Текст книги "Ларёк"

Автор книги: Майя Новик

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 10 страниц) [доступный отрывок для чтения: 4 страниц]

Снились и кошмары, не связанные с разводом. Несмотря на то, что в комнате было тепло, я спала под двумя одеялами. Не потому, что мне было холодно, просто второе, тяжелое одеяло давало ощущение уюта, надежности, которого мне так не хватало этой зимой. Еще не полностью проснувшись, в темноте я откинула второе одеяло, и вдруг поняла, что под ним, между одеялами, лежит, ласково и крепко обнимая меня кожистыми крыльями нечто черное, лаково блестящее… Оно подняло черный, продолговатый, крысиный череп, глянуло акульими, черными глазами и зашипело. Я с криком рванулась с дивана…

Еще один сон: моя квартира, в ней поселился дьявол, именно поэтому все переезжают отсюда. В доме куча малознакомых людей. Все таскают вещи, суетятся…. Я смотрю на весь этот беспорядок, и мне становится страшно. Дьявол где-то здесь, он только ждет, когда я останусь одна… И я остаюсь одна, в комнате почти пусто, поперек стоит лишь диван, за диваном, у стены на полу телевизор. Я хочу уйти, но за моей спиной телевизор вдруг включается, и кто-то зовет меня, изображение расплывчато, и рассмотреть ничего нельзя. Голос странный, плавный, проникает в мозг, звучит внутри… Я бросаюсь к телевизору, не в силах выдержать этот голос, вырываю из телевизора антенну, но он не перестает работать, я хочу выдернуть штепсель, но вдруг обнаруживаю, что телевизор не подключен… Я стою перед ним, обмерев, и не могу пошевелиться от гипнотизирующего воя. В одной руке – антенна, в другой – штепсель. Я просыпаюсь от ужаса, потому что знаю, что мне никогда не выйти из дома и никогда не избавится от этого звука….

Позже стали сниться сны, в которых я убивала Вздорову. Я медленно, со знанием дела, с наслаждением душила ее в коридоре собственной квартиры. С радостью ощущала, как хрустит под моими пальцами ее кожа, слышала ее хрип, видела ее закатившиеся глазки. Это продолжалось так долго, так что я могла досыта вкусить сладкой мести. Потом я отпускала шею, и ее тело медленно валилось набок, и я успевала переступить через тело, прежде чем ее аккуратная, зализанная головка ударялась об пол с таким страшным деревянным стуком, что меня сразу начинало мутить. Я бросалась в комнату, стараясь убежать от этого звука, раздававшегося у меня в голове, и просыпалась.

Вообще, пока Илья жил в нашем доме, в квартире постоянно происходили странные вещи – ни с того, ни с сего вдруг вдрызг разлетались стаканы, которыми никто не пользовался, лопались стекла в окнах, хотя на улице было тепло, ровно пополам лопались пустые банки, стоявшие в шкафах… Ругаться мы начинали каждый раз, когда в доме появлялась ветка ели или осины. На каждый Новый год мы разводились. И волшебным образом мирились, стоило мне или маме выкинуть уже засохшие ветки в мусорное ведро. Анализируя все прошедшее, я поневоле становилась суеверной.

Глава шестая

Я часто видела их на остановке – их было трое, двое мужчин и женщина, все в темной одежде. Одному из мужчин было около пятидесяти лет, он носил очки, и у него было лицо человека, считающего себя праведником. Юноше было не больше двадцати, но выглядел он, как тощий, сухопарый старик, женщину я так и не запомнила. Когда зазвенел звонок, я пошла открывать, уверенная, что это отец вернулся с работы.

– Вы верите в Бога? – тихо спросил старший.

– Понятия не имею, – честно ответила я.

– Он любит вас, – почти выкрикнул юноша.

– Возьмите, почитайте, – старик протягивал мне книги и брошюры.

Я машинально взяла их, посмотрела.

– Если вам это интересно, приходите на наши собрания, – все так же тихо сказал старик, – мы собираемся в музыкальной школе у кинотеатра «Родина» по воскресеньям в двенадцать часов. Вам тяжело сейчас? Вы найдете ответы на все ваши вопросы.

Найти ответы хотя бы на какую-то часть вопросов я хотела давно и поэтому кивнула и закрыла дверь. Книжки и брошюры я взяла в ларек – надо же чем-то заняться ночью, вдруг там что-нибудь интересное?

Ночью с картинок на меня смотрели до идиотизма счастливые лица, не имеющие ничего общего со мною и с людьми, которые меня окружали. Рядом с прекрасными, не менее счастливыми хищниками, красивые и довольные люди смотрели на меня с фальшивым участием. Я пожала плечами, сами иеговисты как-то мало походили на счастливчиков, которым известны тайны мироздания. Просмотрев все, я отложила книжки в сторону. Больше всего меня поразило то, что, оказывается, каждый новообращенный засчитывался иеговисту на том свете. То есть чем больше он обратил в свою веру народу, тем безмятежнее была его загробная жизнь. Было в этом что-то отталкивающее, меркантильное, словно человек начинал заранее торговаться с Богом: Дай мне, Господи, местечко потеплее, и я натаскаю тебе душ хороших и разных. А не дашь – не буду таскать. Интересно, каким образом Господь подсчитывал очки? Утром брошюрки заметила Валерия.

– Оставь почитать, – попросила она.

– Ты знаешь, там ни фига нет, – честно ответила я.

– Ну и что, делать все равно нечего.

И брошюрки остались в ларьке.

Ровно через неделю в квартире снова раздался звонок.

– Почему вы не пришли на собрание? – менторским тоном спросил меня старик.

Я замялась.

– Да… некогда было, – врать не хотелось.

– Раз вы обещали, вы обязаны были прийти на собрание, мы все вас ждали, – отчеканил старик, словно я и в самом деле была ему что-то должна. Ах, да, в самом деле! Рай!

Его тон напомнил мне школу – так с непослушными учениками разговаривают деспотичные учителя. Слово «должна» всегда действовало на меня, как зеленый сигнал светофора на заядлого гонщика: педаль в пол и жми до отказа.

– Я никому, ничего не должна, – процедила я сквозь зубы и хотела было закрыть дверь, но вдруг визгливо заговорила женщина.

– Тогда верните нам книги! Мы их вам давали только почитать!

– Зайдите попозже, они на работе, – я захлопнула дверь и перевела дух.

На этот раз в этой троице было что-то жуткое, почти дьявольское, отчего-то казалось, что они могут стоять за дверью целую вечность, дожидаясь, когда же я отдам им книги. Почти месяц после этого я не открывала дверь на звонки, ну их на фиг, этих сектантов!

Выход своей злости я находила в ларьке: по ночам, когда покупателей почти не было, мы с Гордым сочиняли скабрезные басни и стишки. Приводить их не буду, потому что литературного в этих стихах были только предлоги и союзы. И еще имена. Меня так и подмывало оставить эту пошлятину второй ночной смене, но меня останавливала Валерия.

Наступил декабрь, и наши очень заботливые хозяева, которых мы в глаза не видывали, решили по-особому «выпендриться»: они закупили в Москве суперновый, и суперкрасивый ларек и привезли его в Сибирь, назло всем врагам и завистникам. Сперва он просто стоял рядом, а мы по-прежнему работали в старом ларьке. Теперь, по сравнению с новой громадиной цвета металлик, он казался родным и уютным. Но день переезда неотвратимо приближался, и таки наступил. Я пришла на смену пораньше и обнаружила, что Валерия работает уже в новом ларьке. Она открыла мне дверь, и я поняла, что температура в ларьке ничуть не выше, чем температура на улице. А на улице было минус тридцать пять.

– Что случилось?

– Да вот, – Валерия сидела в шубке, в шапке, на ногах были валенки, – Заставили меня переехать, перетаскали товар, подключили свет, через пятнадцать минут после того, как уехали, свет отключился. Приезжала подтоварка, я водителю сказала, что света и тепла нет. Вот, сижу, жду у моря погоды.

– Когда свет-то отключился?

– Утром!

Мы мерзли до того момента, пока не приехал Бенедиктов. Вы думаете, он пожалел Валерию? Ничуть не бывало. Он накинулся на нее с упреками, почему до сих пор в «Актее» никто не знает, что тепла в ларьке нет? Ее доводы он не слушал. Конечно, его не беспокоило здоровье женщины, просидевшей на морозе десять часов, его больше волновали банки фанты и колы, которые были готовы взорваться. Свет подключили в течение получаса, Валерия замерзшими руками пересчитала выручку, сдала деньги и ушла. Прошло часа три, и мы с Гордым поняли, что теплее в ларьке не становится, что было вполне закономерно: ларек был рассчитан на московскую зиму, а никак не на сибирские морозы! По периметру ларька были установлены масляные обогреватели, их тепло можно было уловить, только прикоснувшись к ним ладонью, на большее их не хватало. В углу Валерия повесила гирлянду в честь наступающего Нового года. Гирлянда парила в воздухе от ветра – с трех сторон ларек был стеклянным. Всю ночь я нежно обнимала масляный обогреватель, который притащил откуда-то Гордый, и стучала зубами. Всю ночь мы проклинали выпендреж хозяев, а утром, дождавшись Валерию, втроем набросились на приехавшего Бенедиктова – срочно нужны обогреватели! Мы не жаловались на холод, мы били на то, что штабель баночек колы и фанты уже начал петь песенки на разные лады, что-то пищало, тренькало, тихонечко свистело у самого пола, банки лопались, извергая из себя струйки перемороженного напитка.

– В ларьке должно быть тепло! – отрезал он, – Это самый лучший ларек в городе, вон сколько обогревателей. Хватит! За электроэнергию что, папа римский платить будет? Если мерзнете, надевайте ватные штаны!

– Классно! – прокомментировала Валерия, когда он уехал, – Как будто на дворе не конец двадцатого века, а трудные годы войны. Я должна вырядиться в ватные штаны, телогрейку, шапку-ушанку и быть счастливой!

Кроме обогревателей, мы должны были позаботиться за свой счет о шторках, чтобы нас не было видно с улицы: витрины были большими, а в окошко, в которое покупатели подавали деньги, мог запросто пролезть даже довольно толстый человек. В конце концов, мы как-то приспособились. Кто-то притащил раскладное кресло, его поставили под прилавок, у обогревателя. Прижавшись к обогревателю и накрывшись двумя старыми шубами, можно было кое-как согреться. В ноги ставили еще один обогреватель. Второй продавец скрючивался над рефлектором спирального обогревателя, который после долгих уговоров купил Бенедиктов, и жить было можно.

Как-то Гордый пришел на смену пьяный. И я, и Валерия сильно удивились. Гордый махнул на нас рукой и почти сразу же лег спать…. на ящики с колой. На ящики он не постелил ничего, они были очень низкими, стояли у двери, и только десять сантиметров отделяли Гордого от ледяного пола. На улице было под минус сорок. Брюки у Гордого задрались, были видны голые волосатые ноги. Мне оставалось только удивляться, как он не мерз. К утру Гордому стало плохо. Он сходил за ларек, проблевался, вернулся обратно и с мученическим видом посмотрел на меня.

– Может, скажешь, с чего ты напился?

– Скажу… – его лицо исказила горькая улыбка, – Я думаю, что Татьяна мне изменяет.

Я покатилась со смеху.

– И это на девятом месяце? Ну ты и фантазер!

– Ее не было вчера дома весь день! А когда я спросил ее, где она была, она не ответила, в общем, мы поругались…

– Дурилка ты картонная… Нашел повод, – я с облегчением вздохнула. Мне показалось, что вирус измены неведомым образом просачивается во все семьи.

Конечно, вскоре выяснилось, что Татьяна всего-навсего была в школе, в которой до декрета работала учительницей, и засиделась с подругами за чаем. Молодые помирились. К Новому году у них родилась дочь, и Андрей ушел в загул на несколько дней. Впрочем, без напарника я не осталась, к этому времени я уже знала его друзей. Все они были студентами ангарского института и часто заглядывали к Андрею по вечерам выпить баночку пива и поболтать. Один из них, Сергей Пасхалов подменил Гордого.

Глава седьмая

До того момента, пока родители не знали, из-за чего, собственно говоря, я и Илья развелись, мне пришлось перенести несколько неприятных стычек с ними. Мама была уверена, что «с таким мужиком жить можно» – она ко всем подходила со своей меркой, раз он что-то делал, как-то гоношился, что-то ремонтировал, он вовсе не был «пропащим», во всяком случае, по ее мнению. К моему она как-то не особо прислушивалась. До сих пор я в расчет не принималась. Мы с ней находились в состоянии затяжной войны, словно Израиль с Палестиной. Когда у нее было хорошее настроение, она меня не замечала, когда у нее было плохое настроение – она старалась «наступить мне на ногу», то есть любым способом испортить мне весь день. Поскольку я всегда была крайне самолюбивой и ранимой, достаточно было сказать мне, что от меня «несет» сапожным кремом, или что эта кофта не идет к этим брюкам, «а ты носишь их уже месяц», и цель была достигнута.

После того, как оказалось, что в разводе виновата вовсе не я, мама вдруг резко переменила свое отношение ко мне. По ее мнению, развод был для женщины концом света. Впереди меня не ждало ничего хорошего, полное одиночество и никакой надежды… Мы ни разу за все время не поговорили с ней ни об Илье, ни о разводе, однако она вдруг решила поддержать меня чисто по-женски, то есть приодеть. Какие-то деньги у меня были, она добавила, и мы отправились на рынок искать сапожки, шапку и шубку. Сапоги из «натуралочки» и норковую кубанку мы купили быстро, сложнее оказалось с шубой. Мы снова столкнулись с прежней проблемой – на мой рост их просто не было. Все они были маленькими, коротенькими, мои руки сиротливо торчали из рукавов, полы не сходились на животе… Мама махала руками, и я со вздохом стаскивала с себя все эти шубки. Мы обшарили весь город, но безрезультатно. И случайно возле колхозного рынка, у остановки увидели женщину, на руках которой была роскошная по тогдашним меркам собачья шуба. Огненно-рыжая с черными продольными полосами, она оказалась под мой рост и размер, но… у нас увели ее из-под носа. Я грызла локти, а мама тем временем не растерялась, договорилась с женщиной, что та принесет шубу, которая у нее была дома, прямо к нам на квартиру. Шуба оказалась как раз на меня. Она была очень аккуратной, необычайно яркой расцветки и, конечно, теплой. Снимать ее не хотелось.

– Ну вот, дочь моя, – сказала мама, – наконец-то ты не будешь мерзнуть.

До этого момента шубы у меня никогда не было, если не считать тех шуб из искусственного меха, которые выпускала еще советская промышленность. Как правило, все они были каких-то немыслимо мрачных расцветок, очень тяжелыми и очень холодными. Мерзнуть в них я начинала уже на трамвайной остановке. А к тому моменту, когда я подъезжала к работе, меня попросту трясло от холода. Собачья шуба, конечно, не могла сравниться с каракулевой или норковой, однако, это было уже кое-что! Стоило мне один раз появиться в ларьке в шубе, как молва тотчас же донесла Леночке и Илье, что я живу явно не по средствам, и Леночка под каким-то благовидным предлогом заехала в ларек, посмотреть, что же за шубу я купила. О, завистливые, маленькие, тщеславные женщины! Мне было очень неприятно, тем более что заехали они большой, шумной компанией, и визит их продолжался довольно долго. Валерия еще не ушла, вместе с ними приехал какой-то ее знакомый, и все они говорили, говорили, говорили… Купили пару бутылок дорогого ликера, самые дорогие сигареты, шоколад. Лене нужно было срочно пустить мне пыль в глаза. Она то и дело смотрела на шубу и, по-видимому, прикидывала, сколько та может стоить. Когда они уехали, меня просто трясло, и я напилась в первый раз за всю работу в ларьке. Вместе с Гордым и подругой Валерии, которую тоже звали Лена (на Вздорову она абсолютно не была похожа, она была хрупкой блондинкой со строгим личиком) мы выпили бутылку бренди «Плиски». Еды не было, и закусывать пришлось чебуреками, которые пролежали в ларьке три дня. Стоит ли говорить, что к утру мне стало плохо? Когда я сдавала смену, мне то и дело приходилось пролатывать подступавший к горлу мягкий, теплый комок, и я и вслух, и про себя клялась, что никогда… нигде… и ни за что! Гордый подсмеивался надо мной, Валерия качала головой.

– Ты знаешь, – сказала она мне как-то, – мне Илью даже жалко.

– С чего это?

– Лена его просто на ….ях таскает. Это слышать надо. А я-то еще думала – вот какая интеллигентная девушка! Да уж… Приехал Игорь, а Илья кассу забыл снять. Как она начала материться! Я такие отборные маты в первый раз слышала. Хоть бы Игоря постеснялась.

– А Илья?

– А что Илья? Снял кассу, как миленький, отдал все Игорю, ни слова поперек. Во как с мужиками надо! А мы-то дурочки – вот тебе любимый тапочки, вот тебе ужин! Блин, чуть ли не зубами белые носки отстирываем! Ну и зачем все это?

– Ты не понимаешь, – остановила я Валерию, в своем праведном гневе на мужчин вообще и на мужа в частности она могла зайти далеко. – Она же специально это делает, ей зрители нужны. Она так на публику работает, мне Ломакин рассказывал. Как зрителей нет, все спокойно, как кто-то рядом появляется – так истерика за истерикой, все должны видеть, что мужик у нее под каблуком. Актриса.

– Ну, если Илья с ней останется… Я не знаю, где тогда справедливость.

– Да пусть остается, тебе что, жалко? Илья ведь тоже не подарок, все его выходки терпеть, это же железные нервы иметь надо, или просто быть пофигистом. Я считаю, они нашли друг друга.

Впрочем, вскоре произошел случай, который показал, что в моей душе совсем не все так гладко, как мне хотелось показать Валерии. Да что там! Сама-то я об этом знала. Меня предали два самых любимых человека. Да, я их любила, несмотря на все их недостатки или вопреки им. Такова уж моя природа, ничего с этим не поделаешь. Любовь так невзирая, верность так до конца… Дура… В эти месяцы я ненавидела и себя, и весь мир настолько сильно, что это было видно даже незнакомым людям. Помню, переполненная злостью и обидой, я в трамвае с такой ненавистью посмотрела на абсолютно незнакомого мне мужчину, вся вина которого состояла лишь в том, что он сидел, а мне пришлось стоять, так как все места были заняты, что он еще долго изумленно оборачивался на меня, то ли стараясь понять, откуда во мне столько злости, то ли стараясь вспомнить, чем он меня мог обидеть?

Вечером в ларьке я узнала, что Илья с проломленной головой попал в больницу «скорой помощи». Об этом мне сказал Слава, который зашел купить сигарет.

– Он выскочил из ларька, и его сразу же ударили арматуриной… Ты куда? – крикнул он мне вслед.

Больница «скорой помощи» была почти рядом. Не помня себя, я добежала до нее, в списках нашла свою фамилию, скачками поднялась на этаж… Илья был похож на чучело, которому вдруг стало плохо. «Чепчик» из бинтов напоминал о бальзамировании. Я поняла, что он чувствует себя отвратительно не только физически, но и морально. До этого я видела его лишь мельком, и он все время был в пуховике. Сейчас я увидела его в каком-то дешевом зеленом трико, которое делало его изможденное лицо совсем белым. Его худоба приближалась к дистрофии. Наверное, он вообще ничего не ел эти месяцы. Он слабо улыбнулся, увидев меня. Это была улыбка больного ребенка. Я не удержалась и обняла его. Он не стал отстраняться, но напрягся, и я тут же отшатнулась. Я уже жалела, что пришла.

Мы сели на скамью в курилке. Илья что-то говорил, я слушала.

– А знаешь, – вдруг сказал он, – Мне все время сниться лестница на какую-то девятиэтажку. И я знаю, что на крыше нас должны расстрелять. И первым оказываюсь я. В меня стреляют и я падаю… падаю… падаю… и умираю. А потом начинают расстреливать следующего, и им снова оказываюсь я… И так каждую ночь… Раньше я не понимал, что на свете самое страшное… Самое страшное – это вкладывать в другого человека любовь и не получать от него никакого ответа…

– Теперь ты знаешь, что долгое время испытывала я…

Он кивнул и снова улыбнулся своей детской беззащитной улыбкой. На глазах стояли слезы…

– Я теперь одно знаю, – вдруг сказал он совсем другим тоном, – На все нужны деньги. Будут деньги, будет и любовь, и женщины, все будет.

Я хотела было возразить, что любовь на деньги не купишь, но вовремя удержалась. Мою любовь, возможно, и не купишь, но его интересует вовсе не моя любовь, а любовь Вздоровой. А уж ее чувства меряются исключительно «зелеными».

Потом пришла Лена, и он снова стал чужим, в глазах словно опустилась металлическая шторка. Я ушла.

В ларьке Слава рассказал, как было дело.

Он зашел в ларек, как всегда, купить сигарет. На смене была одна Лена, Илья опаздывал, и она попросила Славу побыть в ларьке хотя бы до одиннадцати, пока не схлынет народ. Она боялась. Слава согласился, взял банку пива и остался. Через какое-то время пришел пьяный Илья.

– Ну, пришел и пришел. Ну, выпил, мало ли, что с кем бывает… Ну, уложила бы его спать, да и дело с концом. Проблема, как будто. Нет, она начала его дергать. Илью, сама знаешь, завести, раз плюнуть. Она ему – и тут ты не так делаешь, и сам ты никто, и зовут тебя никак. Он сидит, терпит. Даже я вижу – заводится. Тут мужик какой-то подошел, «Бонд» покупал. Ну, подала ему Лена пачку «Бонда», что-то ему не понравилось. Он говорит, подделка, дай другую. Она дала другую. Он снова: «И эта – подделка. Покажи-ка мне блок». Тут Илья и вызверился на него, мол, бери что дают и проваливай. Мужик и говорит: «Ну-ка, умный, выйди. Поговорим». Илья выскакивает… Я-то и не заметил, что он арматурину с собой прихватил, она вот тут, у дверей стояла… Я выскочил следом, но задержался – шапку снял, вон у кассы положил, а то снимут в драке. Пока возился, ему этой самой арматурой и приложили. Выхожу – мужики над ним стоят. Ну что, пнули его пару раз да ушли. Мне что, из-за Ильи с ними драться?

Я посмотрел – кровищщи! У меня пуховик новый, так я его чуть ли не на мизинцах сюда занес, – Слава даже показал, как он нес Илью. – Лена, медик, бляха-муха, чуть в обморок не упала. Ладно, сбегал, вызвал «скорую». Врачиха приехала, как края раны раскрыла, заглянула туда… Я сам чуть в обморок не хлопнулся… Не, блин, Илья псих, это точно. И как я не углядел, что он прут этот схватил? Так, думал, ну, дадут ему там раза, да и ладно…

Этот случай надолго выбил меня из колеи. Оказывается, Илья был несчастен, как и я! Это было целое открытие. Оказывается, в результате этого разрыва, ему тоже было плохо! Наверное, постороннему человеку трудно понять, как можно было любить такого отчаянного труса и неудачника, как Илья, я объясняла это для себя так: пока мы не сталкивались с внешним миром, пока в нашем мире были только мы двое, все было хорошо. Трудности начинались при столкновении с какими-то внешними факторами, с трудностями, которые ни я, ни он не хотели или не могли по каким-то причинам преодолеть. После этого случая я стала вспоминать не только все плохое, что было между нами, но и хорошее. Легче мне от этого не становилось. Лучше бы он умер, иногда думала я. Тогда все было бы намного проще.

– А ты так и думай, – поддержала меня Валерия, – Илья просто умер, вот и все. На самом деле так легче: он не предавал тебя, не было никакой Леночки Вздоровой, Илья умер, его нет. Все.

Иногда она, глядя на то, как я мучаюсь, предавалась воспоминаниям о собственном разводе.

– Мне было совсем плохо. Родители зудели: мы же говорили, что все так кончится, мы же предупреждали… Сестры далеко. Подруг не было, денег тоже… Отведу Антошку в садик, сяду в комнате на корточки в угол и курю, курю, курю. Одну сигарету за одной. Сижу и смотрю, как дым в кольца свивается… Ни одной мысли в голове… Только одно желание – курить, курить… Будь у меня деньги, наверное, анаши бы накупила… Но денег у меня не было, это и спасло. Даже к экстрасенсу какому-то ходила, просто так, чтобы легче стало, разговаривала с ним.

– Помогло?

– Не знаю, наверное, нет. Но по крайней мере с ним можно было поговорить… А то от одиночества чуть не свихнулась.

Как-то я прочитала, что в Англии женщина, от которой муж ушел к более молодой женщине, организовала «Клуб старых кошелок», в который входили брошенные мужьями жены. Идея меня позабавила, и я предложила Валерии организовать такой же. Мне кажется, это был бы самый большой клуб в Ангарске. Со временем его даже можно было преобразовать в политическую партию. Валерия оскорбилась.

– Это у тебя мужик ушел к молодой (Леночка была моложе меня на «целых» два года!), мой же, наоборот, выбрал «старуху». Так что мы с тобой из разных клубов!

Между тем, время шло. Как-то незаметно прошел Новый год, который пришелся на нашу смену. Мы выпили с Гордым бутылку ежевичного ликера и посмотрели, как за ларьком народ пускал фейерверки. Несколько раз в ларек приезжал Вадим. Он видел Гордого и не решался подойти, заговорить со мной. Да и я не делала никаких попыток с ним сблизиться. Он мне попросту не нравился. Незаметно минул январь, подошел к концу февраль… За это время Лена успела наставить Илье рога: в ларек начал заглядывать знакомый Валерии, музыкант Володя. К музыкантам Леночка питала давнюю слабость, и Илья верной собачкой дежурил в ларьке, пока она раскатывала с Володей на его машине. Ломакин развелся с Леной и в срочном порядке подал заявление в загс со Светланой, она ждала ребенка. Приближался и мой развод. Я долго думала, как себя вести во время этого ответственного «мероприятия». Наряжаться не хотелось, еще подумает, что я стараюсь ему понравиться, да и не в моем это вкусе, а скорее во вкусе Леночки. Я поняла, что в то время, когда мы с Ильей познакомились, я по-своему его обманула. Все дело в том, что наряжаться, цеплять на себя колечки, сережки и прочую дребедень, которая так сводит с ума мужчин – это абсолютно не мое. Мое – это старые, удобные джинсы, это мягкие кроссовки, это темный джемпер и кожаная куртка. Все остальное – это не я. Нет, я обожаю дорогие, по-настоящему стильные вещи, нет ничего эффектнее, чем раз в году надеть чулки, дорогое белье и потрясающее, дорогое, красивое платье, которое подчеркивает все достоинства, и на каком-нибудь банкете или вечеринке ловить восхищенные взгляды тех мужчин, которые и не подозревали, что под джинсами и футболками кроется нечто интригующее. Для меня это до сих пор, как глоток ледяного шампанского среди пустыни, когда на сотни миль вокруг все выжжено солнцем, а ты сидишь в оазисе и наслаждаешься всеми дарами жизни. Так вот, все знакомые женщины, обнаруживая, что любой другой одежде я предпочитаю джинсы, приходили от этого в священный ужас и в меру своих способностей начинали меня преображать. Чаще всего их слабые попытки разбивались о мою неприступность, и стащить с меня джемпер, в который я влезла полгода назад, было невозможно, но иногда их посягательства на мой образ носили настолько затяжной характер, что мне волей неволей приходилось уступать. Таким образом, к двадцати годам я приобрела довольно большую коллекцию юбочек, костюмчиков, туфелек и сумочек и запросто могла сойти за модницу. Тут-то я и познакомилась с Ильей. После того, как я переоделась в третий раз, он онемел, а после седьмого наряда окончательно потерял голову. Выйдя за него замуж, я вдруг поняла, что бегать по городу, реализуя бесчисленные партии часов, гораздо удобнее в старых любимых джинсах и, к собственной радости, собрала в кучу все свои наряды и похоронила их в самом дальнем отделе гардероба. Илья пытался слабо протестовать, но я, как говорится, «не прониклась». Зря или не зря, это уже совсем другой вопрос. Мне все кажется, что не зря, потому что самое главное в жизни – это быть самим собой, а с Ильей мне это не удавалось. Хотя, нет. Быть самой собой мне удавалось хотя бы частично, а вот быть при этом счастливой – нет.

Поэтому наряжаться мне не хотелось совершенно. Я просто запаслась фруктами и купила бутылку вина – мне казалось, что без алкогольного допинга я могу натворить глупостей.

В день развода Илья пришел, как ни странно, трезвым. Мы натянуто поздоровались, потом вместе позавтракали. Мне почему-то непременно хотелось, чтобы он в последний раз позавтракал в этой квартире, потом отправились в загс. Илья нервничал, чуть не поругался с какими-то тетушками, стоявшими в очереди впереди нас. Я с юмором за этим наблюдала. Нам выдали свидетельства о разводе, паспорта с печатями, мы спустились вниз и вышли на улицу. Нашей семьи больше не существовало даже на бумаге. Илья суетился, решил сыграть в джентльмена, остановил такси и почему-то вдруг решил, что он сможет «по пути», то есть бесплатно, доехать до своего дома. Я отказала ему в этой малости, и он очень недовольный и желчный пошел прочь от машины. Я села в такси и поехала к Валерии – «праздновать». Грустный это был праздник.

– А я думал, Илья все же с тобой останется… – так неожиданно отреагировал на известие о разводе Бенедиктов.

Я удивилась, а Валерия только махнула рукой.

– Там, в офисе, Лиана, – они разве что ставки не делают, кто с кем останется…