Текст книги "«Три сестры». Драма мечтаний"

Автор книги: Майя Волчкевич

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 3 страниц)

Конечно, иногда такая деятельность граничила с дилетантизмом от культуры и просвещения, была просто любительщиной. Но. судя по мемуарам, жизнь в таких городах, как Казань, Одесса, Пермь, Харьков, Томск, Иркутск, Ярославль, совсем не была мертвящей и однообразной. Многое зависело от человека и его внутреннего настроения, чему свидетельство – упомянутое письмо Петра Перцова.

Младший брат Чехова, Михаил Павлович, в середине 1890-х годов служил в уездном городе Углич. Скучал здесь и жаловался в письме к своему покровителю, издателю А.С.Суворину: «Уже пять лет я на службе, но самые лучшие годы моей жизни протекли в такой глуши, о которой можно вспоминать, как о кошмаре. Если бы я умел играть в карты или пить водку, быть может, я и удовлетворился бы такой жизнью. <…> Я всё чаще и чаще задаю себе вопрос, зачем я окончил курс в университете, для чего я знаю языки, для чего мне открыто кое-что и природой и воспитанием? <…> Дорогой Алексей Сергеевич, переведите меня, куда вам угодно <…>». Влиятельный Суворин «перевел» образованного чиновника в губернский город Ярославль.

Этот город насчитывал в конце ХIХ века свыше 70 тысяч жителей и был промышленным центром. В нём, помимо высшего учебного заведения (Демидовский юридический лицей), было 8 средних школ, одна мужская и две женские гимназии, кадетский корпус, духовная семинария, три духовных училища. Существовала музыкальная школа, выходили несколько газет. В городе еще были – краеведческий музей, шесть библиотек, народные читальни, книжные лавки, известный на всю Россию городской театр. Существовали многообразные общества: любителей конского бега, садоводства, трезвости, любителей драматического и музыкального искусства, спасения на водах.

Поначалу М.П.Чехов был счастлив и хвалил Ярославль. Он усердно служил, писал рецензии в местную газету, участвовал в общественной жизни, получал награды. Однако прошло не так много времени и он начал очень литературно, словно подражая штампам расхожей беллетристики, сетовать на провинциальную жизнь: «Уже четвертый год как я – начальник отделения… Но отчего это всё в моей службе кажется мне пустяками и чепухой? Что-то в ней есть несерьёзное. Одним словом – не то». Таким образом, дело даже не в Ярославле или Перми, но в представлении о себе, своем предназначении и надежде, что кто-то – случай, покровитель, чудо, – изменят судьбу к лучшему.

~ ~ ~

Есть еще одно печальное следствие воспитательной методы Прозорова – штудирование и муштра вовсе не пробудили в его детях тягу к новым познаниям, Скорее, наоборот.

Если сёстры еще надеются, что их брат Андрей (по желанию папы) сделает карьеру учёного и даже станет профессором, то для себя они не мыслят никакого дальнейшего образования. Хотя девяностые годы конца ХIХ века открывали для женщин новые возможности в этой сфере.

Амбициозные барышни, окончившие гимназию, брали судьбу в свои руки. Самые целеустремленные уезжали за границу, чтобы продолжить образование в европейских университетах. В любимой Прозоровыми Москве в 1872 году открылись Высшие женские курсы (курсы Герье), которые посещала, например, сестра Чехова, Мария.

В Петербурге в 1878 году начали работать Бестужевские курсы, имевшие физико-математическое и словесно-историческое отделения. На словесно-историческом отделении преподавали богословие, логику, психологию, историю древней и новой философии, историю педагогики, теорию эмпирического познания, историю литературы, русский, латинский, французский, немецкий, английский языки и один из славянских языков. Программа курсов была университетской и длилась четыре года.

К концу ХIХ века подобные курсы были открыты в Киеве, Казани. Там преподавали и читали лекции профессора университетов, знаменитые ученые. Экзамены на курсы сдавать не требовалось, нужны были лишь аттестат о среднем образовании и свидетельство о политической благонадежности.

В начале деятельности, например, Бестужевских курсов, выдерживался сословный признак. Почти 70 процентов принятых учениц были детьми военных и гражданских служащих. Так что в данном случае дочерям генерала не пришлось бы преодолевать никакие социальные или сословные препятствия, они оказались бы среди сверстниц своего круга.

«Бестужевка» баронесса Мария Мейендорф, поступившая учиться в 1893 году, так пишет о своих сокурсницах, их настроениях и целях: «Что представляла собой эта собравшаяся молодежь? Число желающих получить высшее образование было велико. Гимназий, то есть средних учебных заведений, было к тому времени много, и удовлетворить их всех не было возможности, и вот, как правило, принимались только медалистки, то есть девушки с головой, с мозгами. Всякий орган человека требует своей пищи, как желудок требует своей пищи в прямом смысле этого слова, так мускулы требуют движения, легкие – воздуха, а мозг алчет знаний и мыслей. Возможность обогатиться знанием – вот та первая и бескорыстная цель, которая собрала моих товарок в столицу. Была и другая: по окончании курсов легче было получить место преподавательницы или найти службу <…>».

Кроме того, блестящее знание иностранных языков открывало сёстрам Прозоровым возможность слушать лекции в европейских университетах. Однако ни Ольга, ни Ирина не только не испытывают желания как-то продолжить своё образование, но даже не допускают мысли об этом. Более того, они тяготятся своими знаниями.

~ ~ ~

Свой интеллектуальный багаж они дружно и почти в один голос оценивают не просто как ношу, излишество, но даже как уродство. «В этом городе знать три языка ненужная роскошь. Даже и не роскошь, а какой-то ненужный придаток, вроде шестого пальца. Мы знаем много лишнего», – сетует без толики кокетства Маша в первом действии.

Словоохотливый Вершинин в ответ разражается монологом о том, что нет и не может быть такого скучного и унылого города, в котором был бы не нужен умный, образованный человек, что среди ста тысяч населения этого города, конечно, отсталого и грубого, таких, как Прозоровы, только три, но что в будущем такими, как Прозоровы, станет большинство людей. Услышав утешительные слова об избранности, скучавшая до той минуты Маша решает остаться завтракать. А Ирина со вздохом добавляет, что слова Вершинина следовало бы записать.

Рассуждения об избранности образованного сословия Прозоровы вполне могли слышать от отца. Особенное предназначение (своё или близких) – это морок героев пьесы, предшествующей «Трём сёстрам» – «Дяди Вани».

В повести «Моя жизнь» провинциальный бездарный архитектор Полознев, считающий себя вправе бить взрослого сына по щекам, одновременно толкует ему о том, что есть божий, святой огонь. Это отличает образованного человека от осла или от гада и приближает его к божеству: «Все Полозневы хранили святой огонь для того, чтобы ты погасил его!»

Кажется, что «святой огонь» в доме Прозоровых если не чадит, то уже едва горит. Андрей планирует перевести за лето «одну книжку с английского», однако с удовольствиям предается двум занятиям: игре на скрипке и выпиливанию рамочек лобзиком. Маша пребывает в «мерлехлюндии» и почти открыто пренебрегает мужем. Ольга грезит как о счастье о возможности не ходить на службу и побыть дома. Ирина рассуждает о физическом труде и не знает, куда деть себя.

В первом действии именинница Ирина произносит жестокую, удивительную по своей силе фразу о прошлом, которая чаще всего остается в тени внимания режиссеров и исполнителей. Тогда как звучит это не менее разоблачительно, чем «Зачем вспоминать!»

В ответ на признания Тузенбаха в любви и слова о том, что «жизнь кажется прекрасной», она вдруг начинает плакать. И отвечает с горечью: «Вы говорите: прекрасна жизнь. Да, но если она только кажется такой! У нас, у трёх сестёр, жизнь не была еще прекрасной, она заглушала нас, как сорная трава…»

Эта фраза – своеобразный ответ на вопрос, отчего Ирина не хочет вспоминать. В ней скрытое обвинение прошлому – своему детству, отрочеству и юности. Причем говорит она обо всех трёх сёстрах. Выходит, что они еще не жили, что всё, чем отец наполнил их жизнь, было сорной травой. За всю пьесу ни у одного из детей не найдется счастливого, радостного воспоминания об отце. Хотя и мать они вспоминают очень редко. О ней мало что известно. Неясно, когда она умерла и насколько хорошо её помнят дети. Тогда как отец, с его занятиями, присутствовал в их жизни каждодневно, постоянно, настойчиво.

~ ~ ~

Тема сиротства – одна из важнейших во всем творчестве Чехова. Его герои нередко лишены именно материнского участия. Чехов берет такую житейскую ситуацию, в которой усиливается отцовский деспотизм. Деспотизм, равнодушие родителей к потребностям и чувствам своих детей – лейтмотив, поражающий своим постоянством и, безусловно, его истоки – в детстве самого Чехова.

Отца писателя, купца третьей гильдии, трудно назвать деспотом. Его домашнее тиранство, вера в дисциплину, проистекали скорее из желания показать и доказать хотя бы тем, кто слабее его, свою значительность и силу. С теми, кто был выше рангом, чином или званием, отец писателя был неизменно почтителен и даже искателен. Их он почитал людьми высшими и особенными. В своем же маленьком мирке, состоявшем из жены и шестерых детей, всё должно было подчиняться его разумению, желанию и воле.

В силу разных причин добрые и дурные качества Павла Егоровича Чехова развернулись сполна не в профессии лавочника. Не на славном поприще регента церковного хора. Но в роли особого отца, как она ему виделась – наставника, ментора и кладезя житейской премудрости. За постоянные поучения и внушаемые «правила» и «порядок» жизни сыновья прозвали отца «Новейший самоучитель».

Во всех биографиях Чехова есть описания того, как дети должны были подменять отца в лавке, не только по необходимости, но и для вящей пользы, познавая каждодневный труд. Или участвовать в многочасовых спевках церковного хора и службах, во имя труда духовного. Павел Егорович считал, что бесконечные нравоучения, равно как и физические наказания, способствуют воспитанию, и порол детей во имя их же блага. Уже взрослому Чехову принадлежат неутешительные слова, не заглушенные целительной памятью: «В детстве у меня не было детства».

Ирина говорит по сути то же самое, хотя в её детстве и отрочестве не было ни сидения в холодной лавке, ни позора банкротства отца, ни мещанской бедности.

«Я прошу тебя вспомнить, что деспотизм и ложь сгубили молодость твоей матери, – напишет Чехов старшему брату Александру под впечатлением того, как тот обижает своих домашних. – Деспотизм и ложь исковеркали наше детство до такой степени, что тошно и страшно вспоминать». Деспотизм и глухота к ближнему – качество, вызывавшее к жизни новые и новые сюжеты Чехова.

Если под этим углом зрения попытаться перечитать многотомное собрание сочинений и писем Чехова, то картина предстанет поистине удивительная. За несколькими исключениями (равнодушный к матери лакей Яша в «Вишнёвом саде», Аксинья в повести «В овраге«), родители виновны перед своими детьми – в себялюбии, немилосердии, сердечной глухоте. Мисаил и Клеопатра Полозневы и их жестоковыйный отец-архитектор в «Моей жизни». Соня и красноречивый профессор Серебряков в «Дяде Ване», купец Лаптев в повести «Три года», отец Нины Заречной в «Чайке», чиновник Орлов и его маленькая дочь в «Рассказе неизвестного человека», Раневская и Варя с Аней в «Вишнёвом саде», родители Сарры в «Иванове». Последствия такого немилосердия неизбывны и имеют решающее значение для судьбы героев. Страх исковеркал их.

Об этом прямо говорит Лаптев своей молодой жене в повести «Три года«: «Я помню, отец начал учить меня или, попросту говоря, бить, когда мне не было еще пяти лет. Он сек меня розгами, драл за уши, бил по голове, и я, просыпаясь, каждое утро думал прежде всего: будут ли сегодня драть меня?».

Характерно, что в мире Чехова «семейное угнетение» или пренебрежение чувствами редко вытекает напрямую из бедности или невежества. Отец Лаптева – богатый купец, мать Треплева – известная провинциальная актриса, отец Клеопатры и Мисаила Полозневых – преуспевающий городской архитектор.

Истоки семейного угнетения в пьесе «Три сестры» тоже – не в бедности или невежестве. Генерал Прозоров был обеспечен и ценил образование. Но все его дети несут в себе одну и ту же черту – раннюю сломленность чужой волей.

Название «Три сестры» таит в себе конфликт, так же, как и название пьесы «Дядя Ваня». Герой предпочел остаться вечным дядюшкой, милым родственником. Не позволив себе стать Иваном Петровичем Войницким. Сёстры Прозоровы также неразрывно связаны одной судьбой. Ни одна из ни не может уехать в Москву без другой. Не оттого, что так велика семейная привязанность уже давно выросших людей. Но потому, что в каждой из них есть одна и та же черта – страх самостоятельного, отдельного выбора. Ольга и Ирина ждут, что решение о переезде в Москву примет кто-то другой, а они лишь последуют за ним. Или же жизнь, истечение времени сами как-нибудь приблизят их мечтание.

Первое действие пьесы открывает последствие прошлого, в котором героям предстоит жить. Временный «праздник непослушания» этих выросших детей начался ровно год назад. Именины знаменуют его переломный момент.

Глава вторая
Дом Прозоровых, или… «у них попросту»

Нечасто «Три сестры» ставят на сцене без декорации, воссоздающей дом, эту своеобразную обитель не только героев, но всей драматургии Чехова. С домом связана сквозная тема – потери и изгнания. В «Иванове» дом будут колебать потрясения. В «Чайке» вторжение Аркадиной выбивает из колеи всех обитателей и множит потери. В «Дяде Ване» профессор Серебряков предложит «великолепный» план продажи имения для собственной вящей выгоды. Дом потеряют Прозоровы. В «Вишнёвом саде» зрителям явлен неизбежный исход из дома, знаменующий и конец театра Чехова, его последнюю пьесу.

Казалось бы, виновники, те, кто вторгаются или изгоняют – это свои, просто более эгоистичные, себялюбивые и равнодушные. Под это определение подходят и Аркадина, и Серебряков, и Наташа, и Раневская с Гаевым. А жертвы – это Войницкий и трудолюбивая Соня, сёстры Прозоровы, Аня и Варя.

Однако странный парадокс намечен в первой крупной пьесе Чехова, «Иванов». Потом он повторится в «Чайке». Владельцы усадеб как будто не знают, что делать со своим домом и имением. Однако живут почему-то не в городе, а в той самой «деревне», которая им скучна и не интересна. В доме они совсем не чувствуют себя владельцами, господами: «<…> никогда в деревне я не жил, как хотел. Бывало, возьмешь отпуск на 28 дней, приедешь сюда, чтобы отдохнуть и всё, тут тебя как доймут всяким вздором, что уж с первого дня хочется вон <…>. Ну, а теперь я в отставке, деваться некуда, в конце концов. Хочешь – не хочешь, живи…», – жалуется Сорин в «Чайке».

Первое действие «Иванова» начинается с того, что хозяина имения третирует управляющий Боркин, требуя деньги на хозяйство и напоминая о выплате процентов. Боркин вьётся вокруг вялого Иванова, подобно Мефистофелю, предлагая самые фантастические и рискованные планы обогащения: «Голубчик, Николай Алексеевич, мамуся моя, ангел души моей, вы всё нервничаете, ей-богу, ноете, постоянно в мерлехлюндии, а ведь мы, ей-богу, вместе черт знает каких делов могли бы наделать!». В этом диалоге непонятно даже, служит ли Боркин у Иванова или наоборот.

В «Чайке» громогласный управляющий Шамраев уже не уговаривает и не строит планы. Он распоряжается по своему усмотрению. Усмотрение это весьма плачевное: «пчелы дохнут, коровы тоже дохнут». Хозяин имения, Сорин, настолько нездоров, что близкие постоянно пребывают в страхе, что с ним может случиться сердечный приступ. В болезни Сорина Шамраев, конечно, не виноват, хотя слабость владельца имения использует весьма умело.

После очередного скандала, когда управляющий отказывается дать лошадей, чтобы ехать в город, Сорин кричит: «Невыносимый человек! Деспот!». Эта трагикомическая перебранка напоминает не отношения нанимателя и управляющего, но семейную сцену. Она повторяется время от времени и исхода из неё нет. Именно поэтому свидетель таких безысходных домашних свар – доктор Дорн, философически замечает Полине, жене Шамраева: «Люди скучны. В сущности, следовало бы вашего мужа отсюда просто в шею, а ведь кончится тем, что эта старая баба Петр Николаевич и его сестра попросят у него прощения. Вот увидите!». В такой ситуации, когда владелец имения просит прощения у зарвавшегося управляющего, трудно сопереживать Сорину. Очевидно, что грубиян, «бурбон, монстр», подобный Шамраеву, не мог не появиться в его имении.

~ ~ ~

История дяди Вани, Ивана Петровича Войницкого, дает удивительную картину того, как знатный и богатый дворянин не просто отказался стать хозяином, но еще себя превратил в слугу, в управляющего. Об этом расскажет сам Войницкий, когда притязания его былого кумира, Серебрякова, на уклад, сложившийся в доме, и собственно на весь дом, приведут к предложению продать имение. В третьем действии Войницкий кричит: «Двадцать пять лет я управлял этим имением, работал, высылал тебе деньги, как самый добросовестный приказчик».

Войницкий действительно жил на нищенское жалованье безрадостной жизнью и работал, как приказчик, не беря себе заслуженного вознаграждения. А между тем Иван Петрович, чья скудная событиями жизнь свелась к заботам о постном масле и гречневой крупе, – сын тайного советника и сенатора. Звание члена Правительствующего Сената относилось к высшим почетным званиям Российской империи. Сенаторами могли быть министры и товарищи министра. Согласно табели о рангах, звание тайного советника в девятнадцатом веке принадлежало к третьему классу и могло быть приравнено к генеральскому.

Вся семья Войницких (и в этом одна из главных загадок «Дяди Вани«) в полном составе пожертвовала своё огромное состояние на обеспечение жизни и деятельности сына дьячка, вчерашнего студента. Хотя Серебряков для круга, к которому принадлежали жена и дети сенатора, был плебеем и бедняком из низшего сословия. Однако, красавица-сестра Войницкого обожала своего мужа бесконечно. Мать Ивана Петровича любит своего зятя много больше своих детей и предана ему абсолютно и слепо.

А главный герой пьесы отказался от своей доли наследства в пользу сестры. После этого (очевидно, в качестве приданого) было куплено огромное имение. Оно стоило 95 тысяч. Только в господском доме этого имения – двадцать шесть комнат. Отец Войницкого уплатил за него семьдесят тысяч, и «осталось долгу двадцать пять тысяч».

Работая, «как вол», Иван Петрович Войницкий за 10 лет выплатил эти двадцать пять тысяч. Для сравнения, совсем небольшая усадьба Мелихово стоила Чехову при покупке 13 тысяч рублей. Но даже этой суммы у писателя не было целиком, поэтому деньги он выплачивал по частям, заложив купленное имение в банк.

Дядя Ваня упрекает Серебрякова, что тот платил ему нищенские деньги, 500 рублей в год, и ни разу не догадался прибавить хоть рубль. Это действительно небольшая сумма. 300 рублей в год составляла зарплата сельского учителя.

Ныне у Войницкого нет никакой собственности, он разочарован итогами прожитой жизни и ненавидит былого кумира, которому пожертвовал всем. Однако в конце пьесы покорно подтверждает, что будет и дальше работать на Серебрякова и что тот будет исправно получать все деньги. После всех бурь, скандалов, выстрелов пьеса кончается тем, что Соня и её дядя сидят со счетами. Соня, как будто забыла, что после смерти матери имение принадлежит ей одной. Она согласна по-прежнему, как экономка, трудиться на благо отца.

~ ~ ~

Вопрос об укладе, сложившемся в доме, о хозяине, который не может или не хочет быть таковым – один из важнейших в объяснении грядущих катастроф домов, усадеб, имений и их обитателей. Он был очень важен и для Чехова. С ранней юности, он взвалил на себя семейный «клобок» и зарабатывал деньги на содержание отца, матери, сестры, даже братьев. Освободиться от этого «клобка» он был не в силах.

Банкротство отца и бегство родных в Москву сыграли решающую роль в том, что Чехову пришлось стать опорой семьи. Мотив возможного разорения и бегства вплетен в сюжеты всех чеховских пьес. Как и в случае с семьей самого Чехова, виновными в разорении семейного дома оказываются не чужие «злодеи» или «обманщики», но прежде всего сами хозяева.

Парадоксально, но во всех пьесах Чехова владельцы имения не только не чувствуют себя хозяевами. Они даже отдают свою собственность, источник их материального благополучия, на откуп по сути случайным и бездарным людям, подобным Боркину и Шамраеву. Иванов, Сорин, Гаев – не хозяева, они не способны установить в своем доме свой порядок.

~ ~ ~

Но так ли важен этим странным «хозяевам» порядок, ритуал, обиход, на которых базируется течение обыденной жизни? На первый взгляд может показаться, что Прозоровы его ценят и придерживаются. Пьеса начинается эпизодом именин Ирины.

В доме собралось много гостей, что, казалось бы, естественно.

Однако из ремарки ясно, что сейчас утро, «в зале накрывают стол для завтрака». И собственно гостей ждут только к вечеру, когда и должно быть празднование.

Однако кроме обитателей дома – Ирины, Ольги и Андрея Прозоровых, Маши, её мужа Кулыгина – то есть семьи, в доме много не то что чужих, но посторонних. Складывается впечатление, что гости к Прозоровым приходят даже без особого приглашения – хотя это дом генеральских дочерей.

Чего стоит хотя бы их неизменный «домовой», доктор Чебутыкин. Он не просто гостит, но снимает квартиру в доме Прозоровых.

Его постоянное присутствие в семейном кругу он объясняет тем, что Ольга, Ирина и Маша – это самое дорогое, что только есть у него на свете. И что ничего нет в нём хорошего, кроме любви к ним, «если бы не вы, то я бы давно уже не жил на свете». Он говорит о себе: «Мне скоро шестьдесят, я старик, одинокий, ничтожный старик…».