей войны: то, что началось как карательная экспедиция за оскорбление, превратилось в священную войну для защиты отечества.

Давид, конечно, никак не мог спустить Аннону глупейшее оскорбление его послов. Ни один ответственный глава государства не посмотрел бы на такое сквозь пальцы. Но Давид мог послать ультиматум, требуя немедленных извинений и компенсации униженным послам. Тогда он и Аннон могли бы выкурить трубку мира и поклясться в вечной дружбе. Или он мог бы захватить какой-нибудь аммонитский отряд и обрезать их одежду по плечи. Но начинать войну такого размаха было чистейшим безумием. Инцидент, ставший ее причиной, никак не был последней каплей в напряженных отношениях между двумя царствами. Наоборот, отношения между ними до этого момента были расчудеснейшими.

Эти две войны с аммонитянами интересны страшной ценой, которую оба вождя заплатили за свои действия. Давид оказался запятнанным адюльтером и убийством в результате знаменитой истории с Вирсавией и ее мужем Урией Хеттеянином. Во время осады Аммона, пока Урия сражался у ворот этой столицы, Вирсавия приняла свою знаменитую ванну на крыше, и Давид позаботился, чтобы он не вернулся с войны живым. В наказание Бог убил первенца этой пары. Более того, восстание любимого сына Давида Авессалома и последовавшая его смерть были тоже расплатой за давний грех, как предсказал пророк Нафан.

Иеффай же заплатил цену еще ужасней. Отправляясь на битву с аммонитянами, он дал обет Богу: «Если Ты предашь Аммонитян в руки мои, то, по возвращении моем с миром от Аммонитян, что выйдет из ворот дома моего на встречу мне, будет Господу, и вознесу сие на всесожжение». Когда Иеффай вернулся с победой, его единственная дочь вышла «на встречу ему с тимпанами и ликами». Два месяца бедная девушка оплакивала в горах свое девство, после чего ее отец исполнил свой страшный обет и принес жуткую жертву, вновь и вновь запечатлевавшуюся художниками.

Традиция восславила царя Давида и по праву и нет. Иеффай же всегда подвергался жестокой критике. Из-за своей матери он получил прозвище «ветка смоковницы», что на иврите значит «подлый человек». И его считали полным невеждой. Я даже удивляюсь, как еще его не прозвали «судьей хреновым». Ничто не помогало, ни его политическая прозорливость, ни военные победы. Его блудница-мать и его недостойные дружки уничтожили его шансы на посмертную славу. Но нет сомнений, что последний гвоздь в его гроб вбило принесение в жертву дочери. Мудрецы были готовы до кровавых мозолей на пальцах выискивать оправдания Давиду в истории с Вирсавией в полном противоречии с библейским текстом. Ну а для Иеффая не нашлось ни одного доброго слова. Ни разу, ни единого. А это несправедливо. История дочери Иеффая, бесспорно, вызывает ужас, но сейчас наша проблема не в принесении в жертву дочерей. В жертву мы приносим наших сыновей.

Итак, войны с аммонитянами Давида и Иеффая дают нам разные уроки. Casus belli – не всегда результат объективного положения вещей, в неменьшей степени он зависит от личности лидера, который посылает наших сыновей на войну.